Текст книги "Контрабандист"

Рядом, сверкая полосами краски, висел скафандр, неявно намекая на место рождения шедевра – бескрайнюю пустоту космоса.

Зуммер повторился и я, оторвавшись от созерцания своих художеств, развернулся к стойке лифтовой платформы, прижимая пальцем кнопку связи.

– Ну? Какого чёрта? – Осведомляюсь крайне недовольным тоном: – Я занят! Если у вас счета – сбросьте на почту и проваливайте!

– Простите, но могу я услышать господина Светозарова? – Голос принадлежит весьма уверенному в себе мужчине старшего возраста.

– Ну? Я он. Чего надо? Занят я. Занят!

– Прошу меня простить, – гость никак не хочет отступать: – Но мне чрезвычайно важно подняться к вам на борт.

– На[censored]я?

– Это крайне важная и деликатная тема. Не более десяти минут, и я вас покину, – продолжает настаивать гость и я, издав полный тоски вздох, активирую лифт.

Пол минуты и передо мной стоит одетый в строгий костюм мужчина, лет так где-то под полтинник.

– Время пошло, – вместо приветствия демонстративно достаю комм и покосившись на часы сую его назад, вновь складывая руки на груди и поворачиваясь к своему шедевру.

– Ваше? – Чуть отодвинув меня в сторону и бросив короткий взгляд на скафандр, гость придвигается к картине.

– Да, – гордо задираю подбородок: – Танец Душ. Там, – дергаю головой в сторону скафандра: – В безмерной пустоте.

– Свежо, – гость начинает теребить нижнюю губу, наклонившись над холстом: – Хм-хм-хм… Это – мешковина? – Отодвинувшись, он достаёт из внутреннего кармана небольшой футляр и, раскрыв его, извлекает на свет очки: – Ну да-да… Мешковина.

Ха!

А что он ожидал увидеть? Натуральный шёлк что ли? Я ж об неё кисточки вытирал.

– Это ткань бытия, – заявляю в ответ, глядя поверх его головы: – Такая же грубая и приземлённая как условности нашего общества, держащие нас в своём плену.

– А это, – сняв очки, он указывает дужкой на загогулины: – Души?

– Вы видите? – Изображаю удивление: – Да. Это те, кто вырвался из переплетений быта и цепей обязательств! Смотрите, как они ярки! Как рады свободе!

– А, простите, – перебивает он меня: – Творили вы там, – дужка, отойдя от полотна, указывает на скафандр: – Снаружи?

– Именно! Этот путь мне указал великий Випль! Конечно, – вздыхаю и поникаю головой: – До высот гения мне никогда не подняться, но работая там, где он создавал свои шедевры, я ощущаю…

– А на его работы можно взглянуть? – Он опять не даёт мне развить свою мысль: – И, прошу меня простить, я не представился. Виной тому исключительно ваш талант.

– Эээ?

– Ваши работы великолепны! Уверен, любой музей из выкупит за любую сумму.

– Так покупай, в чём дело-то? – Ловлю его на слове: – Сотка тысяч и забирай.

– Ну… Я не готов, – начинает давать задний он.

– Не дорос, значит. Что же. Бывает. Великого Гахена тоже вот, при жизни, не ценили!

– Да-да-да, – часто кивает гость и я, после небольшого молчания, посвящённого памяти мэтра, протягиваю руку к кнопке лифта.

– Не смею вас задержать, уважаемый, – подхватив его за руку, разворачиваю мужика в сторону платформы.

– Эй, погодите! – Начинает вырываться он, понимая, что миссия вот-вот провалится: – Но я бы хотел увидеть полотна Випля!

– А я хочу сто тысяч! – Не выпускаю его и вталкиваю на платформу.

– Пока, господин хороший. Ваше время вышло.

– Стойте! Я эксперт!

– И чё? – Упираю руки в бока: – Мне-то что? Я вольная птица – начхать мне ваши условности!

– Я дам вам хорошие, нет! Лучшие отзывы! По вашим картинам!

Делаю вид, что колеблюсь.

– Не век же вам странствовать, – видя мои колебания усиливает натиск эксперт: – Послушайте меня, я уже четверть века в этом бизнесе. И поверьте, – он гордо распрямляет плечи: – Слово Туринка многого стоит не только в этом кантоне.

