Текст книги "Глобус Билла. Пятая книга. Козерог"

– У него же нет ничего на орбите?

Билл присмотрелся к удручённо промолчавшему Асу и весело проговорил:

– Есть?

– Да, Билл. Есть. Тупая железная, плохо пилотируется… но у него есть точка, как у начинающего предпринимателя. Он может поднять на неё свои трофеи времён первой войны. Они устроят нам проблему над головой.

– Насколько серьёзную?

– Мы просто потеряем небо. Сейчас я контролирую всё, что выходит из тени. Но я не могу найти его штуковину. Одна надежда – он сам плохо представляет, как ей воспользоваться. К тому же, у него нет учёных… я почти всех вытащил. Остались, ну, так сказать, не первого качества.

С этими словами он пошёл сначала в сторону полигона, потом свернул к замку.

Биллу это не понравилось. Значит, принял решение и отверг. А ведь первое решение у такого, как Ас, всегда продумано.

Шанни уже шпионила за плечом.

– Чего пялишься?

– Куда он?

– Ты был в комнате Энкиду?

Билл смутился.

– Если ты о люке под его ковром…

Сбоку рассмеялась Иннан.

– Если Билл знает о люке, значит, он, действительно, есть.

Ас на полпути вернулся к своему первому решению. Пробраться кратчайшей дорогой через одну из нор егеря было соблазнительно. Там – километра два, и никому не известный маленький аэродром с катапультой и единственным неопробованным шатуном, подпрыгивающим от нетерпения.

Маленькая вылазка может подсказать, что делается вокруг Глобуса. Но всё же лучше…

Билл смертно боялся всяких официальных бумажек. Увидев такую издали, он тотчас лишался всяких остатков рыжего разума, хотя, по мнению некоторых, и так был полоумным.

У него сердце падало, и он послушно вглядываясь в черноту букв родного – несомненно! – алфавита, видел загадочную и грозную вязь неведомых значков.

Буквы приближались, гремели палочками, маршировали и Билл отчётливо наблюдал, как они складываются в виселицы и перечёркнутые фигурки.

Вот нескладуха. Ведь характер у наследника отличался лёгкостью, а душа беспечностью, ежли не чем похуже, – но тем не менее, все его близкие были осведомлены, что Билла здорово можно разыграть, прислав ему по почте липовый бланк с какой-нибудь срамной печатью и самым фантастическим содержанием.

– А что написать-то? – Недоумевала Шанни, когда они-таки решили взбодрить Билла после девятидневного отсутствия – он тогда чего-то загрустил.

Ас заверил:

– Всё равно… пиши, что хочешь. Главное, не забудь употребить оборот «согласно постановлению» и желательно побольше стандартных конструкций вместо обыденной речи.

– А сюжет? – Опять озадачилась Шанни.

В конце концов, решили потребовать от Билла, чтобы он явился ночью на крышу с личным оружием «в связи с растущей угрозой бу-бу-бу» и «под угрозой бу-бу-бу».

Иннан умоляла прибавить некоторые детали – не надейтесь, – но Энкиду раскритиковал вставки:

– Какой бы он не был растяпа, но и он может что-нибудь заподозрить.

В результате письмо было составлено по всем правилам, подгадана лунная ночь и приготовлено эффектное разрешение сцены, но заговорщиков погубила случайная оплошность.

Нет, никто не засмеялся глупо за завтраком… даже Иннан, которой это далось с некоторым трудом. Никто не завёл речь относительно «растущих угроз» – что было бы ошибкой режиссуры. Не упоминалось также и личное оружие – которого у Билла Баста отродясь не водилось, если не считать того, что он носил с собой по воле природы.

К нему рысил по травке, путая в ней шпору, патрульный, с которым он обычно не разговаривал. Это был не тот, которому понравилось представление.

Он поклонился и протянул Биллу листочек. Поскольку писем много всяких было, Билл, сказав спасибо, спасибо, бестрепетно забрал бумагу из маленькой костлявой ручки. Тот облегчённо вздохнул и повернулся уйти, но передумал.

– Дождись ответа. – Словно услышав суфлёра, прошепелявил он.

Билл хмыкнул и вспомнил… ну, да!

