Текст книги "Проект «Linkshander»"

Рассказанная Хартманом история выглядела в равной степени и правдоподобно, и невероятно. Тогда я задал несколько прямых вопросов. Кого он представляет: ФБР или ЦРУ? Зачем он всё это рассказал? И что конкретно ему нужно от меня? Хартман ответил, что ни на какие спецслужбы не работает, а представляет интересы одного независимого и очень влиятельного бизнесмена. Этот бизнесмен имеет своего осведомителя в «Изумрудной долине» и считает, что и гольф-клуб и сорок шестая спецшкола чрезвычайно опасны для своих стран и мирового сообщества. Рано или поздно интересы этих наследников нацистского Вайсдорфа вступят в открытое противостояние, и тогда никому мало не покажется. Единственный способ предотвратить будущую катастрофу – это вовремя нейтрализовать и тех и других. Шеф Хартмана собирается баллотироваться в президенты, и в случае успеха ликвидирует «Изумрудную долину» руками ФБР, которое уже собрало достаточно компромата на её руководителей. В России ничего легально сделать не получится, но наш аналог «Изумрудной долины» держится исключительно на своём невидимом лидере, и после его устранения система сама рухнет как карточный домик. Нужно только вычислить этого лидера. На вопрос, не боится ли он, что я прямо сейчас сдам его ФСБ, Хартман ответил, что считает меня достаточно разумным человеком, не желающим лишних неприятностей. Как говорится его дело предложить, моё дело отказаться. На этом мы и расстались. Теперь надо проверить кое-какие факты и как следует подумать…».

Дочитав до конца этот рассказ, растянувшийся на четыре тетрадных страницы, Каманин громко рассмеялся и неожиданно заговорил вслух:

– Вот же старый осёл! Кому он поверил и зачем всё это записал в дневник? Боялся склероза и болезни Альцгеймера? Если бы этот дневник попал на Лубянку, то это было бы готовое дело о вербовке и государственной измене! Даже доказывать ничего не надо! Старика из уважения к его былым заслугам, наверное, всё же не посадили бы, но уж точно сослали бы куда-нибудь в вечную мерзлоту за Полярный круг…

Каманин перевернул ещё одну страницу и прочитал последний выделенный абзац.

«Теперь я абсолютно уверен, что на базе нынешних выпускников и бывших сотрудников сорок шестого спецотдела создана некая тайная организация обслуживающая интересы частных лиц. Она наносит государству непоправимый вред и должна быть уничтожена. Вместе с ней должна быть уничтожена и спецшкола. Это уродливое наследие нацизма и сталинизма давно себя изжило. Я был одним из основателей спецшколы, я её и разрушу. К сожалению, мне уже слишком много лет, и в одиночку я с такой задачей не справлюсь. Мне нужен помощник. Думаю, привлечь к этому делу своего лучшего и любимого ученика – Серёжу Каманина. Я принимал самое активное участие в его обучении и воспитании и, полагаю, он поймёт меня…».

От этих строк Каманин скривил лицо, словно выпил стакан прокисшего вина.

«Вот идиот! Привлечь к этому делу… Да если бы это прочитал Воронцов, или любой другой наш сотрудник, то меня действительно привлекли бы к делу за терроризм и измену Родине! Заварил ты, старый дурак, очень крутую кашу, а я её теперь расхлёбываю. А ведь я не камикадзе, я ещё молодой и жить хочу…».

