Текст книги "Проект «Linkshander»"

Глава 12. Марина Лаптева

Женщина в широкополой соломенной шляпе сидела на скамейке в гостиничном сквере уже третий час. Всё это время её воспалённые глаза, скрытые большими солнцезащитными очками, не отрывались от входа в большой десятиэтажный отель. Резкие порывы утреннего морского ветра шумно колыхали тяжёлые веера пальмовых листьев, а широкополая соломенная шляпа так и норовила сорваться с головы женщины и отправиться в свободный полёт. Женщине приходилось всё время придерживать и поправлять своенравный головной убор. Утомившись от борьбы с воздушной стихией, женщина сняла шляпу и положила её рядом с собой, безжалостно придавив белой кожаной сумочкой. Сумочка была небольшая, но удивительно тяжёлая. На её дне между косметикой и документами лежал старый наградной ТТ с чуть позеленевшей от времени медной накладкой: «Генералу Лаптеву за безупречную службу». Женщина посмотрела на часы: было пять минут одиннадцатого. Время завтрака в гостинице уже окончилось. Она расстегнула молнию на сумочке и, нащупав лежащий на дне пистолет, взвела курок. У женщины невыносимо болел низ живота, и затекли ноги от долгого сидения на скамейке. Она поднялась и, опустив правую руку в сумочку, а левой придерживая своенравную соломенную шляпу, стала прохаживаться взад-вперёд неподалёку от входа в гостиницу. Отдыхающие, покончив с завтраком, массово потянулись к морю, стеклянные двери вращались без остановки, и женщина, боясь упустить свой объект, тревожно крутила головой из стороны в сторону. Когда из гостиницы вышел высокий подтянутый мужчина под руку с такой же спортивно сложенной блондинкой, женщина напряжённо замерла. Высокий мужчина был её муж. Пять лет назад они познакомились именно в этой гостинице, а теперь он спускался по ступеням со своей новой пассией, шептал ей что-то на ухо, и та беззаботно смеялась, в ответ на его слова. Когда влюблённая парочка поравнялась с женщиной в соломенной шляпе, та достала из сумочки взведённый ТТ и негромко окликнула своего мужа:

– Гена!

Тот обернулся и, увидев наведённый на него пистолет, зажмурил глаза и растерянно открыл рот. Его спутница пронзительно взвизгнула. Генеральская внучка стреляла очень хорошо и с пяти метров промахнуться не могла, но, глядя в испуганное лицо мужа, она поняла, что не сможет убить человека, с которым прожила несколько счастливых лет. Женщина повернула пистолет чуть в сторону и трижды нажала на курок. А потом ткнула ствол себе под левую грудь и выстрелила ещё раз. Последнее что она запомнила – это подхваченная порывом ветра широкополая соломенная шляпа, стремительно улетающая в ярко-синее июньское небо.

Этот сон-воспоминание преследовал Марину Лаптеву уже двадцать с лишним лет, и она всегда видела себя как бы со стороны, уже оказавшись где-то в заоблачной небесной выси. В такие дни на Марину накатывало рвущее душу раскаяние в бессмысленном поступке, сломавшем её жизнь и лишившем всех близких и любимых людей. Ей хотелось уснуть и больше никогда не просыпаться. Но смерть почему-то не шла, а на последний «золотой» укол не хватало решимости.

Вот и сегодня к привычной утренней ломке добавилось застарелое моральное похмелье. Сев на кровати Марина откинула со лба слипшиеся волосы и несколько раз ударила кулаком в тонкую фанерную стену.

– Танюха!

– Что? – отозвался из-за перегородки заспанно-хриплый голос.

– Ты одна?

– Одна.

– У нас что-нибудь есть?

– Откуда?

– Тогда надо сходить…

– А шевелюшки?

– На сегодня ещё хватит. Мне вчера Гена спонсорскую помощь подвёз…

– Сейчас. Только печку растоплю, пока мы тут от холода не околели…

За ночь квартира в заброшенном бараке с печным отоплением выстуживалась так, что температура в ней не сильно отличалась от температуры на улице, и Марина уже давно привыкла спать в одежде и под двумя одеялами. На кухне, где находилась печка, послышались стук поленьев, чирканье спичек и тихий мат, а ещё через несколько минут в комнату Лаптевой вошла невероятно бледная женщина, одетая во всё чёрное. Марина достала из-под подушки и протянула ей смятую пятитысячную купюру.

– На. И купи что-нибудь пожрать…

При виде денег выцветшие глаза Танюхи плотоядно засверкали.