– Туринк?

– Туринк Симил. Художественный эксперт. Специализируюсь на довоенном периоде, – коротко кивает мужчина и переходит на деловой тон: – Предлагаю сделку. Час на знакомство с шедеврами и положительную рецензию на ваши полотна.

– Четверть часа и по три на каждое полотно. Их у меня всего два, – выставляю перед ним растопыренные пальцы.

– Но мне же просто не хватит времени! Картины Гахена требуют долгого осмысления! – Он делает небольшой шажок вперёд, пытаясь выбраться с платформы.

– Понимаю, – вытянув руку, вталкиваю его обратно: – Но увы, ничем помочь не могу. Я тоже спешу. Надо презренный металл зарабатывать. О, Творец! – Заламываю руки: – Зачем ты создал столь несовершенный мир, погрязший в конформизме и рутине обыденности! – Прижимаю руку к его груди, не давая эксперту выбраться из лифта, и тоже перехожу на деловой тон: – Десять тысяч, полчаса и две рецензии. Одну на меня, – свободной рукой, большим пальцем, тычу себя в грудь: – И одну на моих детей.

– Детей?! – Его брови удивлённо ползут вверх: – Вы не один странствуете?

– Мои полотна, суть дети мои, рождённые в муках посреди пустоты! – Уставившись на потолок за его головой примечаю царапину – чёрт! И когда это я успел? Мольбертом, что ли цепанул?

Ууу… Руки бы себе оторвать! Сокрушённо качаю головой и запихиваю Туринка в лифт – пока я говорил он попытался выбраться наружу.

– У меня нет столько с собой!

– Можно безналом.

– Но… Десять тысяч?!

– Прикосновение к шедеврам мэтра – бесценно!

Торговаться эксперт особо не умел и, где-то через пару минут сдался, согласившись на две рецензии к каждому полотну в обмен на двадцать минут возле творений мэтра. Денег с него мне вытрясти так и не удалось, как бы я не старался.

Зачем я торговался?

Не знаю. Наверное, из любви к искусству. К торговому, разумеется. Ну как это так – вот взять и просто так сдаться?

Не, сие решительно невозможно, уважаемые.

Но и выторгованные мной рецензии стоили немало. Кто его знает, что ждёт меня впереди – глядишь и пригодится. В любом случае – лишним точно не будет.

Стоило только эксперту оказаться в кают-компании, как он, бросив мимолётный взгляд на бутылку, метнулся к стене с «Шахтёрами», на ходу надевая очки.

Наливаю себе и, встряхнув бутылкой, чтобы привлечь его внимание бульканьем, интересуюсь:

– Будете? Если что – вторая рюмка в мойке.

Он, не поворачиваясь ко мне, отмахивается и я пожимаю плечами – да пофиг, мне больше достанется. Некоторое время наблюдаю как он, едва не касаясь стекла носом, исследует каждый клочок полотна, временами отдаляясь от шедевра, чтобы что-то пометить в вытащенном из-за пазухи планшете.

От этого увлекательного зрелища меня отвлекает коммуникатор. С досадой прерываю свои наблюдения – смотреть как кто-то, не ты работает, можно вечно, и вытаскиваю комм из кармана.

На связи техник.

Судя по тому, что от него я получаю только текстовку, видеть меня он не хочет.

Ну вот… Обидел работягу. Если ещё когда-либо здесь окажусь надо будет извиниться. Ну, или хоть пузырь подарить, что ли.

Быстро визирую счета, предварительно пробежав взглядом по тексту.

Топливо – ок, воздух – ок, смазка гидравлики опор – ок, чистка дюз – ок…

От дальнейшего изучения перечня выполненных работ меня отвлекает негромкий лязг.

Поднимаю голову – Туринк, пыхтя пытается снять «Корни» со стены.

Ха!

Пустая затея – я все картины на магнитные замки повесил. Пока код с комма не введу – только с куском переборки унести можно.

– А чего это вы делаете? – Усевшись на стол качаю ногами: – Смотреть – смотрите, а вот ручки я вас попрошу того, при себе держать!