– Неужели? Вот идиоты… заниматься сейчас идиотскими розыгрышами…

Он сообразил, что говорит вслух. Курьелапый слушал серьёзно и явно мучался, не зная, что ему делать.

Билл успокоительно ему улыбнулся, хотя ему вдруг стало тревожно… нехорошо стало. Он развернул листок, и в башке у него кувырнулась огненная белка и прокричала:

– Гоп!

На листке он прежде всего разглядел аббревиатуру, знакомую всякому нибирийцу. Некоторые злые на язык люди говаривали, что нибириец уже рождается с запечатлённым в его лобных долях символом из нескольких букв в каёмочке.

Биллу показалось, что они никуда не улетали с Нибиру… что это всё – последний год, бык и дракон, слова «цветы на востоке», недавнее плавание в океане, остановка Привал и хохочущая чаровница с зубами, – всё это ухахаталось в пропасть, и было утянуто в чёрный туннель со словами:

– Уважаемый сир/мадам, вам надлежит до такого-то часа посетить дом номер на улице имени в связи с…

Билл повертел бумажку. Розыгрыш?

– …необходимостью ответить на некоторые вопросы государственной необхо…

Ну, точно. Сволочи. Впрочем, слава Абу-Решиту.

Билл зачем-то понюхал бумажку. Конечно, ему показалось, но от неё явно потянуло знакомым жутким душком кровожадной сказки про яблочко.

Яблочко… с них станется попудрить письмишко, чтобы довести его до унизительных явлений организма.

Пока явлений не наблюдалось, только предвестием холод в груди распустился. Рёбра мелко заносило инеем. Зонтиком стучали по решётке сквера. Во внутренний мир пришла зима.

Но до вселенской рвоты над котлом далеко.

Я всё-таки Билл. Я один из троих мужчин, на плечи которых легла ответственность за весь этот джаз. У меня рыжие волосы, из-за которых меня дразнят всю жизнь… я…

Билл растерянно вертел бумажку. Он ещё раз посмотрел вниз на теряющегося возле его колена патрульного. Тот верноподданно закатил лунный глаз, то и дело сглатывая, будто воздух застревал в горле. Может, он и всегда так делал.

– Так кто вам это дал?

Курьелапый жестоко задумался, завёл под плёнчатые веки зрачки и, сморщив кожу на лбу, проговорил не своим, слабым и забавным голоском, а чужим, холодным:

– Отдай рыжему верзиле.

Ну, что ж. Билл почувствовал, как начинает потихоньку успокаиваться. Теперь надо спросить, что делать. Но Шанни или Иннан, чтобы посоветовать ему, как быть с этой ересью, поблизости не наблюдалось. Все заняты… а Билл занят ерундой.

– Благодарю вас. – Сказал он внушительно и попытался улыбнуться.

Курьелапый тоже сделал что-то с собственным потешным личиком, но зеркальце сморщилось и увяло. Бедный тролль помрачнел. Билл вспомнил, ах ты…

– Вам приказано дождаться ответа?

Тот дважды боднул воздух маленькой каской.

Билл терял секунды. Он боролся с искушением попросить патрульного запомнить простой жест… но сообразил, что это никуда не годится. Патрульный-то тут причём?

– Я должен написать ответ, вероятно? – Отчётливо проговорил Билл и принялся обхлопывать себя. – Или расписаться? – Припомнив систему канцелярской магии, сообразил.

Патрульный тоже обратился к своей оперативной памяти и мучительно сковыривал коготком прилипшие к стволу обреза нужные слова. Сильно скосил глазки.

– Он скажет «да», и ты выпьешь.

Билл успокоенно вздохнул. Может, это всё-таки шуточка?

– За моё здоровье?

Патрульный засуетился.

– Он показал… сначала я выпью это… потом другое. Он скажет «да».

Билл похолодел.

– Вас заставили что-то выпить?

Он поднёс руку к горлу. Патрульный отследил жест круглым глазом, склонил голову к плечику.

– Ага.

Билл быстро оглядел его.

– Когда?

Патрульный извёлся, постучал по запястью и показал два пальца, потом подумав, выдвинул ещё один. Билл уставился на эти пальцы.

– Минут? Часов?

Но он знал, что ответа не получит. Твёрдым голосом он спросил:

– А когда он даст ещё выпить?

– Когда высокий рыжий господин придёт.

