Текст книги "Проект «Linkshander»"

– Ничего про Питер не знаю, но никакого мужа у неё нет, и вообще мне твоя Люська сугубо параллельна. Коза драная!

Судя по тому, сколько экспрессии Гаврилов вложил в последнюю фразу, Люся Минина была ему не так уж и параллельна, и он что-то явно не договаривал. Лёня хотел спросить бывшего одноклассника о Люсиной дочери, но тот, энергично жестикулируя, уже перевёл разговор в новое русло.

– А пойдём ко мне домой! Выпьем – посидим! У меня сегодня праздник, я с женой развёлся! Сейчас ещё наши ребята подгребут: Серёга Слепцов, Витя Артюхов, Саша Пружинин! Потом девочек пригласим! Давай, пошли! Столько лет не виделись! Ты чего такой кислый?!

Лёня пребывал в полной растерянности. Неужели Люся ему врала, и не было у неё никакого ревнивого мужа и загородного дома? Да и никакой дочери, может, тоже не было? А может, врал Гаврилов? Но зачем? Тем временем жизнерадостный гигант снова обхватил Лёню за плечи и буквально силой поволок в сторону ближайшего магазина. Сопротивляться было бессмысленно, и Ивлев покорился этой неукротимой природной стихии. В магазине, набивая тележку напитками и закусками, Гаврилов хвастливо и самодовольно рассказывал о том, как он предусмотрительно задолго до развода переоформил свой бизнес и новый загородный дом на двоюродного брата. А теперь по суду его жене и двум дочерям досталась только малогабаритная трёхкомнатная квартира на окраине Москвы, а ему старая родительская однушка.

– Тебе дочерей не жалко? – с откровенной неприязнью спросил Лёня.

– А чего их жалеть? – с простодушным недоумением спросил в ответ Гаврилов.– Вырастут – станут такими же шалавами как их мать! Одно слово – бабы! А наследник у меня есть! Ему уже третий год пошёл – боевой пацан! Вот для него ничего не жаль! И мамаша у него зажигалка настоящая, не то, что моя бывшая – вобла вяленая!

После таких откровений всякое желание пить с Гавриловым у Лёни пропало, и он, махнув на прощание бывшему однокласснику рукой, торопливо направился к выходу.

– Постой, ты куда?! – крикнул ему вслед Гаврилов.– Хочешь, я для тебя Люську приглашу? А хочешь, мы вместе к ней в гости зайдём? А то ведь я могу и один её навестить!

Упоминание о Люсе остановило Лёню. Перспектива того, что его нетрезвый одноклассник, махнув ещё пару стаканчиков, сам завалится сегодня в гости к его любовнице и расскажет об их неожиданной встрече, Лёню совсем не устраивала. Мысленно выматерившись, он обречённо вернулся к Гаврилову. Нагрузившись пакетами с едой и спиртным, они снова пришли практически к Люсиному дому. Пятиэтажка Гаврилова стояла перпендикулярно к нему, и из его квартиры был хорошо виден припаркованный у торца здания чёрный кроссовер, а вот Люсины окна оказывались вне поля зрения на другой стороне. Выпив сто грамм за удачный развод, Лёня взял бутылку коньяка, вышел на балкон, да так и простоял там до скоротечных вечерних сумерек, вдыхая в унылом одиночестве терпкий мартовский воздух. Тем временем веселье в квартире Гаврилова било ключом. На балкон периодически выходили проветриться какие-то мужики, которые оказывались Лёниными одноклассниками, и которых он сам никогда бы в жизни не узнал, и какие-то абсолютно незнакомые ярко накрашенные тётки, настойчиво интересовавшиеся, почему такой интересный мужчина скучает один на стылом балконе. А когда во дворе окончательно сгустились сумерки, и зажглись уличные фонари, к нему подошёл изрядно нетрезвый Гаврилов. Вновь обняв Лёню за плечи так, что у того хрустнули кости, он понимающе спросил:

– Тоскуешь?

Лёня молча кивнул головой.

