Текст книги "Проект «Linkshander»"

Глава 7. Микробиолог Крольчевский

Дмитрий Крольчевский проснулся уже давно, но ни открывать глаза, ни тем более подниматься с кровати не торопился. Всю ночь ему снились какие-то кошмары, но они ни в какое сравнение не шли с ожидавшим его вечным тяжелым похмельем и таким же вечным поиском денег или выпивки. Неожиданно где-то в общем коридоре раздался негромкий стук, потом скрипнула никогда не запирающаяся входная дверь, и послышались лёгкие, почти бесшумные шаги. «Ну, вот и слуховые галлюцинации начались», – подумал Крольчевский, к которому уже много лет никто по утрам не заходил, и с усилием разлепил опухшие веки. На пороге комнаты стоял смуглый мужчина лет тридцати с бородкой-эспаньолкой в черной шляпе-борсалино и чёрном плаще строгого покроя. В руках у него был небольшой кожаный саквояж. Казалось, что незнакомец шагнул в комнату прямо с экрана какого-то гангстерского фильма о Чикаго тридцатых годов. «А вот это уже зрительные галлюцинации», – самокритично определил бывший микробиолог, но на всякий случай поинтересовался:

– А вы кто?

– Доктор, – лаконично ответил незнакомец и, раскрыв саквояж, извлёк из него бутылку хорошей водки с привязанным к горлышку картонным ярлыком.

При виде такого лекарства едва шевелившееся усталое сердце Крольчевского сменило унылый траурный марш на энергичное аргентинское танго.

– Надо же, – удивлённо пробормотал микробиолог и, откинув засаленное одеяло, пружиной выскочил из несвежей постели, похожей на какое-то звериное лежбище.

Незнакомец презрительно посмотрел на вытянувшуюся перед ним, словно восклицательный знак, высокую тощую фигуру в зелёных семейных трусах и, брезгливо поморщившись, прикрыл нос сложенным вчетверо платочком.

– Знал бы, что от вас так воняет – захватил бы респиратор. Идите, примите душ, побрейтесь и оденьте чистую одежду. У меня имеется к вам важный разговор.

– А можно сначала двадцать капель, – заискивающе-неуверенно спросил Крольчевский и указал дрожащим пальцем на бутылку.

– Нельзя, – жёстко отрезал незнакомец и, развернувшись, неторопливо удалился в кухню.

Мысленно матерясь и чертыхаясь микробиолог на нетвёрдых полусогнутых ногах обречённо поплёлся в ванную комнату. Когда он, с трудом умывшись и побрившись, одев изрядно поношенный, но более-менее чистый спортивный костюм, выбрался из ванной, странный гость, вальяжно закинув ногу на ногу, сидел посреди кухни. В открытое на обе створки окно било утреннее мартовское солнце, на обеденном столе стояли бутылка водки, пакет с томатным соком, шпроты, несколько лоточков с нарезкой и салатами и два чистых стакана. Крольчевский буквально физически почувствовал, как при виде этого изобилия возбуждённо затрепетала его поджелудочная железа. Гость широким жестом пригласил хозяина к столу, и микробиолог сиротливо присел на край прожженного и изрезанного углового кухонного диванчика. Незнакомец, звучно хрустнув пробкой, открыл бутылку и наполнил гранёные стаканы: Крольчевскому почти по ободок, себе на два пальца. Бывший микробиолог, чтобы не расплескать драгоценную жидкость, взял свой стакан двумя руками и мелкими глотками выпил его до дна. Незнакомец поднес стакан к губам, но, не сделав ни глотка, вернул его стол. Крольчевский, запив водку томатным соком, жадно набросился на еду. Загадочный гость, не проронив ни слова, бесстрастно смотрел, как розовеет и оживает измождённое лицо похмелившегося микробиолога. Опустошив половину стола и почувствовав приятный шум в голове, приободрившийся Крольчевский расслабленно откинулся на спинку изуродованного диванчика и окрепшим голосом спросил:

– А у вас закурить не будет?

