Текст книги "Проект «Linkshander»"

– Как обычно – премия в три оклада.

– Тридцать серебряников, – вполголоса произнёс Каманин и тут же укоризненно спросил:

– Но, отдавая ребёнка Малеру, вы же не знали точно, что будет с этим формально умершим младенцем? Что его действительно отправят в спецшколу, а не разберут на донорские органы, и не используют вместо обезьянки в каких-нибудь медицинских экспериментах?

– Бог с вами, что вы такое говорите? Курт Иоганнович – сотрудник КГБ, – Афанасьев экспрессивно указал пальцем куда-то в потолок.– Там всё законно!

– Значит, подделывать свидетельства о смерти – это законно? И вы уверены, что госбезопасность не способна на эксперименты с детьми?

– Но это уже давно отработанная схема. Вы же сами в ней служите. Или?… – бывший главврач с ужасом посмотрел на псевдовоспитателя.

– Успокойтесь! Конечно, никто никаких детей на органы не разбирает. Все они действительно попадают в самую лучшую в мире спецшколу. Я работаю в ней буквально всю жизнь, и за это время там никому даже аппендицит не вырезали, – иронично усмехнулся Каманин.

– А я сотрудничаю с Куртом Иоганновичем ещё с семидесятых годов и уверен, что он даже в мыслях не мог пожелать детям ничего плохого! Вы же сами сказали, что Лаптев оказался очень талантливым учеником, и его ожидает блестящая карьера. А кем бы он стал, попади в обычный детдом? Алкоголиком и уголовником? – Афанасьев неожиданно побледнел и схватился за сердце.– Надо же, первый раз в жизни что-то кольнуло!

– Всё когда-нибудь бывает в первый раз, – не слишком ободряюще произнёс Каманин.– Таблетку валидола не хотите?

– Нет-нет! Спасибо, уже отпустило! – испуганно отмахнулся бывший главврач.

– Кстати, как звали сбежавшую мамашу?

Афанасьев задумался.

– Кажется Марина… точно Марина Лаптева. А вот отчество, убей, не помню.

– И она никогда не пыталась найти своего ребёнка?

– Пыталась. Но сначала, через месяц после того, как я отдал младенца Курту Иоганновичу, в нашей больнице появился её дед – генерал Лаптев. Он ничего не знал о мнимой смерти ребёнка и хотел сам забрать новорожденного. Я объяснил генералу, что его внук родился недоношенный и очень слабый и спасти его было практически невозможно. Тогда Лаптев заявил, что хочет провести эксгумацию и перезахоронить правнука на московском кладбище, где лежат все его родственники. На подобный случай мы всегда закапываем в могилу запаянную урну с пеплом, вроде как ребёнка кремировали. И тут я здорово испугался: а вдруг этот генерал проведёт какую-нибудь криминалистическую экспертизу и узнает, что в урне лежит не человеческий пепел, а обычная древесная зола. Но Лаптев в тот же вечер с глря так напился в гостиничном номере, что под утро у него произошёл инсульт. Генерал пару дней пролежал в нашей больнице, потом его перевезли в Москву, и больше я о нём ничего никогда не слышал. А Марина Лаптева появилась в нашем городе только лет через десять, уже в начале нулевых. Я её не узнал. В девяносто третьем это была красивая энергичная женщина, а тут она была никакая. В тридцать пять лет Лаптева выглядела на все пятьдесят. И была одета как-то очень неопрятно: будто сбежала из плена или вышла из тюрьмы. Мне даже показалось, что она пьёт, хотя алкоголем от неё не пахло. Даже если бы я знал, где находится её сын, то всё равно ничего бы не сказал. Такой женщине нельзя иметь детей. Я отдал ей свидетельство о смерти и помог найти на кладбище могилу сына.

Каманин помрачнел и прикрыл глаза ладонью.

– Это неправильно…

Бывший врач недоумённо посмотрел на своего гостя.

– Вам не было жаль эту женщину?

– Ничуть. Она сама во всём виновата, – Афанасьев побледнел ещё больше и снова схватился за грудь.– Надо же, сердце трепыхается словно бабочка. Никогда такого не было.

– У вас тахикардия, – уверенно произнёс Каманин.– Наверное, вы сегодня выпили слишком много кофе.

– Да, семь чашек. Ваша чашка была явно лишняя.

– Может, вызвать скорую?

– Не надо, – обречённо-уныло произнёс Зиновьев.– Будем считать, что это обычная тахикардия.

– Попробуйте выпить валидол и как-нибудь отвлечься.