Билл кивнул.

Он вновь развернул листок. Счастье, что они не прицепили к бедолаге бомбу. Навряд ли он сумел бы…. Билл с отвращением поглядел на собственные пальцы. Ас не пустил бы его даже за руль газонокосилки и был бы прав.

Буквы бегали по странице, а в глаза лезла аббревиатура… Вечные. Самое время о ней поразмыслить.

– Где эта улица?

Патрульный оживился – м-да, – и стал очень словоохотливым:

– В городе, за окраиной… улица с лавкой, где мясо и дальше… там прачечная, вы сразу увидите.

Наступило на ногу молчание.

– Ага.

6. О пользе удостоверения личности

– Говорится в Писании: кто видит чёрного паука ночью на осколке эбена, который сам есть ночь?

Билл прошёл маленькую городскую площадь, откуда провожали ополченцев. Проповедник – лысоватый, в фартуке вокруг добрых мятых штанов, обращался к нескольким мужчинам в спортивных костюмах и двум женщинам. Одна затянута в мышастую тройку, другая в халате и под подолом Билл разглядел нежную оборку.

– Наша война не против земли, наша война против земной власти. Всякая власть – тьма, всякая власть до рассвета… с криком петуха окончится.

Площадь-комната была огорожена свинцовым рассветом. Фонарь, как в комнате Энкиду, делил пространство на две неравные части. В темноте раздалось тихое ржание – блаженный звук. Билл – невидимый за этой самой тьмой, прошёл и обомлел – в облаке рассеянного света кивает ему драконий лик. Конь вороной и только белки глаз светились, сами глаза следили за Биллом.

Билл погладил коня по чубчику-растрёпе.

– Чёлка у тебя, старик…

Он снова вытащил листок и прочитал:

– С учётом Закона о подозрительных, принятых того-сего года…

Билл восхитился:

– Молодец, дядя. И время вспять. Этак ты опять жених будешь.

Конь тщательно оглядел листок и отвернулся. Билл заговорил с ним, конь молчал.

– Ты законов начитался.

Билл расстроенно порылся в кармане, в поисках гостинца. Ему, как всякому мнительному, стало казаться, что если он найдёт что-нибудь, то всё не зайдёт слишком далеко.

Нащупав какие-то картонки и думая, не выбросить ли, он наткнулся на огрызочек сахара. Серый и облепленный бумажками от цыгарок, сахар был представлен коню и принят им.

Билл обрадовался, но тотчас его сердце стукнуло – он тут прохлаждается, слушает проповедь идущих вон, играет с лошадкой…

Он спрятал в карман приглашение, последний раз оглядев монограмму – череп летучей мыши, прорисованный густым золотом подробно.

Дом с прачечной оказался в указанном месте: вялотекущая, вдруг дёрнулась улица, словно за руку Билла потащил кто. В переулке между аптекой и оптикой, рядом с заколоченной дверью с вывеской «Мясо» Билла овеяло душным парком, и он уже чуть душу не отдал, так как проклятое воспоминание всплыло вместе со въевшимся запахом прямо изнутри, но…

Билл ткнулся в дверь и оттуда сказал мужской голос – старческий, высокий и очень культурный:

– Заходите же. Тысяча извинений… вечно там заедает.

И дверь дёрнулась. Билл вошёл и со страху ничего не разглядел. Какие-то оранжевые потёки от лампочки и пыльная свалка бумаг, похожая на поваленную башню. Он столкнулся с кем-то и отступил. Хозяин повторил его жест, и тогда Билл увидел очень ладного старого мужчину, одетого с такой продуманной тщательностью, что показался он Биллу манекеном, вывалившимся из-за стекла.

Билл сделал над собой усилие и шепнув – патрульный, время, всё хорошо, – огляделся. Оказывается, можно было этого запросто и не делать. Со второго взгляда всё выглядело также. Значит, Билл не совсем утратил наблюдательность.

В такой комнате можно устроить сцену, где герой разговаривает с престарелым семейным адвокатом. Скажем, пришёл имущество отсудить у дядюшкиной новой жены.

В комнате с позолотой и бумажной башней он был сам-друг с адвокатом. Билл настолько пришёл в себя, что понимал, с кем имеет дело.

