Текст книги "Проект «Linkshander»"

Мелькнувшая было в голове Отто шальная мысль о возможном побеге и свободной обеспеченной жизни испарилась как недолговечная утренняя роса. Он, наконец, оторвался от кровати и сонной шаркающей походкой поплёлся в ванную комнату.

Глава 20. Эмигранты

В конце декабря, когда католическое Рождество уже миновало, а до Нового года оставалось ещё целых три дня, в ресторане гостиницы «Астория» посетителей практически не было. Отто Шмутц без всякого аппетита ковырял вилкой огромный бифштекс и уныло корил себя за трусость и нерешительность. Он ждёт фон Риммера уже почти три месяца, а от того нет никаких известий. Может, бывшего замминистра Имперской безопасности арестовали союзники? Может с ним произошёл несчастный случай? Может его просто ограбили и убили какие-нибудь итальянские бандиты? А Отто тупо ждёт его в Нью-Йорке, как покорный раб своего господина. Надо было сразу же, как только фон Риммер оставил его одного, перевести деньги из Швейцарии в какой-нибудь латиноамериканский банк и уплыть куда-нибудь в Боливию или Парагвай. Конечно, можно отправиться в побег и сейчас, но… Вдруг фон Риммер уже здесь и тайно наблюдает за ним? Впрочем, он и в Берне мог оставить для слежки какого-нибудь агента. Отто не мог даже подумать о том, что фон Риммер сделает с ним, если поймает при побеге. А если он действительно никогда не придёт? Тогда что же, придётся всю оставшуюся жизнь в ожидании и страхе просидеть в этой гостинице? За этими грустными размышлениями Отто не заметил, как в почти пустой ресторан вошёл мужчина и, о чём-то поговорив с метрдотелем, направился к его столику.

– Вы позволите?

Голос был похож на фон Риммера. Отто вздрогнул, оторвался от своих унылых мыслей и давно остывшего бифштекса и рассеянно посмотрел на стоящего перед ним незнакомца. Это был жгучий кудрявый брюнет с мясистым горбатым носом и аккуратной шкиперской бородкой.

– Так вы позволите?

Отто недоумённо пожал плечами и обвёл взглядом ряды пустых столиков. Тем временем незнакомец, больше не дожидаясь приглашения, бесцеремонно отодвинул стул, сел напротив Отто и звучно рассмеялся.

– Надо же, как хорошо меня перелицевали в Женеве! Даже ты меня не узнал!

– Клаус?! – изумлённо произнёс Отто Шмутц, пристально всмотревшись в лицо незнакомца.

От былого фон Риммера остались только блёкло-голубые холодные глаза и прикрытая аккуратной чёрной бородкой тяжёлая «лошадиная» челюсть.

– Волшебство современной пластической хирургии! Собственные родители не узнают, правда? Только я уже не Клаус фон Риммер. Я теперь Исаак Нойман – испанский еврей. Профессор биологии, преподававший в Мадридском университете. В гражданскую войну сражался против Франко на стороне республиканцев. После поражения бежал в Британию. Там работал в Национальном институте агротехники и биотехнологий. В Штаты прибыл по приглашению техасского агрохолдинга «Калипсо».

– И чем вы теперь намерены заниматься? Растить бычков или возделывать кукурузу? – с шутливой иронией поинтересовался Отто.

Его страх перед фон Риммером неожиданно улетучился. Здесь за океаном в праздничном предновогоднем Нью-Йорке, да ещё и в новом обличии некогда грозный и всемогущий замминистра Имперской безопасности выглядел абсолютно безобидным рядовым обывателем.

– Я не собираюсь заниматься сельским хозяйством. Я буду возделывать человеческие души и растить суперменов, – так же иронично ответил фон Риммер.– Здесь, как в Германии, настоящий культ сверхчеловека. Ты читал местные комиксы о супергероях: Бэтмэне, Супермене, Капитане Америка?

– Я не читаю детские книжки, – пренебрежительно усмехнулся Отто.