Глава 23. Ночные беседы

Каманин вспомнил, как прошлым летом Курт Малер впервые пригласил его к себе в гости. Заканчивалась сессия, и он тогда сдал последний экзамен. Выйдя из аудитории, Каманин неожиданно наткнулся на директора родной спецшколы. Они не виделись с выпускного вечера, и вчерашний ученик был чрезвычайно удивлён такой нежданной встрече. Малер же, наоборот, вёл себя так, будто последний звонок прозвучал только вчера. Он поздравил Каманина с успешным завершением летней сессии и предложил отметить этот успех в каком-нибудь хорошем ресторанчике. Каманин сразу же подумал, что вслед за этим последует какое-нибудь неофициальное и малопривлекательное предложение, но, не моргнув глазом, согласился. В школе он был лучшим и любимым учеником Курта Малера. Ему многое позволялось и многое прощалось, поэтому отказать своему бывшему наставнику и покровителю Каманин не мог. В ресторане они сначала беседовали на абсолютно нейтральные темы: об институте, о школе, о перспективах на будущее. И только часа через полтора, когда в ход пошла уже вторая бутылка коньяка, Малер как бы вскользь поинтересовался у своего бывшего ученика, как часто он встречается со своим психологом. Услышав, что Каманин видится с ним, а точнее с ней, один раз в квартал, и последняя беседа была всего лишь две недели назад, директор спецшколы удовлетворённо покачал головой и поинтересовался, как молодой человек чувствует себя после этих встреч. «Копает под Анну Васильевну», – подумал тогда Каманин.

Анна Васильевна Громова была одним из трёх школьных психологов. Их ввели в штат сорок шестой спецшколы в конце шестидесятых годов, когда среди выпускников появились первые беглецы. Каждый психолог набирал себе несколько подопечных в каждой параллели и должен были контролировать их от появления в спецшколе до выхода в отставку. Даже сам выйдя на пенсию, психолог был обязан раз в квартал встречаться со своими действующими протеже. В его задачу входила оценка психологического состояния ученика или выпускника и накачка его всевозможными установками. Все психологи в совершенстве владели техникой гипноза и нейросемантикой и обмануть или хотя бы что-нибудь скрыть от них в школьном и даже студенческом возрасте было практически невозможно. Позже, повзрослев и набравшись опыта, подопечные выпускники сами могли играть со своими контролёрами на равных, но заложенные с детства у кого страх, а у кого уважение к старшим не позволяли страх, а у кого уважениеми почти на равных, но ктически невозэтого делать. И взрослые, состоявшиеся, многое повидавшие люди раскрывались при встрече со своими «духовниками» как на исповеди. Анну Васильевну Громову ученики за глаза называли Медузой Горгоной. От её немигающего гипнотического взгляда юные школяры буквально каменели и без утайки выкладывали все свои проблемы и страхи. Надо признать, что Анна Васильевна Громова, как и другие психологи, всегда помогала своим ученикам дельными и полезными советами, но Серёжа Каманин при общении с ней всегда испытывал чувства унижения, страха и абсолютной незащищённости. Правда, теперь, спустя три года после окончания школы, эти чувства понемногу притупились, и молодой человек научился если не лгать, то хотя бы не рассказывать всей правды. Но Каманин прекрасно понимал, что если Громова посмотрит ему в глаза своим выворачивающим наизнанку взглядом, а потом задаст верный наводящий вопрос, то он поведает ей любую тайну.

На вопрос Малера о том, как он себя чувствует после бесед с Громовой, Каманин признался, что ощущения такие, будто у него вынули мозг, прополоскали его в холодной хлорированной воде и вернули назад очищенным и слегка заторможенным. К тому времени он и сам неплохо владел техникой психологического внушения, но до таких вершин ему было ещё очень далеко.

– Нам надо покончить со всем этим зомбированием и шпионскими играми, – удручённо произнёс Малер.

– В смысле? – не понял его бывший ученик.

– Сорок шестая спецшкола себя изжила. Она превратилась в частную лавочку.

Молодой человек промолчал и недоумённо посмотрел на своего бывшего директора.

– Я разочаровался в своей работе. Школу надо ликвидировать – не надо больше калечить детей…

Каманин подумал, что Малер либо глупо шутит под воздействием коньяка, либо провоцирует его. Надо сойти с ума, чтобы вслух произнести такое!

– То есть как?!

