Текст книги "Цвет ночи"

Видимо, он имеет в виду талант, унаследованный от Мораны, который теперь у Яна получилось использовать в полной мере. Впервые в жизни. Чернобог мучал меня только что, но я не страдала, потому что у Яна получилось меня от этого оградить.

Но как бы там ни было, Чернобог злился на своего старшего сына и одновременно боготворил его, в чем-то даже восхищался. И продолжил:

– Будь уверен, в следующий раз тебе придется приложить больше усилий, чтобы помочь ей.

У Яна сверкают глаза, на секунду тоже становясь прожекторами, подобно пустынным лучам Смога.

– Так хочешь казаться благородным, сын мой, не замечая, что давно упал в пропасть собственного эгоизма. Ты можешь спасти всех смертных одним лишь словом, но не можешь, потому что это противоречит твоим личным интересам. Попытаешься убедить меня, что даже одна из их жизней ценна? И ты столь чист душой, что не способен причинить вред лишь ей, чтобы спасти миллионы, миллиарды? Или дело в том, что она ценна лично для тебя? Невинная кровь всех созданий яви на твоих руках разве не будет беспокоить тебя? И после этого ты действительно будешь пытаться делать вид, что в чем-то лучше, справедливее меня?

Ян угрюмо ухмыляется.

Не хочется признавать этого, не хочется думать об этом, но слова Смога в чем-то правдивы. В них есть крупица истины, как ни странно. Ян действовал благородно, спасая меня, но это была не единственная причина… Не понимаю, почему он так поступает. Понимаю и не понимаю одновременно. Он должен был согласиться. Использовать возможность и покончить со всем этим. Но Яну жалко меня, он ко мне привязан. Он чувствует, что должен заботиться обо мне. Думает, что обязан. И это невероятно неправильно и глупо.

Не знаю, в чем его план, но Ян проигрывает. Или плана вовсе нет? Боюсь, он пожалеет об этом. Мы все пожалеем.

– Хочешь, я докажу тебе, что ты и вовсе никогда не был благороден и что не способен чувствовать никакую любовь ни к кому, кроме себя? – говорит Смог следующую ядовитую фразу. – Хочешь, покажу тебе верхнюю степень твоего эгоизма? Обнажу в тебе то, что нас с тобой роднит?

И я не понимаю, к чему он клонит. Что еще более ужасное он может произнести или сделать.

– Я предлагаю ее отпустить, но тогда ты будешь вынужден снова служить мне. Навсегда станешь моим, до конца существования самой Вселенной. Давай же, спаси человека, одного из рода тех, кого ты так сильно любишь, ценой своей свободы. Просто стань на колени, и я отпущу ее. Прямо сейчас. Стань! Служи мне, и она будет свободной. Служи мне, покорись мне или я ее убью!

Ян продолжает все так же нерушимо и непоколебимо стоять. Перед моими глазами быстро проносятся фрагменты из прошлого Яна, все те попытки отделиться от отца, весь тот путь внутренних терзаний и усилий, что он проделал, чтобы убраться из этого места – из жерла пекла, из собственной тюрьмы. Мне вспоминаются все жертвы, принесенные им. Вспоминаются поступки, которые он здесь совершал не по своей воле, поступки, которыми он не мог гордиться, за которые винил себя, которых бесконечно стыдился.

Скорее всего, Ян тоже об этом с горечью сейчас вспоминает.

Смог выжидающе сверлит его прожекторами света.

А мой взгляд замирает и мрачнеет. Смотрю на переливающийся светом драгоценных камней пол, залитый моей кровью, и шепчу, как заклинание, наверное, вслух о том, что Ян не любит меня… Он же не любит меня? Не настолько, верно? Но он не любит меня, твердо повторяю я, будто пытаясь саму себя убедить. Не настолько, чтобы выбирать меня вместо всей яви. Не настолько ведь, чтобы выбирать меня вместо себя?

И тут мое сердце млеет, хотя Смог на этот раз не касается его.