– А напрасно. Здесь все читают комиксы о супергероях, – назидательно изрёк фон Риммер.– Американцы – они же как дети. Верят во всемогущество Супермена и доллара.

– А вы не верите во всемогущество доллара?

– Не более чем в волшебную силу рейхсмарки. В реальной жизни побеждают не деньги, а железная воля и чистый разум. Немцы обладают и тем и другим. И этого достаточно, чтобы править миром.

– Почему же тогда наши воля и разум не смогли победить русских варваров?

– Именно потому, что русские – варвары, и в отличие от цивилизованных людей ни во что не ценят ни собственную жизнь, ни тем более чужую. Жуков, когда речь заходила о заоблачных потерях его солдат, говорил: «Ничего, русские бабы ещё нарожают». Уходя на войну, русские вовсе не рассчитывают вернуться домой. Жёны и матери оплакивают их смерть авансом ещё на проводах. Они даже не надеются отыскать после войны своих детей и мужей в бесчисленных братских могилах. Немецкие солдаты тоже были готовы умереть за фюрера и великую Германию, но у нас был ограниченный человеческий ресурс. А русских оказалось слишком много, и они могли не считать свои потери. К тому же они получали хорошую техническую помощь от союзников и слепо верили в свою победу. Мы этого недооценили. Надо было сначала разделаться с англичанами и американцами, и только потом идти на Восток. Эти, – фон Риммер указал на сидевших в углу трёх розовощёких морпехов, шумно отмечавших какой-то свой праздник.– Эти любят жизнь и всегда думают о возвращении домой. А боец, думающий не о победе любой ценой, а о том, как ему остаться в живых, это уже не боец. Говорят, что Кейтель, подписывая капитуляцию, спросил у Жукова, указывая на союзников: «А они, что, тоже нас победили?». И, действительно, только русская иррациональная вера сумела победить железную немецкую логику. Наша война была проиграна ещё в сорок первом, когда сорвался блицкриг, и мы отступили под Москвой. Дальнейшее поражение было только делом времени. Ну, ничего, мы ещё попробуем взять реванш…

– Вы собираетесь развязать новую Мировую войну? – саркастически ухмыльнулся Отто.

Неожиданное превращение грозного группенфюрера СС в безобидного профессора-ботаника непроизвольно настраивало его на весёлый лад.

– У тебя сегодня какое-то чересчур фривольное настроение, Отто. Похоже, воздух Нью-Йорка действует на тебя разлагающе, – нахмурился фон Риммер.– Я собираюсь продолжить то, что мы начали в Вайсдорфе и воскресить проект «Linkshander».

При упоминании о Вайсдорфе по спине бывшего главврача пробежались холодные и острые льдинки испуга, но он снова не смог удержаться от иронии:

– Вы хотите воспитать суперагентов, отправить их в Россию и устроить там переворот?

– Я не хочу больше ничего слышать о России. Я хочу покорить Америку.

– Сильно сомневаюсь, что нам – иностранцам – позволят открыть здесь такой же интернат, как в Вайсдорфе, – с резонным скепсисом возразил Отто.– И где мы возьмём воспитанников? Сирот здесь практически нет, разве что негритята…

– Нам не понадобятся ни сироты, ни негритята. Мы откроем вечерние курсы для развития скрытых способностей у особо одарённых детей. Мы не будем, как в Вайсдорфе, мучить их физподготовкой, языками и точными науками. Пусть этому их учат в обычных школах, колледжах и университетах, а мы на своих курсах сделаем упор на гуманитарную сферу и будем обучать юных левшей основам экономики, всемирной истории, истории религий, философии, экономической и политической географии. А так же логике, практической психологии, нейросемантике и основам гипноза. Тому, что помогает управлять людьми. А самое главное, мы будем внушать им идею их собственного превосходства над всеми остальными. Называться наши курсы будут очень незатейливо – «Успешное Будущее». Успех – это ключевое слово в Америке, и за него здесь люди готовы продать душу дьяволу. Больше всего средний американец боится прослыть лузером, то есть неудачником. Если у этого среднего американца к тридцати годам нет собственного бизнеса или хорошо оплачиваемой перспективной работы, то он начинает комплексовать, у него развиваются всевозможные неврозы и фобии, он обращается за помощью к психотерапевтам и психоаналитикам, а в результате окончательно ломается как личность. Ты обратил внимание, сколько здесь этих самых психотерапевтов и психоаналитиков?

