Текст книги "Глобус Билла. Пятая книга. Козерог"

– Треснутое.

– Сам-то ты… – Вслед прикрикнул Билл и повернулся к Шанни.

– Бери конфетку «Взлётная», бери.

Шанни отпихнула его и догнала Аса.

– Не ходи. Его погасят и без тебя.

Он обернулся. Щека слегка оттопырена и он спешно проглотил что-то.

– Всегда остаётся какой-нибудь щенок.

Она собралась ответить сердито, что её утомляет вечная потребность в юморе, но выбрала паузу. Она поняла, что никогда и ни у кого не видела такого выражения глаз.

Да и вообще, выражение бывает у глаз крайне редко. Люди и нибирийцы, обладатели разнообразных и часто красивых глаз, даже в самые драматические моменты не в состоянии передать зрачку и райку жар и лёд своей души.

Вот животным это почти всегда удаётся.

Абу-Решит знает как, но у них получается сквозь эти непрозрачные зеркальца показать адову глубину и высоту рая.

Ас обычно культивировал взгляд специальный – с надписью вход служебный строго по пропускам.

Но сейчас что-то изменилось, или это ещё отрава действовала – взгляд его был просто переполнен содержанием. Двери открылись… и захлопнулись.

– Я не буду задерживаться. – Заверил он. – Как бы вы тут не начудили…

Он отошёл и помахал.

– Если что, не ждите. Я вас найду.

Сказано небрежно, но Шанни похолодела. Что значит «если что»? и почему у нас так: сначала все шутят до того, что уж противно делается… и тут же вдруг такие глаза и «если что». Ну, вас. Она повернулась и быстро догнала Билла, которого окружили Энкиду и Терезий.

Они сразу заулыбались – Энкиду лениво и сладко, Терезий остро и почтительно. Шанни оглядела ассорти в подоле Билла.

Ас пробрался сквозь деревню. Она проросла молчаливыми домиками – никого. Один раз шастнула тень – но это где-то упала доска.

Дым подымался над дальним краем. Ас увидел строение, объятое огнём, в ладонь взятое. Фасад дымился тонюсенькими ленточками.

Ас прошёл дворик, покосился на поленницу. Готовые к употреблению карандаши перехвачены грубыми верёвками.

Ас удивлялся тому, что не чувствует дыма. Тот курился всюду, как полагается, но ни першения в горле, ни слёз на ресницах – ничегошеньки вам. Ас распахнул дверь и шагнул за порог.

Здесь наискось свалилась балка и горела вовсю – вальяжно и размашисто двигая беличьими хвостами.

Ас схватился за балку, просквожённую красненьким бегающим, и отдёрнул руку. Саламандра цапнула.

Вовсе нет.

Обманула нервная система нибирийца, а ещё бог залётный. Залётный поднёс руку к глазам. Пальчики целы, никакой первой степени. Согнул, покрутил у глаз.

– Бог грозы не горит. – Сказал за спиной голос.

Смешливо прозвучал, без особой издёвки. Следовательно, догадался несведущий в таких тонкостях и никогда не обращавшийся за психологической помощью командир, – это был внутренний голос.

Ас обернулся – никаких признаков компании.

Ну, значит, дожил. Приобщился к тому, что, по-видимому, постоянно преследует Билла.

Билл…

Он сразу принялся быстро думать, сделал ли этот Билл, что велено, и зачем Энкиду советовался с Саидом по поводу патрулей на опушке и…

Он огляделся.

Комната показалась ему выдуманной… Сквозь розовое и жёлтое, якобы её занавесили в несколько рядов летними весёлыми занавесочками, эфемерно подрагивали совершенно реальные стул и стол.

Занавески двигались под наплывами тактичного бриза. Ас подумывал, не произнести ли ему ещё одну классическую фразу и решил воспользоваться случаем.

«Я сплю, и это сон».

Прислушавшись к себе, Ас качнул головой – не получается. За рядами слабо пламенеющих занавесок противоположная стена, прикрытая холстиной, потрескивала вполне реально. Он видел, как ползёт красная изморозь – цветёт неведомая плесень.

Ас опять взглянул и, помедлив, вложил пальцы в огонь. Пальцы были сей секунд охвачены пламенем. Он кропотливо поворачивал ладонь.