– Ну, так зайди к ней. Она баба интересная, но заносчивая. Я как-то пытался с ней что-то склеить, но ни фига не получилось. Послала на хрен открытым текстом! А у тебя с ней вроде как любовь была…

Выдохнув в холодный вечерний воздух густое облако винных паров, Гаврилов вернулся к своим гостям, а Лёня, глотнув для храбрости ещё немного коньяка, вышел на улицу. Обойдя дом с другой стороны, он остановился у знакомого с детства подъезда. На четвёртом этаже приглушённо светилось одно-единственное окно. Это была Люсина комната – та, в которой она жила, когда училась в школе, и в которой теперь, видимо, находилась её спальня. Шторы были плотно задёрнуты и слабо подсвечены изнутри. В комнате горел не верхний свет, а либо ночник, либо настольная лампа или какой-то монитор. Может быть, Люся читала, а может, сидела за компьютером, а может, смотрела телевизор. Лёня словно вернулся на много-много лет назад и снова почувствовал себя школьником, который в такую же весеннюю ночь глядел на то же окно и вместе со своим другом Мишей Воронцовым ждал, когда из подъезда выйдет ненавистный усатый соперник-кузен. Вот только теперь Лёня был не наивный влюблённый десятиклассник, а взрослый успешный мужчина, имеющий определённое право заглянуть на огонёк к любимой женщине и поинтересоваться, зачем она обманывает его сказками о несуществующем муже. Оставалось только подойти к двери подъезда, набрать в домофоне номер её квартиры и сказать всего три слова: «Люся, это я». И тут Лёня с горечью понял, что не сделает этого. По крайней мере, сегодня. Даже если он выпьет ещё полбутылки коньяка, то всё равно по своей врождённой деликатности, не сможет поставить любимую женщину в неудобное положение. Лёня так и просидел на холодной лавочке у подъезда до тех пор, пока в Люсином окне не погас приглушённый вечерний огонёк. Испытывая невероятное душевное похмелье, он побрёл обратно к Гаврилову. Там веселье уже закончилось, гости разошлись, но свет горел, и дверь в квартиру была не заперта. Сам Гаврилов оглушительно храпел в кресле во главе неубранного стола. Лёня погасил свет, лёг на старый пружинистый диван и на удивление быстро уснул.

Проснулся он от невероятного озноба. Балконная дверь осталась приоткрытой, и за ночь комната выстудилась так, что стала похожа на околоточную холодную избу, в которой на Руси когда-то трезвили пьяниц. Однако на богатырский организм Гаврилова мартовский холод явно не действовал, и он в расстёгнутой на все пуговицы рубашке по-прежнему храпел в своём кресле. Ёжась и зябко подрагивая, Лёня поплёлся к балкону. Закрывая дверь, он не преминул взглянуть на стоящий у соседнего дома чёрный кроссовер. И именно в этот момент машина пискнула, сверкнула фонарями, а из-за угла пятиэтажки появилась Люся. На дворе стояло тихое субботнее утро, а она куда-то собралась уезжать! Может Гаврилов по-пьяни что-то напутал или сознательно наврал, и Люся просто заночевала у своих пожилых родителей, а теперь возвращается к мужу в загородный дом? Лёня пробкой вылетел из квартиры Гаврилова и кратчайшим путём кинулся к дороге. Пока Люся прогревала машину и выезжала через дворы, он уже успел зафрахтовать скучающего у автобусной остановки местного бомбилу и, когда чёрный кроссовер проехал мимо, лаконично указал:

– За этой машиной!

