Текст книги "Проект «Linkshander»"

Глава 18. Несуществующий библиотекарь

– Слушай, а что если Каманин всё же решит убить своего папашу и придёт к нему именно сейчас? – запоздало озаботился Лёня Ивлев, когда белый «Ленд-Ровер» уже довольно далеко отъехал от посёлка, где жил Кривошеев.

– Во-первых, ты сам предположил, что эпизод с Кривошеевым – всего лишь отвлекающий манёвр. И твоя версия подтвердилась. А во-вторых это будет слишком хорошо, – бесстрастно отозвался Воронцов.

– Слишком хорошо, если Каманин убьёт ещё одного человека?!

– Слишком хорошо, если он когда-нибудь придёт к своему отцу. Ты думаешь, его там никто не ждёт? Я вызвал группу захвата сразу же, как только удостоверился, что Кривошеев ещё жив. И охранять этого папашу будут до тех пор, пока я не дам отбой.

– Но я там никого не видел.

– На то она и группа захвата, чтобы её никто не видел.

– А какого хрена ты мне ничего не сказал?! – уязвлённо возмутился Лёня.– И я как дурак думал, что мы одни сидим в настоящей засаде!

– Я дал тебе возможность поиграть в оперативника, – добродушно-шутливо усмехнулся Воронцов.– Когда ты ещё в своей скучной жизни посидишь в засаде с настоящим пистолетом?

– Да иди ты…

– Ладно, извини…

На несколько минут в машине повисла неловкая тишина.

– А как ты собираешься искать жену и дочь Кривошеева? – прервал затянувшееся молчание Лёня.

– А никак. Мы будем продолжать искать Каманина. А когда найдём его, то найдём и заложниц.

– Не понимаю, зачем они ему понадобились?

– Заложников берут либо для выкупа, либо для обмена. Вряд ли Каманин будет просить деньги. Остаётся обмен.

– И на что он будет менять заложниц?

– На собственную жизнь и свободу. Когда мы поймаем нашего беглеца или хотя бы загоним его в угол, он начнёт торг. Мол, вы отпускаете меня, а возвращаю вам заложниц. Вот только вряд ли они доживут до того времени.

– Это почему же?

– Потому что заложники – это большая обуза. Их надо сторожить, кормить, поить и так далее. Для этого обычно собирается целая группа. А Каманин одиночка – у него нет ни времени, ни возможностей следить за своими пленницами. Ему гораздо проще их убить, а потом блефовать – делать вид, будто Альбина и Оля живы и спрятаны в каком-то надёжном месте.

– Каманин на такое не пойдёт! – уверенно возразил Лёня.

– Откуда ты знаешь, на что он пойдёт, а на что не пойдёт? Мне кажется, что в этом эпизоде всё было предельно просто. Каманин пришёл к отцу, чтобы узнать адрес матери. Отца не застал, зато обнаружил в доме его жену и дочь. Обоих убил как ненужных свидетелей, а Кривошееву сказал, будто взял его семью в заложники. Подумай сам: где беглец, который постоянно передвигается, может прятать женщину и девочку? В багажнике своего автомобиля? Я считаю, что ни Альбины, ни Оли уже нет в живых.

– А я не согласен. Если Каманин ещё с осени готовился к побегу, то вполне мог подготовить какое-то надёжное убежище.

– Насчёт убежища я сильно сомневаюсь. А в том, что мы имеем дело с какой-то непонятной, но хорошо спланированной акцией, я теперь уверен. Знаешь, откуда Курт получил документы о своём отце?

– Даже не могу представить.

– Он получил их по электронной почте из Штатов. От одного очень загадочного библиотекаря.

– От американского библиотекаря? – удивлённо округлил глаза Лёня.

– Оказывается, на склоне лет наш Курт озаботился своей родословной – стал искать в Интернете возможных родственников или людей, знающих что-либо о семье Малеров. Наши техники порылись в его компьютере, восстановили уничтоженную переписку и обнаружили несколько любопытных писем, от некоего Джеральда Хартмана, сотрудника Библиотеки Конгресса США. Именно он прошлой весной прислал Курту документы, якобы найденные в Германском отделе Библиотеки.