Каманин достал из кармана пластиковую тубу и вытряхнул из неё большую белую таблетку. Отставной главврач покорно взял таблетку и положил её под язык.

– Я вижу, вы увлекаетесь шахматами? – спросил Каманин, беря в руки журнал с этюдами.

– У меня первый разряд, – Зиновьев хотел произнести фразу с гордостью, но она прозвучала как-то вымученно и невыразительно.

– Сыграем?

– С удовольствием, – согласился бывший главврач, однако никакого удовольствия в его бесцветном голосе уже не слышалось.

– С вашего позволения, я буду играть белыми.

– Хорошо…

Соперники сумели только обменяться первыми ходами, как Афанасьев неожиданно покрылся испариной и, смахнув дрожащей рукой фигуры с шахматной доски, посмотрел в глаза своему гостю.

– Я всё понял. Я знаю, кто вы. Вы не Каманин, вы – Лаптев, тот самый мальчик, который родился на вокзале. Сергей Иванович Каманин – это герой-партизан, в честь которого названа улица, на которой стоит наша больница, и Курт Иоганнович назвал вас именем нашего героя. А теперь вы пришли меня убить. За что? За то, что вы попали не в обычный детдом, а в спецшколу для одарённых детей?

– За то, что вы заживо похоронили меня, и моя мать увидела на местном кладбище могилу своего ребёнка… Я думаю, это было равносильно её собственной смерти…

Афанасьев попытался встать со своего табурета, но слабые старческие ноги подкосились и он плавно, словно в замедленной съемке, осел на давно некрашеный деревянный пол. Каманин, чувствуя наполнивший кухню удушающе-терпкий запах человеческого страха, презрительно посмотрел на бывшего главного врача и вернул на опустевшую шахматную доску чёрную королеву и белого офицера.

Глава 9. Открытые двери

Лёня Ивлев и Миша Воронцов остановились у полуоткрытой стальной двери и понимающе переглянулись.

– Похоже, снова опоздали… – нахмурился Лёня.

Воронцов согласно кивнул головой и, на всякий случай, сняв пистолет с предохранителя, первым шагнул в квартиру. Кухонная дверь была распахнута настежь. Хозяин, скорчившись, словно у него свело живот, лежал на полу, рядом с опрокинутой табуреткой. Широко раскрытый рот и выпученные глаза говорили о том, что умирал он мучительно тяжело.

– Интересно, чем бывший главврач так насолил Каманину? – риторически спросил Лёня.

– Ненужный свидетель. Он видел, как теперь выглядит наш беглец и, главное, знал кто его мать.

Приехав ранним утром в Верхнеборск, друзья первым делом посетили родильное отделение районной больницы. Однако никто из сотрудников ничего не помнил о событиях более чем двадцатилетней давности, а в архиве не нашлось абсолютно никаких сведений по вопросу, интересовавшему московских гостей. Не было ни одного документа об умершем в девяносто третьем году отказнике. Единственным человеком, который мог что-нибудь прояснить по этому делу, был ушедший на пенсию главный врач.

– А мне кажется, здесь имеется какой-то личный мотив, – продолжил тему Лёня.

– Какой может быть личный мотив, если Каманин видел этого врача только в первые дни своей жизни?

– Может, Афанасьев обманом забрал его у матери?

– Курт был очень щепетилен в подборе детей, и никогда не взял бы фальшивого отказника.

Воронцов наклонился и приподнял безжизненную руку бывшего главврача.

– Похоже, умер ещё вчера вечером. Дверь в квартиру была открыта всю ночь и всё утро, и никто из соседей даже не поинтересовался, что случилось…

– Хичкок как-то сказал, что самое страшное на свете – это закрытая дверь. А, по-моему, закрытая дверь – это вполне нормально. Человек, и уходя из дома, и возвращаясь, всегда закрывает за собой дверь. Он спит, ест, пьёт, принимает ванну, занимается любовью при закрытых дверях. Закрытая дверь говорит о том, что в доме всё в порядке. А вот открытая дверь – это как сигнал SOS. И не всякий готов этот сигнал принять. Люди инстинктивно боятся зайти в открытую дверь и вляпаться в какую-нибудь неприятную историю. Они проходят мимо открытой двери и делают вид, что не замечают непорядка. А вдруг в этой незапертой квартире совершено какое-то преступление, лежит труп или ещё что-нибудь страшное? Доказывай потом, зачем ты туда вошёл. Так что самое страшное для нормального человека – это открытая дверь…

– А ненормального человека открытая дверь не пугает? – иронично усмехнулся Воронцов.