– Всё, лечу стремительным домкратом!

Когда в прихожей захлопнулась дверь, Марина сделала несколько глотков из стоявшей рядом с кроватью пластиковой бутылки с пивом и тяжело откинулась на подушку в надежде поймать какое-нибудь лёгкое сновидение. Но едва она стала проваливаться в зыбкую дрёму, как входная дверь скрипнула, и в коридоре послышались запинающиеся неуверенные шаги, будто бы слепого человека. Шаги замерли около её комнаты, и Лаптева, сонно пробормотав: «Кого там ещё чёрт принёс?», с трудом разлепила заспанные глаза.

Остановившийся на пороге комнаты мнимый слепой оказался вполне зрячим молодым мужчиной лет тридцати в расстёгнутом чёрном пальто. Шерстяной берет и антрацитовое шёлковое кашне, расцвеченное белыми нотами и скрипичными ключами придавали ему сходство с каким-то известным музыкантом. Короткая бородка-эспаньолка незнакомца отливала стильной проседью в тон ангорки на его пальто, в правой руке он держал небольшой кожаный саквояж, и в антураже давно расселённой и заброшенной коммуналки выглядел неправдоподобно и сюрреалистично.

«Какой красавец»! – восхищённо подумала Марина, однако вслух раздражённо-грубо произнесла:

– Гражданин, вы адресом не ошиблись?

– Простите, вы Марина Лаптева? – неуверенно-вежливо спросил мужчина.

– Ну, я. А вы кто?

– А я… я – ваш сын…

– Кто-кто? —удивлённо-пренебрежительно переспросила Марина.

– Ваш сын, – теперь уже уверенно и спокойно ответил гость.

– Вы ничего более идиотского придумать не могли? – истерично-нервно рассмеялась Лаптева.– Мой сын уже двадцать второй год лежит на кладбище в Верхнеборске!

– Ваш сын – это я! – твёрдо и уверенно повторил мужчина, по-хозяйски проходя в комнату.– А на Верхнеборском кладбище лежит урна с древесной золой.

– И где же ты всё это время был, сынок? – издевательски упирая на слово «сынок», поинтересовалась Марина, готовая впасть в похмельную истерику.

– Вам нужно принять успокоительное, – мужчина подошёл к кровати и достал из саквояжа шприц уже заполненный прозрачной жидкостью.

При виде лекарства нервная ухмылка мгновенно сползла с лица Лаптевой.

– А что это?

– Я же сказал – успокоительное.

– Годится…, – женщина смущённо замялась.– Только можно я сама?

– Пожалуйста…

– И, если можно, отвернитесь.

Каманин поставил саквояж на пол и послушно отвернулся. Через полминуты за его спиной раздался устало-бесцветный голос матери.

– Спасибо! Так всё же кто вы, если без шуток? И что вам от меня нужно?

– Я действительно ваш сын, и мне от вас абсолютно ничего не нужно. Я приехал, что бы посмотреть на вас и узнать хоть что-то о своей семье. А заодно сообщить, что я, как говорится, жив-здоров, и у меня всё хорошо.

– Не издевайтесь надо мной. Вы не можете быть моим сыном, вы гораздо старше…

– Это иллюзия, грим. Мне на самом деле двадцать один год. В июне будет двадцать два.

– Вы лжёте. Мой сын родился недоношенный и умер прямо в роддоме. Я своими глазами видела его могилку на старом кладбище в Верхнеборске.

– Вас…, – Каманин, до сих пор стоявший к кровати спиной, обернулся и посмотрел в усталые женские глаза.– Тебя обманули… мама.

Он впервые в жизни произнёс это слово и, почувствовав, что вот-вот прослезится, снова отвернулся от матери.

– Но зачем?

– Всё получилось как в скверном шпионском фильме. Я оказался очень перспективным младенцем и меня прямо из роддома призвали на секретную службу Родине, – с шутливой грустью ответил Каманин.

– Куда-куда? – устало-бесцветный голос Марины Лаптевой неожиданно окреп и даже приобрёл ироничные интонации.

– Сначала меня забрали в специальный детдом, а потом в спецшколу. А чтобы ты никогда больше не интересовалась моей судьбой, меня досрочно похоронили в месячном возрасте.

– А что же тебе сказали о родителях?… или ты этим не интересовался?