Незнакомец достал из кармана и молча выбросил на стол чёрную пачку каких-то диковинных и явно дорогих сигарет. Сделав несколько затяжек и не зная, что делать дальше, Крольчевский обратил свой взгляд на ярлык, привязанный к горлышку водочной бутылки. Это был прямоугольный кусочек белого картона с чёрной рукописной надписью: «Выпей меня!». Надпись показалась ему заимствованной из какой-то книжки, но вот из какой он вспомнить не мог.

– Это из «Алисы в Стране Чудес», – словно читая мысли Крольчевского, произнёс незнакомец.– Там героиня легкомысленно выпила из пузырька с такой же надписью и сразу уменьшилась до четверти метра. Водка обладает таким же действием. Правда, сначала она поднимает человека до небес, но зато потом опускает ниже плинтуса. Впрочем, ты сейчас на подъёме. Чувствуешь, как растёшь?

Крольчевский, действительно ощутивший удивительный прилив сил, согласно кивнул головой, а про себя подумал: «Придурок какой-то!».

– Ну, что ж, как говорится, между первой и второй перерывчик небольшой, – незнакомец наполнил стакан микробиолога ровно наполовину, а себе не добавил ни капли.

Крольчевский залпом проглотил свою дозу, а странный гость снова повертел стакан в руках и флегматично вернул его на стол. «Ну и хорошо, мне больше достанется» – подумал микробиолог и, окончательно осмелев, как бы вскользь поинтересовался:

– Так о чём у вас ко мне разговор?

– Ах, да, разговор, – рассеянно произнёс незнакомец.– Вы не припомните, где вы работали в девяносто третьем году?

– А зачем вам это нужно? – насторожился Крольчевский, сразу же вспомнив о данной когда-то подписке о неразглашении.

– Если вы тот самый микробиолог, который в то время работал в сорок шестой спецшколе, то вам причитается небольшая премия за вакцину для сохранения обонятельного эпителия.

– О да, это я, – польщённо заулыбался Крольчевский, увидев в загадочном госте настоящего посланца небес.– А сколько составляет эта небольшая премия?

– А вы вакцинировали только одного ребёнка? – вопросом на вопрос ответил «посланец небес».

– Да, только одного. К сожалению, дальнейшие мои эксперименты запретили. А вы знаете, сколько у человека спящих генов? Если их разбудить, можно устроить настоящую генетическую революцию! – в глазах похмелённого микробиолога засверкали нездоровые огоньки.– Ведь наши далёкие предки лазили по деревьям как обезьяны и видели в темноте как кошки! И эти навыки можно возродить!

– Лучше бы вы возродили в мальчике кошачье зрение, чем собачье обоняние, – хмуро заметил незнакомец.

– Какое там! – экспрессивно махнул рукой генетический революционер.– Разве наши власти позволят хоть что-нибудь дельное?! Мне и этот эксперимент разрешили чисто случайно. Время было такое, как говорится, демократичное. Вот директор и разрешил рискнуть под мою ответственность.

– Это был несанкционированный эксперимент?

– Разумеется. Кто же даст официальное разрешение на опыты с двухмесячным ребёнком, – проговорился Крольчевский и тут же обеспокоенно спросил.– Так премия мне положена?

– Положена, ещё как положена, – успокоил его странный незнакомец.– Значит, Курт Малер лично позволил вам рискнуть?

– Да. Очень хороший мужик, хотя и выгнал меня из своей школы. Правильный…

– Ну, что ж, давай выпьем за правильного мужика Курта Малера. Пусть земля ему будет пухом, – приглушённо-траурно предложил незнакомец и, презрительно сплюнув на грязный пол, долил в стакан Крольчевского остатки водки.

– А он что, умер?

– Вчера утром у него остановилось сердце…

– Ему уже лет восемьдесят было. Нормально пожил…

– Очень нормально, – как-то двусмысленно согласился гость.

– Значит, за упокой, не чокаясь…

Крольчевский поднял неожиданно отяжелевшую руку, но выпить не смог. Его сердце перешло с аргентинского танго на евродиско с ритмом сто двадцать ударов в минуту, задрожавшие пальцы сами собой разжались, стакан упал, и водка растеклась по столу.

– Что за хрень? Водка что ли палёная?

– Подъём окончился, теперь началось падение, – холодно усмехнулся незнакомец и положил на стол рядом с опрокинутым стаканом серебристый брелок с олимпийской символикой.