Первая же реплика из-за двери и эта осанка, занятая на время, пока не придётся сменить безупречную визитку, скажем, на остроклювый балахон, засвидетельствовала, что перед Биллом первоклассный актёр.

Такой может играть с полуслова, схватывая указания и даже мысли режиссёра на лету.

Старик элегантно суетился над столом и, как своему, между прочим, бросил:

– Эта мне революция…

– И не говорите. – Подхватил Билл.

– Пикеты были запрещены, тогда начались банкеты.

– Да?

– Через две недели запретили и банкеты. – Поведал старик и, покачав головой, то ли осуждая, то ли восхищаясь, добавил:

– Автобусы новые запустили и что ж: они их растащили по всему городу.

– Как это? – Чувствуя, что у него начинает кружиться голова, молвил Билл.

– А вот видите, баррикады изволили построить. Да…

Шаря глазами по драным занавескам, когда-то богато затканным золотыми нитками, Билл раздумывал, что ж это делается. Автобусы растащили… а банкеты отменили… какие такие банкеты, позвольте? Золото потекло по глазам Билла вглубь головы, и соображение принялось покидать царского сына.

– Пчёлки, сир.

Старик указал прекрасной фортепианной рукой – длинные пальцы подрагивали, но Билл понял, что старик говорит о вышивке.

– Трудимся, как пчёлки – вот и пчёлок изобразили.

Речь его была такой ясной и отчётливой, что Биллу показалось: он сидит в первом ряду знаменитого театра на генеральном прогоне. Когда-то юноша долго вырабатывал у себя дикцию, мучил связки глупыми упражнениями и вот, пожалуйста – безупречные оттиски слов так и летали по комнате.

Высокий, – от пояса чистейший треугольник, он мог считаться красивым мужчиной – или его копией, выполненной через старинную бумагу ломким карандашом. Он ничуть не напоминал дядю – слишком худощав, заключён в собственный силуэт, хрупкие длинные кости просвечивали сквозь тонкую вытертую кожу.

Билл прошамкал:

– Возможно, вы не в курсе… но там надо дать выпить одному гражданину.

Старик посмотрел на него задумчиво. Молчание длилось. Перед глазами Билла прыгало опечаленное личико с круглым глазом. Старик молчал, Билл с тоской подумал, что тот, вероятно, действительно не ведает…

– Ах… – Протянул старик и улыбнулся интеллигентной улыбкой. – Да-а… что-то. Ну, верно же.

У него были правильные зубы, ровные и покрытые желтоватой чистой эмалью, как белки глаз.

– Вы не переживайте. – Добавил он таким добрым и сочувствующим тоном, что у Билла от сердца отлегло. – Всё предусмотрено могучим ураганом.

Билл зачем-то слабо хихикнул и проговорил, крутя рукой в воздухе:

– Так вы, стало быть, примете меры?

У него заплетался язык. Просто застревал во рту.

– Ну, конечно. – Источая благородство, подтвердил старик. – Вот вы какой… ну, всё, всё.

Старый актёр был хорош. Билл приготовился ему улыбнуться, радуясь мгновенной передышке, и тут увидел, что актёрские кости просвечивают отнюдь не аллегорически сквозь тощий эпидермис. Актёр подвинулся к столу и, переложив бумаги с угла на угол необходимым для рисунка движения по сцене жестом, повторил:

– Всё хорошо…

Шторы в пчёлках отразили слабый свет низко висящей, как – неопознанный объект – лампочки, и гость отчётливо разглядел черепную коробку внутри головы гостеприимца.

– Прошу вас… пожалуйста.

Старик прислушался и тронул дверцы, которые Билл принял за дверцы стенного шкафа.

Тот, что сидел сбоку ближе к двери в запущенном зале, называемом обыкновенно актовым, глянул на Билла благосклонно. Это стоило оценить, тем паче, что сделать это сидящему было непросто. Его лицо, показавшееся сначала просто измятым треволнениями жизни, сползало набок кусками чего-то похожего на жёваную резину. Боковой вынужден был из-за этого изредка поддерживать особо крупные куски.

Из дальней двери показался плакатный статист в костюме и лыжной маске, он понукал кого-то. Вслед за ним в комнату выползло большое серое существо, вроде крысы, неокончательно превращённой в осьминога.

