Текст книги "Глобус Билла. Пятая книга. Козерог"

– Он не леану.

Энкиду, подхватив его голос в воздухе, прорычал:

– И он не родился здесь.

Ас нахмурился. Солидарность братьев, проявлявшаяся так редко, всегда тревожила его, как потенциального тирана и ревнивца. Энкиду пояснил:

– Он родился на станции… или даже там.

Он указал мотыгой: серый круг дневной луны следил за ними голубыми глазами.

– Вот как. – Пробормотал Ас и с силой вывернул пласт земли, немедленно вернувшийся на место: не поддавалась командиру эта стихия.

И оглядел их:

– Ужасно то, что она это сказала.

На этой, отдающей драматизмом низшего качества, фразе можно было бы и закончить, если бы Иннан, сильно вдарившая дверью в дрогнувшие и издавшие плаксивый звук косяки, тотчас не повернулась и не вернулась – а она именно это и сделала.

Озеленительные работы пошли всем на пользу. Всем, кроме Аса. Он трудился куда добросовестнее прочих, но земля противилась ему с публичным вызовом, он налегал всем телом там, где Энкиду достаточно было кинуть взгляд. Даже Биллу было проще, но он взялся отвести ручей в очищенное русло, и почва, взбитая, как густой шоколад с лесной водой, охотно укладывалась невысокими пологими берегами.

В конце концов, командир изнемог столь явно, что Иннан подтолкнула Шанни. Та не вполне уверенно отставила корзинку с рассадой и подошла к нему неслышными шагами в маленьких, облепленных глиной кроссовках.

Ас сидел на берегу биллова ручья и рассеянно выбирал с плавника небольшой весёлой волны плывущие прутики. Он втыкал их в прибрежье, возводя, как прицельно заметила Шанни, севшая рядом, две башни в миниатюре.

Шанни, на которую он взглянул как-то искоса, терпеливо дождалась, когда макет будет закончен. Она протянула руку к первой башне, и Ас едва приметно передёрнул плечами. Шанни поправила мост – прутик, торчавший в пустоте. Он должен был соединить башню с орбитальной станцией для выкатывания особо тяжёлых грузовых и пассажирских судов.

– Билл неплохо проложил русло.

Ас кивнул, потом по-настоящему вслушался.

– Да… кто на что учился.

Это была шутка. Никто из них не учился тому, чем они здесь занимались.

– Ты бы пошёл с ними. – Тихо предложила Шанни, указывая на шумно очищавшихся и прихорашивавшихся Билла и Энкиду. Они собирались на импровизированную вечеринку учёных.

Ас, не глядя на неё, принялся пальцами счищать глину с её обуви. Шанни не шевельнулась.

– А? смотри, они, говорят, нашли где-то пару бутылочек.

– Теперь здесь часто будут что-то находить. Через миллион лет археологи найдут гребешок Билла и сделают вывод, что у древних был культ красных быков, а это священная скребница.

Шанни слишком торопливо и охотно рассмеялась, заведомо, чтобы поддержать завязавшийся разговор.

– Да Билл, по-моему, вообще не расчёсывается.

Они посмотрели на то, как Иннан доводит до ума картинку «мы идём в гости» последними штрихами, заключающимися в довольно крепких ударах по тыльной стороне Билла, якобы с эстетической целью. Шанни и Ас невольно переглянулись.

– Ой! Ой! – Приговаривал Билл, закатывая глаза. – Ну? Ты уговорила этого ипохондрика? Пусть нацепит свои сапоги и покатим.

Ас неожиданно поднялся и, обтерев руку об штаны, протянул её Шанни, глядя сверху вниз с непонятным выражением – а ведь ей казалось, что она преуспела в классификации его настроений.

Какое-то мгновение ей казалось, что он сейчас заплачет. Эта дикая мысль не успела рассеяться.

– Как насчёт того, чтобы провести ревизию в учреждении у озера? Закроем его на учёт… хозяин давно просил меня…

Шанни почти сразу ответила:

– Главное, чтобы они не наведались туда первыми.

Она оглянулась на нетерпеливо хлопнувшую в ладони Иннан.

– После них можно будет учреждение закрыть.

Она приветливо помахала.

– Ну, шило застряло? – Спросила Иннан издалека.

Энкиду, запахивая куртку, ухмылялся. Билл копошливо оттирал локтем башмаки.

– Нет! Спасибо! – Ответил Ас громко. – У меня что-то голова болит…

Он подумал.

– И тошнит немного.

На холме притихли.

– Тебе, дружище, надо полежать. – Дружелюбно отозвался Энкиду.