– Но мне так не видно! – Начинает протестовать эксперт, отдёрнув руки от полотна: – Освещение здесь…

– Нормальное освещение, – перебиваю его и отхлёбываю прямо из горла: – Самое то, чтобы любоваться полётом кисти мэтра. Посмотрели? – Бутылка пуста, и я перехватываю её за горлышко, направив дном в сторону Туринка: – Время вышло. Свободны!

– Но…

– Ты эксперт, или где?! – Отодвигаю его бутылкой от картины: – Глазом своим экспертным поглядел?

– Этого мало! Мне надо осмотреть тыльную сторону картины, надо снять пробы волокон! Краски!

– Чего?! Волокон?! Краски?! – Соскакиваю со стола и угрожающе замахиваюсь на него импровизированной дубинкой: – Ты смеешь покуситься на работу мастера?! Хочешь на части её раздербанить?! Вон! Пошёл вон отсюда! Варвар! Ничтожество! – Гоню его по коридору, подталкивая бутылкой в спину и продолжая осыпать ругательствами: – Святотатец! Видеть его шедевры – уже чудо! А ты?! Вон с корабля! Пшёл прочь, осквернитель! Конформист!

Благодаря моим стараниям он пулей влетает в лифт и кода створки люка закрываются я, в изнеможении, опускаюсь на пол.

Уффф…

Готово – эксперт выпровожен. И даже не пинками.

Мысленно ставлю себе сразу две галочки – за торговца, обнаружившего картины, и за эксперта.

Так…

Надо валить. Сейчас этот Туринк прочухается и метнётся к каталогам и базам данных. Уверен на все сто, нет – двести процентов – заключение будет осторожным.

Вроде, как и оригиналы, а вроде как…

И вывод – дайте денег на выкуп полотен, а потом ещё, и побольше – на исследования. Надо же разобраться – подделка это, или оригинал?!

Ага.

А как закончу – ещё забашляйте – что я, зря что ли старался, да время своё, бесценное, тратил?!

Не… Верно всё Сиам рассчитал.

Этот сейчас крик поднимет, СМИ немедленно подхватят, перевирая на все лады. Да, сам себе киваю, Сиам опять прав – надо валить, пока журналюги моё Созвездие не вскрыли, да по кусочкам не растащили.

Закинув бутылку в утилизатор бреду в рубку.

Прошу взлёт и диспетчер, всё тем же, полным лени голосом, даёт добро.

Взлетаю и немедленно по газам – надо из пространства Станции выскочить. Так – на всякий случай. А то вот вызовут, да и потребуют вернуться. Ну, я бы потребовал – это ж какая сенсация рядом висит! Какая реклама Станции!

Не, нафиг-нафиг. Ходу!

Удерживая форсаж вызываю карту системы и прокладываю курс к ближайшим Вратам. Сейчас в другую прыгну, а от неё в ещё одну.

Там, на краю пылевого скопления, уже висит небольшой спутник-ретранслятор, закинутый туда всё тем же Сиамом. С него, когда истерия по утерянным, внезапно найденным и вновь исчезнувшим шедеврам достигнет пика, придёт сигнал.

И тогда, только тогда и никак не раньше, я проложу курс в систему, где меня будет поджидать мой менеджер – угу, всё тот же Сиам.

А пока сидим тихо и набираемся сил – встреча на Станции будет горячей.

Даже, боюсь слишком, ведь и я, и корабль идентифицированы – стоит мне только оказаться у Станции, как все тут же узнают о прибытии шедевров.

М-да… О том, что последует даже не хочется думать.

Выйдя из Врат делаю серию небольших прыжков, приводящих меня на край пылевого облака. Оно состоит из мелких камней, сильно насыщенных вкраплениями железной руды – непреодолимая преграда для сканеров. Полчаса манёвров и Созвездие замирает на другой стороне буро-серой пелены.

Отрубаю все системы.

Всё.

Теперь только ждать. Отсыпаться, да нервы поправлять – скоро они мне ой как понадобятся.

Выбираюсь из рубки и, прежде чем завалиться в каюту, где я собираюсь закатить себе пир с возлияниями, обхожу корабль – старая привычка.

Моторный – тут порядок. Перемигиваются лампочки, да тихо гудит реактор, выведенный на холостой ход.