Билл отметил явление краем глаза. Клерк жестами и вербалкой усадил существо в углу, прикрепил поводок к жёрдочке в стене и опустился на маленький табурет. На колени он, сняв с пояса, положил распухшую кобуру.

Билл сходу начал, слегка кренясь вперёд:

– Здрасьте, я дико извиняюсь… насчёт того парня, которому надо дать выпить.

И он щёлкнул себя по горлу не без тайной надежды утеплить атмосферу. Билл всегда верил в своё обаяние и в то, что с любым существом можно вступить в диалог.

Он рассчитывал услышать в ответ незапланированный смешок, но сидящие за столом, и клонящие головы, чтобы его рассмотреть, ни издали – по команде – ни единого звука. Даже дыхания было не слышно.

Стало тихо, и ещё тише, великая тишь расползлась и принялась неистовствовать – ибо вошедший затаил дыхание. Потом он сказал себе: «Э, так не пойдёт. Им-то просто… они же… а ты пока нет, Билл, пока нет».

Боковой внезапно издал ожидаемый смешок, но на Билла это уже впечатления не произвело.

– Хорошо. – Сказал боковой. – Славненько. Идите-ка сюда… без всяких тут. Садитесь, пожалуйста.

Но садиться было некуда. Билл огляделся, тяжёлым, но ровным шагом прошёл в конец комнаты, прошёл мимо серого существа, ощутив странный холод и вытащив табуретку из-под клерка, вернулся с ней.

Постояв и подержав табуретку, он таким же мерным шагом – опять в угол и, брякнув мебель перед клерком, приложил ладонь к груди:

– Сир, мои извинения. Она мне не подходит, но спасибо.

Снова неторопливо протопал. Перед столом стоял сломанный стул, ветхий, в том стиле, который Иннан называла довоенным.

Билл передвинул стул так, чтобы видеть три угла комнаты, и оседлал его, держа в уме образ усталого лесоруба.

За столом молчали. Клерк в углу разглядывал табуретку, водя в прорезях маски глазами. Боковой в этот момент боролся с клоком кожи, залепившим ему глаза. Отодвинув его и обнажив тусклую кость, он заговорил вполне приветливо:

– Вы Бильга сир Баст?

– Я Бильга Баст с Нибиру.

Он подумал и поспешил добавить:

– Ещё просто Билл. – Покивал.

Сидевший дальше с глазами до того выпученными, что они двигались, как на палочках, встревожился:

– А где второй?

– Кто? – Недовольно переспросил боковой.

– Ещё просто Билл?

Дальше за столом, удалявшемся в перспективе, кто-то пискнул. Боковой отмахнулся и посоветовал Биллу:

– Не обращайте внимания.

Сидевший напротив, совершенно неразличимый, продекламировал:

– Временное место проживания… – Говоривший спохватился. – Нет, тысячу извинений, оговорился – место временного проживания?

Билл подумал об актёре в ихней приёмной. Тот был по-своему прекрасен, цельный и строгий костяк, костюм, умения и навыки. Но он тут же одёрнул себя – возможно, эти господа окажутся ещё убедительнее. Всегда давай кордебалету шанс прыгнуть выше. Он заговорил, зачастив и невольно подражая патрульному:

– Тот жуткий замок на холме вроде корабля. Он моего дяди… Мой дядя… ну, он мне слегка в дальнем родстве.

– А у вас документик какой имеется? – Проскрипел один в середине, осыпающийся, и стряхнул прах на папку. – Просто для протоколу… для сугреву?

И он протяжно рассмеялся, заколыхав гниющей грудной клеткой. Обрадовались и сидевшие – кто по эту, кто по ту сторону. Билл сумел разглядеть одного, со свисающим изо рта длинным вялым языком, который тот подпихивал в рот пальцем.

Билл замер.

– Доку…

В башке заколесило и поехало колесо с разгона.

– Ну, конечно. – Нерадиво сказал он. – Где он… бишь.

Сунул руку в карман, вспомнив о шишечке кипариса.

Где… Вытянул и швырнул на кучку праха, взметнув заполошное смрадное облачко, отцовский проездной.

Осыпающийся показал сидевшему ближе, и тот подвинул одним из трёх рукавов документик.

