Текст книги "Проект «Linkshander»"

Глава 4. Курт Малер и сорок шестая спецшкола

Доктор Ройбах и представить себе не мог, что директор сорок шестой спецшколы Курт Малер уже не один десяток лет собирает в периферийных родильных домах данные о новорожденных леворуких младенцах. Правда, Малера интересовали в основном отказники, брошенные в первые дни после рождения, но даже такая предвзятая выборка давала очень интересные результаты. Получалось, что около восьмидесяти процентов детей, родившихся по недосмотру персонала в околоплодных мешках, впоследствии оказывались левшами. Увидев списки новорожденных левшей, брошенных матерями в разные годы в самых разных городах Центральной России, Лёня Ивлев даже присвистнул от удивления:

– А как вы определяли, кто из малышей, родившихся в рубашке левша, а кто нет?

– По тому, какой рукой он ищет материнскую грудь, в какую сторону поворачивает головку лёжа на спине, какую руку вытягивает в позе фехтовальщика (когда лёжа на спине, младенец прижимает одну руку к телу, а другую поднимает вверх). По этим первичным признакам потенциального левшу можно распознать уже в первую неделю жизни. И почти все эти левши родились в рубашке. Я считаю, что именно острое кислородное голодание при родах приводит к тому, что у ребёнка полушария головного мозга как бы меняются местами. И образное мышление начинает доминировать над логическим.

– И как это можно объяснить?

– Не знаю. Ты – будущий аспирант, вот ты и попробуешь объяснить это в своей диссертации.

– Я пока студент, и ещё неизвестно, стану ли аспирантом.

– Станешь, обязательно станешь! – Малер ободряюще похлопал юношу по плечу.

– А эта статистика по новорожденным левшам не является секретом? – пролистав списки, осторожно поинтересовался Лёня.– Ведь здесь указаны имена, фамилии и даты рождения. У меня не будет неприятностей по линии вашей конторы?

– Не волнуйся. У всех детей, попавших в нашу спецшколу, все анкетные данные полностью изменены.

– А почему у вас нет данных по Москве, Питеру и крупным областным центрам?

– Потому что в крупных городах амниотомия давно стала стандартной процедурой, и плодный пузырь всегда прокалывают, чтобы ускорить течение родов. Дети в рубашках здесь больше не рождаются. А на периферии очень часто работают по старинке – ждут, когда всё произойдёт естественным путём. И нередко замечают неразорвавшуюся рубашку в самый последний момент. К тому же провинциальные дети гораздо здоровее столичных. А хорошее здоровье для наших учеников очень важно.

– Значит, в ваш инкубатор попадают только абсолютно здоровые левши-отказники?

– А вот это уже государственная тайна, – извинительно развёл ладони Курт Малер.

Лёня Ивлев уже давно привык к тому, что почти всё связанное с работой его бабушки и Курта Малера является секретом. Единственное что он знал о сорок шестой спецшколе – это то, что там готовят будущих суперразведчиков.

Сорок шестая спецшкола МГБ СССР была создана через год после окончания войны по образцу немецкой детской разведшколы в Вайсдорфе. О её устройстве и организации рассказал советским контрразведчикам единственный выживший курсант – четырнадцатилетний Курт Малер. Ещё кое-что удалось почерпнуть из уцелевших архивов Имперских министерств здравоохранения и национальной безопасности.

