Текст книги "Цвет ночи"

Ничего не чувствую, никаких ощущений в теле нет. Вокруг пыль, сажа и огонь – как в пекле. Мне кажется, я должна слышать запах гари и чего-то раскаленного, но осязание и обоняние пропали. Вижу лишь, как Ян поднимается на ноги, быстро настигает меня и, оказываясь рядом, падает на колени. Я не могу пошевелиться, не получается ни приподнять головы, чтобы повернуться к нему лицом, ни пошевелить даже пальцем. Ничего не могу сказать, лишь смутно понимаю, что пули, случайные свистящие пули снующей по небу авиации, все же попали в цель.

Ян подхватывает меня, приобнимает за плечи и укладывает мою голову к себе на колени. Его ладонь опускается к моим ключицам. Кажется, я даже не моргаю. Его лицо каменное, но я знаю, что он все еще может меня спасти. Как делал это всегда. Во мне по-прежнему нет страха. Однако, Ян почему-то до сих пор бездействует.

Сквозь мрак к нам пробирается некто знакомый. Валентина. Она так же падает коленями на асфальт возле нас. Я предугадываю, что сейчас кто-то из них достанет колбы с живой и мертвой водой и произнесет заклятие. Но ошибаюсь. По некой неизвестной мне причине они упорно ничего не делают.

Над головой, там, где застыло каменное лицо Яна – там вижу проблеск света в ночи, проблеск более голубого оттенка неба. Оно начинает светлеть. Хочу сказать ему об этом, ведь он не видит, прикованный нерушимым взглядом к моему лицу, но голос не рождается в горле. Губы не шевелятся. Мне все еще больно, но боль какая-то притупленная, будто призрачная. Будто я вовсе не чувствую ее, а лишь помню отголосок. И об этом тоже не сообщить. И Ян… Почему он не помогает мне? Почему не достает магическую воду, ведь она у него при себе, сомнений нет.

А затем, наконец, прозреваю. Неожиданно натыкаюсь на ответ. Догадываюсь по слезам Валентины, выступившим на лиловых глазах. По лицу Яна, белому как мел. Безэмоциональному, отсутствующему, опустошенному. Он спас бы меня, непременно спас, если бы это было возможно. Однако… У меня ничего не осталось, кроме мнимой, нереальной, воображаемой боли. Я ничего не могу сказать. Не моргаю. Как будто не дышу. Потому что…

Я умерла.

Еще в полете. Или в момент падения.

Я мертва.

А боль – я просто ее помню. Мозг все еще функционирует, хотя сердце перестало биться. Внутренние системы моего тела отключились, но мозг еще не успел. Потому что всегда перестает работать последним, погибая медленнее. Значит, вот, что мы видим последним, когда умираем – слезы близких, горечь их утраты и скорбь в выражениях лиц. Все еще видим это, когда наша грудь уже не вздымается, а кровь навсегда замирает в венах. Мы уже не живы, но еще недолго все понимаем. И за всем наблюдаем. Мы все еще рядом, когда они думают, что нас уже нет.

Ян молчит. Он лишь мягко проводит ладонью по моим ключицам у основания шеи, и моя призрачная боль стихает, почти полностью. Будто стирается воспоминание о ней, и остается лишь малая незначительная часть, уже не приносящая страданий. Не знаю, почему он это делает, не знаю, действительно ли понимает, что я все еще здесь и что мне это необходимо.

Мокрые дорожки слез стекают по щекам Валентины. За ее спиной появляется Гай, целый и невредимый. Это хорошо, ведь я могу больше не волноваться за него. Утро еще не пришло, битва разворачивается прямо возле нас, и вдруг посреди этой бури возникает голос, слишком знакомый. Хриплый и низкий, который я больше не ожидала услышать.