Он, похоже, соображал лучше тех двоих. Билла сбивали с толку гигиенические процедуры Иннан, которые она продолжала осуществлять как бы в рассеянности. К тому же, мысль о зубах чаровницы и обещанных карлою бутылках заметно снизила его способность к здравому рассуждению. Он недоумевающе воззрился на Аса.

– Чего это с ним?

Иннан так его толкнула, что он нежно ойкнул и примолк.

– Пошли отсюда. – Прошипела она.

– Ловко он это…

– Про голову-то? – Откликнулся Энкиду. – Да-а… Мне тоже понравилось.

– Надо запомнить.

Билл убедился, что Иннан действительно убежала переодеться, и несколько раз повторил шёпотом, шевеля губами и сопровождая артикуляцию невербальными сигналами. Энкиду мягко поправил:

– Билл, это не голова.

– Что? А… нет, у меня так не получится.

– А вот и правящий класс! – Приветливо воскликнул появившийся невдалеке карла. – Кровососы, социальные паразиты во всей красе.

Он высоко поднимал в мускулистой руке огромную бутылку. Отличный пиджак был варварски поддёрнут выше локтей, похожих на старинное оружие булава. Под спортивной дорогой рубашкой торс проступал, как латы, пародирующие переразвитую мускулатуру.

Грубая мужская красота отчёркнутого чёрными угольными и сдвинутыми бровями лица с балконом хищного подбородка олицетворяла праздник лета, зрелости. У него были короткие ноги, и создавалось впечатление, будто он растёт из земли, как любопытствующий дух недр.

Он неторопливо, широкими скачками двигался к ним.

– А что командир, наш лучший друг?

– Опустил ресницы. – Энкиду ответил тычком кулака, ибо такое приветствие предложил ему хозяин вечеринки.

Карла выгнул красные, щедро выписанные июлем, губы.

– Понятненько. Наконец-то, я рад за него. – Вот как раз совсем непонятно отозвался учёный.

– У него голова болит. – Полез Билл.

Карла со словами: «Так-с, а теперь к дамам и попрошу вас без излишнего бесстыдства, ведь это дамы», повёл их к поляне, интимно, по-кошачьи свернувшейся между двух холмов. Разрушений отсюда не видать, а вид – отменный. Так подумал Билл, застенчиво здороваясь с раскинувшимися на уже известной клетчатой ткани учёными красавицами. Мужчины без особого энтузиазма отвечали на их рукопожатия, но когда Энкиду щегольски выдернул из куртки две маленькие плоские бутылочки, заметно потеплели.

Билл завистливо покосился на егеря – и когда он такому факирству выучился? И главное – где взял такие бутылочки?

– Так у тебя, и вправду, болит голова?

Ас, придерживавший бутылку и покачивавший тонкое стеклянное тело в бестревожном темпе, быстро посмотрел. Взгляд из-за особенностей освещения отдавал краснотой. Шанни помалкивала вопросительно.

Задняя стена озёрного заведения была срезана взрывом, и потолок вибрировал – совсем слегка. Оттого голова самой Шанни покруживалась.

– Зачем бы мне лгать?

– Значит, ты не лжёшь никогда?

Он улыбнулся. Бутылка туда-сюда.

– Только когда Билл спрашивает, не нужна ли мне его помощь.

Она вытянула по столу руку. Змея вползла между кружками, и улеглась, ожидая, что про неё забудут.

– Не нужна?

– Не помню, что я ему ответил.

Шанни увидела, что прозрачный столбик бутылки стоит прямо, а рядом на чисто вытертом столе, который Ас и хозяин приволокли из ушедшей под землю подсобки, лежит ладонью вверх худая рука с длинными, слегка шевелящимися пальцами.

Шанни спросила, есть ли ещё выпить, и Ас немедленно поднялся и отошёл к стойке. Цела была стойка… как спина полярной машины-любимицы Энкиду, она могла выдержать что покрепче бомбардировки дяди Мардука.

– Что ещё он может сделать с нами? – Спросила Шанни, глядя на плечи и локти Аса. Он что-то вытаскивал, шаря, из-под стойки. – Глобус взорвал… башни сломал…

Ас повернулся. Он держал добытую выпивку – пальцы едва касались горлышка. Энкиду бы зажал бутылку подмышкой, а Билл любой сосуд так сжимал в кулаке, будто это был рычаг, чтобы приподнять и перевернуть несправедливый мир.

– Нас.

– Что? – Шанни приняла пополнение. – А… взорвать или сломать?