Просто я понимаю, что одного из нас сейчас не станет. Совсем скоро. Осталась всего пара мгновений. Или погибну я, или мой дракон. И пусть его участь не будет столь скверной, связанной с физической кончиной, но так или иначе он бесповоротно перестанет быть самим собой, что будет равноценно его окончательному исчезновению из этого мира. Свою смерть я должна была принять, как только оказалась в аду. Так и есть. И пусть я боялась, но теперь хочу, чтобы она случилась. Лучше так. Ведь если выбирать между собой и Яном – я выберу его. Единственное, что меня беспокоит, это то, что Ян увидит мою гибель. Это причинит ему боль. Много боли. Этого я не желаю.

Хуже всего мне становится от сожалений о том, что Ян стоит перед подобным выбором. Осознание этого подкашивает меня больше чем физическая боль. Я многое могла бы отдать сейчас за то, чтобы снять с него эту ответственность. И чтобы он не оказался на месте Константина – потерянного мученика, если вдруг сделает выбор не в мою пользу. Совершенно верным мне казалось, что он имел полное право спасти не меня, а себя. Полное право. И я бы ни за что не осудила его. Жизнь Яна рядом с отцом, в этом дворце, была слишком ужасной.

Лучше бы Смог уничтожил меня еще раньше. С самого начала.

И вдруг осознаю, что дело плохо. Действительно очень плохо. Пусть я и не значила для Яна так много, как Алена для его брата, но между нами существовала самая настоящая связь, он был ко мне привязан с самого моего детства, с самого рождения. Он любил меня, я знаю, какой бы ни была эта любовь, какого бы она ни была вида. Но мои часы истекли, и он это прекрасно понимал.

Выбор слишком легкий. И если Ян на него не решится, Смог его сделает сам. Мы лишь думали, нам лишь казалось, что Ян обладает возможностью выбора, но в реальности его никогда не существовало. В любом случае я умру: от выбора Яна, или же от руки Смога в случае промедления сына, или от своей смертельной раны. Других вариантов просто не дано.

Но единственное, что не должен выбрать Ян – отдать себя во служение. И дело не в том, что мы не можем потерять Яна, что без него не получится спасти явь. Наш план и так обречен, ведь Троян был все еще где-то здесь, заперт. А я – почти бесполезный инструмент, который, скорее всего, так и не сможет вернуть магию Живы, ведь мы до сих пор не знаем, где лунный артефакт. Все, что я могла бы – это отдать свою душу за спасение яви только что. Но Ян этим не воспользовался. Шанс упущен. Горько ли мне от этого? Да. Не понимаю ли я дракона в этом решении? Да. Страшно ли мне? Очень. Но не за себя. Ведь в сущности – все нормально. Раствориться в ткани вселенной… В черной материи… Слиться с частицами звезд, стать одновременно всем и ничем – что может быть легче этого? Это точно легче того физического и эмоционального изнеможения, что я чувствовала сейчас, от которого я устала. А вот Ян… Теперь кроме яви может пострадать и сам Ян. Пострадать так, как никто другой. Он не должен жертвовать собой. Не обязан быть вечность в плену. Ян должен быть спасен. В конце концов, сейчас я могу отдать за него свою жизнь. Это все, что у меня есть. Пусть я уже не спасу мир, но спасу хотя бы Яна. Он этого заслуживает. Потому что я люблю его. Очень сильно люблю. Я не хочу думать о себе. Лишь бы он не лишился своей личности. Ничего страшного, меня уже все равно не спасти.

Ян медлит, и Смог помогает ему принять решение. Заносит свою ладонь надо мной и легкое давление подступает к моей грудной клетке. Но я не чувствую, чтобы Ян снова пытался убрать это ощущение, эту стремительно накатывающую боль, снять ее, перенося меня в невесомость, баюкая меня в невидимом, уютном аромате лесной хвои. «Это хорошо», – думаю я, понимая, к чему все идет. Значит, Ян, наконец, принял решение отпустить меня в бездонную пропасть пустоты.

Но неожиданно лицо Яна меняется. Оно перестает быть каменным.

– Ты отпустишь ее прямо сейчас? – спрашивает он.