– Пока не знаю. Надо подумать вместе…, – обыденно ответил Малер и, выдержав небольшую паузу, предложил:

– Если хочешь, приходи завтра вечером ко мне в гости. Я тебе всё объясню. А если хочешь, донеси на меня Воронцову или своему куратору…

Каманин сначала неопределённо пожал плечами, а потом согласно кивнул в ответ. Куратором у него был моложавый и бодрый пенсионер, полжизни прослуживший в советском посольстве во Франции. В девяностые годы он окончил службу и как большинство отставников стал опекать молодых агентов. Собственно, кураторами их называли слишком громко, скорее они были курьерами-связниками между начальниками отделов и действующими агентами. Они передавали своим подопечным задания и забирали у них отчёты о проделанной работе. Так как никаких заданий Каманин ещё не получал, то и встречался со своим куратором два раза в год. И разговор они вели ни о чём: один рассказывал о своей учёбе, другой травил забавные байки из былой парижской жизни. Даже при всём желании Каманин не стал бы доносить на Малера своему беспечному куратору-пенсионеру. А перед Воронцовым он, как и все остальные выпускники, испытывал непреодолимый страх даже спустя три года после окончания школы. Замдиректора по безопасности мог вытряхнуть детскую душу похлеще любого штатного психолога. Но если беседа с психологом, как правило, заканчивалась внушениями и полезными советами, то беседа с Воронцовым – внушениями и демонстративными наказаниями. Каманин, часто получавший безжалостные нагоняи за своё слишком вольное поведение, надеялся, что окончив школу, никогда больше не только не увидит Воронцова, но и не услышит о нём ни единого слова. Поэтому, если бы он решил настучать на директора школы, то ни в коем случае не отправился бы к его заму по безопасности.

Малер аккуратным каллиграфическим почерком написал на салфетке домашний адрес и протянул его своему ученику:

– Если решишься, то я жду тебя завтра в восемь вечера…

На следующий день, решив, что сдать Малера никогда не поздно, Каманин ровно в восемь вечера вошёл в подъезд ведомственного жилого дома в районе Таганки. Одетый в штатское прапорщик-консьерж, проверив у него паспорт, бесцветно произнёс:

– Восьмой этаж налево от лифта.

В квартире Малера, несмотря на то, что её хозяин был крайне чистоплотен, пахло старостью, одиночеством и архивной пылью. Запах старой бумаги в тщательно убранной квартире исходил от стоявшей в гостиной помпезной полированной стенки, в которой хозяин, вероятно, хранил всевозможную макулатуру, которая скапливается у человека за длинную и насыщенную жизнь. Письма, фотографии, дневники, газетные вырезки… От этого архивного запаха, практически неуловимого для носа обычного человека, Каманин сразу же расчихался и уговорил Малера перенести чаепитие из гостиной в кухню.

Разлив чай по чашкам хозяин испытующе посмотрел на своего гостя:

– Сейчас я расскажу тебе одну историю, а ты сам реши: правда это, или неправда.

И Малер пересказал Каманину всё то, что сам недавно узнал от Хартмана и даже показал видео с латиноамериканским агентом. Окончив рассказ, он снова испытующе посмотрел на своего опешившего и потерявшего дар речи гостя:

– Я понимаю, что вся эта история слишком невероятна, но, проанализировав события последних лет, я пришёл к выводу, что это чистая правда. Ты сам как следует подумай, взвесь все за и против, и, если решишь, что я прав – приходи ко мне ровно через неделю. А если решишь, что мой рассказ – вымысел и провокация, то, пожалуйста, забудь обо всём.