Отто неопределённо помотал головой.

– Как психиатр ты мог бы здесь очень хорошо зарабатывать, но ты станешь директором учебных курсов «Успешное Будущее», а я – учредителем одноимённого благотворительного фонда. В рекламных объявлениях мы пообещаем нашим воспитанникам успешную карьеру, деньги и власть. И стоить это будет всего лишь один доллар за учебный год. Все расходы возьмёт на себя мой благотворительный фонд. Это должно сильно повлиять на родителей наших потенциальных учеников, – всего лишь за один доллар в год их дети получают ключи от прекрасного обеспеченного будущего! Невероятно экономно и практично! Я уже снял под офис целый этаж в одном из деловых центров на Манхэттене и, думаю, что в очереди из желающих попасть в наше «Успешное Будущее» будут стоять все заботливые родители Нью-Йорка. Мы конечно не станем официально объявлять о том, что набираем только леворуких детей, но правшей по результатам тестов будем сразу же отсеивать.

– И в чём цель обучения на наших курсах? Вырастить новое поколение успешных леворуких американцев? – скептически ухмыльнулся Отто.– А зачем нам это нужно?

– Мы вырастим новое поколение послушных нам леворуких американцев, – делая ударение на слове «нам», безапелляционно ответил фон Риммер.– Американцев-лидеров, умеющих управлять человеческим сознанием и манипулировать общественным мнением. А уж куда поведут своих подопечных эти лидеры, мы как-нибудь решим за них сами…

– И кто будет программировать этих интеллектуальных зомби? Я как-то очень плохо представляю будущий образовательный процесс…

– Помимо своей семьи я привёз с собой трёх высококлассных психологов. Один работал в разведшколе Абвера, а двое других в Министерстве Народного Образования и Пропаганды. Это – суперпрофессионалы в области внушения и воспитания.

– Военный психолог это, конечно, хорошо, но зачем вы привезли сюда людей Геббельса? – презрительно скривил лицо Отто.

– Вот только не надо такого показного чистоплюйства, – снисходительно покачал головой фон Риммер.– Покойный Йозеф был очень талантливый человек, к тому же переученный левша. Он очень умело готовил гремучую смесь из правды и лжи. А такой коктейль бьёт в голову гораздо сильнее, чем его чистые ингредиенты. В недалёком будущем миром будут править бармены, которые научатся готовить подобные коктейли на любой вкус и цвет. Если бы наш министр Пропаганды был жив, я бы и его привёз в Америку. Если Геббельс сумел убедить практичных, здравомыслящих и законопослушных немцев в их исключительном расовом превосходстве и вседозволенности, то представляешь, в чём он мог бы убедить американцев?

– Даже боюсь представлять, – словно от сквозняка поёжился Отто.– А разве Геббельс был левша? Никогда бы не подумал…

– В нашем правительстве было немало скрытых переученных левшей. Наиболее известные: Геббельс, Борман, Гейдрих и мой последний шеф Кальтенбруннер. Только благодаря их высокой поддержке был начат проект Linkshander. Я сам… – как бы смущаясь своего запоздалого признания, выдержал небольшую паузу фон Риммер, – тоже переученный левша. Я с детства чувствовал, что вижу окружающий мир не так, как остальные. Сначала это меня напрягало, но со временем я адаптировался в обществе, обнаружил в леворукости много преимуществ и без особых усилий сделал неплохую карьеру. А вот мой школьный приятель, тоже левша, пошёл собственным бунтарским путём и ничего не добился в этой жизни. Он связался с гомосексуалистами, вступил в партию радикал-анархистов, попытался подорвать полицейский участок в Гамбурге, из ревности убил своего любовника, попал сначала в тюрьму, а потом в дурдом, где осколком стекла вскрыл себе вены. Его бестолковая жизнь окончилась в возрасте Иисуса Христа. Вот тогда после его смерти я всерьёз задумался о судьбах леворуких людей и заказал тебе небольшое практическое исследование по этой теме. Ты полностью подтвердил моё предположение об исключительности левшей, и я получил одобрение Гейдриха на проект Linkshander и организацию интерната в Вайсдорфе.