Сверху обрушилась ещё одна балка, плечи Аса обняло пламя, но… ничего? Нет.

Не пламя, не дым это.

Мираж.

Чуждая стихия, до того неуветливая, что и словами не выразишь. Ослепляющая без благородных искр, удушающая без углекислоты… Ах, так. Ас поглядел вглубь комнаты, туда, где жил достоверный камин… холстина отдёрнута.

И в камине горел один единственный огонёк. Уголёк так явно, так честно переливался…

– Что там было?

– Где? – Холодно, с раскрасневшимся от жара лицом, ответила Шанни, сидевшая на диване.

Несомненно, она всё поняла.

– В сундуке… те штуки, которые тебе дала мама?

Шанни молчала. Наступил миг её торжества, так сказать, звёздочкин час. И вот как всегда оно выходит – радости она не испытала.

– Неужели вы не знаете? – Буркнула она, отводя глаза и тотчас шустро и зло возвращая взгляд Биллу.

Впору было промыться большим количеством воды от этого ожога.

– Я не знаю. – Терпеливо объяснил он.

Шанни смеялась. Отсмеявшись, сказала:

– Тогда спросите у нынешнего владельца.

Энкиду уверил:

– Мы так и сделаем. Просто скажи – насколько они серьёзны?

Шанни сделала усилие над собой.

– Очень. – Ответила она. – И вот честное слово – это надо показать. У меня, простите, слов не хватает – я не журналистка. Если вы мне вернёте их…

Энкиду недостаточно быстро отвёл взгляд. Шанни закипела:

– Я их не трогала. Уж я-то соблюдаю дисциплину. С тех пор, как вы их закопали, я не подходила… я, вообще, даже поблизости не была.

Энкиду поверил.

– А жаль. – Сквозь зубы сообщил он.

Шанни вскинулась, но реплика увяла на свежих губах. Она вскочила и вышла. Все потянулись за ней.

На открытом месте, окружённом стенами густого тумана и гари, она обернулась. Её глаза сверкали.

– Идите вы… и раскопайте.

Она отвернулась.

– Ну, и мужики пошли. – Проговорила она в дымные кулисы. – Полная корзина игрушек, хоть бы кто полюбопытствовал.

Она бросила через плечо:

– Те два, с помощью которых командир изображал летающего человечка, поверьте, не самые крутые.

Энкиду борзо обошёл её.

– Шанни, я за всех признаю, что мы сделали глупость. Но теперь это не важно. Сир Мардук отдал бы материк за эти игрушки. Он бы, пожалуй, отказался от самой дорогой своей мысли… от своего последнего желания…

Шанни зарделась – он это видел. Сквозь потёки миража её лицо возникало самым лучшим сном на свете.

– Говори за себя.

Она отодвинулась за портьеру земляного фимиама, заползавшего с поля. Туман сдваивал пригорки, каждую травинку одевал эфирным телом, плыл, сворачиваясь, и грозил рогами.

– Слыхал?

Энкиду обращался к Биллу. Он обернулся и понял, что говорит с воздухом. Он шагнул в самый кайф – ну, честно, топор вешай, – и увидел, как резво уходит Билл.

– Эй.

Билл посмотрел через плечо.

– Я должен его найти.

– Сундук?

– Дядю.

Несколько шагов по тропе, и дым был унесён к востоку, на вершину гор. Его серенький штандарт витал высоко и таял.

Билл полюбовался на этот хвостик и понял, что он с подветренной стороны бывшего замка.

Обломки юга лежали складками брошенного бального платья.

Поляна на месте брусчатки и повисшее на ниточке гнездо дракона что-то ему напомнили. Да это тот самый обходной путь, которым дядя ввёл их в свой дом, который затем спалил.

Ровное место…

Вдалеке возникло движение, и Билл рачительно оглядел высокие сапоги, тяжёлый и стройный стан. Серебряная голова висела в воздухе отдельно, сир Мардук уже начал превращаться в семейный миф.

– Дядя… – Слабо молвил Билл.

Большое прямоугольное лицо с застывшей улыбкой было видно на расстоянии сквозь лупу ненормального эридианского воздуха.

Мардук шевельнулся, и мимо головы Билла, тихо взвизгнув, шмыгнул камень.

Билл ощутил, как затрепетали толстые волоски на шее, и, не взглянув ещё раз на дядю, бросился прочь, не разбирая, как говорится, дороги.