Всю последующую неделю Каманин размышлял, склоняясь то к одному решению, то к другому. Сначала он подумал, что всё рассказанное Малером либо какой-то нелепый розыгрыш, либо игра его расстроенного старческого воображения. Потом предположил, что это игра вовсе не воображения, а каких-то загадочных спецслужб, и о ней стоит подать рапорт на Лубянку. В итоге Каманин решил, что вся эта запутанная история – какая-то провокация непонятно с чьей стороны и в неё ввязываться крайне опасно. Однако к концу отведённого срока природное любопытство взяло верх, и ровно через неделю Каманин снова позвонил в квартиру Малера.

– Я очень рад, что не ошибся в тебе, – пафосно произнёс директор спецшколы, проводя гостя на кухню, где уже был накрыт стол для вечернего чая.

– Честно говоря, я долго сомневался, стоит ли ввязываться в эту авантюру, – с ходу признался Каманин.– И слабо верю в существование каких-то тайных организаций. Мне кажется, этот Хартман просто умело подтасовал отдельные, никак не связанные между собой факты.

– Возможно, он действительно преувеличил могущество американского гольф-клуба. Но в том, что наша страна погрязла в коррупции и даже выпускники сорок шестой спецшколы теперь работают не на государство, а на частное лицо, я не сомневаюсь. И мы должны найти это частное лицо. Хотя сделать это будет не легче, чем откопать библиотеку Ивана Грозного.

– А, может всё же, не стоит ввязываться в это дело самим, а рассказать обо всём службе собственной безопасности или тому же Воронцову?

– Думаю, что тогда единственными ответчиками по этому делу, будем ты и я.

Словосочетание «ты и я» неприятно покоробило Каманина – он пока не считал себя сообщником Малера. Однако вида не подал и шутливо поинтересовался:

– Тогда с чего мы начнём наши раскопки?

– С того, что обезопасим наши тылы и устраним школьных психологов, – вполне серьёзно ответил директор школы.

– И как мы их устраним? – не веря своим ушам, машинально уточнил молодой человек.

– Физически. Это хорошо, что ты совсем недавно беседовал с Громовой. До вашей новой встречи у тебя имеется как минимум два месяца, и за это время её необходимо нейтрализовать. Ты ещё слишком молод и не имеешь опыта практической работы. Даже если она не расколет тебя при следующей беседе, то всё равно догадается, что ты что-то скрываешь и начнёт под тебя копать. И все свои подозрения занесёт в твой психологический портрет.

От этих слов Каманин мгновенно вспотел, а Малер спокойно и деловито продолжил:

– Обставить всё надо под несчастный случай. В начале августа Громова как обычно поедет отдыхать в наш ведомственный пансионат в Геленджик. Поедет одна. Мужа у неё нет, и никогда не было, но она до сих пор надеется создать семью и практически весь свой отпуск проводит на пляже в поисках возможного жениха. Много и хорошо плавает. Любит ночные купания. Не будет ничего удивительного, если в один из таких заплывов с ней произойдёт несчастный случай – сведёт ногу или руку…

Услышав такое предложение, Каманин немного подумал и неожиданно согласился. Согласился не потому, что так безудержно хотел избавиться от ненавистной ему Медузы Горгоны, а потому что в сотрудничестве с Малером увидел путь к собственной абсолютной свободе. Хотя выпускникам сорок шестой спецшколы никто никогда не говорил о том, что их ждёт в случае побега, все они прекрасно понимали, что уйти из системы им никогда не удастся. А Каманин, несмотря на гарантированное ему светлое и обеспеченное будущее журналиста-международника, совсем не хотел всю свою жизнь беспрекословно обслуживать интересы ни государства, ни тем более какого-то частного лица.