– А почему для статистического исследования о левшах вы выбрали именно меня?

– Тебя, как очень опытного психиатра, порекомендовал Иоганн Малер.

На лице Отто отразилось вопросительное недоумение.

– Малер был нашим тайным осведомителем, – пояснил бывший замминистра.– Он попался на гомосексуальной связи с одним из своих студентов, и выбор его был невелик. Либо получить пять лет тюрьмы, либо сотрудничать с нами. Учитывая отношение уголовников к поклонникам нетрадиционных отношений, Малер естественно выбрал второе и стал нашим агентом в Баварском университете.

– Но он же…

– Был женат? – окончил недосказанную фразу фон Риммер.– Гомосексуалисты нередко заводят семью и детей, чтобы не навлекать на себя лишние подозрения. Иногда жёны знают о нездоровых наклонностях своих мужей и это их вполне устраивает. Они могут смело гулять с другими мужчинами, не опасаясь гнева со стороны собственного супруга.

Отто показалось, что на него рухнул тяжёлый, украшенный затейливой лепниной потолок ресторана. Его до безумия любимая Аугуста была не женой, а всего лишь ширмой для мерзких наклонностей Иоганна Малера! А что если и её сын пойдёт в отца?! Ведь Курт уже унаследовал от него леворукость. В том, что он не погиб как остальные воспитанники интерната, Отто Шмутц ни минуты не сомневался.

– Какая гадость…, – потерянно прошептал некогда отвергнутый любовник.

– Не расстраивайся, Отто, – утешительно произнёс фон Риммер.– Ведь ты уже отомстил своему сопернику. Я тоже не люблю гомосексуалистов и именно поэтому, узнав, что Малер в своё время увёл у тебя девушку, дал ход твоему заявлению и уничтожил собственного агента.

Отто почувствовал себя ещё гаже. Оказывается, фон Риммер знал о и его неразделённой любви, и об истинной подоплёке доноса.

– И откуда берутся эти извращенцы?!

– Ты же врач, Отто, а задаёшь такие наивные вопросы. Всему виной генетические отклонения, и как следствие – перевёрнутое сознание, спутанные ориентиры. И самое страшное то, что в среде гомосексуалистов встречается немало левшей. А это очень креативные ребята, и я не удивлюсь, если лет через пятьдесят они убедят общество в том, что однополые отношения вполне естественны.

– Этого не может быть!

– Может, ещё как может! Я, кстати, не против однополых браков. Пусть извращенцы вырождаются легально, а не прячутся за ширмой добропорядочной семьи и не плодят новых генетических уродов. Главное, не позволять им иметь приёмных детей.

– Логично, – согласился Отто.

– Я уверен, что будущее Америки теперь зависит только от нас! – пафосно провозгласил фон Риммер.– Точнее от того насколько успешно, извиняюсь за тавтологию, будет работать наше «Успешное Будущее». Пойдём, я покажу тебе наш офис.

Расплатившись за обед, новоявленные бизнес-партнёры вышли из ресторана и растворились в суетливой нью-йоркской толпе.

Глава 21. Разочарование

– Как красивооо! – восторженно протянула Люся, глядя на изящное колечко с фиолетовым камнем, надетое на безымянной палец правой руки.– А ты знаешь, что аметист считается камнем трезвости?

– У тебя возникли проблемы с алкоголем? – удивлённо спросил только что вышедший из ванной комнаты Лёня Ивлев.

– У меня нет. А вот муж в последнее время стал слишком часто выпивать. И не только по выходным, но и по будням…

Упоминание о муже и надетое на безымянный палец кольцо подтолкнули Лёню сделать, наконец, весьма завуалированное и расплывчатое предложение.

– А ты брось своего мужа и живи со мной.