Оказалось, что в нацистской Германии во второй половине тридцатых годов леворукость была признана таким же опасным социально-генетическим отклонением, как наркомания, хронический алкоголизм и гомосексуализм. Все взрослые левши ставились на учёт в картотеке наследственности и получали серьёзные ограничения в профессиональной и социальной сферах. Для малолетних левшей была разработана особая программа воспитания, которая осуществлялась в специализированных приютах. Родильные дома во всех крупных городах Германии были поставлены под контроль министерства Имперской безопасности. Уполномоченные лица из медицинского персонала родильных отделений проверяли всех новорожденных на возможную врождённую леворукость. При малейшем подозрении на «генетическое отклонение» младенец под предлогом обнаружения какого-либо заболевания изымался у матери и отправлялся на обследование в Берлинскую спецклинику МИБа. Если ребёнок оказывался правшой, то его через несколько месяцев возвращали родителям, а если подтверждалась леворукость, то матери говорили, что младенец умер, и его дальнейшую судьбу решала специальная комиссия. Самые сильные и перспективные попадали в Вайсдорф; самые слабые уничтожались как бесполезные генетические уроды; основная же масса попадала в специализированные приюты, где маленьких левшей воспитывали как грубую рабочую силу, лишённую возможности иметь потомство.

Курт Малер был первым и самым старшим учеником Вайсдорфа. В тридцать шестом году, когда Курту едва исполнилось пять лет, его отца арестовали за измену родине, ведение антигосударственной пропаганды и шпионаж в пользу Британской империи. Было неясно, какие тайны мог выдать англичанам обычный преподаватель Баварского университета Иоганн Малер, но его очень быстро приговорили к десяти годам каторжных работ, на которых он вскоре и умер то ли от болезни, то ли от несчастного случая. Мать Курта скончалась ещё при родах, и оставшегося сиротой мальчика взял на воспитание давний друг семьи Малеров – профессор-психиатр, завкафедрой расовой гигиены Отто Шмутц. Через два года профессора неожиданно перевели из Мюнхена в Вайсдорф, и семилетний ярко выраженный левша Курт Малер по протекции приёмного отца стал первым курсантом новосозданной детской разведшколы.

В школе мальчику понравилось. Все остальные «курсанты» были почти вдвое моложе его, и преподаватели относились к семилетнему Курту как к взрослому и занимались с ним по индивидуальной программе. Помимо родного немецкого языка он начал учить английский, итальянский и русский. Его стали всерьёз нагружать физической и стрелковой подготовкой, а главное учить одинаково хорошо работать обеими руками – как левой, так и правой. Со временем в его учебной программе точные науки – математика, физика и химия – были сильно усечены в пользу гуманитарных – истории, географии и философии. Мальчик изучал историю мировых религий и даже основы запрещенного в нацистской Германии марксизма. Но самым важным и весьма приятным было то, что с первых же дней пребывания Курта в разведшколе, мальчику внушалась мысль о его превосходстве над всеми другими детьми, грядущей великолепной карьере и благородной службе на благо великой Германии.

Учёба, сулившая такие радужные перспективы, неожиданно и трагично окончилась майским вечером сорок пятого года. Во время ужина приёмный отец Курта – главный врач разведшколы Отто Шмутц – объявил, что в городе выявлены случаи заболевания брюшным тифом и все ученики должны быть срочно вакцинированы. Главный врач и медсестра разложили на двух крайних столах кюветы со шприцами, коробочки с ампулами, ватки и спирт. Перед выходом из столовой каждый ученик получил свои пять кубиков прозрачной жидкости. Самые маленькие трёх-четырёхлетние ученики почувствовали сонливость, даже не дойдя до своих спален. Их раздевали и укладывали на кровати воспитатели и нянечки. Курт, которому укол сделал лично его приёмный отец, уже засыпая, почувствовал лёгкую тошноту и головокружение. «Наверное, запеканка была несвежая», – подумал он и провалился в темноту.

Когда Курт проснулся, к тошноте и головокружению добавилась невероятная слабость. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Высокий белый потолок спальной комнаты почему-то превратился в кирпичный свод с осыпавшейся штукатуркой, а между этими кирпичами и лежащим на неудобной промятой кровати молодым Куртом угрожающе маячил рогатый штатив с капельницей.

– Андрей Иванович! Мальчик очнулся! – раздался над правым ухом юного Малера громкий женский крик.