Вопреки ожиданиям Лёни, Люся выехав на шоссе повернула не в сторону области, а, наоборот, в центр и через полчаса припарковавшись во дворе жилого дома направилась в салон красоты на одной из оживлённых улиц неподалёку от Таганской площади. Конечно, куда же ещё может отправиться обеспеченная и беззаботная домохозяйка ранним субботним утром кроме своего стилиста! Лёня щедро расплатился со своим извозчиком за уже проделанный путь, и попросил его подождать, пока Люся окончит свои косметические процедуры. Когда через час тягучего ожидания таксист стал заметно нервничать и демонстративно посматривать на часы, Лёня вышел из машины и подошел к окнам парикмахерского салона. Жалюзи были открыты, и он увидел Люсю, стоящую у одного из кресел в сиреневом фирменном переднике. Клиентов в зале не было, и она увлечённо болтала с другой такой же парикмахершей. Смеясь и широко жестикулируя, Люся стянула с безымянного пальца новенькое кольцо с аметистом – давешний подарок Лёни – и протянула его подруге. Та в свою очередь примерила колечко и одобрительно закивала головой. От накатившей злости у Лёни даже потемнело в глазах. Это был удар ниже пояса! Мало того что Люся три года морочила ему голову и вытягивала бесконечные подарки, так она ещё и хвасталась этими подарками перед своими подругами! И, возможно, сейчас она с уничижительным юмором рассказывает, как влюблённый в неё со школьной скамьи обеспеченный идиот предложил ей руку и сердце и пригласил на майские праздники в Париж. И нет у неё вообще никакого мужа, и их встреча у светофора вовсе не была случайностью, и весь этот запоздалый роман – всего лишь хорошо срежиссированный спектакль! Лёня уже был готов войти в парикмахерскую и немедленно потребовать объяснений, но тут кто-то похлопал его по плечу. Уставший ждать таксист стоял рядом и вопросительно смотрел на своего клиента:

– Рассчитаемся?

– За что?

– За простой…

Пока Лёня ковырялся в бумажнике и мелочно торговался с назойливым извозчиком, у Люси появился первый посетитель – немолодой лысеющий мужчина, которому, казалось, и стричь было нечего. Скандалить при нём было неудобно, да и Лёнин боевой запал как-то поугас, азартная злость сменилась глухим разочарованием, и он, пофигически махнув рукой, пошёл по тёплой, освещённой солнцем стороне улицы к ближайшей станции метро.

Глава 22. Дневник Курта Малера

Проверив на ноутбуке какой-то бесконечный список из фамилий, адресов, должностей и званий, Каманин перенёс его на флэш-карту и тут же убрал её в новенький бумажник. До встречи с Хартманом оставалось ещё больше четырёх часов, и молодой человек, улёгшись на диван, попробовал немного подремать, но сон не шёл. Он уже неделю с нетерпением ждал этой встречи, а теперь, когда до развязки осталось всего несколько часов, неожиданно ощутил какой-то ранее незнакомый нервный мандраж. Если американец, с которым предстояло встретиться, смог так легко дезориентировать непоколебимого Курта Малера, то возможно он владеет какой-то особой техникой внушения. Хотя воздействовать на престарелого Курта было не так уж и сложно, успокаивал себя Каманин. На склоне лет директор школы стал излишне сентиментален и, как многие старики, готовящиеся к переходу в лучший мир, морально дозрел до роли кающегося грешника.

Молодой человек достал из саквояжа пухлый потрёпанный ежедневник с улыбающимся на обложке олимпийским мишкой и лёг на диван. Это был дневник Курта Малера. Вёл ли он его в молодости, было неизвестно, но с восьмидесятого года директор спецшколы, не имевший близких людей, с которыми можно было поделиться самым сокровенным, стал доверять свои мысли и переживания именно этому ежедневнику. Записи были несистематические, иногда с большими пробелами в два-три месяца, иногда без дат, но они довольно ясно отражали эволюцию взглядов директора сорок шестой спецшколы. Если бы эти записи, особенно те, что были сделаны в последний год, прочитали на Лубянке, то Курту бы точно не поздоровилось. Но всё получилось ещё хуже: их совершенно случайно прочитал его любимый ученик, и это стоило старику жизни. Каманин уже несколько раз прочитал этот дневник, но в ожидании встречи с американцем решил перелистать его ещё раз, обращая особое внимание на те заметки, которые он сам выделил красным маркером. Первая такая заметка была датирована декабрём восемьдесят девятого года.