Трюм.

Забираюсь в отсек со скоростным корабликом и несколько минут хожу вокруг него кругами. Может выбраться? Обкатать игрушку, чего она тут скучает? Желание новых ощущений борется с ленью и, увы, проигрывает. Покидаю отсек и уже хочу подняться на главную палубу, как мне на глаза попадается какая-то верёвочка, сиротливо валяющаяся около дальней стены. Подхожу и беру её в руки.

Оп-па… Да это же жабий артефакт! Тот самый – с прямоугольными брусочками, раскиданными по одной из сторон.

Хм… Это что? Я его мимо конта сунул? Странно. Может от усталости? Бросил внутрь и не заметил, что промахнулся. А к стене от вибрации при старте и манёврах отполз. Или грузчику тот, ну кто конты забирал, ногой отбросил. Ему-то пофиг было.

Сую находку в карман, планируя позже с ней разобраться, но тут по моим пальцам коротко щёлкает разряд тока. Чертыхаюсь – уж больно неожиданно произошло и подношу артефакт к глазам.

Да ничего особенного. Ремень как ремень, только с прямоугольничками этими, с одной стороны. Уже хочу сунуть его в карман, как в глубине одного из кирпичиков что-т едва-едва заметно проблёскивает.

Показалось? Подхожу к светильнику и поднеся артефакт к свету принимаюсь внимательно разглядывать остальные брусочки. Большая их часть мертва – только в четырёх ещё слабо теплится нечто, напоминающее слабый огонёк свечи. Почти догоревшей и трепещущей прежде чем окончательно погаснуть.

Невольно поёживаюсь – вот только чужого и живого артефакта мне на борту не хватало.

Выкинуть или приберечь?

В конце концов это только обрывок, да и сколько он там, в разбитом корабле провалялся? И ничего – не взорвался же, или ещё чего, такого же опасного не сделал.

Жадность побеждает.

Поднявшись в каюту сую его в сейф – в отделение для особо ценных вещей. Эта штука, задраив дверцы, поглаживаю бок сейфа, выживет там, где и чёрный ящик развалится. Вот пусть здесь и полежит. Пока. А там видно будет – или загоню кому, или сам поиграюсь – вдруг это чем-то и мне полезна может быть?

– Охраняй! – Глажу головастика, стоящего на верхней плоскости сейфа. Того самого, что я всё в том же бомбовозе нашёл и направляюсь в кают-компанию.

Пора, однако, и об отдыхе подумать, благо дня два у меня точно есть. А может и поболее – это уже как Сиам крутиться будет.

Глава 9

События следующих суток я помнил смутно.

Восстановить цепь событий мне помог пустой бар и целый ряд бутылок, выстроенных ровными рядами рядом с койкой. В голове крутились какие-то обрывки. Помню, как расставлял по столу рюмки, наполняя их разноцветными напитками, помню, что пил, сопровождая каждую вторую тостом во славу искусства, но вот больше, кроме этой мешанины – ничего.

Прикидывая выпитое, я невольно содрогнулся – пить в таких количествах в мои привычки не входило, но похмелья, того самого – с тошнотой, головокружением и прочими хорошо знакомыми любому мужику симптомами – не было. Причём, от слова совсем.

А вот это уже было странно – принимая во внимание количество поглощённого мной алкоголя, а также различные составы выпитого, я сейчас должен был валяться в полуобморочном состоянии на полу, залитом, кхм. Не буду уточнять чем.

Ан нет. Жив, здоров и даже свеж.

Странно? Да.

Но сказать, что расстроен – нет.

Быстро прибравшись в каюте, приборка, в основном заключалась в собирании бутылок и переправлении их в утилизатор, я соорудил себе лёгкий завтрак и расположившись перед экраном подключился к каналу новостей.

Внимательный читатель может сейчас возмутиться – какие новости? Вы же, уважаемый за пылевым облаком сныкались – как раз, чтобы вас не обнаружили?

Отвечаю.

Ретранслятор.

А-га. Тот самый, Сиамовский. Он-то висел выше, ну и спокойно ловил сигналы, благо спутники, те, что висели подле Врат, мощность имели ого-го какую!