Это Велес. Он тоже здесь. Видит меня, точнее мое бездыханное тело, распростертое на коленях у Яна. Мертвое. Видит волков, подбирающихся, еще не обращенных навечно в человеческие образы, не скованных из-за луны, которую пока не стер рассвет. Его густые брови плотно сведены на переносице, выражение лица сурово, он что-то говорит, разочарованно качает головой, и до меня уже не доносится потерянный смысл.

– Что ж, была не была! – с интонацией решительности и в то же время яркого гнева восклицает он. Затем стучит о каменную плитку посохом, и столбы ослепляющего света извергаются при соприкосновении его с поверхностью асфальта.

Он вмешивается в эту войну, чего никогда не собирался делать, отгоняя от нас на метры, десятки метров оборотней, разделяя, словно чертой, их и нас. Кусок набережной становится подобием островка безопасности, все рядом теперь не алое от огня, а серое, потухающее. Над небом медленнее, чем хотелось бы, развеивается ночь, и луна все еще ярка, а Ян все смотрит на меня неотрывно, на то, какая я нерушимая, какая бесконечно бездвижная. И под плач Валентины, который на последок удивляет меня, который является полностью бессмысленным, ведь смерть не страшит меня, ведь смерть – не конец, под шепот Александры, возникающей рядом, под молчание Гая, которое громче крика, Ян склоняется надо мной и шепчет:

– Не бойся. Я буду рядом, Ава.

Его глаза мерцают ультрамариновым, так ярко, как никогда. Мне мерещится, что крупицы этого голубого света, заточенного в его радужках, вырываются наружу и распространяются вокруг, медленно перемещаясь между нами, окружая мой силуэт и его. Они похожи… похожи на… на перелив пепла, которым исходят бессмертные навьи души. Исходят, когда их расщепляют.

Для меня время будто замерло.

– Прости за все, – глухо говорит Ян.

Его голос полон страдания и скорби, такой настоящей, что я задаюсь вопросом напоследок, отчего же он разбит. Мы оба знаем, что последует смертью. Она не конец; она лишь начало того, что ждет меня теперь. Калинов мост, искупление, воспоминания о прошлых жизнях, водоворот Тьмы в озере на рубеже. Тьмы, в которую я уже ныряла…

«Тьмы, в которую я ныряла», – повторяется в моем сознании… Но эта мысль обрывается.

Однако, у них у всех такие лица… Подозрительно мрачные и разгромленные, как мне на мгновение кажется. С трудом могу различить их выражения и правильно распознать, потому что их от меня закрывают голубые блики глаз Яна, витающие повсюду, которые похожи на горящие звезды, на пляшущие в метели снежинки. Они горят цветом вечности. Они не падают на землю, они медленно перемещаются в пространстве, не унимаясь. И мне даже кажется, что они летят от меня в обратную сторону – вверх, к небу.

Поникнув от невидимой тяжести, опуская голову, упираясь лбом в мой лоб, закрывая глаза, Ян притягивает меня ближе, приникая к моему лицу, едва, почти не ощутимо касаясь губами моих губ. И делает глубокий вдох, зачем-то втягивая в себя воздух, застывший в моих легких. Я все еще могу осознавать это прикосновение, как и ту оставшуюся горошину боли, которая вдруг исчезает, покидая меня навсегда, спустя несколько секунд после поцелуя дракона. Как будто он таким образом забирает мое последнее страдание. А вместе с ним – и нечто лично мое, какую-то странную часть меня, о существовании которой я ранее не подозревала, вытягивая наружу этим прощальным невесомым поцелуем. Потому что когда отстраняется, за его губами следует тонкая голубая лента свечения, похожая на ту кроху боли, но материализовавшуюся, словно она была фрагментом моей души. И он похищает ее, вдохнув в себя.

Не знаю, лишь похоже это на магию или это она и есть, но видя сквозь хаотичный красивый танец голубых искр, уносящихся ввысь, к звездам, вглубь вселенной, проблески первых участков светлого неба, слушая последние взрывы, замечая, как накатывает тишина, как исчезает волчий вой, созерцая угасающие очертания мигающей луны, я погрязаю в спешно настигающей меня темноте, в ночи, вечной ночи, принадлежащей лично мне. Странно, потому что не закрыв напоследок глаз, я просто перестаю видеть.