«Нет», – восклицаю я про себя. Мне не хватает физических сил облечь мысли в слова.

– Мои условия будут таковы, – продолжает мой дракон.

«Что?..» – думаю я. Он это уточняет, как будто… Нет. Как будто он договаривается. Как будто собирается заключить сделку, которой я больше всего не желала.

– Мне нужны гарантии того, что ты позволишь мне вытащить ее отсюда и сохранить ей жизнь.

«Что?..» – кричу внутри своего разума.

– Это не торг, мой дражайший сын, – изрекает Смог.

– Тогда сделка не имеет смысла! – буквально рычит Ян. Эмоции начинают захватывать его. – Она должна остаться жива!

Я пытаюсь крикнуть: «Нет. Не делай этого, Ян!» Пытаюсь, но не могу произнести – губы просто не слушаются.

Отказываюсь принимать, что он собирается совершить.

Служить вечность королю ада в обмен на меня? Он что, с ума сошел? Сначала он не обменял меня на людей всего мира. А теперь это? Я не думала, что Ян был способен на глупые поступки, но он способен. Он знает меня с моего рождения, да. Но в контексте его жизни – это ничто. Сейчас он совершал непростительную ошибку. Сломаться, отдаться во власть отцу, чтобы тот смог творить зло его руками снова? Чтобы тот опять подчинил волю Яна себе? Потерять свободу, к которой дракон так долго шел. Моя жизнь ничтожна по сравнению с вечностью, жуткой вечностью, которая его ждала. Он не в своем уме, точно как его брат – Константин.

Смог кипит. Он такого, вероятно, не ожидал, хоть и желал, чтобы Ян вернулся к нему и вновь стал его рабом, рабом его воли. Наверное, его искренне поразил выбор сына, король ада не предполагал, что Ян действительно решит согласиться на подобную сделку. Вероятно, он и предложил ее, лишь чтобы унизить сына и доказать свою точку зрения. Вероятно, он был уверен, что Ян ни за что на нее не пойдет.

За моей спиной внезапно возникает голос, еще один голос, кто-то говорит. Слышу плач, в зале появляется некто – это Александра. Она замерла у входа, плачет и твердит, что ей жаль. Жмется к стене, вокруг нее расступаются туросики. Я не знаю, к кому обращена ее мольба – к нам из-за того, что я упала во Тьму по ее неосторожности, или к отцу, потому что сейчас она против собственной воли его предавала, заняв сторону братьев и сестры. Но она плачет, забившись в угол у двери, и на нее мало кто обращает внимание. Теперь она тоже была здесь и становилась свидетелем развернувшейся драмы.

Ян уже полностью готов сделать то, что требует Чернобог – повиноваться, стать перед ним на колени. Я вижу, как он начинает опускаться, чтобы заключить ошибочную, нелепую сделку. Но внезапно другой голос раздается рядом со мной. Замогильный. Глухой. Шепчущий. Он принадлежит Константину. Про него давно все забыли, но он выглядит напряженным, как никогда, сидя на полу, уткнувшись глазами в рубиновый глянец. Ян переводит на него взгляд и машинально замедляется. И Константин очень громко произносит:

– Ты больше никого здесь не убьешь! Ты больше никому здесь не причинишь вреда!

Нечто алое взрывается рядом со мной. Словно чувства, которые копил в себе Константин все эти годы, почти тысячелетие. Вся его бесконечная боль вырывается наружу.

Он забывает обо всем – о том, что нож прижат к моему горлу, что Смог – одно из самых сильных созданий на земле. Знаю, что у Константина перед глазами стоит смерть Алены в алой реке, в этом бассейне. Я тоже обращаюсь к ней памятью, и мне страшно от того количество страданий, что он носил в себе все эти бессчетные годы, потому что сейчас они, наконец, получают освобождение, и мы все их видим. Столетия подавленных эмоций. Килотонны энергии, которой он способен был осветить все пекло и всю навь.

Однако, его энергия являлась не светом, а самым черным мраком.