Да, сквозь Врата сигнал не проходил, но вот корабли, пересекавшие пелену, стоило им только прибыть в систему, немедленно выплёвывали инфо-пакет, который, при помощи ретрансляторов, и распространялся по всему местному пространству.

Новостей было много. Даже слишком. Но все они касались только одного события, затмившего собой всё прочее, произошедшее в человеческих мирах.

Угу.

Оно самое – обнаружение полотен сгинувшего перед самой войной гения.

И он, Гахен, был везде. Любой канал, стоило мне только на него переключиться, либо демонстрировал его портрет, либо очередного эксперта, или историка, или биографа, вещавшего о творческом и жизненном пути мэтра.

Вот честно – глядя на эту вакханалию добравшихся до СМИ, прежде никому не интересных личностей, складывалось впечатление, что всё человечество, всё – разом, прямо-таки свихнулась на почве любви к шедеврам обкуренного гения. Заламывание рук, возведение очей горе и тоскливые вопли – всё это, показывало муки экспертов уже отчаявшихся увидеть оригиналы картин. Лучший, непревзойдённый, неповторимый – потоки славословий таким плотным потоком лились с экрана, что я поспешно выключил звук, побоявшись в них утонуть. Ну, или, свихнуться, как и всё человечество.

Попивая пиво, я принялся щёлкать каналы, благо без озвучки все эти мученики выглядели донельзя смешно.

Щёлк.

Лысый мужик, чью шею обвивает яркий шарф, размахивает указкой подле репродукции «Корней», да так резво, что я начинаю опасаться за здоровье журналистки – весьма симпатичной девушки с глубоким декольте, открывающим гораздо более приятный вид, чем расползающиеся по полотну закорючки. Для меня более приятный.

Щёлк.

Тётка в возрасте нервно ломает унизанные огромными перстнями пальцы, что-то втолковывая молодому пареньку, почтительно кивающему при каждом её слове. За тёткой висит портрет Ван Гахена и я переключаю канал – наверняка что-то про неизбывные мучения гения втирает.

Щёлк.

На экране возникает смутно знакомая личность и я удерживаю палец от нажатия на кнопку – этого дедка я точно видел… Вот только где?

Прибавляю звук.

– …сразу понял, что это мастер, – продолжает свою фразу дед и я вспоминаю его! Это же тот коммивояжёр, которого я пустил на корабль! Ну-ка, ну-ка, послушаем.

– Знаете, – продолжает он, с превосходством окидывая взглядом журналиста – мужчину средних лет в строгом костюме: – Художественные натуры видят, нет – чувствуют друг друга. Я ведь тоже, – торговец приосанивается: – В молодости. Блистал. Да-с! Срывал аплодисменты – играл в художественном кружке на Станции! Имел успех!

– Это, – перебивает его журналист: – Безусловно очень интересно нашим зрителям, и, я уверен, они будут рады узнать о вашем творческом пути больше, но сейчас всем нам очень хочется больше узнать о вашей встрече с господином Светозаровым. Просим вас, продолжайте.

Напрягаюсь. Не, конечно, я ждал чего-то такого, но вот так, проснуться и…

Делаю глоток пива и откидываюсь в кресле, не сводя взгляда с экрана.

– Как скажете, – недовольно пыхтит дед, но продолжает: – Как только я его увидел – в заляпанном краской скафандре, так меня как током ударило! Творец! Художник! Он!

В его руке, материализуется расписанная яркими полосами кружка.

– Я сразу понял, – привстаёт дед, протянув её к журналисту: – Вот тот человек, кто сумеет оценить это!

– Это? – Журналист показывает пальцем на кружку.

– Да! Это фарфор с Миссаны. Ручная роспись! Комплект из шести предметов и всего… – дед на миг замолкает и в его другой руке появляется блюдце, аляписто, как и кружка, размалёванная.

– Всего двадцать четыре девяносто девять! – Провозглашает торгаш, вертя оба предмета перед собой: – Торопитесь! Всего три комплекта в наличии! Номер моего комма…

– Очень красиво, – перебивает его журналист: – Но мы о Светозарове…

– Так я о нём и говорю! – Продолжает запихивать в камеру посуду дед: – Он, как увидел, так сразу два комплекта купил!