– Я думаю, ненормального человека ничто не пугает.

– А как ты считаешь, Каманин нормальный человек?

– Более чем. Он явно действует по чёткому плану. Убийства Крольчевского и Афанасьева хорошо продуманы. Да и Курта, мне кажется, он убил не спонтанно.

– Каманин планомерно убивает по человеку в день, и это, по-твоему, вполне нормально?

– С его точки зрения – да. Каманин убивает тех, кто, по его мнению, сломал ему жизнь. И всегда оставляет для нас наводки, чтобы мы могли идти по его следу. А кончится этот тоиллер тем, что перебив всех своих врагов, Каманин примется за нас. Он будет ждать у трупа последней жертвы. Там и состоится финальная битва на десять минут экранного времени. Твоя жизнь будет висеть на волоске, но в последний момент я тебя спасу, зарубив злодея топором или затолкав его в трансформаторную будку.

– Молодец! Ты – настоящий друг! – Воронцов поднял вверх большой палец, по достоинству оценив Лёнину шутку.– Ну, а если серьёзно?

– А если серьёзно, то Каманин должен оставить нам какой-то новый намёк, – рассудительно ответил Ивлев.– Похоже, наш беглец играл с Афанасьевым в шахматы. Вот только партия окончилась как-то непонятно. Ты не знаешь, что это за странный этюд?

Лёня указал на кухонный стол, посреди которого в окружении разбросанных фигур стояла шахматная доска. В центре доски стояла чёрная королева, а через клетку от неё белый офицер. Обе фигуры были под боем.

– Понятия не имею, – безразлично ответил Воронцов.– Я в шахматы не играю.

– Я тоже, но мне кажется это снова Алиса. Только теперь не в Стране Чудес, а в Зазеркалье. Льюис Кэрролл не очень жаловал свою мать, и некоторые исследователи считают, что он вывел её во второй сказке в образе чёрной королевы. Я думаю, что в нашем случае, чёрная королева – это мать Каманина, а кто такой белый офицер пока не ясно. Может быть это сам Каманин? Хотя, вряд ли. В сказке бестолковый белый офицер всё время падал со своей лошади, а это на него не похоже… а может это такая самоирония?

– И ты считаешь, что он нормальный человек? Разве будет нормальный человек копировать голливудские триллеры и оставлять на местах убийств всякие дурацкие подсказки, которые ни один Шерлок Холмс не поймёт? Я бы без тебя ни за что не догадался, что плюшевый заяц означает Крольчевского, а олимпийский брелок ведёт в Верхнеборск. И никто кроме нас не связал бы между собой Малера, Крольчевского и Афанасьева. Это были бы просто три убийства трёх одиноких людей в трёх разных городах.

– Одиноких людей! – неожиданно воскликнул Лёня.– Каманин оставляет открытые двери, именно потому, что его жертвы одиноки. Он не уверен, что мы разгадаем его загадки, и не хочет, чтобы они разлагались за закрытыми дверями. Ведь если бы не мы, то и Крольчевский и Афанасьев очень долго лежали бы в своих квартирах.

– Хорошо, проверим это предположение на следующем трупе, – мрачно заметил Воронцов.– А заодно убедимся, насколько нормален наш беглец. Если чёрная королева – это его мать, то следующей жертвой должна стать именно она.

– Я не говорил, что он собирается её убить, – растерянно произнёс Лёня.– Это уже как-то слишком…

– А вот это мы это проверим. Остаются сущие пустяки – найти мать Каманина. А для начала, хотя бы узнать её имя и фамилию.

– Если Каманина признали умершим младенцем, то можно пойти в местный ЗАГС и посмотреть книгу актов о смерти.

– Бесполезно. Курт получал чистые бланки свидетельств о смерти в нашем управлении и собственноручно их заполнял.

– А печать? – удивился Лёня.

– А какая проблема изготовить печать? – в свою очередь удивился Воронцов.– Это у нас любой выпускник сумеет.

– Кстати, откуда вообще в этом Верхнеборске брались отказники. Вроде городок небольшой, все как на ладони, кто же здесь будет прилюдно бросать своих детей?

– При социализме Верхнеборск иногда называли маленьким Иваново. Это сейчас всё захирело, а раньше здесь был большой ткацкий комбинат и несколько швейных фабрик. Женщин жило в три раза больше чем мужчин. Так что отказников здесь хватало. Для них даже думали построить дом малютки. К счастью, не успели.

– И как же мы будем искать мать Каманина? – разочарованно спросил Лёня.