– В спецшколе мы все считались подкидышами. Кого нашли на крыльце больницы, кого в магазине, кого на вокзале. Меня, например, нашли на автостанции в Волгограде. Мы все понимали, что нас обманывают, но даже не пытались узнать правду, подозревая, что она может оказаться гораздо ужаснее, чем любая ложь. А в спецшколе, как пел Высоцкий, – нам прививки сделали от слёз и грёз дешёвых, от дурных болезней и от бешеных зверей…

– Ты говоришь правду?

– Правду…

– Учусь в МГИМО на факультете международной журналистики. Через год получу диплом и поступлю на госслужбу. Мои кураторы уверяют, что меня ждёт блестящая карьера.

За спиной Каманина послышалось тихое всхлипывание.

– И как тебя теперь зовут?

– Сергей Иванович Каманин. Так звали верхнеборского героя-партизана. На улице его имени стояла детская больница, в которой меня откачали. А как бы ты меня назвала?

– Я бы назвала Александром в честь твоего прадедушки генерала Лаптева. Ты был бы Александр Геннадьевич Лаптев.

– А почему не по отцу – Кривошеев?

– А ты думаешь, что после всего, что случилось, я бы дала тебе его фамилию? Да и что это за фамилия – Кривошеев? Когда-то я очень любила твоего отца, но, всё же, выходя замуж, оставила себе свою девичью фамилию.

– Не вижу особой разницы между Лаптевой и Кривошеевой, – парировал Каманин, с детства считавший свою фамилию самой лучшей. Накатившая на него минутная сентиментальность прошла, и его тон снова стал отстранённо-холодным.– А теперь расскажи о том, что же всё-таки произошло, и почему ты меня бросила…

– Ты действительно хочешь это знать?

– Да.

– А у тебя есть ещё лекарство?

Каманин молча взял стоявшее в углу хлипкое креслице из шестидесятых годов, перенёс его к кровати и сел у изголовья. Потом достал из саквояжа ампулу, помеченную тремя красными точками, заботливо обернул ваткой и протянул матери. Та, откинула одеяло, села на кровати и, закатав рукав, обнажила дряблую пергаментно-жёлтую кожу. Каманин, глядя на измождённую мать, с удивлением понял, что не испытывает к ней никаких сыновьих чувств. Что встреча с родителями, о которой так мечтали воспитанники спецшколы, всего лишь мираж. Что никакого родства по крови не существует, а есть только родство по духу. И если в течение двадцати лет между людьми не было никакой духовной связи, то она уже никогда не возникнет. И даже если бы его мать оказалась трижды успешной и всеми уважаемой женщиной, она всё равно осталась бы для него чужим человеком. Возможно, это было бы ещё хуже. Тогда бы он не испытывал даже жалости и ничем не мог бы помочь близкому по крови человеку. А сейчас ему было невероятно жаль сидящую перед ним без времени постаревшую и потерявшую себя женщину, но он мог хоть чем-то облегчить её страдания. Пусть даже для этого требовалось разбавить родственную кровь свежей порцией яда.

Марина Лаптева на минуту закрыла глаза, словно давая им отдохнуть, а потом пристально посмотрела в лицо сына.

– А ты не похож на отца, ты похож на деда.

– Я знаю, я видел его портрет.

– А что у тебя с носом?

Марина заметила ватки, которыми её сын предусмотрительно заткнул ноздри, чтобы не чувствовать запахи человеческого разложения и надвигающейся смерти.

– Это у меня ночью почему-то пошла кровь, – соврал Каманин первое, что пришло в голову.

– Это давление – тебе надо сходить к врачу.

– Обязательно схожу.

Марина выдержала ещё одну небольшую паузу и, наконец, начала рассказ:

– Я познакомилась с твоим отцом в гостинице в Сочи. Я приехала туда в отпуск с подругой, а он с другом жил в соседнем номере. В первый же вечер, когда я столкнулась с ним в коридоре, между нами словно пробежал электрический разряд. Твой отец тогда был невероятно красив, – в тусклых глазах Марины Лаптевой засверкали игривые искорки давно ушедшей молодости.– Я даже подумала, что это какой-то киноактёр, но он оказался капитаном интендантской службы. На следующее утро за завтраком мы сели за один столик, а потом вместе пошли на пляж, а вечером в ресторан. У твоего отца были деньги, и он умел их красиво тратить и красиво ухаживать. А главное, он вовсе не стремился затащить меня в свою постель. Каждый вечер после ресторана, поднявшись на наш этаж, он целовал меня в щечку и уходил в свой номер. Я тогда наивно восхищалась: «Надо же какой мужчина! Другой подарит букет цветов и коробку конфет и считает, что за такой знак внимания женщина должна ему тут же отдаться. А этот оставляет каждый вечер в ресторане почти по полсотни и глазом не ведёт. Только в щёчку целует!». Мне даже стало обидно: неужели я ему не нравлюсь? Тогда зачем он целые дни проводит со мной? Моя подруга предположила, что он вообще голубой. У них так часто бывает: дружат с женщинами, а спят с мужчинами. Но всё оказалось гораздо проще. В первый же день нашего знакомства я за завтраком проговорилась, что генерал Лаптев – мой дед, и Кривошеев, будучи в жизни невероятным бабником, стал строить из себя глубоко порядочного, в его представлении, мужчину. И ему это удалось, через неделю я была безнадёжно влюблена и сама сделала первый шаг. После завтрака, когда моя подруга ушла на пляж, я сама затащила твоего отца в свой номер, и мы провели там весь день до самого вечера. Он оказался потрясающим любовником, и после этого я уже сама бежала за ним как собачка.

Навеянные лекарством откровения матери были неприятны Каманину, но он слушал и не перебивал.

– Через три недели мой отпуск закончился, а у твоего отца отпуск был дольше, и мы вместе полетели в Москву. В первый же день я представила его деду как своего жениха и будущего мужа. Твой отец сразу же не понравился деду. Ему с первого взгляда стало ясно, что на самом деле нужно капитану-интенданту, служащему в Забайкальском военном округе, – новое звание и хорошее место. К тому же дед не любил тыловиков, считая их жуликами и ворами. Оставив Гену в гостиной, он вывел меня на кухню и сурово отчитал. Но я была вся в любви и ничего не хотела слышать. «Не хочешь, чтобы я была счастлива, тогда считай, что у тебя нет больше внучки!» – ответила я ему. Дед для проформы немного поупрямился, но уже на следующий день дал своё согласие на свадьбу. А сразу после свадьбы возник естественный вопрос, как нам дальше жить. Твой отец служил в Забайкалье, а я, несмотря на свою безумную любовь, ехать в тайгу вовсе не собиралась. Мне с детства хотелось увидеть Европу. Я надавила на деда, он пустил в ход все свои связи и устроил твоему отцу перевод в Западную группу войск в ГДР. Вот это была жизнь! Шёл восемьдесят восьмой год, Восточная Европа бурлила, Варшавский договор уже трещал по швам, около советских гарнизонов всё время стояли пикеты протестующих местных жителей, но ворованные продукты и ГСМ эти самые жители покупали, что называется «на ура». А когда произошло объединение Германии, и начался вывод наших войск, то на военном имуществе не зарабатывал только ленивый идиот. В девяносто первом году мы пригнали в Москву три подержанных «Мерседеса». Один подарили деду, а два продали и деньги пустили в оборот. Гена бросил службу и на пару с товарищем занялся бизнесом – стал перегонять из Германии подержанные иномарки. Он неделями не бывал дома, а я сидела одна в пустой квартире и тихо зверела от тоски и ревности. Мне было уже тридцать лет, и я хотела ребёнка, а твой отец и слышать об этом ничего не желал. Он никогда меня не любил. И я, и мой дед были для него всего лишь трамплином в новую жизнь. Он изначально планировал, перебравшись в Москву, развестись со мной и не собирался платить алименты на ребёнка.

– А откуда ты это знаешь? – перебил мать Каманин.

– Я и сейчас иногда встречаюсь с твоим отцом. Он теперь платит мне как бы алименты за то, что я его не убила… и иногда мы вспоминаем прошлое, – грустно усмехнулась Марина.– Наконец, я забеременела. Гена настаивал на аборте, но я уже рассказала о своём положении деду, и тот заявил, что убьёт нас обоих, если его лишат правнука. Зная характер деда, можно было не сомневаться, что он исполнит свою угрозу. Тогда твой отец просто-напросто сбежал. Он сказал, что летит в Гамбург за очередной машиной и исчез. Я не находила себе места и рисовала картины одна страшнее другой. Я представляла, что Гену похитили рэкетиры, что его ограбили и убили, что он насмерть разбился в автокатастрофе. Я написала заявление в милицию, и твоего отца объявили в розыск, но он как в воду канул. И вдруг через пару месяцев после его исчезновения мне звонит подруга, та самая с которой я когда-то отдыхала в Сочи, и говорит, что Гена живёт с какой-то блондинкой в той же самой гостинице, где мы с ним познакомились. От обиды, ревности и злости у меня буквально сорвало крышу. В тот же день я купила билет на поезд, украла у деда наградной пистолет и поехала на юг. Я была уже на девятом месяце, и от всего пережитого у меня прямо в купе начались преждевременные роды. Меня сняли с поезда в Верхнеборске, а дальше я ничего не помню… – Марина замолчала и умоляюще посмотрела на сына.– У тебя есть ещё лекарство?