Запоздалая догадка резким электрическим разрядом прошила впавшего в ступор микробиолога.

– А вы кто?

– А я тот самый ребёнок, которого вы одарили почти собачьим нюхом, и который, мучаясь от запахов, засыпал с ватками в носу, да и теперь чтобы нормально выспаться принимает снотворное. Ты скоро уснёшь – навсегда… правда, перед этим тоже помучаешься от запахов…

Сергей Каманин подошёл к распахнутому настежь окну и с шумом захлопнул оконные рамы.

– Не надо, – умоляюще прошептал Крольчевский.– Я всего лишь хотел открыть у человека новые способности…

– Не оправдывайся, я верю…

Каманин презрительно посмотрел на микробиолога и достал из кармана ядовито-красный аэрозольный баллончик.

– Счастливо оставаться…

Он закрыл глаза, выпустил содержимое баллончика в сторону обездвиженного микробиолога и быстро вышел из кухни, плотно закрыв за собой дверь.

***

Когда Ивлев и Воронцов поднялись на последний этаж подмосковной хрущёвки, дверь угловой однокомнатной квартиры была наполовину приоткрыта.

– Похоже, опоздали, – шёпотом произнёс Воронцов и, оставив друга на лестничной клетке, первым шагнул в квартиру.

Двери в похожую на берлогу комнату и обшарпанную ванную были распахнуты настежь, а вот раздолбанная кухонная дверь, была наоборот плотно закрыта и по периметру заклеена скотчем. Воронцов перочинным ножиком разрезал клейкую ленту, сделал шаг в кухню и тут же, закашлявшись, вылетел назад на лестничную клетку.

– Там настоящая газовая камера, – прохрипел он, протирая платочком слезящиеся глаза.– Кто-то распылил, наверное, целый баллончик перечного аэрозоля.

– Надо попробовать открыть окна, – вполне логично предложил Лёня Ивлев.

– Пойди, попробуй…, – скептически предложил Воронцов.

Лёня прикрыл глаза влажной гигиенической салфеткой и, набрав полные лёгкие воздуха, словно в прорубь нырнул в квартиру. Через полминуты он пулей вылетел обратно, захлопнул за собой дверь и, отдышавшись, коротко отчитался:

– Всё в порядке – окно открыл. За столом на кухне сидит мужик, но он уже мёртвый. Вероятно, это и есть Крольчевский.

– Пойдём на улицу, подышим воздухом, пока здесь проветрится, – предложил Воронцов.

Сквозняк даже через закрытую дверь выдавливал на лестничную клетку остатки ядрёного перечного газа.

Едва друзья вышли из подъезда, как от дома напротив отъехал тёмно-синий «Форд-Фокус» с московскими номерами. Остановившись на крыльце, Воронцов поднял голову вверх и посмотрел на висящую над входной дверью видеокамеру. Некогда белая полусфера давно потемнела от грязи и имела весьма неприглядный вид.

– Интересно, она работает?

– А у нас что, не хватает фотографий? Или ты сомневаешься, что здесь был Каманин?

– Не сомневаюсь, и фотографий у нас сколько угодно. И они даже разосланы по всем регионам вплоть до Чукотки. Вот только Каманин не дурак и наверняка изменил свой внешний вид до неузнаваемости. Хотелось бы посмотреть, как говорится, хоть одним глазком на его новое лицо…

– Если он не дурак, то сюда наверняка пришёл в какой-нибудь балаклаве.

– Вполне вероятно…

– Ну что, вызываем полицию и скорую?

– Нет. Давай, сначала сами всё осмотрим в спокойной обстановке.

Друзья несколько раз обошли старую пятиэтажку по кругу и только через полчаса снова решились подняться на последний этаж. Летучий газ уже полностью выветрился, и в кухне стоял бодряще-влажный запах последних мартовских дней. Крольчевский, накрыв голову грязным кухонным полотенцем, сидел на прожжённом кухонном диванчике. Воронцов брезгливо, двумя пальцами снял полотенце и бросил его на пол. Лицо бывшего микробиолога выражало абсолютный ужас. Его глаза были плотно зажмурены, землисто-серое лицо блестело от слёз, на посиневших губах выступила пена.