Юноша поморщился и с большим трудом повернул голову вправо. Там сидела бледная усталая женщина в белом халате, по возрасту вполне годившаяся Курту в матери. Через пару секунд рядом с ней появился серьёзный мужчина в форме майора советской контрразведки. Курт, хотя никогда и не видел русских офицеров, но безошибочно разбирался в их форме и знаках отличия.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила женщина-врач.

– Как тебя зовут? – следом за ней спросил майор.

– Es ist mir ratselhaft (я не понимаю), – не задумываясь, соврал Курт, к четырнадцати годам уже прекрасно знавший русский язык.

– Переводчика! – зычно скомандовал майор, заставив юношу поморщиться ещё раз.

Через минуту рядом с майором появился молодой человек в военной форме, но почему-то без знаков различия. К этому времени Курт уже окончательно выбрал «отказную» линию поведения. На все, даже самые простые вопросы, он отвечал исключительно: «Ich weib nicht…”, – я не знаю… я не помню… При этом юноша постоянно прикрывал глаза и говорил все тише и тише. Наконец, военврач прервала этот бессмысленный допрос:

– Всё! Мальчику надо отдохнуть! Он перенёс тяжелейшую интоксикацию, и ему требуется полный покой, чтобы хоть немного восстановиться!

– А у меня нет времени ждать пока он восстановится! – раздражённо возразил майор.– Завтра прилетит следователь из Москвы, и это дело у меня заберут. Кто-то получит ордена и повышение, а я как всегда останусь с носом!

«Вы все останетесь с носом!» – злорадно подумал Курт, снова проваливаясь в тёмное и страшное забытьё.

Всё лето, сначала в Вайсдорфе, а потом и в Москве, юный Малер весьма успешно изображал из себя отравленного ядом дурачка. Он симулировал амнезию до тех пор, пока не убедился, что русские офицеры не желают ему зла и не собираются отправлять его ни в угольные шахты, ни на таёжный лесоповал. Из разговоров контрразведчиков, не подозревавших, что Курт всё понимает, юноша узнал, что все ученики разведшколы погибли в результате смертельных инъекций, а он сам выжил только потому, что был гораздо старше остальных и его вовремя обнаружили советские солдаты. Ещё он узнал, что его приёмный отец Отто Шмутц и весь офицерский состав воспитателей-преподавателей сумел оторваться от погони и уйти сначала в Австрию, а потом в Швейцарию. А вся обслуга детской разведшколы: нянечки, повара, кастелянши и подсобные рабочие были расстреляны в лесу на окраине Вайсдорфа. Эти преступления перевернули в душе юного Курта Малера все прежние представления о добре и зле, и он, наконец, заговорил. Заговорил на чистом русском языке, развернуто отвечая на все те вопросы, которые ему несколько месяцев задавали контрразведчики. Всю осень и зиму Курт провёл в различных высоких кабинетах, рассказывая об устройстве и организации детской разведшколы в Вайсдорфе. Документы, найденные в министерствах здравоохранения и национальной безопасности, подтверждали слова юноши о том, что курсантами разведшколы становились исключительно маленькие левши. И уже весной следующего года вышел закрытый ведомственный циркуляр о создании специальной школы-интерната для особо одарённых детей-сирот. Как и все школы эта тоже получила свой номер. Его выбрали по дате основания – сорок шестой год. Местом для школы выбрали заброшенную дворянскую усадьбу в ближайшем Подмосковье. В шестидесятые годы при расширении города она оказалась в пределах МКАД и вошла в один из окраинных районов Москвы. А тогда в сорок шестом по настоятельной просьбе юного Курта Малера в новую спецшколу перевели спасших его сотрудников – капитана медицинской службы Ивлеву и майора госбезопасности Воронцова.