– Давай, поедем на старое кладбище, – деловито-спокойно предложил Воронцов.

Лёня недоумённо посмотрел на своего товарища.

– У каждого псевдоумершего отказника имеется могилка на местном кладбище. На тот случай, если нерадивая мамаша вдруг опомнится и вздумает искать свою брошенную кровиночку. Тут ей и предъявят выписанное Куртом свидетельство о смерти, и даже укажут могилку, над которой раскаявшаяся кукушка сможет всплакнуть об усопшем младенце, – с откровенным презрением произнёс Воронцов.– На могиле должна быть написана настоящая фамилия отказника. Вопрос в том, сохранилась ли через столько лет могила нашего Каманина.

– А что будем делать с Афанасьевым? – Лёня озабоченно посмотрел на скорченное тело бывшего главного врача.

– А он нам мёртвый не нужен, и светиться нам здесь совершенно ни к чему. Позвоним в «Скорую» от имени анонимного соседа, пусть врачи потом вызывают ментов и сами здесь разбираются…

– А почему ты сваливаешь трупы на ментов? Разве этим делом не Лубянка занимается?

– Официально никакого дела вообще нет. Курт умер от сердечного приступа, а Крольчевский и Афанасьев никаким боком нас официально не касаются. Мы ведём закрытое внутреннее расследование. Наша задача найти и навсегда обезвредить беглеца.

– Но ведь это незаконно…

– Не заморачивайся юридическими нюансами. Ты же сам видишь, что Каманин уже не человек. На нём шесть трупов. И я чувствую, будет гораздо больше, если мы его вовремя не остановим. м шесть труто Каманин уже не человек. подыграл Воронцов.-ых гвоздик. утаное полура мне ает прямо в купе. ячего напитка. чуину. яд

Когда молочно-белый «Ленд-Ровер» Воронцова выехал со двора на улицу, следом за ним тронулся и стоявший у обочины тёмно-синий «Форд-Фокус» с заляпанными весенней грязью номерами. Увидев, что Воронцов затормозил у городского кладбища, сидевший за рулём «Форда» смуглый мужчина в чёрном берете презрительно ухмыльнулся. Надавив на газ, он стремительно пролетел мимо, окатив только что вышедшего водителя ледяной шугой из грязной весенней лужи, вольготно растекшейся посреди дороги.

– Вот урод, мать его! – от души выматерился Воронцов, отряхивая с куртки мелкие кусочки грязного льда.– Ведь специально ускорился, чтобы меня обосрать! Похоже, москвичей в провинции действительно не любят.

– Знаешь, таких уродов и в Москве хватает, – философски успокоил его Лёня.

– Это верно…

Через невысокую каменную арку с православным крестом и буквами ХВ друзья прошли на обнесённое полуразвалившейся оградой старое городское кладбище и тут же остановились в растерянности. Судя по ближайшим надгробиям, кладбище было основано ещё в девятнадцатом веке и ничуть не походило на аккуратные, разбитые на сектора современные некрополи. Могилы, в которых покоилось по несколько поколений местных жителей, теснились абсолютно хаотично, буквально наезжая и друг на друга, и на центральную аллею. Ограды местами сливались в запутанные узкие лабиринты так, что было непонятно, как люди вообще проходят к своим участкам. От некоторых могил остались только покорёженные оградки без крестов или надгробий, а от некоторых только покосившиеся надгробия без оград.

– И как мы здесь будем кого-то искать? – уныло осведомился Лёня у своего друга.

– Я думаю, что наша сиротская могила находится где-нибудь на окраине у стены. У неё, наверняка нет ограды, и там должен стоять простенький крестик или табличка с фамилией. Если конечно мать не установила памятник, Но в любом случае там должны быть свежие следы. Каманин не мог не прийти на собственную могилу.

– Интересно, а здесь нет никакой администрации?

– На старых провинциальных кладбищах редко бывает штатная администрация, и именно поэтому здесь так легко организовать бутафорское захоронение. Есть, конечно, какие-то работники на общественных началах, но они вряд ли нам чем-нибудь помогут. Предлагаю, обойти кладбище по периметру.

Мужчины повернули от входной арки направо и пошли по узенькой тропинке вдоль рассыпающейся кирпичной ограды, внимательно присматриваясь к одиноким крестам, табличкам и обелискам. Метров через сорок они наткнулись на сваренный из тонких металлических прутьев восьмиконечный крест с лаконичной надписью Филимонов. Ни имени-отчества, ни дат рождения-смерти на покосившемся кресте не было. Не было и никакой оградки, так что могила была явно заброшена.