– Эй?! – Привстаю в кресле: – Чего врёшь-то?! Ты мне их даже и не показал!

– Да? Целых два? – Журналист недоверчиво косится на чашку и хочет чего-то сказать, но пропадает с экрана сменяясь красной полосой с надписью: «Срочная новость!»

Надпись гаснет и вместо неё появляется другой журналист.

– Уважаемые зрители, – начинает он солидным тоном: – Мы вынуждены прервать репортаж нашего коллеги, так, как только что наши режиссёры закончили монтаж ленты о господине Сетозарове. Я уже успел ознакомиться, – он кивает: – И должен сказать, что вам будет крайне интересно ознакомиться с жизненным путём этого человека, сумевшего сохранить для нас шедевры одного из величайших гением человечества.

Экран смаргивает и на нём появляется изображение планеты земного типа – белые облачка, синева морей и зелень лесов.

Ниже глобуса появляется надпись: «планета Валкон. Утеряна в ходе войны». Глобус надвигается, камера проходит сквозь облака и летит над морем.

– Нам мало известно о детстве Светозарова, – начинает рассказ приятный женский голос: – Его родная планета попала под атаку в числе первых, что привело к уничтожению всех данный, но кое-что нам удалось выяснить.

Ёрзаю в кресле. Выяснить? Про меня?! Ну вы даёте…

– Семён с ранних пор проявлял интерес к искусству, – продолжает дикторша и на экране появляются листки с детскими каракулями, которые сменяет групповое фото детишек в одинаковых костюмчиках.

– О родителях его информации нет, – появившаяся на экране тётка, я понимаю, что это и есть дикторша, с сожалением разводит руками: – Но нам удалось найти его школьную учительницу, которая и сохранила для нас его первые рисунки.

На экране появляется старушка божий одуванчик.

– Сёмочка? – Она перестаёт помешивать ложечкой тёмно коричневую жидкость в высоком стакане: – Как же как же, помню. Очень замечательный был ребёнок. Звёздочки рисовать любил. У меня даже сохранились его детские рисунки, – она гладит рукой тощую и обтрёпанную по краям папку: – Тихий был мальчик. Спокойный. Знаете, другие дети на перемене носятся, кричат, а Сёмочка нет – отойдёт в уголок и рисует. На небо взглянет и к блокноту. Замечательный мальчик.

Старушка пропадает – вместо неё опять дикторша.

– Закончив обычную школу Светозаров пытается поступить в художественное училище, но провалив экзамены – его работы не были оценены по заслугам, поступает в лётную академию, желая оказаться средь звёзд. Он учится на пилота и за несколько дней до атаки жаб на родной мир оказывается в соседней системе. Туда его, и ещё нескольких курсантов отправляют для прохождения лётной практики. Что переживал молодой человек, узнав о гибели родного дома, – её голос вздрагивает: – Мы сейчас не знаем, но то, что травма была глубока в этом сомнений нет. Светозаров подаёт прошение о переводе в действующий флот и начинает принимать участие в стычках с агрессорами.

На экране появляются кадры хроники – человеческие корабли, в основном Шершни и Авроры крутят карусель с лепёшками жабьих истребителей.

– В боях Светозаров зарекомендовал себя расчётливым и хладнокровным бойцом, – продолжает дикторша, в то время как на экране одна из Аврор всаживает длинную очередь в плоское тело чужака и тот начинает разламываться на части: – За что он был награждён Серебряным Крылом Боевых Заслуг и шевроном за пять побед.

Выходящая из пике Аврора сталкивается с другим чужаком и оба пропадают в огне вспышки.

– Когда огонь войны докатился до Вакса, – продолжает дикторша: – Бывшим домом великого Гахена, наш герой просится добровольцем в пехоту и командование, несмотря на острую нехватку пилотов, удовлетворяет его просьбу. Сейчас мы можем только догадываться о причине положительного решения, – вздыхает появившаяся на экране дикторша: – Но, скорее всего, молодой Светозаров уже в те годы проникся творчеством Мастера, решив во чтобы то ни стало спасти его полотна. Иных объяснений такому решению нет, – она снова разводит руками и пропадает, уступая место кадрам какого-то фильма про войну.

Горящие джунгли.