– Да, наука требует жертв, – хмуро пошутил Воронцов, забирая со стола пустую бутылку из-под водки.– Смотри-ка, что здесь написано.

Он указал на привязанный к горлышку самодельный картонный ярлык.

– «Вы-пей ме-ня», – почему-то по слогам прочитал Ивлев.– Это из «Алисы в стране Чудес».

– Что-что? – недоумённо переспросил Воронцов.

– Алиса в сказке выпила жидкость из пузырька с такой же надписью и тут же уменьшилась в несколько раз. Да и белый кролик – персонаж из той же сказки. Похоже, наш Каманин – большой поклонник Льюиса Кэрролла.

– У нас полшколы – поклонники этого, мягко говоря, чудака.

– Некоторые исследователи считают, что в «Алисе» Кэрролл изобразил окружающий мир глазами левши. Неудивительно, что ваши ученики так любят его сказки.

– А вот я бы не исследовал, а напрочь запретил творчество этого педофила, – презрительно поморщился Воронцов.

– Имеешь в виду тягу Кэрролла к обществу маленьких девочек?

– Имею в виду тягу к рисованию этих девочек в обнажённом виде.

– Он рисовал их с разрешения мам. Всё было вполне невинно, – попытался заступиться за сказочника Лёня.

– Хороши себе мамы! – жёстко отрезал Воронцов.– Позволять восьмилетним девочкам позировать для скрытого педофила! Сейчас за такое невинное увлечение Кэрролл вполне законно получил бы от пяти лет без права на УДО. И раздолбаек-мамаш лишили бы материнских прав.

– Каждый судит в меру своей испорченности, – так же жёстко парировал Лёня.– Это сейчас люди во всём видят скрытый извращённый подтекст, а девятнадцатом веке никто и предположить не мог, что уважаемый человек, пишущий детские сказки, к тому же священник и математик, может причинить какой-либо вред ребёнку. А слово педофил в то время было известно только очень узкому кругу специалистов. К тому же все свои рисунки Кэрролл сжёг незадолго до смерти.

– Ага, чтобы не оставлять улики потомкам, – скептически усмехнулся Воронцов.– А наш беглец, кроме «Алисы», похоже, начитался современных детективов и решил оставлять за собой таинственные знаки из любимой книжки.

– Ну, почему же только из неё? Посмотри на это.

Лёня взял со стола серебристый брелок. Подвеска на брелоке была в виде железнодорожного локомотива, на одной стороне которого красовался логотип сочинской олимпиады, а на другой – логотип РЖД.

– Ну и что? Брелок как брелок. Ты думаешь, его оставил Каманин? – безразлично пожал плечами Воронцов.

– А ты думаешь, его купил себе Крольчевский, если у него в двери вообще никакого замка нет?

– Ну почему же обязательно купил? Он мог его украсть или найти.

Лёня близоруко повертел брелок перед глазами.

– Однако брелок абсолютно новый. На нём никогда не было никаких ключей.

– Ну, ты прямо эксперт! – иронично усмехнулся Воронцов.– Не было никаких ключей! И что с того?

– То, что Каманин оставил его намеренно, – упрямо озвучил своё предположение Лёня.

– Думаешь, он хочет таким мудрёным способом сообщить нам, что отправился отдыхать в весенний Сочи? А зачем ему это нужно? Все предыдущие беглецы наоборот старательно вытирали за собой любые следы, и этот брелок, если его действительно оставил Каманин, может быть всего лишь ложной наводкой. Мы сдуру поедем в Сочи, а Каманин тем временем сбежит куда-нибудь за границу, и гоняйся потом за ним по всему миру…

– Я думаю, что за границу он пока не сбежит, а вот в Сочи, может быть, действительно поедет, – рассудительно произнёс Лёня.– Каманин – брошенный отказник. Сирота. А о чём мечтают все сироты?