«Месяц назад рухнула Берлинская стена, и моя историческая Родина объединилась, но это не приносит мне никакой радости. Я ожидал, что эта Стена рухнет по-другому и во всей Германии восторжествуют принципы социальной справедливости. Но нас переиграли, и всё вышло наоборот. На прошлой неделе в Москву приехали наши коллеги из „Штази“. Теперь им придётся жить в эмиграции, потому что на родине их ожидают репрессии. А ведь это настоящие патриоты Германии. Почему так не везёт моей родной стране? Впрочем, социализм рушится по всей Европе, и с этим ничего невозможно поделать. Люди теперь повсюду кричат о свободе и демократии. Да, социализм несёт с собой определённые ограничения, но подлинные свобода и демократия возможны только в идеальном бесклассовом и равноправном обществе. Этим понятиям нет места там, где существует хоть какое-то имущественное и социальное расслоение. Наивные люди с восторгом меняют социалистическое ярмо на капиталистическое, но трудно сказать какое из них легче. Тут, кому как повезёт».

Следующая выделенная запись была сделана два года спустя.

«Вот и Советский Союз рассыпался так же, как Берлинская стена. В детстве я мечтал служить и умереть за интересы Третьего Рейха. Молодость и зрелые годы отдал борьбе за идеалы социализма. А на склоне лет оказалось, что ни то ни другое никому не было нужно. Комитет Госбезопасности сейчас обвиняют во всех смертных грехах. В народных героях ходят такие иуды как Гордиевский и Калугин. Боевые генералы каются и посыпают головы пеплом. Не удивлюсь, если после Нового года нашу спецшколу закроют, а списки выпускников торжественно передадут в ЦРУ. Мне уже шестьдесят – пора на пенсию. Но только что на этой пенсии делать, если нет ни детей, ни внуков? Есть только любимая работа и ученики, и в этом вся моя жизнь. Я всегда считал, что семья – это не только архаичная ячейка общества, но ещё и основа коррупции. Даже воровской закон запрещает своим апологетам обзаводиться семьёй. Одинокий человек всегда может без ущерба для общества удовлетворить свои потребности. А с появлением близких родственников круг этих потребностей существенно расширяется и чтобы их удовлетворить люди начинают думать не о своей работе и общественном благе, а о деньгах и карьере. Ради денег слабовольные госслужащие нередко идут на всевозможные должностные злоупотребления и даже преступления. А карьеру часто делают благодаря родственным и дружеским связям. В России это называется кумовство, и эта круговая порука когда-нибудь разрушит страну. У меня была любимая женщина – Маргарита Ивлева – но у неё уже был сын от первого брака, и заводить общего ребёнка мы не решились. Я относился к её Лёне как к собственному сыну, помогал морально и материально, однако ни в коей мере не протежировал, хотя благодаря своим высокопоставленным выпускникам мог устроить ему блестящую карьеру в любой отрасли. Молодой человек всего добился сам. Теперь Лёня руководит частным перинатальным центром, и мы практически не общаемся. Последний раз виделись в прошлом году на похоронах его матери – моей любимой Маргариты. Я ни на что и ни на кого не обижаюсь – жизнь довольно суровая штука – но теперь на склоне лет мне хотелось бы иметь хоть каких-нибудь родственников».

Прочитав этот абзац, Каманин грустно усмехнулся. Ученикам сорок шестой спецшколы на занятиях по оперативной подготовке в качестве идеального сотрудника всегда представляли Глеба Жеглова. А потом просили вообразить его обременённого женой и тремя детьми, и спрашивали: «А мог бы он в таком статусе работать с таким же напряжением и с такой же отдачей?». Ответом на этот вопрос всегда являлся дружный хохот учеников. Представить Глеба Жеглова в роли главы многочисленного семейства никто не мог. Ученикам уже с начальных классов подспудно внушалась установка о том, что ранний брак и честная беспорочная служба практически несовместимы. Те, кто нарушал эту установку, часто лишались всякого продвижения по карьерной лестнице, переводились на второстепенную работу и досрочно уходили в запас. Поэтому большинство выпускников обзаводились официальной семьёй только после сорока лет, достигнув уверенного служебного и материального положения. А некоторые так и оставались убеждёнными холостяками на всю жизнь, променяв семейные хлопоты на государственные заботы.

Ещё один красный абзац датировался октябрём девяносто третьего года.