А надо было разобраться. Он уткнулся в скалу, где прежде её не было. Билл сообразил по торчащей мордочке химеры, что это кусок буфета из анфилады, где они любили потихоньку закусывать ночами.

Химера смотрела просительно и жалобно. Билл погладил её по острозубой головке и метнулся за скалу, услышав неподалёку шебуршение, треск, даже дыхание.

За скалой, оглядев новый пейзаж: выломленную снарядом рощу и далёкий поясок реки, он почувствовал, что задыхается. В одиннадцати шагах уползал ручей, за ним, кажется, какое-то зданьице, почти целое.

Нет, так нельзя…

Сошёл он с ума, что ли? Билл испытал несуразное сострадание. Бедный ты мой…

Он отлип от серого тёплого камня и выглянул.

Никого не увидев, сказал:

– Дядюшка…

И дёрнулся. Тот стоял тут же в двух шагах. Во весь рот улыбнувшись, Билл снова прильнул к скале.

Оба дышали сквозь полуоткрытые рты.

Они всегда дышали, но сейчас было видно, как смесь пойла из кислорода и прочих парфюмов Эриду уходит в мощные лёгкие.

– Вот он – Билл. Что ты сделаешь мне? Зачем гоняешься за мой? Я ведь блоха, дядя. Одна единственная.

Мардук перевёл дух. Его голос прозвучал так разумно, что Билл даже не сразу уловил смысл:

– Мыло, Билл. Мыло. Почаще мойся. Особенно тебе надо вымыть свой язык, такой злой язык, Билл.

– Дядя, я им до небес достану.

– Распутник, озорник.

– Таков.

– Лихорадит, Билл? Я вылечу. Ты отоспишься.

Билл бежал, крикнул через плечо:

– Предпочитаю лихорадку, дядя!

Казарма для офицеров находилась за лужком, за ручьём. Кирпичный скучный прямоугольник, где в дыму незаконного перекура пытаются взлететь мысли о будущем.

Взз! Над лугом возник и пронёсся пирамидальный истребитель, из тех, про которые Ас говорил – трёхголовый дракончик: там, стало быть, трое.

Билл прикрыл глаза – так, значит.

Он, естественно, споткнулся и увидел, что дядя запустил руку за отворот сюртука. И вдруг руку пустую – вытащил и кинулся в кусты с таким проворством, что Билл, не будь он добрым мальчиком, рассмеялся бы.

Теперь трусливый Билл видел то, чего со страху не разглядел сразу – на боку истребителя знак Аса. Самолёт промчался туда-сюда: поле очищено. Билл поднялся с колена и помахал этим троим невидимкам.

И сиганул через ручей. Выше по течению кто-то возился, тускло отблеснул воронёный ствол… чистят личное оружие. Казарма… Пуста. Прострелена, как коробок с жуками и глуха, пахнет порохом и трёхдневными очистками картофеля.

Вбежал в длинную регистратуру и припал к стеклянной стене, надышав на неё озерцо. Жуки бежали. Ну и правильно сделали, ну и молодцы.

За стеной шаги. Он отворил дверь в длинный ужасный дортуар. В чёртову дюжину грядок высажены узкие кровати. Билл, хоть и был занят, впечатлился и взгляд потемневших глаз пару секунд блуждал от одной могилы к другой такой же: плоские с треугольным надгробием уставной подушки.

Сюда укладывали спать мужчин, таких живых весёлых существ. И надо же такое придумать…

С усилием отлип от мучительного зрелища, скосил глаз – дверца в боковой стене, маленькая, низенькая, полуоткрыта. От неё стелился по полу непросыхающий след утренних умываний и несло передержанным в воде мылом.

Билл, запертый в душевой, изнывал третью минуту от тоски, гнева и запаха подмокшего мыла, рекомендованного дядей – в таком порядке.

Поселение грибка на стене под краном не складывалось в картинку, как ни посмотри. Хоть боком, хоть на голову встань.

Тонкая струйка закатывалась за ворот – если посмотреть глазами арлекина: смешно. Билл скосил оба карих коровьих глаза… видел ржавчину на цепочке – красную, так плачет оскорблённый металл…

За стеной расхаживали дядины сапоги для верховой езды. Шаги приблизились, и возле двери Билл услышал скрип половиц и тяжёлый дядин вздох – даже такие неслышные у других проявления души у дяди были преувеличены.