Кромешная ночь резко настигает зал. Не видно вообще ничего. Туросик рядом со мной куда-то бесследно исчезает. Меня отбрасывает к стене ударной волной, как будто дворец атаковало мощным взрывом. Отовсюду разносится грохот хлопков от обращения драконов. Я больно ударяюсь головой и всем телом о мрамор стены, вспышки белые и синие мерцают в глазах, и я на несколько секунд теряю сознание. Открываю глаза и обнаруживаю себя в руках Александры – она защищает меня, как того требует древнее проклятие. Она не сражается за отца, потому что скованна моей волей. Вижу схватку драконов в туманной буре, порожденной Костей. Вижу, как Алексей – асфальтового цвета цмок – разрывает их пополам, вижу, как борется с туросиками Гай, обратившись в медведя. Вижу Валентину в обличии человека, которая раскидывает врагов взглядом, размазывая ошметки их тел по стенам. Вижу Константина, который борется со всеми сразу и со Смогом. Вижу невиданно откуда взявшихся костомах, влетающих в окна зала. Вижу Яна, который тоже вступил в схватку с отцом. Их энергии противостоят друг другу, бурлят и готовы разорвать замок в щепки. Валентина, Алексей и Гай оказываются в меньшинстве против стражи владыки пекла, и я поворачиваюсь к Александре лицом.

– Сражайся за братьев и сестру. Сейчас же! – резко приказываю ей. – Немедленно!

И она тут же отталкивает меня и обращается в дракона, взмахивает крыльями и в помещении рождается ветер, прародитель смертоносного урагана. Урагана, способного изменить перевес сил.

Наблюдаю за Александрой и понимаю, что мы не застряли в волшебной сказке, где к герою пришло осознание грехов, и он сразу исправляет свои ошибки и становится иным. Александра была обычным, живым, но тысячелетним существом, и если люди так долго и тяжело менялись за свою короткую жизнь, то, как сложно будет измениться ей, когда за прошедшие годы так много опрометчивого было совершенно? Не очень приятно было ее контролировать сейчас с помощью заклятия. Приказывать ей. Но лучше это будем делать мы, я сама. Лучше я, чем ее беспощадный отец.

Раскаленный воздух пропитывается электричеством от рассекающих его молний. Я беспомощно наблюдала за развернувшейся на моих глазах битвой и со страхом жалась к стене, и невольно размышляла о том, почему Костя только что все же сделал то, что сделал? Наверное, не мог позволить отцу еще раз совершить то, что произошло с ним много лет назад. Он любил Алену, и отец навсегда ее забрал. Константин не мог допустить произойти тому же снова – той трагической истории – с его братом, или с кем бы то ни было еще. И прямо сейчас что-то менялось в многовековом противостоянии внутри их семьи. В первый раз.

Я видела, как Ян пытается снять шлем Смога. Властитель ада уже стоял на коленях. Константин копил силу тысячу лет, и теперь ее хватало, чтобы его одолеть. Сквозь гул ветра они с Яном оба зовут Валентину, и она оборачивается, прерывая бой. Прежняя нерешительность вспыхивает во взгляде, когда она смотрит на отца. Ян кричит ей, громко и повелительно, чтобы она с ним разобралась, как уже кричал когда-то, когда она не рискнула, боясь последствий. Боясь, что у нее не получится, что отец все равно победит, что отомстит ей, накажет впоследствии. Ян продолжает неистово орать на нее, и, наконец, Валентина медленно опускает необычайно длинные ресницы, выжидает несколько секунд в неуверенности, затем делает глубокий медленный вдох, и в миг поднимает глаза. Тело Смога разрывается на куски, разлетается во все стороны.

Она сделала то, на что не решалась много лет. Она положила конец этой схватке.