«Несмотря на внешние изменения, внутри властных структур ничего не изменилось. Расстрел Белого дома показал, что и диктатура и демократия одинаково опираются на безоглядное насилие и подавление инакомыслия. Наши выпускники, работающие во всех государственных структурах, сыграли ключевую роль в подавлении так называемого путча и не позволили колеблющимся силовикам и управленцам реально поддержать Верховный Совет. И теперь нашей школе, вопреки всем финансовым трудностям, изрядно увеличили финансирование. Наши выпускники, как и прежде, в большой цене. Хотя циркулируют слухи о скором реформировании сорок шестого спецотдела и отставке его руководителя Игоря Фомина. А недавно звонил испуганный главный врач Верхнеборской детской больницы и сказал, что мальчик, которого он мне отдал в конце лета, приходится правнуком самому генералу Лаптеву, и генерал хочет перевезти прах своего правнука из Верхнеборска в Москву. Главврач серьёзно опасается, как бы он не устроил какую-нибудь экспертизу и не выяснил, что в урне вместо человеческого пепла лежит древесная зола. В Вайсдорфе Лаптев был одним из моих спасителей, и я остался жив только благодаря расторопности его подчинённых. Если бы я знал, что Серёжа его правнук, то, несомненно, устроил бы младенца в самый лучший детский дом. Но теперь уже ничего исправить нельзя. Официально мальчик умер, его мать получила десять лет за убийство, родному отцу ребёнок абсолютно не нужен, а сам генерал Лаптев, узнав о смерти правнука, скоропостижно скончался от инсульта. Если бы ребёнок попал в детский дом, то его мать, выйдя из колонии, при большом желании и определённой настойчивости ещё могла бы вернуть его себе. А теперь ей останется только поплакать над его мнимой могилкой. Впрочем, эта женщина сама во всём виновата – ревность никогда никому не приносила добра. А я теперь попробую воспитать Серёжу как собственного сына и обеспечу ему прекрасное будущее. Очень жаль, что я позволил Крольчевскому испытать вакцину обоняния именно на Серёже. Но он меня буквально умолял об одном-единственном эксперименте! Уверял, что с этого начнётся настоящая генетическая революция! А теперь Крольчевский второй месяц пьёт и даже не подходит к ребёнку. Но может его сыворотка не подействует, а может исключительное обоняние когда-нибудь действительно пригодится мальчику. Главное, чтобы этот эксперимент ему не навредил, а устою ему блестящее будущее. Определю в МГИМО на факультет международной журналистики. Серёжа будет ездить по всему миру и общаться с самыми интересными людьми. А ещё, он будет последним ребёнком, которого я лично отобрал для нашей спецшколы. Пусть дальше подбором детей занимается завуч по воспитательной части».

Прочитав эти строчки, Каманин инстинктивно сжал кулаки, словно снова собирался нанести директору школы роковой удар.

«Почему, узнав, кто я такой, ты не вернул меня в Верхнеборск? Твоя контора могла бы придумать, как меня воскресить. И тогда всё было бы по-другому, и все были бы живы. Хотел обеспечить мне прекрасное будущее, а сам отдал меня как подопытного кролика алкоголику Крольчевскому!», – горько скаламбурил Каманин.– «Эксперимент с сывороткой обоняния мне не просто навредил – он мне испортил жизнь! Попробовал бы сам поспать двадцать лет с ватками в носу! Вот тогда бы ты узнал, что такое исключительное обоняние! Правда, со временем ты прозрел, но слишком поздно, и снова наделал ошибок, а я теперь должен их исправлять…».

Каманин перелистал ещё три десятка мелко исписанных страниц и остановился на очередной записи, выделенной красной маркером.