– А ты не уснёшь?

– Нет.

Каманин достал новую ампулу и протянул её матери. Та закатала рукав на другой руке, а потом прикрыла заслезившиеся глаза и откинулась на подушку. Казалось, что она уснула, но через пару минут, Марина снова открыла глаза и, сев на кровати, продолжила рассказ. Теперь её голос опять зазвучал глухо и устало.

– Очнулась я уже в палате. Мне говорят: «У вас родился сын. Правда, он очень-очень слабенький». А у меня в голове одна мысль: «Надо ехать дальше». И перед глазами картинка, как твой отец развлекается в номере со своей очередной блядью. Я говорю: «Мне срочно надо ехать. Где мои вещи?». Мне отвечают: «Вы с ума сошли! У вас только что родился ребёнок, и вы сами не здоровы!». Но я упёрлась: «Отдайте мои вещи! Мне надо ехать!». Мне говорят: «Мы не можем вас просто так отпустить! Пишите отказ!». «Отказ? Пожалуйста!». У меня было какое-то помутнение рассудка. Я думала: «Сейчас доберусь до Сочи, убью Гену и на обратном пути заберу ребёнка». Я даже не думала, что меня посадят. Я написала отказ и уже на следующее утро была возле гостиницы. Три часа я ждала пока они выйдут, и всё это время представляла, как выстрелю твоему отцу прямо в сердце. А когда он появился на лестнице под руку со своей подругой, я поняла, что по-прежнему его люблю и никогда не смогу убить. Я выстрелила в свою соперницу, а потом в себя. А через день я снова очнулась в больнице. И тут ко мне пришло отрезвление. Я поняла, что лишилась всего – и ребёнка, и мужа и свободы. Дед в то время уже сильно болел и приехал ко мне только перед судом. Он думал, что я родила в тюремной больнице, и ребёнок находится со мной. Когда я рассказала ему о том, что произошло, он буквально взбесился и тут же умчался в Верхнеборск. У меня появилась надежда, что дед сумеет тебя забрать. Но, узнав о твоей смерти, дед запил и в результате сам умер от инсульта. Он не успел сообщить мне о том, что случилось с ребёнком, и я все годы на зоне жила только надеждой на встречу. А твой отец не сразу бросил меня. Он прекрасно понимал свою вину и, стремясь хоть как-то её загладить, нанял мне хорошего адвоката. Тот пытался доказать, что я была невменяема и действовала в состоянии аффекта. Но какой тут аффект, когда я украла у деда пистолет и проехала полстраны чтобы застрелить соперницу. Мне дали десять лет. И я, рафинированная женщина, окончившая Иняз и знающая четыре языка, попала на женскую зону. А это особый мир. Там одна половина сидит за убийства, в основном мужей и любовников, а другая половина за наркоту. По дороге на зону я познакомилась с Татьяной. У неё тоже была десятка, только за сбыт наркотиков. Она была уже дважды судимая и взяла меня под свою опеку. Как могла утешала и помогала привыкнуть к этому новому миру. Первое время твой отец присылал мне короткие письма, посылки и поздравительные открытки с Восьмым марта и Новым годом, и я даже поверила, что всё ещё образуется. Я выйду, мы снова будем жить вместе, найдём нашего ребёнка, и у нас будет хорошая дружная семья. Но перед самым освобождением пришло последнее письмо. Гена много извинялся и сообщал, что заочно развёлся со мной и скоро вступает в новый брак. О, как я тогда жалела, что убила не его! Жизнь в очередной раз рухнула, и если бы не Татьяна, я бы точно удавилась. Татьяна оказалась моей единственной опорой в этом опасном и ненадёжном мире. Мы освободились с ней в один день и вместе поехали в Верхнеборск. Главный врач детской больницы сказал, что ты умер через несколько дней после родов, отдал свидетельство о смерти и даже проводил на твою могилку…

Марина закрыла глаза и надолго замолчала. Каманину даже показалось, что мать, наконец, уснула, но она очнулась и устало-отрешённо продолжила рассказ:

– Я проревела на кладбище целый день и если бы не Татьяна, то в этот раз точно наложила бы на себя руки. Но она нашла где-то в городе порошок и предложила, чтобы якобы облегчить муку. Я по-наивности согласилась и совершила очередную непоправимую ошибку – эта отрава никогда никого не отпускает. Из Верхнеборска мы вместе поехали в Москву. Дед успел приватизировать и завещать мне свою генеральскую квартиру на Фрунзенской набережной. В ней мы и поселились. Татьяна была из Питера. Там она жила в коммуналке в одной комнате с родителями, бабушкой и сестрой, и дома её, естественно, никто не ждал. Профессии у Татьяны никакой не было, а меня, знающую четыре языка, из-за судимости не брали даже переводчицей. В результате мы устроилась операторами в какой-то колл-центр, но когда начинаешь употреблять дурь, копеечная работа теряет всякий смысл. Зарплаты хватало от силы на пять дней, и я, поддавшись на уговоры Татьяны, продала шикарную трёшку на Фрунзенской и перебралась в Печатники. На вырученные деньги мы купили оптовую партию порошка и занялись мелким дилерством. Через месяц я передозировалась и меня еле-еле откачали в Склифе, а потом нас накрыла ФСКН. Все деньги ушли на взятки, и нам пришлось, продав квартиру в Печатниках, переехать в Люберцы. Потом было ещё несколько квартир – всё хуже и дальше, а теперь вот этот выселенный барак. Это мой последний приют. Отсюда только в могилу. А, кстати, как ты меня здесь нашёл?

– А на что ты живёшь? – не ответив на вопрос, спросил Каманин.

– Ворую, – буднично ответила Марина.– А ещё твой отец немного помогает. Как бы из благодарности, но скорее из страха – боится, что я его когда-нибудь всё же убью. Он даже устраивал меня в очень хорошую клинику для наркозависимых, да как-то не помогло. Он теперь крутой – у него собственный автосалон.

– Автоломбард, – поправил мать Каманин.

– Какая разница – всё равно не бедствует. А откуда ты знаешь? Ты уже видел отца?

Каманин промолчал.

– Ты его как-нибудь навести…

– Непременно…

– У него дочка-пятиклассница. Вот он обрадуется, когда узнает, что у него и сын есть. Да ещё такой красавец! Я счастлива, что ты живой, и у тебя всё хорошо. Спасибо что ты меня нашёл… жаль, что жизнь прошла так глупо, но теперь уже ничего не изменишь…

Марина снова замолчала и снова закрыла глаза. Когда её дыхание стало ровным и спокойным, Каманин поднялся и бесшумно, на цыпочках направился к двери. Но не успел он переступить порог, как за его спиной раздался усталый голос матери:

– Не уходи, постой…

Каманин послушно замер.

– У тебя есть ещё лекарство? Я хочу уснуть…

– И видеть сны? – продолжил Каманин фразой из «Гамлета».

– Вот и ответ, – эхом отозвалась Марина.

Каманин вернулся к кровати и молча протянул матери картонную коробочку с двумя последними ампулами. Потом достал из кармана чёрного шахматного короля и, отломав у него корону, бросил фигуру на пол возле кровати.

– Спасибо… а теперь уходи…

– Прощай…

– Прощай…

Марина несколько раз вяло взмахнула рукой, то ли прощаясь с сыном, то ли отгоняя навязчивое видение, а потом сняла с прикроватной тумбочки старенькую японскую магнитолу. Когда Каманин медленными шаркающими шажками вновь дошёл до двери за его спиной зазвучал завораживающе-пронзительный голос Барбары Стрейзанд:

– I am a woman in love…

Выйдя в коридор, он сел на самодельную фанерную галошницу и заткнул пальцами уши. Но это не помогло, прощальный лирический реквием всё равно прорывался в мозг и буквально разрывал его на части. «Женщина в любви» прозвучала ещё трижды, а потом в заброшенной квартире наступила абсолютная тишина. Каманин устало поднялся с галошницы и, подойдя к комнате матери, остановился в нерешительности. В это время за его спиной противно скрипнула входная дверь, и в коридоре появилась невероятно бледная женщина, одетая во всё чёрное. Посмотрев на неё, Каманину показалось, что он видит ангела смерти.

– Вы кто? – удивлённо-испуганно спросила женщина.

– Ты Татьяна? – не ответив на вопрос, уточнил Каманин и накинул поверх пальто заранее приготовленный дождевик.

Женщина молча кивнула головой.

– Тогда я твой п…ц.