– Почему якобы? По-моему, наоборот, всё проясняется. Документы вместе с другими нацистскими архивами после войны попали в Штаты, а отзывчивый библиотекарь, случайно увидев на каком-нибудь форуме просьбу Курта, выслал их ему.

– Дело в том, что человек по имени Джеральд Хартман никогда в Библиотеке Конгресса не работал.

– Ну, и что в этом особенного? – вяло удивился Ивлев.– Почему это должно быть его настоящее имя? В Интернете человек может назвать себя кем угодно, хоть Джорджем Вашингтоном, хоть Бараком Обамой. Тем более, что отправляя архивные документы, библиотекарь, возможно, нарушал какие-то должностные инструкции и хотел остаться инкогнито…

– Дело в том, что этот мнимый библиотекарь вёл не только переписку от имени бесплотного Джеральда Хартмана, но ещё и материализовался в его образе. В мае прошлого года он, предъявив паспорт на это имя и приложив к анкете справку из Библиотеки Конгресса США, получил туристическую визу и почти месяц пробыл в Москве.

– И он встречался с Куртом?

– Без сомнения. В своём последнем письме в начале мая прошлого года этот псевдобиблиотекарь пишет, что через неделю будет в Москве и остановится в «Хилтоне». После этого переписка заканчивается, и о дальнейших контактах нам ничего не известно, кроме того, что пресловутый Джеральд Хартман пробыл в Москве четыре недели с двадцатого мая по семнадцатое июня, и всё это время прожил в гостинице «Ленинградская-Хилтон».

– Слушай, если этот Джеральд Хартман без всяких проблем получил туристическую визу, то почему ты так уверен, что он не является сотрудником библиотеки?

– Потому что я работаю вовсе не в ОВИРЕ! – рассмеялся Воронцов.– Библиотека Конгресса – это не ЦРУ и не Пентагон! И достать список всех её бывших и нынешних сотрудников не такая большая проблема. Правда, там есть секретный отдел. В нём служат шесть офицеров, но ни один из них ничем не похож на этого мифического библиотекаря.

– Слушай, а какое отношение этот мифический библиотекарь имеет к нашему Каманину?

– Пока непонятно, может, и никакого. Однако, по словам консьержей, именно с прошлого лета Каманин стал регулярно приходить в гости к Курту. Очень хотелось бы узнать, на почве чего между ними вдруг завязалась такая крепкая дружба.

– Ты думаешь, что причиной этой дружбы стал Хартман?

– Я думаю, что всех троих объединил какой-то общий интерес. Понять бы только какой?

– Да никакого. Где Каманин, и где Хартман?

– Абсолютно согласен, но между ними имеется связующее звено – Курт Малер. Я думаю, надо работать в этом направлении.

– А я думаю – надо искать убежище, в котором Каманин держит своих заложниц, – настойчиво и твёрдо предложил Лёня.

– И как ты собираешься его искать?

– Пока не знаю. Тут надо хорошо подумать.

– Хм, подумай, подумай. Для того я тебя и взял в напарники, – скептически хмыкнул Воронцов.

– И подумаю, но завтра, – раздражённо огрызнулся Ивлев.– А сегодня я хочу отдохнуть от всех этих ужасов. Подбрось меня куда-нибудь поближе к ЦУМу.

– Да, хоть в Кремль, – примирительно улыбнулся полковник.

Глава 19. Беглецы

По узкой едва приметной тропинке из прозрачно-зелёного горного редколесья на усыпанную весенними первоцветами лужайку вышли полтора десятка усталых мужчин с объёмистыми рюкзаками. Они были одеты в тирольские шляпы, кожаные куртки, плотные холщовые штаны и высокие туристические ботинки. Если бы не висевшие через плечо автоматы, то они вполне могли сойти за безобидных любителей оздоровительных горных прогулок. Шедший впереди высокий худощавый мужчина с тяжёлой «лошадиной» челюстью и блёкло-голубыми холодными глазами сошёл с тропинки на молодую изумрудную траву и, сбросив с плеч тяжёлый рюкзак, устало взмахнул рукой:

– Всё, привал до семи утра! Мы в Швейцарии, русским нас уже не догнать!