«На мои запоздалые поиски возможных родственников откликнулся некий Джеральд Хартман из Вашингтона – сотрудник Немецкого отдела Библиотеки Конгресса США. Он уточнил, являюсь ли я сыном Иоганна и Аугусты Малер, и сообщил, что имеет некие документы, касающиеся меня и моего отца, как настоящего, так и приёмного. Три дня назад он прислал эти документы и, честно говоря, лучше бы этого не делал. Усыновивший меня Отто Шмутц вслед за отделом опеки повторял, что мой отец получил десять лет каторжных работ и погиб на руднике от несчастного случая. Я верил ему как родному, а, оказывается, моего отца повесили по доносу самого Отто!!! Будь он трижды проклят!!! Надеюсь, что он уже давно умер, и если существует ад, то именно туда и попал! Этот человек своими руками убил в Вайсдорфе не меньше сотни малолетних воспитанников. Раньше я оправдывал его тем, что если бы он отказался делать инъекции, то его самого убили бы, а детям это никак не помогло. Зато он спас меня, вылив большую часть яда под стол. Но может было бы лучше, если бы я погиб вместе со всеми. Я сам вырос таким же подлецом как Отто и не заметил этого! Тридцать лет я ездил по роддомам и отбирал отказных малышей для нашей спецшколы! У меня самого было хотя бы семь лет более-менее счастливого детства, а у них вообще ничего не было! Сплошное промывание мозгов, физическая подготовка и учёба, учёба, учёба! Универсальные интеллектуальные солдаты! Конечно, наша спецшкола гораздо лучше, чем обычный детский дом, но у детей должно быть детство, а не казарменная муштра!».

– Раньше надо было каяться, старый козёл! Для всех было бы лучше, если бы Отто Шмутц тебя действительно отравил! – озлобленно прошептал Каманин и, перевернув несколько листов, уткнулся в целую красную страницу, датированную июнем прошлого года.