– Найти родителей? Ну, это вряд ли у него получится. На этот счёт в нашей системе всё продумано. Чтобы ученики никогда не искали своих родителей, им объясняют, что они подкидыши. Что их нашли на крыльце роддома, в парке, на вокзале, в магазине, да где угодно. Одни дети в это верят, другие чувствуют обман, но понимают, что это делается для их же блага, и делают вид, будто верят. А на их родине, чтобы некоторые неожиданно раскаявшиеся мамаши-кукушки не вздумали искать своих детей, их при изъятии оформляют, как умерших в двух-трёхмесячном возрасте. Выписывают настоящее свидетельство о смерти, и даже оформляют могилку на местном кладбище, чтобы раскаявшейся мамаше было, куда цветочки принести…

– Как у вас всё серьёзно… – покачал головой Лёня.– И жестоко…

– Так повелось с самого основания школы. Секретность – превыше всего.

– А ты знаешь, из какого города прибыл Каманин? Случайно не из Сочи?

– Понятия не имею, и узнать это практически невозможно. Мало того, что Каманин украл свои личные дела и из школы, и из личного архива Курта, так там и не было ни слова правды о его настоящих данных. У наших учеников и фамилия, и имя, и отчество, и дата, и место рождения всё вымышленное. Правду о ребёнке знает только тот, кто изымает его из роддома. А Каманина изымал Курт Малер…

– Ну, тогда мы тоже сможем узнать всю правду о нашем беглеце! – победно заявил Лёня, вспомнив о своей ненаписанной диссертации.

– Это откуда же?

– От самого Курта!

– От кого? – оторопело переспросил Воронцов.

– Курт вёл собственную статистику по всем отказникам, родившимся в рубашке. А других, как я понимаю, он в школу и не принимал. Все данные Курт заносил в общую тетрадь в синей обложке, которая лежит в секретере. Я сам когда-то делал из неё выписки для диссертации. Там всё настоящее: и фамилия, и дата, и место рождения ребёнка. По его словам, в официальных метриках он всё естественно изменял, но год рождения оставлял прежним, а дату передвигал только в пределах знака Зодиака. Нам надо найти в этой тетради ребёнка родившегося в один год и под одним созвездием с Каманиным, и тогда мы узнаем его настоящую фамилию, место и дату рождения.

– Для начала нам надо найти тетрадь, – охладил Лёнин энтузиазм Воронцов.– Возможно, Каманин и здесь нас опередил.

– Вряд ли. Я думаю, что об этой тетради он ничего не знал.

– Тогда откуда он мог узнать о месте своего рождения?

– От Курта. Возможно, старик сам проговорился за бутылочкой коньяка. Так, когда родился Каманин?

– Двенадцатого июня девяносто третьего года.

– Близнец, как и я…

– Вот видишь, сколько у вас общего…

– Ну что, поехали к Курту?

– Ты поезжай, а я пока вызову ментов и посмотрю записи с камеры наблюдения, – Воронцов протянул Лёне связку ключей на потемнелом стальном кольце.– Удачи тебе! Позвони, если найдёшь тетрадку!

Лёня позвонил через два часа, когда Воронцов, наверное, в десятый раз просматривал видеозапись, на которой Каманин входил в подъезд, старательно прикрыв лицо чёрной шляпой-борсалино с опущенными вниз полями.

– Я нашёл тетрадь. Единственный ребёнок, родившийся в июне девяносто третьего года, появился на свет в Верхнеборске. Фамилия ребёнка Лаптев, вероятно, это и есть наш Каманин. Правда, судя по записи, он родился не двенадцатого, а на неделю раньше – пятого июня. Верхнеборск – это небольшой райцентр в Курской области, как раз по дороге в Сочи. Но сочинские поезда там никогда не останавливались.

– Далеко до этого Верхнеборска?

– Шестьсот километров.

– Не близко. Выезжаем сегодня вечером. Собирайся.

– Я тут нашёл в секретере какие-то странные распечатки с пометками Малера. Очень похоже на копии нацистских документов – все в орлах и свастиках. Ты немецкий язык знаешь?

– Откуда? Но надёжный переводчик не проблема. Забери все эти распечатки с собой. По дороге забросим их в школу преподавателю немецкого. Встречаемся в семь вечера у моего дома.

– О кей!