– Так или иначе, Шанни. – Садясь, ответил он, причём невольно глазами спросил её разрешения вновь опуститься на стул, уже нагретый его тощим телом. Предполагалось, что за то время, пока он добывал бутылку, место могли занять.

Обычно Шанни в таких случаях предпочитала невербальные сигналы, чтобы не перегружать их историю произнесённым текстом. Нечего мотаться в воздухе случайным словам. Их часто можно не так понять. Но на сей раз она не удержалась:

– Абонемент кончился, сир. Место занято. Толстый мужчина с усами отошёл за шоколадкой для племянницы, хотя между нами – боюсь, они не состоят в родстве.

Ас, пристраивающий необычайно грациозно свои штаны на вытертое сиденье, с упрёком взглянул на неё – с упрёком и улыбкой.

– Извини. – Проворковала она, рассмеявшись. – Нет, в самом деле. Вежливость не надоедает.

– А я думал, публике нравятся шумные обаятельные парни, плюхающиеся там, где их застигнет потребность.

– Билл – душка, это ты правильно подметил. Но всё же есть неописуемая прелесть в твоих военных манёврах за спинкой моего кресла. У меня создаётся впечатление, что я принимаю участие в смене караула.

– Билл бы сумел описать что угодно. – Прицепился Ас к слову, но по тому, как заблестели его глаза, было понятно, что он в восторге, который следует скрыть во что бы то ни стало.

Шанни показала ему глазами на бутылку, и он понял, что литературщина закончилась и началась жизнь. Без вздоха он занялся новой порцией, отмеряя уровень красноты щелчком ногтя и придирчиво обнюхивая вытащенную пробку. Шанни следила за его руками.

– А публика – это я? – Внезапно спросила она и с удовольствием отметила, что рука Аса дрогнула.

Пока командир отыскивал в своей неизвестно болевшей или нет голове какую-нибудь завалявшуюся шпильку с бисеринкой, Шанни отменила казнь и сказала очень тихо и серьёзно:

– Ты ведь понимаешь… он охотится. Мы разбудили его от интеллектуального и эмоционального сна, и у него проявился его единственный талант – инстинкт охотника.

– Понимаю.

– Ясно, что он не пожалеет никого… Билл для него метис. Энкиду, которого он, кстати, по своему очень любит – дикарь и бродяга, бунтарь. Ты… вот к тебе он всегда так благоволил, что впору было строить разные необычные предположения. Мы с Иннан похихикивали на сей счёт, не скрою.

Ас проглотил неприятное откровение.

– Я тоже это заметил. – Согласился он. – Хорошее вино.

– Да, хорошее. Скорее всего, ты ему напоминаешь кого-то, кто ему нравился в той, прежней жизни.

– И я даже не буду гадать, кто это.

Шанни возразила:

– Я тебе скажу… это его дядя, брат отца. Он был маршал или командор, словом, вся живая сила, как говорите вы, бездушные солдафоны, была его и машины были его, и цели в танковых прорезях были его. Он остался в памяти людской высоконравственной личностью и главой большой семьи. Туареги его прямые наследники – они почти не люди. Но любопытно, что он передал им с генетической информацией не одно только расовое сходство, а черты своей личности. Они диковинным образом запечатлелись на этом воске или камне: его сдержанность, производящая впечатление холодности – при огромном скрытом темпераменте и повышенной чувствительности. Это прямо-таки полицейские характеристики туарегов в графе особые приметы. Именно это – а не синие глаза и золотые волосы, прямые носы, рост и величественная походка…

Она улыбнулась краешками губ. Оба одновременно подумали о братце Энкиду и, когда разом подняли свои кружки к губам, это получилось, как если бы они пили за него.

– Меня больше интересует отец сира Мардука. Похоже, у него с сыном были странные отношения. Сир Мардук ненавидит давно упокоившегося прах к праху… еле говорит о нём – и всегда, как про живого, и всегда-то его передёргивает от плеч до сапог, а так как сир Мардук занимает довольно много места, это неизменно производит внушительное впечатление.

– И наш Билл почему-то напоминает ему об отце.

– Видать, семейное сходство не шутка.

– Сир Мардук – удивительная душа. – Вздохнула Шанни. – В общем, бездарный и бесполезный, как все представители божественной власти – я не говорю о поколении великих испытаний, конечно. Но даже то, что он прожил так долго в полном одиночестве и не вовсе одичал, говорит о его громадном потенциале.

Ас слушал внимательно – недаром же его обвинили в вежливости. И потом, когда он, наконец, сумел вставить словечко, он постарался, чтобы его голос звучал в нужной степени небрежно:

– По-моему, вопрос тут может быть только один – насколько он сумасшедший.