– Зайди… – Сказал дядин голос так ласково, что у Билла – ух! сердце провалилось внутрь клетки, единственной клетки, против которой ничего не скажешь.

Так прозвучал голос, что Билл чуть не повиновался автоматически. Но вслед раздался пискливый стон двери и более ничего.

– Дружок… – Загудел голос сира Мардука. – Ты видел неподалёку… вот там. На поляне… господина с рыжими волосами? Большой… а?

Билл слушал. Он нашёл патрульного… которого из них?

Тоненький голос ящероголового любителя спектаклей поразил его.

– Нет, сир.

Молчание… Билл пытался представить, что происходит за стенкой.

– Ты уверен, милый?

– Да, сир.

– В смысле – ты видел? Да?

– Нет, сир.

Тут Мардуков голос загремел, так что стены задрожали:

– Отвечай – видел рыжего?

Цепочка соскользнула в раковину. Там в комнате и такой лёгкий звук был учуян. Мардук снова подошёл к двери… Билл затаил остатки дыхания и с упрёком посмотрел на цепочку.

Он и Мардук – оба ждали ответа.

Тоненький голос молвил:

– Сир, я не видел…

Билла поразил не столько сам ответ, сколько то, что солгал патрульный необыкновенно легко. Так, будто долго тренировался.

Мардук задумался.

– Кого не видел? – Вкрадчиво и еле слышно переспросил он.

Снова молчание.

– Рыжего, сир.

– Как ты смеешь, милый, – спокойно поплыл на басовой ноте голос Мардука, – так называть великого господина… моего наследника?

– Не знаю, сир.

– Ты видел моего наследника неподалёку? Видел великого господина Баст?

– Нет, сир.

– Может, ты что-то путаешь? Подумай, дитя… тот самый, который устроил представление… помнишь?

Ящерка снова заговорил, и – о, боги Эриду! – Биллу почудился отблеск смеха:

– Сир, я не видел его… того, кто устроил представление.

Снова началось молчание. Потом Мардук вздохнул, и, кажется, дважды. Скрипнула дверь. Что-то упало, он подвинул стул и сел.

– Выйди, Билл. – Попросил он устало. – Негоже великому рыжему господину терпеть холод и затхлый воздух… к тому же, там кран подтекает. Вечно они перекручивают, просил-умолял… руки сильные, кровь играет.

Билл отодвинул вонючую полиэтиленовую шторку с картой Эриду, и не без осторожности сунулся за дверь.

Выглядывая, увидел спину сгорбившегося на стуле дяди. Дортуар был вот по этих залит западным жёлтым солнцем. Не каждая комната выдержала бы такое освещение. Солдатской спальне явно не помешал бы мейк-ап, что ли. У сапог Мардука, расставленных. как сосны на опушке, валялся какой-то мешок.

Билл кашлянул – Мардук мельком глянул и не выхватил руку с пистолетом, не дёрнулся. Билл шагнул и обошёл дядю по окружности, ведя взглядом его руку, засунутую за сюртук. Краем глаза он ощупал лежащий куль. Дверь на улицу была приоткрыта, и у Билла вырвался вздох облегчения. Мардук цепко исподлобья следил за ним и, наконец, сказал:

– Билл, разве хорошо… ты соблазнил этого маленького получеловечка. Разве это подобает такому правдолюбцу, как ты?

Он скорбно кивал полоске мрака в углу за ведром и лопатой.

– Вдобавок ты решил, что я… как ты мог, Билл, ожидать от меня только плохого?

Билл решил, что всё обойдётся, и терпеливо молчал.

Мардук вскочил и взревел:

– А раз ждал – получай.

Он пихнул раскрывшийся мешок, и Билл отшатнулся. На него глянуло спокойное личико патрульного. Огромные пытливые глаза прикрылись веками, сбоку над широковатым воротом шинели торчал обрез, любимый обрез убитого.

Билл дотронулся до собственного лба и, вытянув руки, стянул края мешковины, бережно поднял невесомый мешок. Дядя следил за ним с усмешкой.

– Он умер за правду. Умер, как человек, можно сказать – как бог. Почти его память, Билл. И более не соблазняй малых сих.