Глава 8. Главный врач Верхнеборской больницы

Загорелый мужчина с аккуратной бородкой-эспаньолкой в черном берете а-ля Жан-Мишель Жарр стоял у полуобвалившейся стены старого провинциального кладбища. Увлажнившимися глазами он смотрел на восьмиконечный православный крест, довольно небрежно сваренный из тонких железных прутьев. Когда-то крест был покрашен серебрянкой, но краска от времени облупилась, и из-под неё бурыми пятнами проступил ржавый металл. На табличке, приваренной к центральной перекладине, от руки крупными чёрными буквами была написана только фамилия – Лаптев. Ни имени, ни отчества, ни даты рождения и смерти не было. Мужчина положил на талый мартовский снег два десятка красных гвоздик и трижды перекрестился. Потом он достал из кармана чёрного шерстяного пальто плоскую коньячную фляжку, отпил из горлышка несколько глотков и внимательно осмотрелся по сторонам. Через три ряда, тоже на краю у самой ограды, виднелся ещё один такой же неухоженный металлический крест. Мужчина, по колено проваливаясь в талый мартовский снег, подошёл к нему, чтобы прочитать фамилию:

– Коновалов, земляк… интересно, как тебя зовут теперь? А может, ты действительно умер?

Он вернулся к могиле Лаптева, забрал оттуда шесть гвоздик и перенёс их к Коновалову. Потом снова трижды перекрестился, отхлебнул из фляжки с коньяком и широкими шагами пошёл вдоль хлипкой кладбищенской стены к выходу. Выйдя на дорогу, он подошёл к тёмно-синему «Форду-Фокусу», достал из багажника объемистую дорожную сумку, закрыл машину, отошёл от неё метров на сто и по телефону вызвал такси:

– От старого кладбища на комбинат.

Уже начало смеркаться, когда мужчина вылез из такси в районе прядильного комбината на другом конце города. В квартире на четвёртом этаже обветшалого кирпичного дома светились два окна. Мужчина пристально посмотрел на подъезд. Видеокамеры ни на козырьке, ни на стене видно не было, но на всякий случай он снял берет, достал из сумки шляпу-борсалино, надвинул её глубоко на лоб и, низко нагнув голову, вошёл в подъезд. Поднявшись на четвёртый этаж, мужчина остановился перед массивной стальной дверью и, немного помешкав, дважды нажал кнопку звонка.

– Кто там? – раздался за дверью раздражённый старческий голос.

– Александр Петрович Афанасьев здесь живёт? – с уверенно-напористой интонацией спросил мужчина.

– Здесь, а что надо?

– Вам привет от Курта Иоганновича Малера.

– А кто это?

– Вы забыли? Это директор сорок шестой спецшколы.

– А вы кто?

– А я его заместитель по воспитательной части – Сергей Иванович Каманин. Привёз вам с оказией подарок к юбилею.

Заскрежетали замки, дверь как бы нехотя приоткрылась на длину прочной стальной цепочки, и в проёме появилось заострённое морщинистое лицо с взъерошенными волосами. Из квартиры потянуло стойким кофейным ароматом. Нежданный гость недовольно поморщил нос и одновременно улыбнулся. Он не любил запах кофе, – считал его слишком резким и грубым – но сегодня это был запах очередного триумфа.

– А документ у вас есть? – настороженно поинтересовался хозяин квартиры.

– А как же, – мужчина помахал перед лисьим носом недоверчивого старичка какой-то красной корочкой.

– Тогда проходите, – Афанасьев снял цепочку и распахнул дверь.– С чего это Курт Иоганнович вдруг вспомнил обо мне?

– А он о вас никогда не забывал, и очень благодарен вам за одарённых детей.

Старик польщенно заулыбался.

– Вот и сейчас в вашем роддоме появился подходящий отказник.

– В рубашке?

Каманин утвердительно кивнул.

– Опять упустили, растяпы, – пренебрежительно усмехнулся Афанасьев.– А что же это Курт Иоганнович сам не приехал?

– Возраст уже не позволяет ездить в командировки. Хотя здоровье у него более-менее в порядке, и школой он по-прежнему руководит.

– Молодееец, – уважительно протянул бывший главный врач Верхнеборской районной больницы.– А меня вот уже пять лет, как выперли на пенсию. Многие хотели занять моё место. Кстати, кто сейчас в больнице главный?

Каманин, не знавший ответа, стушевался, но старик сам пришёл ему на помощь.

– Лидия Павловна Сорокина?

– Она самая, – облегчённо выдохнул псевдозавуч.

– Разумная женщина. С ней у вас проблем не будет.