– Мы уже давно в Швейцарии, однако, по-прежнему несёмся, как бешеные псы, – чуть слышно пробормотал задыхающийся употевший толстяк, замыкавший эту небольшую колонну.

Облегчённо скинув на землю оттянувший плечи рюкзак, он неторопливо-устало достал из него спиртовку, котелок, флягу с водой и картонную упаковку желудёвого эрзац-кофе. Подошедший к нему мужчина с «лошадиной» челюстью протянул ярко-красную жестяную банку:

– Отто, завари себе и мне вот этот кофе – настоящий бразильский. И не жалей, завари покрепче. Ты сегодня на всю ночь остаёшься в дозоре!

– Но почему я? – толстяк умоляюще посмотрел снизу вверх на своего начальника.

– Не задавай лишних вопросов – так надо. Выпьешь кофе, заберёшь у Мартина пулемёт и займёшь позицию на скале, там, где тропинка делает поворот. И ещё: съешь вот это!

Мужчина с лошадиной челюстью протянул толстяку две обёрнутые в золотистую фольгу пастилки, похожие на кусочки шоколада.

– Что это?

– Не бойся, не отрава. Это панзер-шоколад – заряд бодрости и  лекарство от сна. На фронте его выдают танкистам и водителям на дальних маршах, а ещё разведчикам, уходящим в глубокий поиск.

– Клаус, я не танкист, не водитель и не разведчик, я всё равно усну, – откровенно признался толстяк.

– Не уснёшь – посмотри на меня! – мужчина с лошадиной челюстью в отличие от устало развалившихся на молодой траве бойцов, действительно выглядел очень бодро – в его холодных голубых глазах не было и капельки сна.– Не бойся – ешь!

Толстяк, словно прилежный пациент, слушающийся своего врача, положил пастилки в рот и начал их старательно разжёвывать. Служба в Вайсдорфе научила профессора психиатрии Отто Шмутца не только обращаться со всеми видами стрелкового оружия, но и беспрекословно выполнять любые приказания начальства. Клаус фон Риммер, бывший замминистра внутренних дел ободряюще похлопал своего подчинённого по плечу:

– Молодец, иди на пост! Кофе тебе уже ни к чему.

Отто Шмутц, взяв спальник и взвалив на плечо ручной пулемёт, покорно поплёлся по едва приметной тропинке обратно в чахлый горный лесочек. На краю поляны он обернулся. Часть его коллег по детской разведшколе, достав спиртовки, разогревала себе ужин, а часть без всякого ужина разложила себе спальники и уже отходила ко сну. У Отто возникло странное предчувствие, что он уже никогда больше не увидит своих товарищей. У него даже возникло желание вернуться и попрощаться с ними, но страх перед Клаусом отвратил его от этого опрометчивого шага.

Заместитель министра Имперской безопасности куратор проекта "Linkshander" Клаус фон Риммер прибыл в Вайсдорф в самом конце апреля ещё до падения Берлина. Обосновавшись в канцелярии детского военно-спортивного интерната, он занялся разбором текущих и архивных документов. Большинство бумаг сразу же отправлялось в большую кухонную печь, но некоторые, видимо, особенно ценные с его точки зрения папки, фон Риммер складывал в большой дорожный саквояж, который теперь лежал в его рюкзаке. Вечером пятого мая он перед ужином собрал весь персонал интерната в столовой на первом этаже и, разложив на одном из столов коробки со шприцами и ампулами без маркировки, объявил:

– В городе зафиксированы случаи заболевания брюшным тифом. Всем воспитанникам нужно сделать прививки. И займётесь этим вы и вы.

Фон Риммер указал на главного врача Отто Шмутца и молодую женщину-педиатра.

– Но никакого брюшного тифа в городе нет, – попробовал возразить Отто.

– Пока нет, но скоро будет! – безапелляционно отрубил фон Риммер.– Пока будет проводиться вакцинация, все сотрудники должны переодеться в походную штатскую одежду, взять недельный запас консервов и собраться на заднем дворе. Имеющие личное оружие обязаны взять его с собой! Этой ночью русские займут город! Мы должны уходить! Вопросы есть?

– А можно я останусь с детьми? – неуверенно спросила пожилая нянечка.