«Хартман находится в Москве уже две недели, мы встречаемся с ним почти каждый день, обсуждаем проект «Linkshander» и проблемы леворуких людей, но всё это время он, похоже, просто прощупывал меня и только вчера решился перейти к делу. По его словам и Отто Шмутц и основатель детской разведшколы в Вайсдорфе Клаус фон Риммер после войны эмигрировали в Соединённые Штаты под именами Марка Левинсона и Исаака Ноймана. Там в Нью-Йорке они организовали учебные курсы для особо одарённых детей под названием «Успешное Будущее». Принимали на эти курсы исключительно леворуких детей, которым в соответствии с названием заведения была обещана совершенно головокружительная карьера. Основной целью курсов, помимо углублённого изучения прикладной психологии, нейросемантики, гипноза и ряда гуманитарных наук, было воспитание у юных левшей повышенной самооценки и чувства превосходства над их праворукими сверстниками. Всё то же, что и в сорок шестой спецшколе, исключая усиленную физподготовку и военно-разведывательные спецдисциплины. Проект «Успешное будущее» удался, и уже с середины шестидесятых годов амбициозные выпускники курсов фон Риммера стали играть заметную роль в бизнесе, политике и искусстве. В Нью-Джерси был создан закрытый гольф-клуб для левшей, в котором состояли самые влиятельные выпускники «Успешного Будущего». Этот клуб, получивший название «Изумрудная долина», стал штаб-квартирой своеобразной леворукой мафии. Президентом клуба стал естественно сам фон Риммер, которому таким образом было очень удобно руководить своими элитными подопечными. Непонятно каким образом он на них воздействовал – гипнозом или каким-то особым кодированием – но так или иначе все эти на первый взгляд влиятельные и независимые люди послушно проводили в жизнь любые директивы своего патрона. Можно сказать, что в семидесятые и восьмидесятые годы экономическая и политическая жизнь Соединённых Штатов во многом определялась именно этим престарелым нацистом. В девяносто первом году Клаус фон Риммер умер, и руководство клубом и курсами перешло к его сыну Вальтеру Нойману. Но он уже не имел такого влияния как его отец, и тут как говорится хвост начал вилять собакой. Четыре сотни богатых и влиятельных членов гольф-клуба «Изумрудная долина» стали проводить в жизнь собственную корпоративную политику. Они создали управляющий совет клуба, в который вошли несколько влиятельных членов правительства, сенаторов и губернаторов, а роль Вальтера Ноймана как президента стала чисто номинальной. На смену Клаусу фон Риммеру вместо его сына пришло своеобразное леворукое Политбюро. Желая ограничить приток молодых и амбиициозных конкурентов, управляющий совет закрыл «Успешное Будущее», но зато стал активно принимать в члены клуба полезных с его точки зрения праворуких политиков и бизнесменов. По словам Хартманна к началу нулевых годов экономическая и политическая жизнь Соединённых Штатов контролировалась уже не Нойманом, а управляющим советом «Изумрудной долины». Единственным уязвимым местом этого всемогущего клуба оказалось полное отсутствие представителей каких-либо силовых спецслужб. В своё время фон Риммер ориентировал учеников исключительно на политику, экономику и искусство, ошибочно полагая, что любые силовые структуры, имея деньги и власть, можно элементарно купить или запугать. Оказалось, что это не так. В начале двухтысячных несколько членов клуба вляпались в крупные коррупционные скандалы. Их дела удалось замять, однако «Изумрудная долина» попала в разработку ФБР. Негласное наблюдение убедило силовиков в том, что гольф-клуб является настоящей цитаделью высокопоставленных коррупционеров, но никаких прямых улик противоправной деятельности собрано не было, только косвенные. Предъявить конкретные обвинения было очень сложно, и тогда членов клуба стали одного за другим вызывать в Гуверовский центр, для профилактических бесед. Однако высокопоставленные чиновники и бизнесмены откровенно смеялись над следователями и спецагентами, а со стороны правительственных органов началось беспрецедентное давление на ФБР. Тогда директор Бюро составил список из четырёхсот чиновников, политиков и бизнесменов, подозреваемых в коррупции, зачитал его на закрытом заседании Сената и вместе с докладной запиской лично передал Президенту. Но в результате этой бурной деятельности он добился лишь собственной отставки. Новый директор продолжает линию своего предшественника, но не пока не предпринимает никаких явных действий против «Изумрудной долины». В последнее время к этой борьбе подключился один очень влиятельный политик-бизнесмен. Он собирает компромат на членов гольф-клуба, ищет доказательства фактов коррупции и собирается участвовать в президентских выборах. Возможно, став новым президентом, он проявит политическую волю и покончит с этой леворукой мафией. На вопрос: «А какое отношение эта «американская трагедия» имеет ко мне?», Хартман ответил, что в России имеется собственная «Изумрудная долина» и корни её находятся в сорок шестой спецшколе. По его словам наши выпускники уже давно не работают на государство, а обслуживают конфиденциальные заказы своего руководства и частных лиц. И эти заказы нередко идут вразрез с интересами нашей страны. На вопрос, откуда у него такие сведения, Хартман ответил, что один из наших агентов, работающий в Латинской Америке и несогласный с официальной политикой Кремля ещё два года назад добровольно предложил свои услуги Центральному Разведывательному Управлению. Агент рассказал о сорок шестой спецшколе и о том, что в последнее время по заданию своего куратора занимается официальными и неофициальными поставками оружия для ряда латиноамериканских стран. Большая часть вырученных средств переводится на счета офшорных компаний и, по словам куратора, в дальнейшем идёт на поддержку неких зарубежных общественных организаций и оплату агентов влияния. Однако, по мнению самого агента эти деньги элементарно перетекают в карман руководителей крупной государственной корпорации. Школьный товарищ этого перебежчика работает на Дальневосточной таможне и по заданию своего куратора крышует китайскую контрабанду. И тоже якобы в интересах государства. Вроде как выясняет каналы поставок контрафакта. Таким образом, выпускники нашей спецшколы из верных слуг государства превратились в прислугу для частных лиц. Возможно, Хартман прав. Я давно чувствовал, что в нашей структуре творится что-то неладное. С тех пор как в начале шестидесятых годов первые выпускники нашей спецшколы приступили к работе, они были объединены в особый сорок шестой отдел. Этот отдел стоял особняком от всех управлений и напрямую подчинялся одному из заместителей Председателя КГБ и все задания получал непосредственно от него. В спокойное время сотрудники отдела, занимающие ответственные посты во всех государственных ведомствах, занимались преимущественно аналитической работой, но в критической обстановке они должны были взять на себя руководство своими организациями и оказать всемерную поддержку руководству страны. В девяносто первом году наши выпускники сохранили нейтралитет и не поддержали ни ГКЧП ни Ельцина. Однако в октябре девяносто третьего начальник отдела Игорь Фомин без всяких колебаний занял сторону Президента и сутками не выпускал из рук телефонную трубку, лично обзванивая всех своих сотрудников. В результате ни одно силовое или гражданское ведомство не поддержало мятежной Верховной Совет, и он оказался в политической и информационной блокаде. А через месяц после этого произошли совершенно непонятные события. Если на нашу спецшколу пролился буквально золотой дождь из наград, премий и невероятного увеличения финансирования, то сорок шестой отдел был упразднён, его начальник уволен в запас, а все сотрудники согласно профилю своей работы переведены в разные управления. Смысл работы наших выпускников был сведён к нулю. Раньше начальник отдела всегда точно знал, кто из его сотрудников, чем занимается, а все их доклады централизованно обобщал в ясный и прозрачный аналитический отчёт, который ежемесячно подавал заместителю Председателя. А теперь каждый из агентов стал работать как бы индивидуально и отчитываться перед своим личным куратором. Куратор в свою очередь отчитывался перед начальником своего отдела, начальник отдела перед начальником управления, начальник управления перед заместителем Директора, и в результате деятельность конкретного спецагента бесследно растворялась в сводном обобщённом докладе. Теоретически, в условиях такой заорганизованности, куратор вполне мог дать своему подопечному какое-нибудь левое задание. Да и сам агент мог по собственной инициативе взяться за какую-нибудь подработку. Но все выпускники нашей школы – и спецагенты и их кураторы – находятся под постоянным контролем своих психологов, что исключает какую-либо самодеятельность с их стороны. Неужели левые задания им даёт кто-то, стоящий на самом верху?