– Вот так должна выглядеть могила Каманина, – указал Воронцов на крест, покрашенный облупившейся серебрянкой.

– А может, это она и есть? – предположил Лёня.

– Вряд ли. Ты же видишь – здесь всю зиму нога человеческая не ступала.

Снег вокруг креста был абсолютно чистый и ровный.

– Но фамилию на всякий случай запишем, – Воронцов сделал пометку в своём смартфоне.– Филимонов.

Обойдя три кладбищенские стены – западную, северную и восточную, друзья обнаружили ещё девять подобных крестов, но ни к одному из них никто уже давно не приходил. Дойдя до очередного угла, мужчины повернули к последней – южной стене. И тут обычно невозмутимый Воронцов, шедший по тропинке первым, экспрессивно воскликнул, словно нашёл затерянный пиратский клад:

– Вот она! Могила Каманина!

Впереди почти у самой кладбищенской ограды возвышался очередной сиротский крест. Снег вокруг был плотно утоптан, а у подножия креста лежала охапка свежих кроваво-красных гвоздик.

– Лаптев, – прочитал Лёня надпись на приваренной к кресту табличке.– Значит, мать нашего Каманина была Лаптевой. И что нам это даёт? Вот если бы она была Ренненкампф-Мендель-Ленская…

– Или хотя бы Бендер-Задунайская, – насмешливо подыграл Воронцов.– Хорошо, что она не Иванова, не Петрова и не Кузнецова.

– Лаптева – тоже не самая редкая фамилия. У моей бабушки был фронтовой товарищ – генерал Лаптев. В войну он командовал полком, в котором бабушка служила. Они всегда встречались на день Победы.

– А мой дедушка, если ты не забыл, руководил особым отделом в том самом полку, где твоя бабушка заведовала санчастью. И тоже хорошо знал генерала Лаптева и встречался с ним не только на девятое мая. А ещё у наших предков после войны был бурный роман, так что мы с тобой…

Воронцов оборвал фразу на полуслове и о чём-то серьёзно задумался.

– У генерала Лаптева была внучка, которая в начале девяностых годов попала в неприглядную историю. Убила любовницу своего мужа и потеряла ребёнка. Генерал не выдержал этой драмы и скончался то ли от инфаркта, то ли от инсульта.

– Точно-точно, – уверенно подтвердил Лёня.– Моя бабушка тогда очень переживала за Лаптева. У генерала ещё в восьмидесятые годы погиб в Афгане сын, потом умерла от рака невестка, а единственная внучка публично расстреляла из дедовского пистолета любовницу своего мужа. И расстреляла она её именно в Сочи. А перед этим у Лаптевой родился мертворожденный ребёнок.

– Внучку, если не ошибаюсь, звали Марина, и было это в девяносто третьем году. В то лето как раз началось откровенная борьба за власть между Верховным Советом и Президентом. И генерал Лаптев занимал сторону депутатов. Он хоть и был к тому времени старый больной отставник, но всё ещё имел большое влияние в армии, и этот скандал с внучкой очень удачно вывел его из игры. Но подробностей я не помню – мне тогда было не до чужих трагедий. Кажется, после убийства соперницы Лаптева сама пыталась застрелиться…

– Я тоже знаю не очень много. Бабушка говорила, что Марина уехала в Сочи уже на девятом месяце, а перед судом сказала деду, что ребёнок родился мёртвым. Вопрос: где и как она родила этого ребёнка? Поезда Москва-Сочи проходят через Верхнеборск без остановки, но мало ли что могло произойти…

– Получается, что наш Каманин вполне может быть сыном Марины Лаптевой?

– А почему бы и нет? Ты же сам сразу про неё вспомнил.

– Это какое-то слишком невероятное совпадение.

– Вся наша жизнь – невероятное совпадение.

– А ты, оказывается, ещё и философ, – тривиально пошутил Воронцов.– Ну, что ж, тогда срочно возвращаемся в Москву – будем искать генеральскую внучку. А по дороге заедем в областное управление, пусть там проверят всех местных Лаптевых, подходящих по возрасту. Может, всё гораздо проще и мамаша-кукушка живёт здесь же в Верхнеборске.

– Интересно, а как сам Каманин будет теперь искать свою мать?

– Так же как и мы – по базе ЦАБа (Центральное адресное бюро). Наверняка у него есть доступ, иначе он не нашёл бы так легко Крольчевского и Афанасьева. Вот только мне почему-то кажется, что по этой базе мы Лаптеву не найдём.