Анне Васильевне Громовой было уже за пятьдесят, и хотя она тщательно следила за собой и выглядела максимум на сорок, было невозможно представить мужчину, который добровольно согласился бы жить с этой всевидящей Медузой Горгоной. Через две недели Каманин, по путёвке, которую оформил ему Малер, вылетел в Геленджик и остановился в том же ведомственном пансионате, что и Громова. Задача оказалась совсем несложная. Как и ожидалось, Медуза Горгона в поисках потенциального мужа ходила не на закрытый ведомственный пляж, где её давно и хорошо знали, а на соседний – общий, где шансы познакомиться с одиноким скучающим мужчиной были гораздо выше. Однако и в этом сезоне ей как обычно не везло. Если с утра она с кем-нибудь умудрялась познакомиться, то после совместного обеда её новоиспечённый спутник куда-то исчезал и больше в её поле зрения не появлялся. Напрасно промаявшись весь вечер, Громова выпивала пол-литровую фляжку коньяка, а потом в одиночестве долго и одиноко плавала в тёплой ночной воде. После одного из таких нетрезвых заплывов Громова не вернулась в пансионат, а утром её тело, к ужасу отдыхающих, море выбросило прямо на пляжную гальку. Никаких признаков насилия эксперты не обнаружили, а полтора промилле алкоголя в её крови свидетельствовали в пользу несчастного случая.

Совершив своё первое убийство, Каманин, к собственному удивлению, не испытал ни страха, ни угрызений совести. Возможно, потому, что он, как и большинство других учеников сорок шестой спецшколы, видел в своём психологе не живого человека, а только обезличенную машину, промывающую своим подопечным мозги и души. И разрабатывая план нейтрализации двух других психологов, Каманин почувствовал своеобразный охотничий азарт. Подобраться к ним было не так просто как к Громовой. Оба были всегда на виду, жили с семьями и почти никогда не оставались одни. Правда, у каждого из них были свои небольшие слабости. Алексей Иванович Борисов был заядлым «цепным» курильщиком – выкуривал по две-три сигареты подряд, прикуривая одну от другой. Его жена не одобряла такой пагубной привычки и выгоняла мужа дымить на балкон пожарной лестницы. Однако Борисов жил в ведомственном доме с таким же пропускным режимом, как и у Курта Малера, и достать его на этом балконе было практически невозможно. Однако в новогоднюю ночь он с женой отправился в гости к старшему сыну, недавно приобретшему новую квартиру. Каманин, переодевшись Дедом Морозом, совершенно беспрепятственно прошёл в новостройку и занял позицию на лестничной площадке этажом выше. Борисов вместе с другими гостями периодически выходил на общий балкон проветриться и покурить. В какой-то момент, закурив вторую сигарету, он остался совершенно один, и тогда Каманин спустился на один лестничный пролёт. Перекинуть через перила облокотившегося на них человека не составило особого труда. В новогодней суете исчезновение Борисова обнаружили только под утро. А когда его тело обнаружили на козырьке подъезда, все следы пребывания Каманина уже были безнадёжно затоптаны.

Сложнее всего дело обстояло с третьим психологом – Сергеем Порываевым. Он патологически не переносил одиночества и всегда находился на людях. Даже на зимнюю рыбалку, а рыбачил Порываев всегда в одном и том же месте на озере неподалёку от своей дачи, всегда брал кого-нибудь с собой – если не друзей-рыболовов, то просто каких-нибудь знакомых, которых за компанию щедро поил халявской водкой. В конце зимы Каманину повезло: в феврале неожиданно наступила сильная оттепель с дождями, и единственным человеком, который согласился поехать с Порываевым на рыбалку, оказался его дядя – запойный алкоголик. Он напился вусмерть прямо на озере, и Порываеву пришлось тащить на себе не только улов и снасти, но ещё и собственного дядюшку. Уложив его на диван, запарившийся психолог вышел освежиться на крыльцо, где его уже поджидал Каманин. Проведя подсечку, он профессионально приложил Порываева затылком об бетонную ступеньку и, убедившись, что тот не дышит, спокойно вернулся в Москву. Ночью резко похолодало, дождь сменился на снег, все следы замело, и через день, когда протрезвевший дядюшка обнаружил тело своего племянника, определить, упал ли Порываев сам, или его кто-то «уронил» было уже невозможно. Смерть последнего школьного психолога тоже пришлось официально квалифицировать как несчастный случай. Но замдиректора по безопасности Михаил Воронцов не поверил в случайную череду таких скорбных происшествий, инициировал внутреннее расследование и стал лично проверять всех подопечных погибших психологов. Однако Малер ещё в январе после смерти Борисова предусмотрительно уничтожил официальное личное дело Каманина, и настоящий убийца автоматически выпал из поля зрения Воронцова.