Я рада, что моим последним воспоминанием будет начинающийся рассвет. Сейчас я была в родном городе, освобожденном и спасенном. На набережной – в одном из любимых мест, где мне так нравилось проводить время, часы и дни своей, как оказалось, недолгой жизни.

Пусть так. Это хорошее место, чтобы умереть. Красивое место. И я уходила из него и из этого мира не сопротивляясь.

15.Тьма и смерть

Я окунаюсь в темноту с головой, словно снова ныряю в озеро, полное сгустков угольного тумана и непрозрачной воды, ведущее в пекло. Но жидкость не наполняет легкие. Я ощущаю невесомость. Вокруг дует ветер, сильный, бьющий по телу, которого я почему-то до сих пор не лишилась, царапающий кожу, осязаемый, похожий на песок.

Не до конца осознаю, что происходит, но и без того непроглядная тень начинает сгущаться кругом еще плотнее. Я чувствую, что меня куда-то уносит, не знаю, куда именно, но я словно проваливаюсь в бездну или лечу в сторону, в бесконечную черную дыру. Не могу предположить, что это за место. И ни в чем не получается найти опору.

Пока вдруг кто-то не хватает меня за руку.

Сперва я думаю, что мне показалось. Но это не так. На моем запястье смыкается чья-то кисть. И я отчетливо вижу ее, белую и изящную – и пока что ничего кроме. А затем посреди клубов бесконечной непроглядной пустоты начинает различаться размытая картинка – лицо, спрятанное под тенью капюшона, черные длинные волосы, выбивающиеся из-под него, ниспадающие на бардовый длинный плащ, отделанный мехом. Кожа ладони, держащая меня белее, чем мел.

– Ну, здравствуй, Ава, – произносит холодный женский голос.

Волна внезапной дрожи пронзает меня. Не знаю, мертва я все же или нет, но мое тело по какой-то причине остается чувствительным – я замечаю лед чужого прикосновения. Обжигающий лед. Мне вдруг становится очень холодно. Так, как было прежде всегда в нави.

– Я рада, наконец, познакомиться с тобой.

Почему-то, пока эта рука держит меня, мне в голову непроизвольно вклиниваются мысли о снеге, я лицезрю невидимую метель, осколки льда, падающие с небес, синие и блестящие, пока не осознаю, что мои мысли – нечто более осязаемое, нечто более реальное, чем просто воображение. Я начинаю видеть эти светящиеся кристаллы, повисшие в безразмерном пространстве, застывшие в неподвижности. Они на самом деле окружают нас. Всего на секунду, а затем исчезают.

– Но мне жаль, что при таких обстоятельствах, – продолжает медленно говорить женщина стеклянным голосом.

Пытаюсь вглядеться в ее лицо, но по-прежнему мало что различаю. Лишь очертания плаща, скрывающего ее облик. А под ногами словно возникает некая поверхность. Я уже больше не падаю, больше никуда не лечу. Я замерла на месте. И со всех сторон меня обдает шквалистым дуновением, несущем в себе миллионы серых частиц – густого песка.

Женщина не отпускает меня, но свободной рукой снимает капюшон. Вглядываюсь в ее открывшееся лицо и понимаю, что видела ее раньше. В глубине души я уже понимала, что увижу здесь именно ее.

Я не знакома с ней лично, но мне хорошо известно, кто она такая. Ее волосы украшает корона из древесных ветвей, а на поясе сверкает переливающийся серебром серп. Ее одеяние – темно-бардовое. Ее образ не раз приходил ко мне в странных сумбурных снах. Ее показывал мне в своих видениях Гай, рассказывая о прошлом Яна.

– Меня зовут Морана, – представляется она.

Конечно, это была она. Смерть.

Сама смерть.

Я умерла, и она пришла за мной.