– А ты уйдёшь от своей жены? – задала Люся самый важный женский вопрос.

– Уйду, – не задумываясь, отрубил Лёня, а потом добавил:

– Если ты бросишь мужа.

– Я подумаю…, – уклончиво отозвалась женщина и, взяв своего любовника за руку, сама повела его к предусмотрительно расстеленной двуспальной кровати.

На ней, как и на Лёне, не было ничего, если не считать вечерних туфель на тонких высоких каблуках, которые сама Люся называла постельными. По её откровенному признанию, она комфортно чувствовала себя только в плоской обуви, а шпильки одевала исключительно для интима. Во-первых они визуально удлиняли её и без того стройные ноги, а во-вторых не надо было подниматься на цыпочки, занимаясь любовью стоя. Впрочем, заниматься любовью стоя, лёжа или на коленочках Люся не очень любила. Обычный секс она использовала только для разогрева, а кончала исключительного от орального. При этом её накрывал такой мощный оргазм, что она, улетая из реальности, металась как раненая тигрица, кусалась, до крови царапала Лёнины плечи и руки и даже иногда кричала: «Мама!». «Чем выше любовь, тем ниже поцелуи», – любила шутить на эту тему Люся и сама доводила Лёню губами и языком до совершенно ослепительного оргазма. Но именно с этим у Лёни в последнее время возникли какие-то совершенно непонятные проблемы. Вот уже почти три месяца, начиная с новогодних каникул, он не испытывал того ощущения бесконечного головокружительного полёта, которое раньше приносила ему близость с Люсей. Теперь, кончив, он чувствовал не прилив какой-то космической энергии, а опустошённую усталую вялость. Такое же опустошение он испытывал со своей женой и другими женщинами. Но только не с Люсей! Несколько лет назад он прочитал, что Всемирная Организация Здравоохранения причислила любовь к психическим расстройствам средней тяжести и внесла под соответствующим номером в свой классификатор. Специалисты посчитали, что это расстройство проходит само собой, без всякого лечения, за три-четыре года. Неужели психиатры и сексопатологи правы, и всё что Лёня испытывал в течение трёх последних лет, было всего лишь временным помутнением рассудка? А может он просто пресытился и чтобы восстановить чувственные ощущения, нужно прервать близость хотя бы на несколько месяцев? По этому поводу Лёне вспомнился рассказ Джека Лондона «Когда боги смеются». В нём герои, чтобы навсегда сохранить свою любовь, следуя девизу «всё прекрасное прекрасно до тех пор, пока ты им не обладаешь», много лет после свадьбы не позволяли себе не только физической близости, но даже самых обычных поцелуев. Они думали, что таким образом перехитрят человеческую природу и ещё сильнее укрепят и заострят свои чувства. Но природа оказалась безжалостна и неколебима. В одно не самое прекрасное утро они, проснувшись, посмотрели в глаза друг другу и поняли, что любовь ушла – осталось только безразличие! Их любовь ушла, а они так и не насладились друг другом! Если всё это верно и любовь непременно со временем исчезает, то Лёне в отличие от героев рассказа повезло – у него было целых три года совершенно невероятных чувств и впечатлений!

Тем временем Люся подвела Лёню к расстеленной кровати, присела на краешек, прошептала: «Я – первая…”, – и, обняв руками его бёдра и ягодицы, без всякой прелюдии прильнула губами к тугой возбуждённой головке. И в этот раз Лёня снова не испытал ничего сверхъестественного. Оргазм как оргазм. А Люся, наоборот, превзошла саму себя. Она кричала во весь голос, царапалась, прижимала и направляла Лёнину голову то вверх, то вниз, а под конец так вцепилась в его волосы, будто собралась оскальпировать.