Из них, отстреливаясь на ходу, выбегают бойцы в угловатой Имперской броне. Один из них, судя по белому наплечнику – сержант, останавливается и с натугой подняв нечто многоствольное, начинает поливать деревья длинными очередями, прикрывая отступление остальных.

Взрыв!

Дым рассеивается и на его месте видна глубокая воронка. Бойцы залегают – камера, развернувшись, демонстрирует стены зданий позади них. Ещё один разворот – теперь видны толстые тела агрессоров. Жабы перемещаются прыжками, высоко взмывая в воздух и совсем по лягушачьи вытягивая длинные, с широкими ступнями, лапы. Округлые шары, которые они прижимают к груди короткими передними лапками, неярко пульсируют и люди, камера заботливо отодвигается, давая хороший обзор на поле боя и становится видно, как бойцы, один за одним падают, сражённые выстрелами непонятного оружия.

Закрывая собой большую часть продолжающегося боя, появляется дикторша.

– На Ваксе, несмотря на крайне неудачно складывавшуюся для войск Империи компанию, Светозаров сумел показать себя решительным и беспощадным бойцом, убившим в рукопашной схватке не менее семи противников.

Над её плечом крупным планом появляется фрагмент схватки – человек, из брони на нём осталась только кираса и поножи, размахивая кривым ножом, теснит неуклюже пятящуюся жабу. Выпад клинка – его противник припадает к земле, распластываясь по ней бесформенной лепёхой и вскидывает вверх шар, готовясь произвести смертельный выстрел.

Но солдат настороже – короткий пинок и оружие, продолжая пульсировать, улетает в сторону. Камера наплывает на голову чужака – хорошо видны вытаращенные золотые глаза с чёрной щелью вертикального зрачка, но через миг прямо в середину плоского лба, проламывая пятнистую болотного цвета броню, втыкается нож, кладя конец этой схватке.

Камера опять отходит назад и кадр замирает, демонстрируя смертельно усталого бойца, чья нога попирает тушу чужака с раскинутыми в стороны конечностями.

Я хмыкаю.

Ого! И что – это тоже я?! Однако…

М-да. Встречу Сиама – надо будет проставиться. Или морду набить – я же ко всему этому вранью ну совсем отношения не имею.

– За своё мужество на Ваксе Светозаров был отмечен Зелёным шевроном за участие в семи атаках, Серебряным Диском Защитника Человечества и жёлтым кантом за контузию, после которой он вернулся в строй. Да, уважаемые зрители, – пафосно возвысив голос продолжает дикторша: – Он был ранен и, несмотря на то, что вполне мог эвакуироваться, предпочёл остаться в строю. Сейчас, зная его цель, это кажется верным, но согласитесь, – она замолкает, давая возможность зрителям прочувствовать момент: – Вырваться живым из того ада, что творился на планете, получить возможность спастись, – её голос начинает дрожать и она замолкает, словно собираясь с силами: – И вернуться! Это героизм, дорогие зрители. Светозаров, зная о ценности полотен, простите, об их бесценности и уникальности этого нашего общего наследия, возвращается, презрев смерть. Да! – Она гордо вздёргивает голову, глядя прямо на меня: – Именно героизм и самопожертвование!

Она пропадает и на экране появляется разделённая надвое карта крупного материка.

Большая часть территории заполнена бурой массой.

Вспухая грязными пузырями, она растёт, затопляя собой всё новое и новое пространство, отжимая, окружая и поглощая разрозненные островки тех мест, где ещё держатся Имперские силы. Они выделены красным, что делает их похожими на кровоточащие раны самой планеты. Самый большой остров раскинулся вокруг главного города планеты. По тому как трепещут его края виден накал борьбы за столицу. Фронт дрожит – даже человеку далёкому от военного дела передаётся ощущение крайнего напряжения, охватившего противоборствующие стороны.

Закрывая собой большую часть захваченной жабами территории появляется дикторша и чужаки, словно ждавшие только её, пробивают кольцо защиты сразу в нескольких местах! Силы защитников рассечены – последний оплот становится похожим на пятилепестковый цветок медленно тонущий в грязи.

Мерзкое зрелище.

Мерзкое даже для меня, совсем далёкого от трагедий той войны.