В общем – расстались с миром. Дядя даже вполне по-домашнему с прежними довоенными интонациями пробормотал, что у него дело какое-то.

Потом отошёл и помахал, не оборачиваясь в уже ночной голубизне. Билла захлестнуло вновь кровяной волной жалости к нему, такому красивому и старому. Кроме того, он прочёл что-то на зеркале воздуха, как бывает во сне: видишь писание, а прочесть не можешь. Тайные опасения, до того дикие, что он поднял руку, стирая их. Будь здесь Энкиду, тот, пожалуй, смог бы расшифровать дядины намерения. Билл окликнул:

– Дядя… а вы не видели Александра?

– Нет, не видел.

Мардук всё же остановил свой крупный шаг, обернулся и покачал седым, ничуть не взлохмаченным венцом, повторил:

– Не видал…

Ночь – синий квадрат, а комната по кругу освещена маленькой чертёжной лампой на гнутой лапе. Но его лицо она осветить не могла.

А это лицо стоило разглядеть.

Не печальное, не радостное… правильных линий, но, казалось, что в нём есть ошибка – впрочем, скорее приятная.

Возраст мог быть разный в зависимости от часа бессонной ночи и количества чашек холодного перестоявшего кофе.

Длинные волосы могли указывать на его склонность к романтике или скрытую женственность, но тяжёлый подбородок и массив торса не позволяли ошибиться.

Пальцы одухотворённые, знавшие и чрезмерную физическую работу, в движениях выдавали его нервность, но схваченные мгновением выглядели обманчиво твёрдыми.

Он сидел у окна, где в линзу установленного в боевую позицию телескопа вплывал увеличенный Аншар, больше луны, ярче Незнакомки.

В круглом, но вытянутом с этой точки наблюдения, окоёме века его радужка светилась желтоватым светом, а смещённый зрачок мог быть одним из его спутников.

А тот, у окна – он, верно, забыл о наблюдениях. Локоть в подоконник и устало опустил лицо в ладонь. Половина лица скрыта в этой добровольной маске, свесилась длинная прядь густых не слишком чистых волос.

Один глаз смотрит в упор перед собой, не видя.

Или видя то, чего нет на картине.

Тень полускрыла изображение.

– Прекрасный портрет? А?

Сир Мардук стоял спиной, становясь частью картины. Он искренне любовался.

– Да, другой….никто из вас и не заметил… Кажется, Билл, пока прожёвывал своими великолепными зубами пищу, предоставленную мной, на мгновение что-то заподозрил. Но сглотнул, и – всё. Этот проедатель моего наследия глуп и ленив, но есть в нём что-то, чего в вас нету.

Ас увидел то, что не было заметно сразу. Картина была переделана. Сначала зрение считало пометку, как игру тени… под прижатой к лицу ладонью что-то сделалось. Из-под пальцев стекала капля…

Тёмный цвет и неровная форма всё же указывали на символическую каплю крови.

И если вся картина вышла из-под руки мастера, где не было места случайностям и каждая толика краски на палитре была вымерена и взвешена, то эта дорисовка выглядела топорной и неумной.

Потому она казалась случайностью.

– Да… – Согласился Мардук. – Именно.

Он смотрел на портрет, но портрет не ответил ему. Взгляд человека на картине ускользал, он был вперен в пространство – гвоздём в незримую стену.

– Только Билл, двигая челюстями, увидел это.

Мардук похвастался с иронией, причём, непонятно, относилась ли она к его художественной удали:

– Сам рисовал. Залез на шаткий табурет и… того. Нравится?

Ас помолчал. Дышать было трудно, извлечь говорильные способности из сжатой грудной клетки и того труднее.

Теперь он сообразил и сумел представить своё положение на карте комнаты. Он шевельнулся и услышал гром железа. Скосил глаза: увидел свою руку, поднятую вверх. Со второй обстояло также. Он слегка покачивался, и это было хуже всего. В вывернутых и растянутых мышцах и неестественно повёрнутых костях каждый намёк на движение рецепторами расценивался как ожог.

Очевидно, к потолку было привинчен крюк, с которого он и свисал, как луковая гирлянда.

Он опустил взгляд. Сапоги его были обвязаны цепью, цепь, вкованная в кольцо, длинным концом свернулась на полу. …он вспомнил, что сиру Мардуку надо ответить. С силою сглотнул боль и проговорил тихо, но внятно:

– Не очень.