Теперь я по-настоящему понимала, что Смог на самом деле ненавидел людей. Искренне и самозабвенно. Он так преисполнялся в своей жгучей ненависти, что ему было все равно на мировой баланс, который он когда-то поклялся Тьме поддерживать. Он ненавидел их, потому что его дети очень сильно их любили. Да, они должны были их любить, но, по его мнению, не так искренне, а свысока, любя их как своих подданных, как тех, кто им поклоняется, как рабов, как безвольных низших существ. Потому что драконы были лучше всех, выше всех. Ценнее всех. Ценнее волков, других ирийских богов. Драконы в его понимании были совершенны. Их врожденное самолюбие и высокомерие – Смог был их средоточием. Фундаментом. Основой. Предводителем. Но однажды Константин полюбил одну смертную, как равную себе. Высокородный дракон из королевской семьи полюбил… человека. Оболочку, как Чернобог их называл. Душу, которая была никем и ничем. Этого Чернобог не смог простить людям.

Я не знаю, что теперь с ним было, но, сомневаюсь, что физическое уничтожение, разрушение плотного тела, могло убить существо нави, не говоря уже о древнем боге. Однако, синих искр, навсегда испаряющих ошметки его силуэта – не наблюдалось.

Последнее, что я вижу, это как незнакомые цмоки, служившие правителю ада, и туросики начинают менять звериное обличие на человеческое, и как по очереди начинают склоняться на колени перед теми, кто только что поверг их повелителя. Перед теми, кто был его наследниками – наследниками ада. И прежде, чем ветер Александры успевает окончательно утихнуть, я, перепачканная собственной кровью, окончательно лишившись сил, проваливаюсь в обморок.

***

Когда я распахиваю глаза, то обнаруживаю себя посреди жаркой багровой пустоши. Рубиново-сапфировая галька впивается в поверхность спины и бедер, а шею и лицо щекочут волосы – мягкие пряди рыжих локонов рассыпаются на меня будто падающий с небес дождь. Тихий низкий голос Валентины выводит меня из темноты, в которую я провалилась, рядом кружат фразы и слова на таком уже привычном, но по-прежнему непонятном праславянском языке, складываясь в заклинание.

Дракониха застыла надо мной, ее изящные аккуратные руки мягко прикладываются к моим ключицам, попеременно перекочевывая на раненное бедро; не сразу осознаю, что ворот платья широко распахнут, а подол задран почти до пояса, полностью обнажая мои ноги.

Между бархатистой кожей ее рук и кожей моего человеческого хрупкого тела, висящего на волоске от смерти – вода. С трудом поворачиваю голову на бок и цепляюсь взглядом за пустые стеклянные колбы, похожие на те, что Ян несколько дней назад припрятал в кармане своего камзола, когда мы находились в кабинете князя в замке. Кажется, это емкости с мертвой и живой водой, которые в этот самый момент исцеляют меня.

Пока губы Валентины шепчут, а рыжие волосы чуть отстраняются от моего лица, делаю рефлекторный глубокий вдох душного воздуха, кишащего запахом бурлящей смолы, ощущаю, как легкие тяжело наполняются им, обжигающим подобно лаве, и пытаюсь сфокусировать взгляд на высоком мрачном замке, вершиной уходящем в огненные тучи, у подножия которого я лежала, и на силуэтах, покидающих его в эту самую минуту.

Сперва они казались мне едва различимыми тенями, а затем я узнала среди них Яна, Константина, Гая и Алексея, и еще мужчину, которого уже видела ранее, лицо которого мне показывал Ян, позволяя заглянуть в мысли. Этот мужчина был Трояном. Значит, они освободили его.

Теперь кроме шепота Валентины невольно вслушиваюсь в разговор братьев с богом конца света; они обсуждают условия сделки, заключенные с его возлюбленной Живой. Мужчина, услышав ее имя, вскидывает руки, покрытые черными лентами татуировок, к длинным растрепанным и запутанным волосам и приглаживает их, незаметно и в то же время стремительно преображаясь: прямо на моих глазах, подчиняясь магии, пряди укорачиваются, седая борода исчезает, а сутулые плечи распрямляются. Он меняет свою сущность, принимает очередную из трех форм, которые имеет, на этот раз превращаясь из старца в мужчину средних лет. Он словно чувствует, что я на него смотрю, и переводит на меня взгляд.