Скелет взялся рукой, криво проросшей из клетки и потрогал. Хмыкнул – вот ей-Богу! – с удивлением. Билл отчаянно вспомнил, что там другое имя…

Скелет вскрыл документик двумя оставшимися пальцами. Коготь слез, он его со смущённым смешком воровато поднёс к зубам и скусил.

– Извините… – Глухо сказал скелет и заглянул плоским глазом. Изумился вновь, виду не подал и тухлое сердце заворочалось в пиджаке сквозь пуговицы.

Подвинул, перевернув к соседу. Тот рассмотрел, пожал осыпающимся плечом.

– Верно… – Промычал.

Оба думали, искря сухими подтекающими на висках мозгами. Первый, распадный, очнулся:

– Видите ли… – Глянул снова.

– Документик верный. Только вот, извольте, пятнышко.

Билл, сидевший ни жив ни мёртв, ну, и чёрт с ним – я вам не герой, протянул:

– Какое-такое пятнышко? – таким раздражённым скучающим тоном, что сам удивился – мол, кто это тут?

И увидел, куда указывал коготь – перед фамилией династии Баст с крохотной короною поверху, похожей на вырванный зуб, расплывалось неинтеллигентное кухонного происхождения пятнышко прямо на имени отца.

Билл вгляделся и хихикнул. Скелет вопросительно поднял око и придержал его.

Билл застеснялся:

– Ну, стыдуха… люблю подливку, знаете…

Возникла тишина. Посеялась где-то в комнате штукатурка. Потекла стеклянная капля мозга – скелет думал. Напоследках он раздумчиво фукнул.

– Ничего страшного, сир Баст. Ничего страшного… очень умно с вашей стороны носить документ, столь верный, с собою.

Билл сказал:

– Спасибо тебе, папа, и тебе, Абу-Решит.

Сказал, конечно, про себя, но так явственно, что скелет даже покосился, и Билл мигом состроил строгую и равнодушную рожу и стал громко думать:

– Ах… глаза у неё… и когда же эти черти отвяжутся… и как хорошо в самом деле, что я ношу с собой свой проездной.

Скелет будто вслушивался и напрягался, раскрывая глаз до мозга. Тот не выдержал напряжения, выпал. Скелет запнулся, подхватывая, и встал.

– Спасибо, сир, за вашу сознательность… вы свободны.

Но посмотрел при этом с усилием на бокового, который во всё время диалога помалкивал. Боковой, прикрыв висок ладонью, кивнул, и голова его осталась в руке, но он не подал и вида.

Билл не сразу встал, потом всё же потянулся, покачался на стуле. Поднялся и на скорую руку сгрёб книжицу.

– Прощайте.

Они смотрели на него. Билл, упрятывая драгоценный документ, сквозь зевок спросил:

– Он выпил?

Боковой справился с головой. Он возвысил голос, пытаясь приподняться:

– Ваше высочество, за кого вы нас принимаете. Мы словом и делом…

Клерк угрюмо поднялся и повёл чудовище, которое оглядывалось на Билла. Когда за ними закрывалась дверь, Билл услышал тоненький звук. Сердце его заколотилось – несчастное создание позвало его.

Эриду окликнула его… напомнила то, что он почти забыл.

– У вас проблем с обществом охраны животных, надеюсь, нет? А то я проверю.

Когда он вышел в предбанник, там ничего и никого не было. Отыграл актёр, получил суточные и ушёл. Но поучительнее гораздо было то, что и штор не было, и башни кренящейся и даже пыли. Взамен этого стоял посреди пустой комнаты патрульный.

Билл с ужасом смотрел на него. Патрульный имел новость:

– Пил. Ещё пил.

Билл, подцепивший проклятую интонацию, внушительно одобрил:

– Славненько.

Он открыл дверь и, не оглядываясь, чесанул среди с грехом пополам напудренных дохлым рассветом домов. Свободен, понимаешь. Не выдержал, конечно. Оглянувшись, встал – улица вела ровная… не видно подворотни, а главное, душок сгинул.

Преображённые внутренними склонностями и вечностью, они многое умели. Интересно, а если вот авиацию задействовать?

Надо будет посоветоваться с командиром. Который – где?

Растерянность.