В этот вечер Лёня, наверное, впервые в жизни ощутил не только глубокое разочарование в любви, но и острую зависть к Люсе. Она, не питая к нему каких-либо высоких чувств, просто позволяя любить себя из откровенно меркантильных соображений, без особых усилий испытывает совершенно невероятные ощущения! И без сомнений испытывает их при всякой близости не только с ним, но и с мужем, и с другими мужчинами. А он, едва ли не в пятьдесят лет получивший настоящее удовольствие от своей школьной любви, практически сразу этого удовольствия и лишился. Так на хрена она нужна такая яркая любовь, которая сгорает дотла всего за три года? Конечно, это гораздо лучше, чем отвергнутое и неразделённое чувство, но… но это несправедливо! И тут Лёня почувствовал, что ему безумно хочется поменяться с Люсей местами. Не то что он желает превратиться в женщину, а просто хочет стать таким же практичным и самовлюблённым человеком, умеющим всегда получать от жизни только выгоду и удовольствия.

– Одевайся, пойдём в ресторанчик! – прервала его унылую постсексуальную рефлексию Люся.

Она, как обычно бодрая и жизнерадостная, уже натягивала на себя узкое коктейльное платье. Лёня, который два дня в доме Кривошеева питался исключительно всухомятку, чем и как попало, почувствовал острый приступ голода и оделся гораздо быстрее, чем Люся окончательно привела себя в порядок и навела макияж. В гостиничном ресторане Лёня ел молча, торопливо и как-то рассеянно. Несколько раз он ронял на пол столовые приборы, проливал вино мимо бокалов и откровенно пропускал мимо ушей увлечённую болтовню Люси о её недавней поездке в Таиланд.

– Может, мы на Майские праздники уедем куда-нибудь подальше от Москвы? – предложила она, окончив восторженный рассказ о красотах Сиамского залива.

Лёня неопределённо пожал плечами и продолжил расправляться со стейком.

– Ты меня вообще-то слушаешь? – обиженная таким пренебрежением Люся толкнула своего невнимательного собеседника под руку и повторила вопрос.– Раз уж ты предлагаешь жить вместе, то может для начала отправимся вместе в какое-нибудь путешествие?

Лёня от неожиданности вздрогнул, уронил вилку с куском стейка обратно в тарелку и недоумённо посмотрел на свою подругу.

– А куда?

– Например, во Францию, в Париж. Там в начале мая уже очень тепло и красиво.

От такого неожиданного предложения Лёня оторопел и смутился.

– А как же твой муж?

– Я решила – я от него ухожу, – легко и непринуждённо, словно она каждый год меняла мужей, ответила Люся.– Ты что, уже забыл о своём предложении?

Лёня ничего не забыл. Он только не понимал, зачем сделал это глупое предложение именно сейчас, когда трёхлетнее любовное опьянение уже прошло, и остался только абстинентный синдром. Но отступать было и поздно и неприлично.

– Ну, что ж. В Париж – так в Париж…

Люся счастливо заулыбалась, поцеловала своего спутника в губы и сама наполнила бокалы.

– За это надо выпить!

Вернувшись в номер, они снова занялись любовью, и всё повторилось как в прошлый раз. Люся кончила так, что у неё от возбуждения лицо покрылось мелкими бисеринками пота, а Лёня снова испытал самый заурядный и совершенно неулётный оргазм. Как и в предыдущий раз вместо невероятного прилива энергии им овладевала какая-то дремотная усталость. Ивлев вяло поцеловал свою ускользающую школьную любовь в солоновато-клейкие губы, откинулся на подушку и моментально уснул.

Проснулся он только в девятом часу утра, что было для Лёни непозволительной роскошью. В это время он обычно уже вёл утреннюю планёрку в своём кабинете. Люся тихо посапывала рядом, чему-то улыбаясь во сне. Глядя на её довольное лицо Лёня понял, что по-прежнему влюблён и готов на всё: и оставить семью, и уехать с Люсей в Париж, и вообще начать жизнь заново. И пусть близость навсегда потеряла свою прежнюю остроту! Жил он как-то раньше без этих невероятных ощущений, ну и дальше как-нибудь проживёт! В июне ему исполнится пятьдесят один. Уже не за горами старость, когда у них обоих сами собой сотрутся все желания и влечения. Вот только отпустит ли Люсю муж? Что о нём вообще известно? Лёне почему-то казалось неэтичным расспрашивать свою любовницу о человеке, которому они регулярно наставляли рога. А зря. Люся ещё при первой встрече сказала, что её муж госслужащий и лет десять назад перевёлся из Питера в Москву. И, судя по тому, как она его боится, это вряд ли мелкий министерский клерк. Возможно, её усатый псевдокузен теперь крупный и влиятельный силовик или ещё какой-нибудь высокопоставленный чиновник. И если он по-прежнему любит свою жену, то вполне может испортить жизнь им обоим…