После рассказа о латиноамериканском агенте стало ясно, что Харман никакой не библиотекарь, а сотрудник некой спецслужбы, и вполне возможно он блефует. Когда я прямо сказал об этом, Хартман в ответ показал видеозапись, на которой спецагент – в прошлом ничем не примечательный ученик нашей спецшколы – подробно и весьма убедительно рассказывал о своей работе в Латинской Америке. Правда вид у агента был какой-то нездоровый и очень возбуждённый, но Хартман объяснил его состояние тем, что он уже давно и плотно употребляет наркотики. В России наш выпускник работал под постоянной опекой, а, попав в Латинскую Америку, оказался предоставлен самому себе – со своим куратором он общался исключительно через Интернет, а его психолог почти два года не мог найти время, чтобы добраться до своего подопечного. Вот агент и пристрастился с подачи своих латиноамериканских партнёров к белому порошку. В результате он растратил часть нелегальных траншей и не придумал ничего лучше, чем обратиться за финансовой помощью к американцам, мотивируя своё предательство идейным несогласием с нынешним кремлёвским режимом. Естественно ЦРУ не могло пройти мимо такого «ценного подарка». Правда, через несколько месяцев после вербовки психолог всё же добрался до этой далёкой латиноамериканской страны, и после беседы с ним несостоявшийся двойной агент скоропостижно скончался от сердечного приступа. Но он всё же сумел многое рассказать о деятельности сорок шестой спецшколы. Из этих рассказов Хартман и сделал неожиданный вывод, что наша спецшкола и её выпускники уже давно превратились в российский аналог «Изумрудной долины». Разница только в том, что у американцев теперь сложилось своеобразное коллективное руководство, а в России, вероятно, вся обширная агентурная сеть подчинена одному человеку. Благодаря тому, что выпускники разбросаны по разным отделам и управлениям, их побочная деятельность не бросается в глаза. Находящийся в тени координатор этой разветвлённой структуры уже сегодня является одним из самых могущественных людей России, а завтра может стать её полновластным хозяином. Возможно, он уже сейчас закулисно определяет внешнюю и внутреннюю политику страны, а наш президент такая же марионетка, как и американский. Хотя, на мой взгляд, это невозможно. Наш Президент хотя и выходец из КГБ, и, вполне возможно, переученный левша, но никакого отношения к нашему заведению не имеет. Он был в сорок шестой спецшколе один-единственный раз на её шестидесятилетнем юбилее. Прочитал короткую поздравительную речь и пошутил в своей обычной манере: «Несмотря на то, что ваша школа сегодня перешагнула пенсионный возраст, она по-прежнему остаётся молодой и вполне репродуктивной». Впрочем, в администрации Президента служат несколько наших выпускников, но вряд ли они могут оказать на своего шефа хоть какое-то влияние.