Вот что испытывал Энкиду, князь степей и лесов, непонятный второй сын леди Сунн, когда он краткое мгновение рассматривал восставшего из земли сира Мардука. В это краткое мгновение вместилось многое. У него отчётливо создалось ощущение, что он попал в комедию ситуаций, где он и могущественный противник – две искусно рисованные фигурки – неплохая графика, кстати, – с облачками текста, крутящимися возле их затылков. Вот-вот их примутся озвучивать, и закадровые смешки начнут сопровождать все пафосные моменты.

Боль повсюду, отнюдь не романтического толка, была, впрочем, совершенно реальной. Запах земли, вывороченной машинами во время дурацкой битвы, наполнял лёгкие, выдержавшие схватку с самой упорной из всех стихий. В груди успели разрастись волосяные корешки торопливых трав Эриду.

Сир Мардук выглядел неплохо – он высился, чуть сгорбясь, по обыкновению, на одном из созданных ими мини-пейзажей. Незаметно было, чтобы он так уж учащённо дышал и нигде на его грубой рубахе, тканой на этнически достоверной прялке в деревне Хорсов, не расплывалось убедительное багровое пятно.

Что же. Тем занятнее становилось зрителю, засевшему в башке егеря – круглой, с комышками земли, которые не было времени вытряхнуть из золотых прядей.

Что и кого видел сир Мардук?

Тот облегчил задачу, зашевелил губами. Энкиду не расслышал – лёгкая контузия после заточения обволокла голову непроницаемым шлемом.

Голос господина Эриду прозвучал гулко и, кроме шуток, насмешливо.

Энкиду без застенчивости приставил ладонь к уху и сделал навстречу занявшему высоту нибирийцу несколько широких шагов.

В напряжённом, как спираль, воздухе тонко поплыли какие-то звуки. Энкиду шатнулся, он сообразил, что это его награждают ангелы огня, поющие ему сомнительную хвалу в его внутреннем мире, неряшливо разваливающемся на куски.

Мардук глянул с откровенным состраданием и толикой восхищения.

– …с миром. Разойдёмся. – Донеслось до егеря.

Энкиду встал потвёрже, и Эриду отзывчиво остановила бег под его ступнями.

Всё встало на свои места. Он отчётливо увидел пергаментное лицо Мардука и услышал, как тот говорит, терпеливо и не в первый раз:

– У меня правило, юноша. Коль не убил с одного разу, оставить, как есть. Нельзя перечить карте событий. Так что…

Мардук поднял руку, и Энкиду мгновенно принял стойку защиты. Мардук опустил руку и договорил, смеясь:

– …иди. Ты, как я вижу, совсем плох. Не будет мне чести убивать такого слабака.

Он тут же окоротил себя.

– Не слушай. Это я по неискоренимой привычке говорить гадости, ну, раз уж я тут у вас главный злодей. В самом деле… и тебе не стоит лишний раз драться со своим отцом… ну, если так можно назвать мое вмешательство.

К Энкиду прилетел собственный голос вкупе с дублем – где-то в ином мире говорил другой Энкиду с другим долговязым чучелом в охотничьих сапогах.

– Да, жутко трогательная история.

– В этом есть нечто комическое, верно?

Мардук вгляделся в него, встал поудобнее, даже локоть положил, как на поручень, на выступ скалы.

– А… ты, я вижу, почувствовал то же самое, что и я. Вот, что кровка делает… Девочка моя… ну, да – женщины, это особая статья, благослови их Абу-Решит.

– Она была актрисой?

Мардук помедлил.

– Ты ведь говоришь о своей приёмной матери? Да… это оказалось её призванием.

– Когда вы отняли у неё дочь и убедили отказаться от всяких прав на ребёнка и вообще на всё.

Мардук с неожиданной тоской всмотрелся в него.

– Красивый какой. – Протяжно проговорил он. – Ты лучше Билла… и даже лучше этого офицерчика. Временами меня прямо захлёстывало – как посмотрю на тебя, как ты за столом уплетаешь свой гадкий бурьян да с таким аппетитом… у меня такого никогда не бывало.

Энкиду отметил прошедшее время глагола и спокойно пережидал этот патетический спазм того, кто закопал его живьём в землю.