– Нельзя! Вы все давали подписку о неразглашении государственной тайны! Желающие сдаться врагу будут считаться предателями Родины со всеми вытекающими последствиями!

– Но как же дети?

– А дети никакой подписки не давали. Поэтому они останутся, – безразлично-холодно ответил фон Риммер.

Сотрудники интерната торопливо разошлись по своим комнатам, и в столовую вошли воспитанники. Пока они ужинали, Отто Шмутц вышел на кухню и залпом выпил полный стакан обжигающе-горького шнапса. Он понимал, что сейчас совершит преступление, за которое прощения никогда не будет, и ему было страшно. Отто пытался оправдать себя тем, что если он откажется, то его просто-напросто расстреляют, а все смертельные инъекции сделает либо кто-то ещё, либо та же женщина-педиатр, которая уже стояла за свободным столиком и сноровисто-деловито наполняла шприцы прозрачной отравой. Но это было откровенно трусливое оправдание, и Отто уже тысячу раз проклял тот день и час когда, погнавшись за сомнительной карьерой и славой, написал рапорт о неординарных способностях леворуких людей и предложил их использовать на благо Третьего Рейха.

Тем временем малолетние воспитанники интерната доели свой ужин и, озадаченно перешёптываясь, начали выстраиваться в очередь на свою последнюю прививку. Отто сделал ещё несколько глотков шнапса и, вернувшись в столовую, занял место у стола, на котором уже были выложены шприцы, ампулы, ватки и спирт. Сидя на стуле, он не поднимал глаза и не смотрел на подходящих к нему учеников. Он просто вскрывал ампулу, наполнял шприц, протирал подставленную ягодицу спиртовым тампоном, делал укол и, прижав ватку к точечной ранке, сухо произносил: «Следующий!».

Наконец, произошло то, чего Отто больше всего ожидал и больше всего боялся. Следующим оказался его приёмный сын Курт. Он узнал его, не поднимая глаз, – Курт был самым старшим и самым высоким из всех учеников. Двадцать лет назад, тогда ещё старший преподаватель кафедры психиатрии Мюнхенского университета влюбился в собственную аспирантку – Аугусту фон Кноппер. Девушка его ухаживаний не отвергала и даже позволяла близость со своим научным руководителем, но на все его предложения руки и сердца отвечала неизменным и твёрдым отказом. А окончив аспирантуру и потеряв всякую зависимость от слишком пожилого в её глазах преподавателя, Аугуста тут же вышла замуж за молодого, но перспективного преподавателя Иоганна Малера. Отто Шмутц был взбешён, но вида не подал и даже, будучи приглашённым на свадьбу, подарил молодым дорогую швейцарскую кофемолку. Он затаил обиду и ждал возможности отомстить. Когда Аугуста умерла при родах, Отто убивался так, как, наверное, не убивался её муж. Он искренне верил, что если бы Аугуста была его женой, то этого бы не случилось. Жажда мести буквально выжигала Отто изнутри и, когда в Германии начались политические, расовые и социальные чистки, он написал на Иоганна Малера убийственный донос. Оболганного хирурга повесили, а его пятилетнего сына Курта, оставшегося круглым сиротой, хотели отправить в детский приют, но Отто написал заявление на усыновление мальчика. Сначала отдел социального попечительства не хотел отдавать ребёнка немолодому одинокому мужчине, но когда к делу подключился его новый покровитель замминистра Имперской безопасности Клаус фон Риммер, вопрос решился в положительную сторону буквально за несколько минут. Мальчику, уже успевшему прожить несколько месяцев в казённом приюте, понравились и скромный холостяцкий уют нового дома и его добродушный приёмный отец. Отто Шмутц, всё ещё тоскуя о своей навсегда потерянной любви, предложил маленькому Курту сменить фамилию Малер на девичью фамилию его матери Аугусты, но тот наотрез отказался. В приюте ему не решились сказать, что Иоганн Малер повешен, и, щадя детскую психику, солгали, будто он получил пятнадцать лет каторжных работ. Мальчик был уверен в том, что ещё сумеет увидеть своего настоящего отца, от которого он к большому огорчению Отто унаследовал леворукость. Прошёл год, и всеми уважаемый профессор медицинского университета уже записал своего приёмного сына в первый класс самой лучшей мюнхенской гимназии, как вдруг из Берлина пришёл циркуляр о том, что доктор психиатрии Отто Шмутц призывается на военную службу и назначается на должность главного врача военно-спортивного интерната «Вайсдорф». Отказаться от такого назначения было невозможно, и семилетний Курт Малер вместе со своим приёмным отцом сменил цивильное благополучие на казённый полувоенный режим. Впрочем, Отто эта перемена не сильно огорчила: он быстро понял, что интернат «Вайсдорф» и проект «Linkshander» открывает перед ним и его леворукими воспитанниками гораздо больше жизненных перспектив, чем любое другое учебное заведение. Он даже мысленно поблагодарил судьбу и природу за то, что его приёмный сын оказался потомственным левшой и попал в этот интернат. Курту на новом месте тоже понравилось. Он оказался самым старшим, а, следовательно, и самым сильным, умным и авторитетным воспитанником, и быстро поверил в то, что его ожидает успешное и прекрасное будущее. И вот теперь, благодаря бездарно проигранной войне, всё рухнуло самым жестоким и трагичным образом. Курт, подойдя к столу, молча повернулся к приёмному отцу спиной и приспустил штаны. Отто Шмутц вскрыл очередную ампулу и, опустив руки под столешницу, вылил большую часть её содержимого на холодный кафельный пол. Сделав инъекцию и прижав к крошечной ранке ватный тампон, он, наконец, поднял голову вверх, развернул подростка лицом к себе, и, глядя в его доверчиво-спокойные глаза, чуть слышно прошептал: «Ты будешь жить…”. На лице Курта отразилось недоумение, и, он растерянно ответив: «Конечно», самоуверенно-твёрдой походкой направился к выходу. Отто в последний раз посмотрел вслед навсегда уходящему от него приёмному сыну и вскрыл очередную ампулу.