Нас разделяет расстояние в несколько десятков метров, но могу поклясться, что даже отсюда вижу, как в глубине радужек его глаз кишит самая черная мгла оттенка исчерчивающих его тело татуировок. А затем различаю и его голос, доносящийся до меня приглушенным эхом, теряющийся на полпути, находящий преграду в плотной стене густого воздуха. Он говорит что-то о Тьме, в которую я окунулась в озере.

– … она прошла сквозь нее. Она искупалась в ней. Ей следует быть осторожнее…

Он о чем-то предупреждает их и меня, но я не понимаю, о чем именно.

Ян нечто произносит ему в ответ, задает некий вопрос, которого не уловить. И Троян, первое создание Тьмы, хранящий узорчатые следы ее прикосновения к своему телу, отвечает:

– Я не способен ею управлять…

Знаю, что он имеет в виду Тьму, ту первозданную, ту самую, частицы которой наполняли озеро, ту самую, которая по словам Яна не должна была знать, что я здесь. Но я все еще была далека от понимания, далека от истины о том, чем это может для меня обернуться. Я была жива. Я была цела. Она не расщепила меня, не уничтожила. Я была в порядке.

Но оборачиваясь на меня, все четыре брата сверлят меня глазами, и Константин вдруг произносит странную фразу:

– Мы обязательно что-нибудь придумаем.

Замечаю, что в этот момент ладонь черного духа опускается на плечо Яна, и мой дракон спешно отворачивается от меня.

Что значит эта фраза? Что означает мое соприкосновение с Тьмой? Я не знаю. Мои мысли путаются, голова все еще тяжелая, и в ней не находится места тревоге и волнениям по этому поводу. Она переполнена произошедшими событиями и предстоящими, и я выталкиваю эти мысли из своего сознания, развеивая в раскаленном дуновении ветра, хороня в земле пекла, усеянной галькой из драгоценных самоцветов.

Шепот Валентины умолкает, тихие тягостные вздохи рядом со мной заставляют меня обернуться. Кто-то плачет, но не она. В нескольких шагах от нас обеих застыла Александра. Ее руки сложены на груди, периодически она подносит ладонь к лицу, утирает слезы и начинает, словно в нервном порыве всхлипывать, в то же время гневно поглядывая на свою старшую сестру Валентину.

Не знаю точно, по ком или по чем она плакала, но скорее всего одной из причин был отец – прямо сейчас Саша, скорее всего, злилась на сестру за то, что та не просто позволила братьям одолеть владыку пекла, а самолично обезоружила отца, моргнув, раскрошив его тело в пыль одним взмахом длинных ресниц. Кем бы он ни был, Александра любила его. Как бы ужасно он со всеми ними не поступал, она не могла избавиться от этой врожденной, навязанной самой природой и вселенной, безусловной любви. Но кроме того, Александра смотрела и на меня, и ее губы прошептали почти беззвучное слово: «прости». И это удивило меня.

Этот же самый взгляд она перевела на Яна, который давно отвернулся от нас и разговаривал с Константином, впилась глазами в его спину и шептала такие же слова, и продолжала плакать. Это бесконечно наталкивало меня на размышления о том, что Александра все же не ненавидела своего брата. Возможно, сердилась, но не ненавидела. Она винила себя за то, что дала мне упасть в озеро, хотя это и было сущей случайностью, неосторожностью. Она сделала это не специально и винила себя за все, что произошло внутри этого зловещего замка.

Александра все еще представала передо мной застрявшей между двух огней, разрывавшейся между чувствами к отцу и своим братьям с сестрой, между двумя сторонами, которые противостояли друг другу, но которые все вместе были и оставались ее семьей. Я могла ее понять, после нашего разговора у озера. И ответа на то, правильно ли она поступала, не отказываясь от отца не смотря ни на что – у меня не было. Возможно, она была просто не в силах. Александру еще ждал долгий путь, чтобы многое осознать. Как и самого Смога, если его все же не расщепили, ведь до самого последнего момента перед потерей сознания я так и не увидела синих искр. И времени для переосмысления своих поступков у владыки пекла теперь было предостаточно – целая вечность.