– Знаешь, – уже без драматургии начал Мардук, – в этой истории, если её рассказывать подробно, много противного… как-то не хочется называть вещи своими именами. Это вот вы с Биллом… у вас прут изо ртов грубости да подробности. Вы совсем не воспитаны.

– Она пыталась когда-нибудь…

– Что? Убить меня или отнять ребёнка?

– Какого из двоих?

– Мальчика? Вот этого…

Энкиду подумал, что ему следует запастись терпением.

– Так как?

У него опять начала кружиться голова.

– Нет… о тебе она просто спрашивала.

Мардук чутко всмотрелся.

– Ты обижен? Нет, я соврал… она спрашивала про Иннан. Ведь дочку-то она вообще не знала… я забрал младенца сразу. Она была тогда в беспамятстве, а когда очнулась, я вёл себя так, будто всё это было сном… дурным, конечно. И бегство с Нибиру, и мечты о новой жизни, и какие-то их приключении, о которых я не знал. И рождение девочки. Она знала, что должна родиться девочка… а то бы я её оставил в неведении. Меньше знаешь… а вот мальчуган, которого она увидела в городе туарегов… она переселилась туда почти сразу, хотя я собирался построить для неё собственный город… вот этого мальчика, хотя он уже выходил из нежного возраста, она очень полюбила. Привязалась… сама она была почти ребёнок. Ей ты нравился… когда пришлось это прекратить в связи с отбытием маленького принца на историческую родину, она это очень тяжело пережила.

– Я думал…

– Нет. Формально – у тебя никого нет. Можно сказать, что ты просто сын Эриду. Я слишком хорошо воспитан – хотя это и не вина моего отца, – чтобы обсуждать пробирки и все эти научные мерзости. Меня это шокирует… Когда эти идиоты-заговорщики мотались по лесам и полям со своим сверхценным грузом, они не знали, что я слежу за ними. Как будто можно долететь до моего огорода и высадиться незаметно!

Он внимательно посмотрел на Энкиду, ожидая, не скажет ли тот что. Комментариев не последовало, и он заговорил:

– У меня тоже были свои учёные… генетический материал страшно забавная штука. У меня возникла мысль пошалить. Уж коли эти жалкие династии на исторической родине так носятся со своими клетками… я-то, истинный аристократ, могу кой-чего и прибавить.

Мардук помрачнел.

– Вышло, как видишь ты в зеркале, совсем неплохо. Хотя бриться можно было бы и почаще. Словом, как по волшебству, я сделал вклад в генетический банк двух космических держав. Но это не избавило меня от одиночества…

Не меняя голоса, он добавил:

– Убей их.

Потом повернулся и, оставив Энкиду обдумывать услышанное, ушёл за скалу. Энкиду и не подумал отправиться за ним. Если не убил кого-то с первого раза… хорошая мысль.

Энкиду чувствовал себя дурак дураком. Это если суммировать мысли и ощущения. А если не заниматься арифметикой, то выходил тот же результат. Энкиду вспомнил, как однажды Аса остановила на полпути к космопорту старушка и велела ему – не попросила, а именно использовала повелительное наклонение – починить ей электричество. Ас, шедший своим твёрдым шагом, выжигающим огненные следы на превосходном асфальте, с организованными мыслями относительно собственных планов, остановился, пошёл за ней и…

Когда его впоследствии подвергли домашнему допросу – ему не удалось скрыть происшествие, ибо были свидетели, – он весьма неохотно сказал, что он, конечно, не мог отказать – тем паче, что повелительная старушка ворчала, что во всём виноваты «эти ваши штучки» и что «покоя от вас, вояк, нету». Всё свелось к вкручиванию двух лампочек в старинную люстру.

– Ну, и… ты вкрутил?

Удалось вкрутить только одну. Вторую, командир, стоя на шаткой башне из двух низеньких табуреток, не смог заставить заработать. Старушка не осталась довольна, хотя слегка помягчела и созналась, что эта люстра – семейная реликвия – не работала с допотопных времён. Неизвестно, вкладывала ли жительница Эриду в свои слова буквальный смысл или это был художественный образ, обозначающий «очень-очень давно», но на Аса это всё вместе произвело неизгладимое и будоражащее впечатление. Он казался глубоко задумавшимся и сбитым с толку.

Мнительностью командир не отличался, поэтому оставалось только гадать, что же в случившемся имело такой эффект.