Через час в стремительно надвигавшихся весенних сумерках по-походному экипированный персонал интерната выстроился у калитки на заднем дворе. Эта калитка, выходила на лесную дорожку, ведшую к ближайшей деревне, жители которой поставляли в интернат свежие продукты.

– Сейчас мы разобьемся на две группы. Женщины и обслуживающий персонал пойдут впереди, чтобы не отставать и не замедлять движение! Остальные пойдут сзади, чтобы их подгонять и прикрывать! – жестко и безапелляционно приказал фон Риммер.– Идти будем быстро, практически без привалов. Русские непременно организуют за нами погоню!

– А кто не сможет идти быстро? – задала очередной вопрос пожилая нянечка.

– Тот рискует попасть в плен к русским, но я этого не допущу.

– А далеко мы идём?

– В Швейцарию…

Сотрудники интерната озабоченно переглянулись и начали суетливо разделяться на две неравные группы. Одна группа состояла исключительно из крепких подтянутых мужчин среднего возраста: военных инструкторов, преподавателей и наставников. В другую группу вошли все остальные: повара, рабочие, женщины-врачи и женщины-педагоги, кастелянши и нянечки. Невысокий и хорошо упитанный Отто Шмутц входил в первую группу и выглядел в ней откровенным чужаком. От одной мысли о дальности предстоящего перехода и о том, что произойдёт, если он начнёт отставать, главный врач интерната досрочно покрылся липкой предсмертной испариной.

Всю ночь беглецы безостановочно шли по просёлочным дорогам через спящие сёла и фермы, а под утро свернули на узкую тропинку, уводившую в глухой хвойный лес. Когда под утро шедшие впереди гражданские сотрудники интерната стали сбавлять темп и пошатываться от усталости, Клаус фон Риммер отдал долгожданный команду: «Привал!». Но едва безоружные повара, рабочие, врачи и педагоги сбросили рюкзаки и с облегчением рухнули на траву, как шедшие за ними военные инструкторы вскинули автоматы и открыли по беспомощно лежащим людям шквальный огонь. Эта бойня длилась не более десяти секунд, но Отто Шмутцу они показались бесконечностью. Оцепенев от ужаса, он тупо смотрел, как фон Риммер одиночными выстрелами собственноручно добивал раненых. Убедившись, что весь обслуживающий персонал мёртв, куратор проекта Linkshander убрал пистолет в кобуру и, ядовито ухмыльнувшись, скомандовал:

– Балласт сброшен, привал окончен! Продолжаем движение!