И всё это время с конца июня по начало марта Курт Малер тщетно пытался найти хоть какие-нибудь следы бывшего начальника сорок шестого отдела Игоря Фомина. Единственного человека, идеально подходившего на роль теневого координатора агентурной сети выпускников спецшколы. Фомин был одним из её первых выпускников и последним руководителем спецотдела. Соответственно, он знал и всех действующих старых агентов и всех отставников-кураторов, через которых мог легко руководить незнакомой ему молодёжью. В октябре девяносто третьего сразу после успешного разгона Верховного Совета Фомин получил орден и повышение в звании, а уже через месяц после неожиданной ликвидации сорок шестого спецотдела тихо и незаметно исчез. О нём ходили разные слухи, но был ли Фомин переведён на новое место службы подальше от Москвы, отправлен на досрочную почётную пенсию, или просто подал рапорт об увольнении, достоверно никто не знал. Ни в одной доступной ему базе данных Малер не нашёл не только никаких сведений о местонахождении Игоря Алексеевича Фомина, но и вообще каких-либо упоминаний о его существовании. Шустрый цыганистый паренёк, со временем превратившийся в вальяжно-спокойного брюнета, похожего на киношного босса какой-нибудь итальянской мафии, бесследно исчез и вероятно имел на это веские причины. А может быть, сорок шестой отдел был упразднён чисто формально, и таким образом вместе со своим начальником просто ушёл в тень? Сейчас Фомину около семидесяти и, если он жив, то идеально подходит на роль теневого кукловода. Но как его вытащить из тени? Требовалось какое-то экстраординарное происшествие, на которое Фомин не сможет не обратить внимание. И детали именно такого происшествия Малер обсуждал на каждой встрече с Каманиным. Директор школы почему-то был уверен, что бывший начальник отдела принимает личное участие в поимке своих беглых агентов. И хотя Каманин ещё не является его официальным сотрудником, но если он не исчезнет по-английски, а совершит при побеге какой-нибудь вызывающе-дерзкий поступок, то Фомин наверняка не пройдёт мимо такого дела. Самого Малера раньше никогда не привлекали к розыску беглецов, но теперь, в отсутствие школьных психологов, его, несомненно, пригласят в качестве эксперта. Тем более, что у него сложились личные доверительные отношения со своим лучшим учеником. По версии Малера Каманин как будущий журналист задумал большую и спорную статью о дискриминации левшей по физиологическому признаку и часто обращался к нему за консультациями по этой теме.

Отправной точкой операции по поиску и нейтрализации Фомина Малер решил сделать убийство окончательно спившегося Крольчевского. Убив микробиолога, Каманин должен был отправить Малеру малопонятное сообщение: «Мне всё надоело, я ухожу». Встревоженный директор школы должен был сообщить об этом Воронцову и вместе с ним выехать на квартиру Каманина. Там, увидев игрушечного кролика с раскрашенными глазами, Малер должен был якобы вспомнить о том, что совсем недавно на одной из встреч со своим любимым учеником случайно проговорился об эксперименте на его обонятельном эпителии. В результате у молодого человека произошёл нервный срыв, и он, вероятно, отправился мстить Крольчевскому. Обнаружив труп микробиолога, Воронцов, по мнению Малера, должен был вызвать на место преступления Фомина. Загримированный Каманин в это время должен был находиться где-нибудь неподалёку и, отследив бывшего начальника сорок шестого отдела, попытаться либо его сразу ликвидировать, либо похитить. Если похитить или устранить Фомина с первой попытки не удастся, то беглец совершит ещё одно заранее оговорённое преступление, каким-нибудь образом связанное с его прошлым и спецшколой.