– Оказавшись в рядах последних защитников столицы, Светозаров, собрав вокруг себя уцелевших бойцов своей роты, удерживал атаки жаб, позволяя гражданским эвакуироваться.

Карта пропадает.

Теперь за диктором появляются вереницы понурых людей, бредущих к транспортам, стоящим на кое-как расчищенной от обломков площади. Камера выхватывает усталые, покрытые пылью лица. Вот женщина, прижимая к груди узелок с пожитками, тянет за руку карапуза в шортиках и маечке с которой весело улыбается жёлтый утёнок. Мужчина с баулами. Он идёт, вздрагивая при каждом разрыве близкой канонады, виден его оскаленный рот и покрытый каплями пота лоб. За ним, понурив голову и прижимая к груди прижавшего уши кота следует девочка. Крупным планом показаны слёзы, текущие по её щекам.

Смена кадра.

Средь руин лежат бойцы. Форма прорвана, брони, по большей части нет. Они ведут огонь в здание напротив и из него, сорвавшись с верхнего этажа, летит к земле толстое тело чужака. Один из солдат привстаёт и подняв руку грозит кулаком противникам. Камни – обломки плит здания, средь которых он лежит, вскипают фонтанчиками попаданий, и он падает, вжимаясь в камни, чтобы через пару секунд продолжить огонь по врагу.

– Выбрав момент затишья, – на экране возникает дикторша: – Светозаров прорывается в Художественный музей. Там он, движимый чувством долга перед человечеством, спасает картины Ван Гахена, пряча их под бронёй.

На экране появляется величественное белоснежное здание со множеством колонн.

– Так музей Вакса выглядел до начала войны, – поясняет дикторша и следующие насколько минут расписывает шедевры, хранившиеся в нём.

Слушаю её в пол уха – пытаюсь осознать всё сказанное с экрана, и медленно обалдеваю.

Ну нефига же себе!

Это что же, оказывается я стремился полотна бесценные спасти – вот и рванул в музей.

Угу. Два раза! Герой, блин! Бескорыстный и всё эдакое-прочее.

Ха! Да если бы я в такую переделку б попал, то мне точно не до мазни этой было б! Руки в ноги и ходу! Пока не прибили. Хотя… Если в том музее действительно что-то ценное и было, то почему бы и не приватизировать? Особенно когда вокруг такой дурдом творится? Ну а не выгорит – когда и, если поймают, так отмаз хороший есть – шедевры спасал. И ведь да – со стороны всё весьма благородно выглядит. Хм… Даже героически.

Чёрт! Вот же Сиам сволочь!

Теперь и вправду придётся соответствовать образу. Ну, зараза! Ну – вот встретимся, я ему всё это благородство припомню! Хотя… Делаю глоток пива. Я же того – амнезийный? Вот и не помню ничего. Шедевры – спас. Почему и зачем не помню. Что это наследие человечества – помню. Потому и спас. Противоречие? Да пофиг – мне же по голове прилетело. Война же.

А война, она и не такое спишет.

Слушаю дальше.

Батальон лег там весь. Из моей, в кавычках, роты уцелело, кроме меня ещё трое. А из батальона не более двух десятков и все, все выжившие, всё же погибли – жабы эвак транспорт сбили.

Так…и здесь свидетелей нет.

Флот, к слову, где я практику вроде как проходил, был уничтожен через неделю. Вместе с базой.

Не, тут кто-то остался, и даже дожил до наших дней, но военные, к которым обращались журналисты, только плечами пожимали. Ну да, курсанты какие-то были, под ногами путались.

А был ли среди них этот никто не знал – седым ветеранам подсовывалось моё фото, причём не современное, а реконструированное компьютером, омолодившим меня до двадцатилетнего возраста. Естественно, что ветераны не узнавали. Да они бы и настоящее бы не узнали – не до мальчишек курсантов тогда было.

– Найти следы нашего героя, – продолжила, появляясь на экране тётка: – Помогла случайность. Один из наших зрителей сообщил в редакцию, что его знакомый, бывший во времена падения Ваксы главным хирургом, рассказывал о солдатике, доставленным в полевой госпиталь с картинами под бронёй. Мы сумели найти этого ветерана и вот что он нам рассказал.