Мардук не обиделся. Сразу кивнул.

– Конечно. Это ведь гений рисовал. А я от души, этак запросто… пошалил, старый барин. Впрочем, это всё не так уж важно.

Он подумал.

– Хотел изобразить эту штуку, лежащей на подоконнике… но не решился. И чуть с табурета не упал. – Посмеиваясь, признался. – Подумал: ну, его… картина-то живая. Как бы мастер меня не сковырнул. Потому – просто представь его себе. Представь глаз, который он положил на подоконник.

Ас не слушал неудачливого живописца. Сознание, заключённое теперь только в возможности видеть, что-то тревожило. Напоминание…

Верно. В углу комнаты камин смотрел угольком. Одним единственным. Сир Мардук медленно и верно последовал предложенному направлению и тихо-тихо усмехнулся.

Заглянул в тёмную и пахнущую картофельной пылью темноту – сквозь неплотно прикрытое веко тускло блестел глаз.

Билл вздрогнул, хотя знал, что несчастный мёртв окончательно. Он в этом убедился. Билл задвинул мешковину, как забрало, и легонько провёл ладонью, выправляя складки. Неглубокая ямка, которую Биллу удалось вырыть довольно быстро, приняла мешок. Рядом сторожко покачивались валуны – Билл притащил их из небольшого развала каменоломни, которую нашёл за казармой. Стена, ограждавшая покинувших свой кампус драконариев, развалилась под натиском воздушной волны.

Билл встал на колени и засыпал яму. Поднялся уже в окружении синеватого воздуха и, взяв, как младенца, валун, опустил на могилу. Обдирая пальцы и вдыхая запах камня, лаконичными тычками окружил валун камнями поменьше.

Потом, едва распрямившись и вздохнув, сразу ушёл – он не знал, что ещё можно было сделать. Упокоив ящерку, он распрощался с чем-то, не подлежащим возврату – там, в сырой постели обречена тлеть и рассыпаться часть его жизни.

– Управлять – всегда дело безнадёжное, неблагодарное. Настоящая политика этой популяции приматов – литература и кинематограф. Они пишут книги, в которых унижают и мучают нас, властителей. Когда мы пытаемся что-нибудь сделать для них, они смеются над нами, актёры пародируют нашу мимику… так обидно, сир Александр, если бы вы знали. Да вы узнаете…

Камин, грубый и простой, следил уже не одним – множеством красных зрачков. Ас видел, что Мардук присел возле огня – согнутая спина заслоняла разгорающееся пламя. Голос Мардука был слышен будто из-за стены.

Камни огня или огонь, превращенный в камень. Настолько сильно было течение огня, так круто свёрнут завиток огненной плоти, что природа его поменялась. Ас видел, как сквозь камин на него глянула сама комната, желая убежать, выпростав залезших в неё хозяев. Комната не хотела засвидетельствовать последний акт представления.

Мардук встал и направился к нему, оказавшись, наконец, в поле зрения.

– Око Аншара. Символ правды и жертвы. – Учёный голос шёл Мардуку, как наверное, подошёл бы монокль. – Один глаз Бог прикрыл, одинокий. Это добровольное одиночество, командир. Глаз, повёрнутый вглубь.

Ас, если честно, вслушивался с некоторым усилием, и ни черта не понимал – у него от накатывающей боли что-то с понималкой сделалось. Хозяина обуяло красноречие, сила огня передалась ему через тёплые волны воздуха. Он прислонил к решётке камина кочергу. Ас разглядел, что это не обычная железяка, а красиво изогнутый инструмент – изящная штука для семейной гостиной.

– Они не понимают, что созданы нами и для нас. Отчего они умнее и талантливее? Впрочем, это их никогда не спасало. Они ужасно ленивые. Они позволяют нам управлять собой, жарить себя на кострах и пить из собственной шейной артерии… хотя могли бы уничтожить нас всех до единого. Они остроумны… о, как они умеют разить словом, жалить….как выстраивают эти слова. А ты корчишься и смотришь в зеркало и думаешь – о, Абу-Решит, если ты сотворил меня столь прекрасным и мудрым, и поручил мне великую миссию… почему же я сейчас в это не верю? Только потому, что увидел в Мегамире сценку? Одна реплика… я сам смеюсь и думаю, какой мерзкий этот тиран, как он мелок и жалок. Но это ведь про меня? Откуда у них этот дар? И почему они не используют его, чтобы разрушить клетку, низвергнуть её и стать новыми властителями вселенной?