Тем временем Люся, почувствовав, что на неё смотрят, открыла глаза и, продолжая улыбаться, даже не пожелав доброго утра, вкрадчиво прошептала:

– Хочешь?

Лёня, углубившийся в размышления об их совместном будущем, ничего не хотел, но увидев в Люсиных глазах озорные огоньки желания, согласно кивнул головой:

– Хочу…

Через два часа, неторопливо позавтракав в ресторане, они вышли из гостиницы и, поцеловавшись на прощание, разошлись в разные стороны. Люся – направо в сторону подземной автопарковки, а Лёня – налево в сторону метро. Мысль о Люсином муже за несколько часов превратилась в его голове в настоящую идею фикс. Отойдя от гостиницы шагов на двадцать, Ивлев обернулся и, увидев, как Люсина машина выезжает из паркинга, неожиданно для самого себя сделал шаг к краю тротуара и резко взмахнул правой рукой. Около Лёни тут же остановился ярко-жёлтый автомобиль с чёрными шашечками.

– Вон за той машиной, – указал он на чёрный кроссовер Люси.– Только как-нибудь не очень откровенно.

– Жена? – понимающе хмыкнул таксист.

– А тебе какое дело? – недружелюбно отрезал Ивлев.

Таксист безразлично пожал плечами и нажал на газ.

Машин из центра в этот час ехало немного, и незаметно следовать за Люсей как-то не очень получалось. Впрочем, вряд ли она предполагала, что за ней может кто-то следить. Когда чёрный кроссовер добрался до спального района, застроенного ещё в шестидесятые годы пятиэтажными хрущёвками и малогабаритными девятиэтажками, Лёня понял, куда направляется его школьная любовь. Это был район их общего детства и юности. Здесь они когда-то жили, дружили, ссорились и мирились, ходили в одну школу, а потом разошлись в разные стороны. Не въезжая вглубь квартала, Лёня велел остановить машину и, безропотно заплатив таксисту какую-то совершенно несуразную сумму, дворами прошёл к старой панельной пятиэтажке, в которой Люся когда-то жила вместе с родителями. Чёрного кроссовера нигде не было видно. Неужели он ошибся, и Люся ехала не в родительскую квартиру, а куда-то в другое место? На всякий случай Лёня прошёлся по соседним дворам, но и там её машины не обнаружил. И вот, когда он снова почти вернулся к Люсиному подъезду, у торца пятиэтажки остановился знакомый чёрный кроссовер. Лёня поспешно ретировался в сторону детской площадки и, затерявшись среди гулявших с детьми мам и бабушек, смотрел, как его любовь идёт вдоль дома с двумя большими белыми пакетами. Конечно же, как он сразу не догадался?! Люся как примерная дочь заехала по дороге в магазин за покупками для родителей. Она была поздним ребёнком, и её маме с папой должно быть уже далеко за восемьдесят. А Лёня за три года их всреч даже ни разу не поинтересовался, как они себя чувствуют! Да и вообще живы ли? Возвращение в родной район и солнечная мартовская погода настроили Лёню на какой-то минорно-ностальгический лад. Он купил в магазине пару банок пива и отправился бродить по дворам своего детства. По большому счёту в районе ничего не изменилось: те же самые дома, те же самые дворы, та же самая школа, та же самая поликлиника. Появились только новые парковки на месте урезанных газонов да сменились вывески: бывшая «Диета» стала сетевым универсамом, ателье превратилось в ветеринарную клинику, а на месте ремонта обуви открылась новая парикмахерская. Вдоволь поностальгировав Лёня вышел на центральную улицу района, где было несколько добротных двенадцатиэтажных домов, построенных в шестидесятые годы для сотрудников Министерства Обороны и КГБ. В одной из этих двенадцатиэтажек когда-то жил Лёня, а в другой – Миша Воронцов. Свою квартиру Лёня после смерти матери продал, а на вырученные деньги купил небольшой дом в ближнем Подмосковье, но ни он, ни его жена не были большими поклонниками загородной жизни и выезжали туда только несколько раз за лето на выходные. Воспоминание о жившем по-соседству Воронцове вернуло Лёню из давно минувших дней в современную реальность, и он, отойдя в сторону от шумной дороги, набрал его номер.