Плотная ткань покрывает мои ключицы – руки Валентины застегивают пуговицы черного платья на моей шее. А затем она протягивает ладонь, чтобы помочь встать.

Когда оказываюсь на ногах, слегка покачиваюсь, и Валентина подхватывает меня под локоть и дает мне опереться на свою руку. Другой, свободной, она вдруг проводит по моим волосам, поправляя их, и как мне на мгновение мерещится – гладит меня, бережно и мягко, как ласкала бы ребенка.

Смотрю на нее недоверчиво, не узнавая, но она не обращает на мою реакцию никакого внимания, ее взгляд направлен на братьев. От озарившихся сиреневым светом радужек исходит влажный блеск, словно от собравшихся в них слез, не выпускаемых усилием воли наружу. Словно от страха, который захватил ее от осознания того, что именно она совершила, и все еще не отпустившего ее, хотя все уже было кончено. На этот раз она сделала то, что должна была. На этот раз она не оставила Яна одного противостоять отцу. Никто из них не оставил его одного, как в былые времена, приняв решение сражаться. Не оставили ни его, ни Константина, боровшегося в память о своей личной трагедии, когда из боли родилась невиданная сила, позволившая, наконец, одолеть отца, не позволившая случиться несчастью вновь.

– Что с Чернобогом? – спрашиваю я, пока мы все еще стоим поодаль от фигур мужчин, укрытых тенями, отбрасываемыми замком. Над ним бурлит алое светило, извергающее в небо всполохи лавы и огня.

– Он пробудет некоторое время в пекле, – ровно отвечает она, застыв и не моргая. – В своем доме. В одной из клеток в собственной тюрьме.

Значит, они все же не расщепили его. Не смогли или не захотели… Верным ли было это решение – судить не мне. Пытаюсь смутно представить, но не могу вообразить, сколько времени, сколько веков, тысяч или сотен тысяч лет понадобится Чернобогу провести в заточении, чтобы осознать, сколько же зла он натворил за все эти годы, чтобы раскаяться и измениться. Троян провел в этой тюрьме тысячелетие, и это даже на малую долю не успело повлиять на него.

– Он ни для кого бы этого не сделал, – поворачиваясь ко мне говорит глухим голосом дракониха. Слишком серьезным, не характерным для нее.

– Что? – переспрашиваю я, не понимая.

Ее лицо было непроницаемой маской.

– Ян никогда ни за что не сдался бы ему в плен, понимаешь? Ни ради кого. Он не поступил бы так ради братьев или ради меня. Это худшее, что с ним могло бы произойти. Но тем не менее, он на это пошел.

Невольно вспоминаю момент в зале с бассейном, когда Ян начал опускаться на колени перед отцом.

– Я не думала, что он так поступит, – призналась я.

– Ты была удивлена? – переспросила она, и, не дожидаясь моего ответа, добавила: – Я, определенно, да.

В тот миг на кону стоял весь мир. И Ян не пожертвовал мной, чтобы его спасти. А затем на кону встала его свобода, и он собирался расплатиться ею в обмен на меня. Радужки Валентины снова загорелись пурпурным цветом, в них зажегся былой огнь и она ожила. Тронула мою щеку, принявшись вытирать лицо от пыли и сажи. Ее прикосновения были бережными и заботливыми. Я узнавала и не узнавала ее одновременно. Она вдруг начала вести себя со мной несколько по-иному, но я не могла понять, в чем именно дело. Может, просто я сама по какой-то причине перестала чувствовать страх и напряжение, находясь рядом с ней? Или она все же стала ко мне на чуточку терпимее и добрее?

– Он привязан к тебе, какого бы рода не была эта привязанность, – понизив голос, проговорила она вдумчивым тоном.

Я вопросительно и долго на нее посмотрела.