– Итак, мы снова встретились… на сей раз я хозяин, и это, признаюсь, радует. Я в последнее время чувствовал себя таким посторонним. Не то, чтобы меня так уж это раздражало, просто было слегка не по себе. Я ведь здесь всю жизнь… – Услышал Ас и отвёл взгляд от огненной россыпи.

Что-то было неправильное в этом камине. Ас дёрнул рукой, хотя уже успел предупредить себя – не двигайся. Было душно и очень больно: боль огненными зарницами окрашивала вечерний воздух. Жар камина и озноб поползшего с чёрных северных гор ветерка сопрягались в противоестественное ощущение. Боль была как-то связана с духотой, точно эфирное тело командира отслоилось и вынесло ощущения на метр в сторону.

Мардук издалека молвил:

– Да, извините меня… ох, муха попалась.

Он сжал кулак в воздухе.

– Лето всё-таки… так вот.

Подошёл, кажется.

– Сами понимаете, я по своей слабости, ибо я слабак. Должен убедить себя, что вы слабее и хуже меня.

Мардук прищёлкнул пальцами.

– Но, увы, это невозможно. Вот мне даже пришлось принять некие меры, не очень гостеприимные, чтобы, не теряя старческого достоинства и королевского величия, так сказать, без опаски побеседовать с вами.

Лязг цепей засвидетельствовал Асу, что он снова шевельнулся. Мардук отошёл и мешал в камине, гремел кочергой по решётке.

– Где-то стрелки нацелены, – услышал Ас издалека. – Но стрелки всегда можно задержать… или ускорить их бег. Торопыги, иногда они так бегут.

– Вся жизнь.

Вернулся с кочергой.

– А я ведь мог бы всё устроить… дать себе второй шанс, как говорите вы, молокососы. Мог бы сделать предложение леди Шанни.

Он серьёзно ухмыльнулся.

– И неизвестно, получил ли бы я отказ. Я ещё парень хоть куда… жених. Мрачноват, правда, но её ветреность сдула бы с меня это.

Он пошевелил пальцами, ловя ветер прикрытыми глазами.

– Золотые пряди… чистая кровь. Я сам чистокровный. У таких столпов, как бёдра богини, даже заброшенные поля колосятся.

Он надолго задумался… потом поднял искоса глаза и, поймав взгляд прикованного, вспылил.

– Я бы не убил её… напрасно вы так, сир Ас. Впрочем, вы мне всё испортили. А время торопит меня… выжечь циферблат и запустить всё сначала.

Показал на запястье.

– Но я готов начать торг. С таким, как вы, можно взять гешефт. Вам охота заплатить мне за более приятную для вас компанию? Я много не возьму. Нет, не жизнь – это глупо. Вы мне нравитесь, сами знаете. А что-нибудь на память… в знак завета между нами.

Мардук подошёл к нему ближе.

– Ты очень красив, благороден и мужествен, и должен когда-нибудь взглянуть в зеркало. Передать майорат сыну, который будет тебя ненавидеть. Итак, я должен сохранить твою красоту, благородство и мужественность. Ты даже станешь лучше… немного истинного трагизма. Что же? Говорят, совершенство становится очевидней от изъяна. Руку? …Если рука убивала, избавься от неё, как сказано в Писании. Но это чересчур. К тому же, ты летаешь. Обе руки на штурвале… так лучше.

Ас смотрел на собеседника и сквозь него. Ему это было легко, он умел.

– Скажите, сир Александр, у вас стопроцентное, очевидно, зрение? Вы же лётчик.

Билл стоял возле первой башни. Нет, Ас не защитил строительство. Первая площадка, поражавшая своей ширью, как поле по весне, была закреплена кое-как. Смена закончилась, другая не началась. Патрульные не зашли за угол. Тонкий ветерок, пролетев между стальных креплений, нежно распелся среди столбиков, которые ничего не удерживали. Сказались ли озеленительные настроения, или просто всё здесь требовало новой вспышки куража, но башня покачивалась. Билл беспомощно огляделся.