Потому что кто-то должен был явиться: ее предвестницы или она сама. По-другому быть не могло. И отдаленным участком памяти, мимолетной мыслью я напоминаю себе, что она – родная мать Яна.

Я вспоминаю о драконе. Внутри разгорается боль, тупая, давящая непреодолимой тяжестью. Но не на плечи, не на грудь – тело все же ощущается как-то по-другому. Я пока не могу определить как будто свою собственную природу и форму. Мир яви остался где-то там, и рядом со мной, с моим телом, другим телом, человеческим, остался сидеть Ян с пустым лицом. И возле нас, склонившись, меня оплакивали Валентина и Гай.

Я больше могу никогда не увидеть Яна. Если я умерла – я отправлюсь в навь, мороз которой уже сейчас чувствовала. Затем пройду искупление. Совсем скоро моя душа будет заточена в одном из небрежно сбитых гробов у берегов кипящей реки Смородины подле Калинового моста. Мне придется проанализировать свою жизнь. Точнее не мне, не теперешней мне, а настоящей – той, кого я пока не помнила, но чьи воспоминания скоро станут мне доступны. А затем я пойду дальше, в один из миров, и моя прежняя жизнь больше не будет мне принадлежать. И вместе в ней растворится Ян. Он не найдет меня у гробов на берегу, потому что нельзя прерывать искупление. Потому что из-за этого я могу застрять в нави навечно. Он не отправится за мной в вырай, хоть и обещал. Может быть, навестит меня раз или два, но навсегда не останется там со мной, нет. И так же ни я, ни он не узнаем друг друга в моей новой жизни в яви, если она случится, если моя дорога в рай пока что окажется закрытой.

Мне было мало, что терять. Правда, мало. Почти ничего, потому что я многого лишилась совсем недавно. Почти ничего, кроме моего дракона. Прямо сейчас мы разлучились. Так неожиданно, так внезапно. Так жестоко. Пусть у наших отношений изначально и мог быть лишь такой исход, ведь я смертная, но я к нему была не готова. Я мгновенно и остро начала по нему скучать прямо сейчас. И вдруг вспоминаю еще и о своем Кинли. Справится ли он теперь без меня? Он так привык к дому и к людям. Привыкнет ли он к одиночеству? Сможет ли выжить один?

– Я наблюдала за тобой то недолгое время, пока ты пребывала в загробном мире, – произносит Морана, и я пока что ничего не отвечаю, не в силах поверить в собственную смерть и осознать ее. До конца отвергая, что это происходит. Надеясь, что все это снова сон, вероломно вклинившийся в разум, заставивший меня потерять сознание, родивший видения, которых в самом деле нет.

– И я была рада узнать тебя саму, и то, что мой сын так сильно к тебе привязан, – продолжала Смерть. – Извини, если я напугала тебя, показывая те сны. Но по-другому нам было не поговорить.

Меня пронзает ее звенящий стеклянный тон и необычайный мороз от прикосновения руки, которая не разжималось. Она была той, кто долго наблюдал за мной, почти с самого момента моего появления в нави. Ее предвестницы, заметив меня вместе с Яном на рубеже сразу же рассказали ей о нас, и после она долго преследовала меня во снах, вклинивалась в разум, следила за мной, невольно запутывала, пытаясь ни то привлечь внимание своего сына, ни то привлечь мое собственное внимание к нему и к его истории.

И прямо сейчас она просто делает то, что должна. Забирает меня. Выхватывает из потока сгустившейся тьмы. Потому что в этом ее суть. Суть смерти. Она вытаскивает меня из этого безразмерного пространства, чтобы отвести куда-то дальше. И мне точно известно куда именно – в навь.

– Значит, это все? – наконец, заговорив, спрашиваю я. – Я, правда, умерла?

Она кивает.

«Все кончено», – повторяю я мысленно. Моя жизнь кончена.