– Это я сразу понял.

– Уже начали оформлять ребёнка?

– Пока нет. Я только сегодня приехал. Зашёл в родильное отделение, и сразу к вам. Подарок к юбилею, – Каманин многозначительно указал на свою дорожную сумку.

– До юбилея ещё дожить надо. А получать подарки заранее – плохая примета.

– Что тут доживать – десять дней! Впрочем, если хотите, я могу оставить подарок на вокзале в камере хранения, а вы потом сами его заберёте.

– Нет, нет, – замахал руками Афанасьев.– Я, на самом деле, не суеверен.

«А зря», – подумал Каманин, но вслух торжественно произнёс:

– Поздравляю с наступающим юбилеем.

Он открыл свою объёмистую сумку и достал из неё сначала поздравительный адрес – бордовую папку с золотыми цифрами 75 – а потом большую картонную коробку с логотипом известной кофейной фирмы.

– Надо же, – растроганно произнёс бывший главврач. – А что это?

– Кофемашина.

– Вроде как большая кофеварка?

– Гораздо круче.

– Ну, что же мы стоим в прихожей? Проходите в комнату.

– Лучше сразу на кухню. Опробуем ваш подарок.

– У меня там не убрано, – смутился Афанасьев, но Каманин, не слушая его, по-хозяйски распахнул кухонную дверь.

На обеденном столе стояли сковородка с недоеденными яичницей, пустая кофейная чашка и шахматная доска с несколькими фигурами. На табурете лежал старый журнал с шахматными этюдами, кухонная столешница была вся заставлена грязной посудой, а на открытой полке выстроились в ряд потемнелые медные турки и кофеварки. Старую газовую плиту сплошь покрывали въевшиеся тёмно-коричневые потёки от сбежавшего кофе.

– Да вы прямо настоящий кофеман!

– У меня сердце хорошее. Через десять дней семьдесят пять стукнет, а я запросто выпиваю в день по шесть чашек кофе, – самодовольно улыбнулся Афанасьев.– И пульс у меня восемьдесят пять, и давление сто тридцать на девяносто! И засыпаю как ребёнок!

– Ничего, это дело поправимое, – чуть слышно прошептал Каманин, а потом во весь голос добавил.– Завидую вам белой завистью.

Переставив всю грязную посуду в мойку, он водрузил на кухонную столешницу новенькую кофемашину, ослепительно сияющую чёрным лаком и никелем.

– Ух ты! – по-детски непосредственно удивился Афанасьев.– И как это чудо работает?

– Очень просто. Вот в эту ёмкость мы наливаем воду, а в этот отсек вставляем кофейную капсулу. Если хотим сварить эспрессо, то нажимаем вот эту кнопку, а если американо – то эту. Если вам захочется капучино или латэ, то съёмную кювету нужно наполнить молоком и нажать одну из этих кнопок. Понимаю, что сейчас вам трудно всё запомнить, но в инструкции всё подробно описано. Предлагаю, опробовать этот чудо-агрегат! Какой кофе желаете?

– Пожалуй, эспрессо, – вальяжно заказал Афанасьев.

Каманин вытащил из сумки несколько коробочек с кофейными капсулами, открыл одну из них и, повернувшись спиной к хозяину квартиры, вставил в приёмный отсек не ту капсулу, что достал из коробки, а другую, которую неуловимым движением фокусника вынул из своего кармана. Когда кофемашина хрипло загудела, он снова обернулся к хозяину квартиры и задал вопрос, заставивший Афанасьева отчего-то вздрогнуть:

– А вы случайно не помните мальчика, которого отдали в июне девяносто третьего? Его настоящая фамилия была Лаптев.

– Помню.

– А почему от него отказалась мать?

– А зачем вам это? – насторожился бывший главврач.– Я ведь давал подписку о неразглашении.

– С тех пор прошло больше двадцати лет, да и вы уже на пенсии. Так что подписка на вас больше не распространяется. Это, конечно, не повод рассказывать кому попало о нашем проекте, но мне можно.

– И всё же зачем? Курт Иоганнович сам ничего не хотел знать о своих будущих учениках кроме их фамилий. Он всегда говорил: то, чего не знаешь – никогда не разболтаешь.