Тем временем, на поляне, в ту самую минуту, когда Ас произнёс роковое слово, чаровница перекатила пальчиками разутой ноги опустевший сосуд и пропела:

– Смотрите, мурашечка полез в бутылку. А если я нарисую на бутылке ненавистный ему знак огня, как вы думаете – полезет он туда?

– Эй, вы на такие опыты, значит, средства народные тратите? – Отозвался Билл, опустивший затылок на кочку. Клетчатый плед разрастался диковинной вселенной вечного размена одинаковыми человечками в его собственных глазах.

Карла разулыбался:

– Полегче, недоросль.

– Нет, в самом деле… почему люди вечно лезут туда, где им приятно, хотя над входом написано: это уже было, и это опасно? Я имею в виду вечную тему интеллигенции – как сделать так, чтобы это не повторилось? Безумие какое-то…

Поучительно, что разговор неуловимым образом зашёл о лишении разума. Во всяком случае, слово безумие прозвучало и никто не мог бы сказать, почему так вышло. Как разговор, до этого чрезвычайно приятный и полный запаха раздавленных сочных трав, плутавший от одного милого предмета к другому – вместе с потёками также пахнущего травой вина соскользнул по округлостям бутылок в такую нехорошую тему, Билл не уловил. Может, ему уже было не по силам в точности следить за мыслью?

Каждый высказался – оказалось, что у всех есть, что сказать.

– Безумец всегда логичен. – Заметила чаровница на чью-то реплику – но чью? Потом Билл даже не мог вспомнить, кто говорил до этого. – Можно сказать совершенно смело, что нет более логичного состояния, чем сумасшествие. Оно всегда системно и подчинено плану.

Её подруга, садясь и подбирая густой узел волос на затылок, отчего мужская аудитория принялась страдать объяснимым косоглазием, ответила задумчиво:

– …В отличие от того, что считается нормальным состоянием. Норма всегда подвержена скачкам напряжения и перепадам температуры. Неожиданные выбросы невидимой энергии или энергетические воронки её постоянные характеристики. В сущности, нормальный человек – параноик, это не говоря о сопутствующих лёгких формах шизофрении. А про многочисленные неврозы и говорить нечего – это уж целая национальная литература. Достаточно вспомнить тех, кто вёл моё дело… в те времена, когда я перестала надеяться на спасение. Мой офицер – тот, что меня допрашивал, был абсолютно нормален, но он то принимался плакать, то ухлёстывать за мной… то появлялся мрачным и злобно сверкал глазами, а уж орал и швырял предметами – я только и знала, что пригибать свою красивую головку. А он замирал и так посмотрит бывало….мне его жалко становилось, ей-Абу-Решит.

– Было бы там на что смотреть… – Отозвалась чаровница, и леди ткнула её в лодыжку. Чаровница, не смеясь, села и выкрутила ей руку.

Подруга взвизгнула, и вмиг разгорелась и тут же закончилась мастерская драка.

Кто победил – неизвестно. Билл переводил глаза так сноровисто, как стрелку на часах самую маленькую, но остановить мгновенье не успел.

Они уселись на скомканных клетках, тяжко дыша и перестреливаясь из-под ресниц. Карла, подбадривавший их во время схватки криками, усмехаясь, полулёг, скрестив короткие ноги и поблёскивая глазами.

– Вы толкуете о большом господине?

– О нём. – Кивнул Энкиду, разыскивая в траве шпильку подруги чаровницы.

– Он всех вас прикончит.

– Пожалуй.

– Или вы его.

– В любом случае, – вступил в разговор один из мужчин, – пострадаем мы, люди. А вы останетесь в своей расово чистой компании.

Билл напомнил:

– Мы, как выяснилось, не имеем права на майорат. Ни один.

– Зато женщины у вас чистокровные.

Энкиду согласился:

– Это верно. Да, Иннан?

Благонадёжная наследница равнодушно следила за битвой старых красоток. Юная жестокость сквозила в том, как она зевнула, показав трепещущий розовый язык. Сидела она на бревне, собираясь въехать на нём в столицу поверженного королевства. Разговор её не заинтересовал, похоже.

Гораздо забавнее для неё было то, как Билл и прочие – и даже братец Энкиду – тлеют головёшками от рассматривания двух человеческих женщин. Поэтому она принялась вглядываться тоже и так как являла собой великолепную самообучающуюся систему, то записала в свою чёрную голову под рыжим естественным венцом на макушке все могущие представлять интерес детали – кое-как натянутые на волшебные ножки чулки и роскошные тщательно промытые волосы, едва собранные варварскими согнутыми железяками. Эта небрежность совершенства производила, очевидно, такое впечатление.