Обучать будущих разведчиков было решено ускоренным методом – отбросив утомительный этап дошкольной подготовки. Пятнадцатилетний Курт Малер был назначен вожатым-воспитателем, а первый набор учеников состоял из двух десятков семилетних левшей, отобранных в московских детдомах по единственному критерию – леворукости. Большинство таких случайно выбранных детей серьёзно отставало в развитии, многие имели негативный опыт бродяжничества, и на будущих суперагентов эта гоп-компания явно не тянула. Привыкший к немецкому порядку и дисциплине Курт просто терял дар речи от неожиданных выходок своих подопечных. Ни кнут, ни пряник на них не действовали, и к Новому году все несостоявшиеся юные разведчики вернулись в свои детдома. Ускоренный метод обучения был признан неудачным, и руководство решило перенять немецкий опыт полностью: то есть воспитывать учеников с младшего дошкольного возраста, а лучше прямо с пелёнок. Таких детей было легко контролировать и вовремя отсеивать отстающих и бесперспективных. В сорок седьмом году в школу отобрали по всей России сорок леворуких сирот не старше трёх лет, и подмосковная усадьба превратилась в детский сад, а временно оказавшийся не у дел Курт Малер отправился на обучение в Академию МГБ. Через четыре года, когда первые ученики пошли в первый класс, он вернулся в спецшколу на должность старшего воспитателя-преподавателя.

Первый выпуск учеников секретной спецшколы состоялся только в шестьдесят первом году, но результаты такого долгоиграющего проекта превзошли самые смелые ожидания. Все ученики под вымышленными безупречными биографиями поступили в самые престижные вузы и военные училища страны. Получив высшее образование и став дипломатами и журналистами, военачальниками и хозяйственниками, они на любой должности и в любом ведомстве в первую очередь оставались преданными и надёжными сотрудниками госбезопасности, филигранно выполняющими самые тонкие и ответственные поручения своего настоящего начальства.

В год первого выпуска тридцатилетний Курт Малер получил не только должность директора сорок шестой спецшколы, но и исключительное право собственноручно и единолично отбирать для себя будущих учеников. В последующие годы у Малера сложились хорошие личные отношения со многими главврачами родильных домов Центральной России, и когда он предложил Лёне Ивлеву тему для кандидатской диссертации, то имел в ней и собственную заинтересованность. К середине восьмидесятых годов у директора сорок шестой спецшколы накопился огромный опыт по выявлению новорожденных левшей, и сложилась собственная теория происхождения ненаследственной леворукости. Изучая медицинские карты отобранных отказников, он обнаружил, что большинство родов прошло с отклонениями в виде не лопнувшего вовремя плодного пузыря. В результате младенец рождался обмотанный оболочками и с жидкостью в лёгких. И если он в первые минуты не умирал от асфиксии, то впоследствии в четырёх случаях из пяти оказывался левшой. Отказников, родившихся в рубашке, Малер забирал сразу без всякого тестирования. Тех, кто всё же оказывался правшами, позже отправляли в один из образцовых московских детдомов. По мнению Малера, острая нехватка кислорода в первые минуты жизни приводила к необратимым изменениям в полушариях головного мозга, вследствие чего они как бы менялись местами. Полушарие, отвечающее за образное мышление, становилось ведущим, а полушарие, отвечающее за логику, наоборот, ведомым. Не имея медицинского образования и опираясь на одну лишь собственную статистику, Курт Малер не мог ни подтвердить, ни опровергнуть свою теорию. А обращаться к врачам честолюбивый немец опасался. Если теория окажется неверной, то Малера могут запросто осмеять; а если теория правильная – то её украдут, а его фамилию даже не упомянут. Самым надёжным, казалось, представить теорию от лица какого-нибудь проверенного человека, который впоследствии представил бы Малера как своего учителя.

Глава 5. Школьные друзья

На роль такого человека идеально подходил Лёня Ивлев. Но, несмотря на его молодость и энтузиазм, работа над «скользкой» диссертацией практически не продвигалась. К третьему, последнему году аспирантуры в Лёнином портфеле помимо полученной от Малера статистики лежала лишь пара статей и схожих по теме монографий, заимствованных в Институте Мозга. К тому же его научный руководитель – Яков Осипович Ройбах – куда-то исчез, и, казалось, напрочь забыл о существовании своего аспиранта. В середине лета Лёня случайно столкнулся с ним в одном из институтских коридоров и бесцеремонно схватил профессора за руку.