– Ну, кивните…

– Что ж. Будет трудно… но я слышал об одном эридианце, который остался боевым лётчиком.

Молчание, только огонь неслышно говорил.

– Мы тут с вами одни… никто не узнает, если вы откажетесь.

Мардук коснулся пальцем своей скулы под глазом: подвёл часовую стрелку.

– Это будет выгодная сделка. И поверьте, я сдержу слово, потому что иначе, подозреваю, Абу-Решит не простит бедного старого Мардука. Ибо Его пути мне неизвестны, и Он – как вы – не склонен оправдывать свои действия. Ему моя нравственность, как мушиные следы, безразлична, а вот если я сдержу слово, весы склонятся ко мне.

Поскольку красноречие хозяина не возымело действия, он позволил тишине завладеть комнатой, прежде чем вернуться к переговорам.

– Отдайте мне один ваш глаз… Одно око, Ас. И тогда оба материка останутся целы. Я считаю это равноценным выкупом. И вы не забудете о старом короле. А жить в памяти такого, как вы – уже честь. И решение-то за вами.

Он сделал движение.

– Одно слово – и паутину я разорву. Вы уйдёте. Мы будем править вместе. Но их не будет.

Он приготовился ждать.

– Ну? Решение – верное, как весы в моей руке над полем боя? Ни туда, ни сюда – ровнёхонько?

Ас кивнул…

– Я хочу услышать ваше слово. Одно слово. Ваш голос.

Голос самого Мардука звучал исчезающе тихо, смиренно, почти покаянно.

И тут же ему был дан ответ:

– Да.

– Ещё раз, позвольте… хоть раз услышать?

– Да.

– Довольно, благодарю.

Мардук приблизился и повертел кочергу. В безумии есть своя логика, и у этой логики свои инструменты.

– Нет… я сохраню его, поверьте. В памяти, конечно. Ну? Левый – или правый? …Сможешь сам выбрать.

Ас был сильный и смелый нибириец. Он всегда умел подняться над обстоятельствами. Его мозг работал даже тогда, когда в кровь его проникал страх. Страх отступал под ударами воли, сгорал в пламени его сердца.

И теперь, когда он услышал эти слова, лишь часть его сознания предалась страху. Правда, это была значительная часть. Если честно, то почти вся…

Воля только теплилась огоньком.

Он молчал. Мардук не повторил свои слова.

Ас понял, что огонёк слаб. Что мозг отказывается быть верным долгу и чести. Здравый смысл напомнил ему в один миг сразу многое – потерянную фамилию, положение слуги при вздорном и неблагодарном полукровке, и даже – о! – сон с проклятым леану, который бежал по холмам.

Воля… теперь в эту минуту это слово, оказывается, можно было истолковать по-иному. Просто как необходимость поступить разумно. Спасти себя.

И тогда он заставил себя – это было единственное, на что он ещё был способен, в смысле, не он сам, а этот маленький огонёк… он заставил себя вспомнить Шанни.

И он сразу увидел её – причём, неприятнейшие моменты их знакомства. Он увидел её рассерженную, отвернувшуюся… играющую в худшую из игр.

Вспомнил и самое плохое, что знал о ней…

И огонь не разгорелся.

Нет.

И он был холоден и спокоен, когда склонив голову к Мардуку, громко сказал:

– Забирай левый.

И он ещё успел мысленно всё взвесить – представил, как кладёт левую руку на штурвал самолёта… да, он всё восстановит, если выберется отсюда… сейчас не нужно об этом думать. И, взвесив, ещё раз кивнул.

Мардук кивнул в ответ.

Ас видел, что тот смотрит на него с искренним и глубоким уважением. Лицо палача прояснилось. Но ненадолго – кровь прилила к узким красивым губам, и глаза засветились алчно.

Перед Асом была злобная тварь. Это не был нибириец, или человек, или кто-то из господ пустыни или драконарий. Билл не узнал бы в нём милой лживости дракона по имени Генерал или холодной гордости того крылатого создания в излучине реки. Ни тигр, ни леану – ни одно из мыслящих существ…

Быть может, он стал похож в эту минуту на тех, кого Энкиду изгнал из недр земли и принадлежащих ему лесов. Но и те несчастные ведь знали же минуты просветления, не совсем же они были пропащие…

Рычание… и хуже того, в нём угадывалась человеческая речь:

– Уж простите…