Каманин, которому с детства объясняли, что его собачий нюх является результатом какого-то природного генетического сбоя, узнав о проведённом над ним эксперименте, был потрясён и хотел сразу же разорвать Крольчевского на куски. Ещё бы! Оказалось, что его физиологический дефект имеет вполне рукотворное происхождение и конкретного создателя! В своём рассказе, Малер предусмотрительно умолчал о собственной неприглядной роли в этой истории. И даже едва ли не в первый раз в жизни солгал, сказав, будто эксперимент был проведён сразу над тремя младенцами, а разрешение на него было получено Крольчевским в обход директора школы от более высокого руководства, в том числе и от начальника сорок шестого спецотдела Игоря Фомина. На вопрос о том, что случилось с двумя другими детьми, Малер ответил очередной ложью. Будто на одного ребёнка сыворотка не подействовала, другой неожиданно умер, а вот Каманину то ли повезло, то ли не повезло.

– Однозначно, не повезло, – угрюмо проворчал Каманин.– Видно я в какой-то дырявой рубашке родился.

– Никогда не знаешь, что тебе в жизни пригодится, – попытался утешить его Малер.

День шёл за днём, к началу операции всё было готово, однако Малер не торопился. Он никак не мог определиться, со вторым преступлением, которое придётся совершить, если Фомин никак не отреагирует на убийство Крольчевского. К тому же в Москву со дня на день должен был прилететь Хартман, а здоровье директора школы в последнее время значительно ухудшилось, и он собрался послать на встречу своего ученика. Однако у Каманина уже созрел собственный план. Он вовсе не собирался с риском для жизни гоняться за неуловимым Фоминым, а, убив ненавистного Крольчевского, предполагал выйти из игры и начать новую жизнь где-нибудь подальше от столицы – в Сибири или на Дальнем Востоке. Но всё разрешилось самым неожиданным образом неделю назад, когда Малер пригласил Каманина, чтобы в очередной раз обсудить план дальнейших действий. Перебрав с десяток бессмысленных преступлений, на которые, Фомин никогда в жизни не обратил бы никакого внимания, старик впал в минорное настроение, заговорил о своём больном сердце и стал давать Каманину последние наставления перед встречей с американцем:

– Серёжа, я себя очень скверно чувствую и боюсь, что в ближайшее время меня положат в больницу. Ты должен обязательно встретиться с Хартманом – это очень важная встреча. Вот телефон, номер которого знает только Хартман. Сим-карта не авторизована, так что никакой опасности нет, никто тебя не вычислит. По прибытии в Москву, американец пришлёт сообщение с предложением о встрече. Я его предупредил, что в случае моей болезни на встречу может прийти мой молодой помощник. Ты должен передать Хартману вот это, – Малер выложил на стол чёрную блестящую флешку.– А так же рассказать ему подробно о Фомине, и о том, как мы собираемся его обнаружить и обезвредить. Может быть, он поможет тебе каким-нибудь дельным советом. А если самому Хартману понадобится какая-либо помощь в Москве, то ты ему, пожалуйста, не откажи…

– А что на этой флэшке?

– Список выпускников нашей школы: всех действующих агентов, их кураторов и психологов. Если у нас ничего не получится, то, может, американцы смогут нейтрализовать Фомина и развалить бывший сорок шестой отдел.

Каманину показалось, будто пол ушёл у него из-под ног, и на свете больше не осталось ни одной точки опоры. Малер несколько раз говорил ему, о предложении Хартмана рассекретить российскую агентурную сеть, но молодому человеку до последней минуты не верилось, что старческая рефлексия директора школы может зайти так далеко. Одно дело устранить зарвавшегося начальника отдела, использующего своих бывших подчинённых в личных корыстных целях, и совсем другое дело сдать этих подчинённых американцам. Пусть даже эти люди больше не работают на государство и давно превратились в послушных марионеток своего невидимого кукловода. По-любому это измена Родине, и никакими самыми благими намерениями её оправдать невозможно.