– Лёня Ивлев? – деловито осведомился Ройбах, свысока глядя на молодого человека, цепко ухватившегося за его рукав.– Вот ты-то мне и нужен.

– Вы мне тоже нужны.

– Прекрасно! Значит, мы, наконец, нашли друг друга. Ты готов работать у меня исполнительным директором?

– Кем-кем? – ошеломлённо уточнил Лёня.

– Исполнительным директором в медицинском кооперативе «Анаитис». Специализация – акушерство и гинекология. Первый частный роддом в Москве! Роды в палате, в воде и на дому! – Ройбах профессионально отточенным жестом сунул в руки опешившему Лёне визитку с помпезным золочёным тиснением.

За окном медицинского института шелестел новенькими шальными деньгами девяностый год. Это было время, когда каждый день создавались и бесследно исчезали всевозможные кооперативы, биржи, банки и товарищества. В коммерцию подались все, в том числе и медицинские работники.

– А как же диссертация?

– Да кому она теперь нужна эта диссертация? Так ты согласен?

– А что я буду делать в этом вашем кооперативном роддоме? Я в аспирантуре уже позабыл, как выглядят беременные женщины! – честно признался Лёня.

– А тебе и не нужно знать, как они выглядят! Ты будешь считать деньги, подписывать документы, получать и выдавать препараты, следить за аппаратурой.

– Типа завхоза?

– Ну, типа того…

– И сколько платите?

Услышав озвученную сумму, Лёня переспросил ещё раз и, убедившись, что не ослышался, согласно кивнул головой.

Кооператив «Анаитис» арендовал пол-этажа в родильном отделении одной из московских больниц. Стандартные четырёхместные палаты были переоборудованы в двухместные, а в родильном зале был оборудован небольшой бассейн для входивших в моду родов в воде. Всем роженицам кололи обезболивающие лекарства, а младенцы находились в одной палате с мамами с первых же часов своей жизни. Услуги этого первого родильного кооператива стоили недёшево, но в Москве уже появилось немало обеспеченных людей, и места в палатах были расписаны на несколько месяцев вперёд. дильном зале был оборудованы в двухместные

Лёня Ивлев, как исполнительный директор кооператива, непосредственно медициной не занимался, а вёл техническую и финансовую сторону бизнеса. Он заключал договора, составлял родовые контракты, следил за оборудованием и персоналом и за всеми этими хлопотами даже думать перестал о своей недописанной диссертации. Курт Малер ещё какое-то время пытался вернуть Лёню к научной деятельности, тщетно убеждая молодого человека, что деньги не самое важное в человеческой жизни, но в результате махнул на него рукой и как-то незаметно исчез.

Зато в этой новой жизни Лёни Ивлева неожиданно снова появился лучший друг детства Миша Воронцов. В школе они были друзья, что называется, не разлей вода, но после десятого класса Миша вместо гражданского вуза выбрал какое-то военное училище, откуда прислал несколько писем, а потом неожиданно замолчал и, казалось, навсегда пропал из поля зрения своего школьного друга. Однако спустя десять лет ярким апрельским утром Воронцов как ни в чём не бывало появился на пороге Лёниного кабинета в сопровождении ослепительной блондинки с заметно округлившимся животиком. На безымянных пальцах обоих визитёров сияли бриллиантовой гранью новенькие обручальные кольца.

– Ну, здравствуй! Узнаёшь?! – широко улыбнулся Воронцов.

– Ещё бы! Ты откуда? – отозвался Лёня так буднично, словно они не виделись не десять лет, а всего две недели.

Судя по насыщенному загару, гость и его спутница последние несколько месяцев провели где-то очень далеко от Москвы.

– Из Африки, – так же буднично, словно речь шла о подмосковном пансионате, ответил Воронцов.

– Отдыхал?

– Работал. А теперь вернулся создавать семейный очаг. Знакомься, это моя жена Ира.