– Этот Лаптев оказался очень талантливым учеником. Сейчас он студент четвёртого курса МГИМО, и его ожидает блестящее будущее журналиста-международника. Курт Иоганнович не исключает, что когда-нибудь Лаптев сможет возглавить какое-нибудь крупное новостное агентство. И он не может понять, почему его мать отказалась от такого талантливого ребёнка. Ведь она сама была незаурядная женщина.

– Эта незаурядная женщина умерла? – холодно спросил Афанасьев.

Каманин молча кивнул головой.

Бывший главрвач поджал губы и задумался. Кофемашина с хрипом и бульканьем выплеснула в чашку порцию густого ароматного кофе. Каманин поставил чашку на обеденный стол рядом с шахматной доской и зарядил новую капсулу. На этот раз не из кармана, а из фирменной коробки.

– Это, пожалуй, самый загадочный отказник, появившийся в нашем роддоме. К сожалению, я сам ничего толком не знаю о его матери. А уж об отце и подавно, – Афанасьев взял чашку со стола и, прикрыв глаза, сделал маленький глоток обжигающе-горячего напитка.– Его мать сняли с поезда Москва-Сочи. Она зачем-то на девятом месяце беременности отправилась на юг. Среди ночи на нашу станцию позвонил начальник поезда и сообщил, что у него одна пассажирка рожает прямо в купе. Скорые поезда в нашем городе не останавливаются, но тут был экстренный случай. Роженицу просто высадили на перрон, и поезд поехал дальше. На вокзале в ту ночь работали только мужчины, и никто не знал чем можно помочь. Естественно, позвонили в нашу больницу. Машина была на вызове где-то в деревне, и пока дежурная акушерка пешком добралась до вокзала, женщина уже родила прямо в зале ожидания. Роженица потеряла сознание от болевого шока, а ребёнок лежал на скамейке весь синий, в плёнках от плодного пузыря. И не дышал. Акушерка сняла плёнки, прочистила новорожденному рот и нос и стала делать искусственное дыхание. И, знаете, случилось настоящее чудо – младенец ожил, задышал и закричал. В больнице его поместили в барокамеру в отделении интенсивной терапии. Он был недоношенный – восьмимесячный. Такие младенцы почему-то погибают гораздо чаще семимесячных, но этот оказался везучий. Недаром родился в рубашке. Через месяц он имел нормальный рост и вес и был абсолютно здоров.

Бывший главврач замолчал, сделал несколько глотков кофе и присел на табурет. Каманин вынул из кофемашины свою чашку и тоже сел за стол напротив бывшего главврача.

– А что же мать?

– Мать очнулась под утро и, конечно, спросила, что с ребёнком. Ей честно ответили, что младенец очень слаб, лежит в инкубаторе и возможно не выживет. Тогда она ответила, мол, вы тут сами с ним как-нибудь разберитесь, а мне срочно нужно в Сочи. А на обратном пути, через несколько дней я ребёнка у вас заберу. Ей объяснили, что у нас не камера хранения, и просто так, без ребёнка, покинуть родильное отделение нельзя. К тому же она сама получила травмы при родах, и ей требуется лечение. Но женщина, словно в бреду, ничего не хотела слушать. Твердила как заведённая: «Мне нужно в Сочи, мне нужно в Сочи!» В результате ей вкололи успокоительное, и она проспала ещё сутки до следующего утра. А там снова принялась за свое – мне срочно нужно в Сочи! К вечеру она подписала бумаги об отказе и от ребёнка, и от собственного лечения и уехала ближайшим пассажирским поездом в на Ростов.

– И вы так легко отпустили женщину, бывшую явно не в себе и нуждавшуюся в помощи?

– А что я мог сделать? Надеть на неё смирительную рубашку? Она имела полное право на отказ, – Афанасьев вздохнул и допил свой кофе.– Женщина не вернулась за своим ребёнком ни через несколько дней, ни через несколько недель. А через два месяца, когда ребёнок окончательно поправился и окреп, я позвонил Курту. Он тут же приехал, привёз готовое свидетельство о смерти и забрал малыша. А я провёл младенца по всем документам, как неожиданно умершего.

– Извините за нескромный вопрос, а каков был ваш интерес в этом деле?