С этого момента Отто Шмутц, подстёгиваемый адреналином, буквально летел по едва проходимым лесным тропам наравне со своими более молодыми и выносливыми коллегами. За три дня похода у них было всего три привала по четыре часа. И вот теперь, когда они достигли вожделенной Швейцарии, и, наконец, появилась возможность мало-мальски выспаться, фон Риммер посылает именно его – Отто Шмутца – в ночной дозор. Отто обречённо вздохнул и направился к небольшому скалистому уступу, нависавшему над тропинкой. Выданные Клаусом пастилки приятно холодили рот и производили явный тонизирующий эффект. Бесконечно изматывающие усталость и сонливость исчезли, а слух и зрение невероятно обострились. Приободрившийся Отто, несмотря на свою комплекцию, без особого труда взобрался на скалу и расстелил в качестве подстилки предусмотрительно захваченный спальник. Заняв удобную боевую позицию над проходящей внизу тропинкой, он развернул пулемёт вправо туда, откуда могли появиться предполагаемые преследователи. Со скалы Отто мог контролировать лесную тропинку метров на двести в обе стороны. Правда, стремительно надвинувшаяся ночь легко снивелировала преимущество этой природной огневой точки. Тропинка исчезла в темноте, и ориентироваться можно было только по звукам. В горном лесу раздавалось лишь редкие крики каких-то ночных птиц, и Отто очень скоро пожалел о том, что съел выданные фон Риммером пастилки. Как хорошо можно было бы выспаться! Он закрыл глаза, но сон не шёл. Хотя после трёхдневного перехода просто лежать без всякого движения на обросшем мхом скалистом уступе было невероятно приятно. Навеянное психотропными пастилками безмятежное спокойствие давало возможность трезво подумать о своём будущем. В том, что война проиграна Отто Шмутц не сомневался ещё с середины прошлого года, и уже несколько месяцев мучился одним-единственным неотступным вопросом: «А что будет дальше?». До последних событий он тешил себя мыслью, что с ним – штатским врачом детского военно-спортивного интерната ничего страшного не случится. И, может быть, он сумеет вернуться в Мюнхенский университет. Но теперь, после убийства юных воспитанников, Отто был уверен, что его ожидает расстрел, а, возможно, ещё какие-то издевательства и пытки. От русских можно было ожидать всего, что угодно. И отныне всё его будущее неразрывно связано только с Клаусом фон Риммером, но бывший замминистра Имперской безопасности не менее страшен, чем русские. Хотя то, что фон Риммер сразу отделил Отто от других врачей и не определил в расстрельную группу обслуживающего персонала, а теперь с какой-то скрытой целью отправил в одиночный дозор, говорило о том, что бывший главврач интерната зачем-то ему ещё нужен. Вопрос – зачем? Чтобы возложить на него какую-то особую миссию своего плана? А в том, что у фон Риммера имеется какой-то хорошо продуманный план, и в том, что к конечной точке этого плана они придут только вдвоём Отто уже не сомневался. А может он зря себя пугает, и, добравшись до этой конечной точки где-нибудь в Женеве или Цюрихе, они просто разбегутся в разные стороны? Отто – врач-психиатр, профессор, бывший замдекана в Мюнхенском университете – без особого труда найдёт себе работу в прославленной своей медициной Швейцарии. Он уже начал рисовать себе новую идиллическую жизнь где-нибудь на берегах Женевского озера, когда ему показалось, что к сонному птичьему уханью примешиваются какие-то вскрики со стороны лагеря беглецов. Отто обеспокоенно развернул пулемёт налево в сторону лагеря и стал напряжённо вслушиваться и всматриваться в темноту. Вскрики быстро прекратились, а минут через десять на тропинке появился зыбко покачивающийся в темноте острый луч карманного фонарика.

– Отто, не вздумай стрелять! Это я – Клаус! – предостерегающе прокричал из темноты фон Риммер. – Спускайся из своего гнезда, я посвечу тебе! Пулемёт можешь бросить, он нам больше не пригодится!