Блондинка улыбнулась и протянула хозяину кабинета тонкую смуглую руку.

– Очень приятно. Леонид Ивлев – директор этого родовспомогательного заведения, – вежливо кивнул головой Лёня, удивившись твёрдости рукопожатия молодой и на вид весьма хрупкой женщины.– А вы, как я вижу, по делу.

– И по делу, и в гости. Нам о тебе Курт рассказал. Уникальный, говорит, медицинский кооператив. Там женщины рожают даже в воде и при том совершенно безболезненно. А нам как раз через три месяца рожать, – Воронцов указал глазами на живот своей спутницы.– Хотелось бы без всяких осложнений и по возможности с улыбкой!

– Ну, рожать в воде я бы не советовал. Это так – дань моде, лучше классика. А насчет анестезии, с этим проблем не будет. Вот только все услуги у нас платные и, честно скажу, недешёвые…, – Лёня выдержал небольшую паузу и добавил:– Даже тебе, как школьному другу, никакую скидку сделать не могу…

– Не беспокойся, с деньгами проблем не будет. Могу оплатить в рублях, а могу и в валюте, – Воронцов улыбнулся снисходительной улыбкой подпольного миллионера.

– Только в рублях, – строго отрезал Лёня. На дворе стоял девяносто первый год: официально появился плавающий курс, но валютные статьи ещё никто не отменял.

– Прекрасно. Кому платить?

– Сначала врач должен осмотреть твою супругу, потом надо составить контракт на роды, а уже после этого провести калькуляцию. Пойдёмте, я провожу вас в смотровой кабинет.

Вечером после работы Лёня Ивлев поехал не в свою тесную хрущёвку на востоке столицы, а на Мичуринский проспект в новую просторную трёшку Миши Воронцова. Наливая каждые полчаса по рюмочке коньяка, друзья до утра просидели за кухонным столом. Оказалось, что Миша, у которого и дед и отец всю жизнь прослужили в органах госбезопасности, сразу после языковой десятилетки поступил в Высшую школу КГБ, а потом служил в Африке – в Мозамбике и Эфиопии. Там он познакомился с Ирой, там же в советском посольстве с ней расписался. Полгода назад, в связи с изменившейся внешнеполитической обстановкой, Воронцов был отозван из охваченной гражданской войной Эфиопии, и теперь служил на одном из режимных объектов КГБ. Что это за объект Миша открытым текстом не говорил, но по намёкам Лёня быстро понял, что это та самая спецшкола, в которой работали и его бабушка, и старшие Воронцовы, и Курт Малер. С этого дня встречи давних школьных друзей стали регулярными. В середине лета Ира Воронцова родила в «Анаитисе» дочь Настю, а Лёня Ивлев стал её крёстным отцом. Ещё через год Лёня сам женился на молоденькой практикантке, и Миша был свидетелем на его свадьбе. В эпоху всеобщей приватизации пронырливый Ройбах умудрился за пачку ваучеров приобрести ведомственный детский садик в районе Пресни и перепрофилировать его в новый перинатальный центр. Лёня, уже скопивший к тому времени изрядную сумму, стал соучредителем обновлённого «Анитиса». Когда его жена родила двух мальчиков-погодков, Ивлев купил просторную четырёхкомнатную квартиру на севере Москвы. А Миша Воронцов наоборот, после рождения второй дочери развёлся со своей Ирой и перебрался жить в новый элитный дом там же на Мичуринском проспекте. С Куртом Малером Лёня больше не виделся, только поздравлял его по телефону с днём рождения, Новым годом и днём чекиста. Курт отвечал тем же, только вместо дня чекиста поздравлял с днём медика. Всё шло тихо и размеренно, пока сегодня давний школьный друг не сообщил Лёне совершенно ошеломительную новость – восьмидесятитрёхлетний старик убит, и насильственная смерть этого ветерана спецслужб может каким-то фатальным образом отразиться на спокойной и размеренной жизни преуспевающего директора перинатального центра.