– Привет! – хмуро пробурчал в трубку Миша.

– Привет! Ну, что у тебя нового? Моя помощь нужна?

– Пока не нужна. Каманин в доме Кривошеева так и не появился, а сам Кривошеев в глубоком запое. Я теперь ищу Джеральда Хартмана. У меня есть предположение, что он снова приехал в Россию.

– И как ты его ищешь?

– Секрет фирмы. Ты подумай, что бы сам теперь делал на месте Каманина?

– Если они были как-то связаны через Курта, то, наверное, тоже искал бы этого Хартмана.

– Вот и я так считаю. Вопрос в том, кто его быстрее найдёт.

– А что с заложницами?

Судьба Альбины и Оли нешуточно волновала Ивлева, и он уже не раз ставил себя на место Каманина, пытаясь догадаться, где тот мог спрятать женщину и маленькую девочку.

– Их я тоже ищу, – расплывчато ответил Воронцов и, не попрощавшись, торопливо отключился.

Лёня вернулся к дороге и уже собрался поймать такси, когда на него неожиданно налетел какой-то двухметровый гигант и бесцеремонно заключил в свои удушающие объятья.

– Ивлев! Лёня! Сколько лет, сколько зим!

Лёня титаническим усилием освободился от ломающих его спину рук и недоумённо посмотрел на благоухающего алкоголем великана.

– Не узнаёшь? Это же я – Серёга Гаврилов!

Серёжа Гаврилов был когда-то самым высоким юношей не только в их классе, но и во всей школе. У него был первый взрослый разряд по баскетболу, и он вроде бы поступил в институт Физкультуры. Но в школьные годы Гаврилов был худой и стройный юноша, а теперь перед Лёней стоял обрюзгший краснорожий громила с огромным животом. Правда одет он был чисто и явно недёшево.

– Теперь узнал, – досадливо проворчал Лёня.

– Приезжал матушку навестить?

– Она уже десять лет как умерла.

– Соболезную.

Гаврилов попробовал состроить скорбную мину, но у него это плохо получилось. Неиссякаемая жизненная энергия лучилась от него во все стороны.

– Я тороплюсь, – Лёня попробовал обойти своего бывшего одноклассника, но тот сделал шаг в сторону и снова преградил ему дорогу.

– А ты, случайно, не к Люське своей приезжал?

– Какой ещё Люське? – с демонстративным безразличием нахмурился Лёня.

– Мининой. Что, уже забыл свою школьную любовь? – широко осклабился самодовольный Гаврилов.

– Ничего себе уже. Тридцать с лишним лет прошло…

– А по Люське и не скажешь. Ни хрена не меняется. Такое ощущение, будто она средство Макропулоса нашла.

– А ты что, часто её видишь?

– Сейчас нет. А раньше, когда сам здесь жил, почти каждый день. У нас же дома по соседству.

– И что, она по-прежнему живёт в своей старой квартире?

– А где ей ещё жить? Не на улице же, – рассмеялся Гаврилов.

– Ты уверен?

– Зуб даю! – бывший одноклассник, словно вернувшись в школьные годы, зацепился ногтем за один из верхних зубов, а потом провёл тем же ногтем по горлу.

– Но она же уезжала учиться в Питер, вышла там замуж, а лет десять назад вернулась в Москву и вроде как живёт теперь с мужем в загородном доме, – растерянно произнёс Лёня.