Луч искусственного света пополз вверх, и у Отто на мгновение возникло инстинктивное желание нажать на курок и навсегда погасить этот проклятый фонарик, но он вовремя удержал себя. С неохотой покинув нагретый уютный спальник, Отто, пятясь как рак, с трудом нащупывая под ногами надёжные камни, спустился со своей огневой позиции.

– В пяти километрах отсюда находится железнодорожная станция. Через час на ней остановится поезд на Берн. Мы должны успеть!

– А как же остальные? – с наигранно-наивным простодушием поинтересовался Отто, внутренне цепенея от ужасного предчувствия.

– Им уже некуда спешить, – эти болваны уже никогда не опоздают на поезд, – цинично-грубо пошутил фон Риммер.– Теперь о проекте Linkshander знают только два человека: ты и я…

Последняя фраза прозвучала как откровенно зловещее предупреждение, и Отто испытал очередной приступ неистребимого животного страха. Проходя через поляну, он сначала не хотел смотреть в сторону лагеря, но потом всё же не удержался и бросил мимолётный взгляд. В предрассветных сумерках около догорающего костра лежала дюжина наглухо застёгнутых спальных мешков, ставших для своих хозяев погребальными саванами. На фоне ярко тлеющих углей надгробным крестом чернел воткнутый в обгорелое полено большой десантный кинжал. Отто ещё раз передёрнулся от непреодолимого ужаса. Стимулирующее действие панзер-шоколада окончилось, и до станции он добрался, уже еле передвигая окаменевшие ноги.

В поезде Отто моментально отключился и очнулся уже на просторной кровати в полутёмной комнате с наглухо задёрнутыми плотными гардинами. Фон Риммер в синем махровом халате, как всегда чисто выбритый и удивительно свежий, сидел за большим круглым столом и при свете настольной лампы сосредоточенно перебирал какие-то документы. «Интересно, он вообще когда-нибудь спит?», – подумал Отто.– «И что употребляет: панзер-шоколад или что-то посильнее?». Словно отвечая на его вопрос, бывший замминистра Имперской безопасности достал из кармана небольшую металлическую тубу, вытряхнул на ладонь тёмно-коричневую пастилку, закинул голову назад, подбросил пастилку в воздух и, словно цирковой жонглёр, ловко поймал её ртом. Потом снова взял в руки какие-то бумаги и, не глядя в сторону Отто, насмешливо спросил:

– Ну, как, выспался?

– Вроде бы, да, – вздрогнув от неожиданности, ответил бывший главврач.– А как я сюда попал?

– Мне пришлось везти тебя от поезда до отеля на багажной тележке, – рассмеялся фон Риммер.– Тебя было легче убить, чем разбудить, а жира в тебе – ого-го! Таксисты в этом городе – редкостные чистоплюи! Никто не захотел тебя брать, думали, что ты в стельку пьяный и можешь наблевать в салоне! Пришлось арендовать тележку, и везти тебя, как ручную кладь! Хорошо, что от вокзала до гостиницы всего три квартала! Надо сказать – это было то ещё зрелище!

Зрелище, видимо, было действительно очень забавное, потому что всегда серьёзный и даже сумрачный фон Риммер, на пару минут зашёлся в приступе неудержимого громогласного хохота. Отсмеявшись, он отёр выступившие на глазах слёзы и уже серьёзно добавил:

– Мне не нравится твоя физическая форма. Избыточный вес – это первый шаг к физической и моральной деградации. В Штатах мне потребуется грамотный и работоспособный ассистент, а не ожиревший тунеядец типа маршала Геринга. Придётся делать из тебя человека. Начнём с утренних пробежек в Центральном парке.

Услышав про Штаты, Отто подумал, что спросонья ослышался, и удивлённо переспросил:

– Где-где?

Фон Риммер воспринял вопрос по-своему и спокойно пояснил:

– В Центральном парке. Это в Нью-Йорке.

– Так мы едем в Нью-Йорк?

Бывший замминистра утвердительно кивнул головой.

– А почему не в Москву? И там и там нас отправят под трибунал. Только в Москве, я думаю, наши мучения закончатся быстрее.