Однако внешне Каманин никак своих эмоций не проявил и, убрав в карман предложенную флэш-карту и телефон, сочувственно произнёс:

– Что-то вы совсем раскисли, Курт Иоганнович. Наверное, сегодня был тяжёлый день.

– А у больных стариков лёгких дней не бывает, – грустно вздохнул директор спецшколы и, широко зевнув, добавил, – Пожалуй, пора спать. Останешься?

Каманин посмотрел на часы – шёл уже первый час ночи. Ехать через пол-Москвы домой совсем не хотелось, и он согласно кивнул головой. Уже постелив себе на диване в гостиной, молодой человек обратил внимание на лежавший около секретера пухлый ежедневник, с потрёпанной обложки которого гостеприимно улыбался олимпийский мишка.

– Интересно, что туда Малер столько времени записывает? – подумал Каманин и, раскрыв наугад ежедневник, сразу же наткнулся на сделанную более двадцати лет назад запись о некоем мальчике, привезённом из Вернехнеборска. Прочитав абзац и догадавшись, что речь идёт именно о нём, правнук генерала Лаптева вернулся на кухню и, достав из буфета бутылку коньяка, дрожащей рукой накатил себе большой хрустальный фужер с мениском. Ещё в одной из их первых бесед Малер честно поведал ему о том, что все ученики спецшколы являются отказниками и их забирают прямо из родильных отделений, но о подробностях этих изъятий и о собственной роли директор школы предусмотрительно умолчал. Каманину он сказал, что его отец неизвестен, а мать-алкоголичка, бросив своего сына в роддоме, сразу же получила срок за убийство собутыльницы, и, выйдя через десять лет из зоны, пропала без вести. Вероятно, спилась и умерла. Когда нервная дрожь немного улеглась, Каманин открыл дневник на первой странице и стал читать все записи сплошняком. К утру, ознакомившись с откровениями Малера, он понял, что перед тем как затеряться где-то на другом краю страны, ему придётся завершить несколько неотложных дел в Москве. Когда в шесть часов директор школы вяло прошаркал в ванную комнату, его любимый ученик уже обстоятельно обдумывал план своих дальнейших действий. Умывшись и побрившись, Малер вышел в кухню, но увидев на обеденном столе раскрытый олимпийский ежедневник, молча развернулся и попробовал вернуться обратно в спльню.

– Куда же вы, Курт Иоганнович? – остановил его Каманин.– С добрым утром!

Директор школы ничего не ответил, но снова развернулся и подошёл к столу.

– Что же вы стоите, как не у себя дома? Присаживайтесь! – с издевательским гостеприимством предложил Каманин, плеснув в пустой фужер немного коньяка.– Почему же вы, рассказывая о моей матери-алкоголичке, забыли упомянуть, что она внучка генерала Лаптева? И что это именно вы забрали меня из Верхнеборска? И что официально я давно умер, и у меня даже имеется могилка, в которой лежит древесная зола? За что хотите выпить: за здравие или за упокой?

При этих словах Малер не сел, а буквально рухнул в небольшое антикварное креслице из красного дерева.

– Все мои ученики считаются умершими, и у всех есть могилки. К сожалению, Серёжа, таковы правила моей работы. Не я их устанавливал, – натужно выдавил из себя директор спецшколы.

– А кто их устанавливал?

– Лично министр госбезопасности генерал Абакумов. Он всё скопировал с Вайсдорфа. Немцы тоже говорили молодым матерям, что их дети умерли…

– А мы не немцы, и у нас не Вайсдорф! Эту спецшколу надо было похоронить вслед за Сталиным и Абакумовым!