– Чего? – Буркнула она.

Энкиду посмотрел на неё внимательно и громко извинился перед присутствующими.

– Слегка инфантильна. – Пояснил. – Отрыжка чистокровности.

Иннан фыркнула.

– Я отлично всё слышу. Вы папу обсуждаете, даже голоса не понизив… это по-вашему интеллигентно?

– Неосторожно, милая. – Серьёзно ответила подруга чаровницы. – Но необходимо: это магия. Мы колдуем, чтобы сохранить разум целой расы.

Она склонилась и, придвинувшись, тихо добавила:

– Не завидуй… за это дорого заплачено.

И она самодовольно оглядела себя.

– Чего? – Снова огрызнулась Иннан, но уже растерянно.

Это было к вечеру озеленительного дня, и был вечер тёмно-голубой и всё такое. Внезапно разговор переменился и они заговорили о станции Мардука.

– Возможно, он начнёт традиционную войну – танки и лучники. – Говорил в ответ на чью-то реплику – опять же, на чью? – один из учёных (мужей).

Билл в мягко бредущих сумерках разглядел, что и лица пировавших изменились. У бровей прочертились складки, а у губ исчезли вместе с улыбками.

– И ваши открытия пригодятся… – Проговорил с некоторым усилием Билл.

Чаровница погрозила ему веткой.

В этот же озеленительный вечер Ас предался самому загадочному занятию, суть коего неясна даже тем, кто умеет разобрать и собрать радиоприёмник. Мы все делаем это…

Он думал.

После уединения в озёрном заведении, которое останется в памяти, он шёл в одиночестве по тропе, мало кому известной, вдоль размётанной ограды. Смятый, как жвачка, блок-пост прилип к сдёрнутой с вершины хребта скале.

Восстанавливать, оказывается, скучнее, чем он предполагал.

Но перспективный план всё равно следует себе на ладошке черкануть. Ясно, что развитие событий подчинится его настроению. Тут главное, кураж. Следует подстегнуть его любым дозволенным законом способом. К тому же, башни были его детками.

Но не один Ас пытался скрутить свои проводки, не путая зелёный с красным.

Что думал Билл? Который брёл к дому.

«Полегоньку-помаленьку». Вот и всё, представьте.

Энкиду вообще не задавался таким сложным и ненужным расчетом. И дорогу он не выбирал. Почему-то оказался в устье двойной реки, откуда был виден и луг Билла, и пустырь с камнями.

В речном треугольнике образовался рукавчик, живший самостоятельно.

Вода здесь текла вверх. Вот и с автомобилем однажды случилось этакое – кстати, это был внедорожник приятеля Саида – того, кто в город редко ездил и особого приятельства с бюргерами не водил.

Светловолосый краснолицый от послеполуденной жары туарег выглянул из окошечка и с удивлением, ну, и с лёгким раздражением, наблюдал за тем, как его машина проявляет чувство юмора.

– Шутка? – Всё же спросил он.

Он перегнулся и следил за мускульным оборотом переднего колеса, чуточку вывернутого вбок – не все дороги идеальны, как у туарегов.

К нему приближался скат, будто атлет катил его машину сокращением мышц по согнутой руке к бицепсу. Водитель всё ещё не верил – но машина вкатилась на скат и остановилась. От неожиданности он не придержал штурвал и тут же почувствовал, как его откидывает на сиденье.

И мысли Энкиду неожиданно для него потекли в обратном направлении – то есть, позвольте, обратном чему?

Он читал слова, складывающиеся в большой текст, с конца к началу. Но абракадабры не получалось, а выходил в уме вполне логичный рассказ. Только затаённый смысл ускользал, как бывает, когда берёшься перевести главу книги с плохо выученного чужого языка. Чуешь, что поезд катит, сравнения волнующие… но секреты выскакивают и прячутся как блохи, которых Энкиду терпеливо выискивал у пятнистого – тот изредка приходил к нему из леса. Конечно, это был не тот пятнистый, а его трижды внук… а, может, и тот самый, преображённый потрясением и спасением в ту давнюю ночь.

Энкиду поймал себя, как блоху – он вспоминал о пятнистом, о падении башен и погружённом в лиловый цвет побережье, мысленно подпрыгивая и заглядывая в окошко проезжающего поезда. И был он вовсе не Энкиду, а другой кто-то.