Фон Риммер сочувственно посмотрел на своего помощника и снова громко рассмеялся.

– Ты или всё ещё не проспался, или у тебя действительно мозги заплыли жиром. Ты думаешь, мы туда поедем под своими именами? Здравствуйте, я замминистра Имперской безопасности! Нет, мы теперь совсем другие люди. Я больше не замминистра, а ты не главный врач. И мы больше не немцы, мы теперь подданные Британской короны.

Фон Риммер вынул из стопки лежащих перед ним бумаг бордовую книжечку с золотыми львом и единорогом на обложке.

– Ты – Марк Левинсон, в довоенном прошлом предприниматель из Гамбурга. В тридцать восьмом году после Хрустальной ночи (антиеврейский погром в Германии и Австрии в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г.) бежал в Британию, где получил политическое убежище и гражданство. В Бристоле открыл небольшую фабрику по производству кожгалантереи. Шил для английской армии ремни, портупеи, ранцы, перчатки и прочее. Теперь государственные заказы прекратились, и ты едешь в Штаты с целью открытия нового бизнеса. Пятилетняя рабочая виза прилагается. Так же прилагается счёт в швейцарском банке на полмиллиона английских фунтов. Американцы любят богатых людей, так что проблем с иммиграционной службой у тебя не будет. Все документы абсолютно подлинные, и на счёте лежат совершенно реальные деньги.

При словах о полумиллионе фунтов сердце Отто Шмутца затрепыхалось, словно птица, попавшая в охотничий силок.

– А зачем с такими деньгами ехать в Нью-Йорк? Можно открыть какой-нибудь бизнес здесь в Швейцарии. На мой взгляд, это гораздо безопаснее…

– Это слишком скучно. К тому же у нас будет весьма специфический бизнес. Для него потребуются немецкая целеустремлённость и американский размах.

Отто не был любителем приключений, и фраза о специфическом бизнесе прозвучала совсем не обнадёживающе. Его воображение живо нарисовало полицейских в чёрных фуражках с жетонами NYDP, полосатую арестантскую робу и тюремную камеру, набитую сумрачными небритыми субъектами.

– Но я же ничего не могу сказать на еврейском языке кроме: «Шалом алейшем!». Меня же сразу расколют, что я никакой не еврей!

– А ты думаешь, что все немецкие евреи свободно разговаривали на идиш или иврите? Поверь мне, половина из них не знала ни слова на родном языке. Гораздо хуже то, что ты не знаешь английский. Вот это, действительно, может вызвать подозрения. Ведь, согласно легенде, ты прожил в Британии почти семь лет. Придётся исправлять это упущение. Вряд ли ты окажешься в Нью-Йорке раньше чем через три месяца, так что немного времени у тебя есть. Вот это, – фон Риммер взял со стола две новенькие книги среднего объёма, – ты будешь изучать так же, как студент-медик изучает латынь и медицинскую энциклопедию.

– Что это?

– Немецко-английский разговорник и самоучитель английского языка для путешественников. Я думаю, на первых порах это поможет тебе как-нибудь объясниться с миграционной службой. А если кого-нибудь всё же удивит твой убогий английский – сошлёшься на то, что страдаешь лингвистическим кретинизмом и, прожив семь лет в Англии, так и не смог выучить язык.

– А я что, еду один? – не то испуганно, не то обрадованно спросил Отто.

– Да. У меня есть кое-какие дела в Европе: я должен найти свою семью и ещё нескольких людей, которые понадобятся мне в Нью-Йорке. Завтра утром я уезжаю сначала в Женеву, а потом в Рим. Я думаю, это займёт у меня месяца три-четыре. Так что ты можешь спокойно до конца лета пожить в Швейцарии, а потом через Марсель отправишься пароходом в Нью-Йорк. Там снимешь номер в отеле «Астория» и с первого октября будешь каждый день в два часа дня обедать в гостиничном ресторане. Там я тебя и найду. А пока учи английский и…, – фон Риммер посмотрел на Отто таким взглядом, что у того от страха тоскливо засосало под ложечкой, – и даже не думай исчезнуть. Надеюсь, ты будешь достаточно благоразумен…