– Иногда мы просто делаем это. Мы готовы пожертвовать своими интересами, своими благами, богатством, временем, готовы даже отдать свою жизнь за другого. Мы готовы сделать для него все, что потребуется, ни на секунду не задумываясь о последствиях для самих себя, какой бы не оказалась цена. Иногда некоторые значат для других столь много. Не знаю, почему. Не знаю, почему именно они. Но если не так выглядит истинная, неподдельная любовь, то, как еще? – Она сделала небольшую паузу. – Интересно было увидеть ее хотя бы со стороны.

Валентина вздохнула, горько и в то же время легко, встрепенулась, ни то сожалея, что за нее никто не отдавал жизнь, ни то горюя, что нет за кого ее отдать, ни то говоря о своем далеком прошлом, что скрывало в себе нечто, подходящее под описание произнесенных ею слов, и улыбнулась, едко, криво, хитро, как она умела.

Однако подобных слов я все равно от нее не ожидала.

Я думаю о том, что тоже готова была пожертвовать собой ради Яна. И тогда у меня не было сомнений в том, что это единственный верный путь.

– Знаешь, он такой, какой есть из-за отца. Не в том дело, что он не позволяет себе любить. Он почти уверен, что не способен на глубокую привязанность. И мне удивительно наблюдать за тем, что он относится к кому-то серьезно.

Сказав это, Валентина, внезапно меня обняла, приложив чуть больше усилий, чем необходимо. И мне казалось, что есть слишком тонкая грань между каким-то своеобразным, новым принятием меня и желанием задушить. Неужели сегодня она не просто увидела, а вдруг по-настоящему осознала, насколько я дорога ее брату, и неужто именно это, любовь и сочувствие к нему, побудило ее, наконец, противостоять Смогу?

Мы обе обращаем внимание, что вдалеке Ян с Костей приобнимают друг друга. Ян хлопает младшего брата по плечу, негромко благодарит за оказанную сегодня помощь, а затем говорит:

– Готов здесь остаться?

Это впервые звучало не как приказ, а как обычный вопрос.

– Ты сможешь сдержать отца. Именно тебе это сейчас по силам.

Да, Константину определенно подходило это место.

За его спиной стояли костомахи, застыв в ожидании повелений хозяина. Сам он как-то незаметно принял вид черного духа – на месте белых длинных волос был теперь лишь лысый череп с острыми надломанными рогами, обгоревшая кожа, а пылающие рубиновым светом глаза гармонично сочетались с окружающей обстановкой пекла.

Мы все видели силу Константина, вспыхнувшую в зале, утопившей всех его обитателей в кромешной ночи. Силу, разметавшую врагов в стороны и поставившую на колени Чернобога. И если кто-то мог сейчас его усмирить, то это Константин. Он дольше всех из них находился в заключении в этой злополучной тюрьме. И он знал, в чем нуждались загубленные души. Точно знал. В том числе, в чем нуждалась черная душа Чернобога. Вероятно, Константин думал об этом столетиями.

Черный дух кивнул, своим спокойным видом показывая, что не против. И Ян несколько покровительственно снова похлопал его по плечу. Константин согласился занять его место, то, которое никогда не было нужно Яну. Взял на себя ту роль, которая всегда предназначалась Яну, но которой он не желал. От которой он искренне хотел избавиться почти с самого начала. Роль, которая стояла ему поперек горла, лишая возможность дышать. Жить. Быть свободным. Роль, от которой он с легкостью, без сожалений, отказывался в пользу младшего брата. И теперь тот, кто сам выглядел как демон преисподней, брал правление ею в свои руки. Эта роль действительно подходила ему.

От Гая я услышала призыв о том, что нам пора уходить. Ведь впереди было много дел. Мой дракон одобрил его предложение. Поводов оставаться и дальше в пекле не было.

Оторвавшись от Валентины, выскользнув из-под ее непривычной опеки, покачиваясь на ходу, я двинулась к Яну. И он тотчас тоже пошел мне навстречу, стремительно покидая компанию братьев и Трояна. Но мы так и не успели столкнуться, даже взглядами: раздался громкий хлопок, заискрилась ультрамариновая вспышка и туман покрыл непроницаемым облаком землю – передо мной предстал величественный кобальтовый цмок, рядом с которым я ощутила себя совсем крошечной.