Скоро я познакомлюсь с собой настоящей. Готова ли я? Не знаю. Странно подумать, сколько жизней я до этого жила. Но момент истины очень близок. И от него не уйти, не скрыться. Мне не вернуться назад.

Пока я молчу, пытаясь собраться с мыслями, безжалостное дуновение треплет мои волосы. И я снова на несколько мгновений замечаю повисший в воздухе снег. Недвижимый и нерушимый. Он блестит голубым светом. Мерцает, как звезды, и быстро исчезает. Снег, мерзлота, метель – все это она олицетворяла. Смерть – бесконечный сон, в котором засыпало живое, впадая в беспробудную зимнюю вечную спячку.

– Теперь все решится? – продолжаю говорить я. – Теперь я попаду в навь, рай или снова в явь?

Задаю бессмысленные, ничего не способные изменить вопросы. Зная наперед, какой получу ответ.

Однако, Морана почему-то отрицательно качает головой.

Не слишком понимаю, что это значит, и она уточняет:

– Никуда. Ты не сможешь попасть ни в одно из этих мест.

На миг мне мерещится, что я ослышалась. Потому что произнесенное бессмысленно.

Внезапно снова вижу вспыхнувший вокруг нас снег. Он горит синим. Обращаю внимание на ее руку. Она все еще крепко держит меня. Но когда смотрю на свои пальцы, вдруг начинаю замечать, что моя кожа покрыта голубым прозрачным сиянием, и что этот свет будто бы отслаивается.

Не понимаю, как не замечала этого раньше, или Морана просто не давала мне этого увидеть. И теперь мне становится ясно, что этот снег меньше всего похож на кристаллы льда. А больше – на пепел. Пепел, в котором сгорали души. В котором я уже видела, как сгорали чужие души.

– Что?… – тихо шепчу я. – Что со мной происходит?

И прежде, чем мое сознание охватывает ужасом, погружая в бесконечный неосязаемый страх, возникает мысль о том, что искры лазурного цвета, цвета вечности, цвета звезд, мерцавшие, когда я лежала ничком на брусчатке полуразрушенного городского парка, когда меня укачивал на руках Ян, мне не привиделись. Они были более, чем реальны. И исходили от моего собственного тела, а не от драконьих глаз Яна. Поэтому Валентина и плакала. Поэтому Ян был безутешен и разбит. Поэтому Велес оградил нас от битвы, чтобы дать ему возможность попрощаться. В самом буквальном смысле – навсегда. Все это понимали, кроме меня самой.

Не знаю почему, и как так вышло, но меня… расщепляло. Меня уносило в вечность, но уже в иную, не ту, на которую я рассчитывала ранее. Все еще хуже, чем я думала. Проблема не в том, что я должна была оставить прошлую жизнь и сейчас отправиться в навь. Проблема в том, что мне никогда не попасть в навь. К водовороту. К новым жизням или к своим старым, сокрытым в памяти, которых мне не вспомнить. Меня возносило к звездам. Я уже много раз видела, как это происходит.

Осознание обрушивается на меня внезапным ошеломляющим грузом. Он слишком велик, чтобы его принять.

«Меня не расщепляет», – громко думаю я…

Нет. Не может быть.

– Но я человек! – восклицаю я, словно это поможет. – Люди умирают по-другому.

– Ты искупалась в озере с Тьмой, – невозмутимо говорит мне Морана. – Она увидела тебя в нави. Обнаружила. Пометила тебя. И теперь думает, что ты принадлежишь миру духов. И забирает тебя подобно им.

Я избежала этой участи в пекле, когда меня мог убить Чернобог, но судьба настигала меня здесь.

Ян знал. Он все знал. Вот, что они все говорили обо мне тогда в аду, когда Валентина приводила меня в сознание. Вот, чего на самом деле испугался Ян, когда увидел меня в пекле, в просторном зале дворца с кровавым бассейном. Не только того, что Смог может мне навредить. Было что-то хуже. И он уже тогда знал, что пусть я была спасена в ту долгую ночь в пекле, полную боли и наших общих страданий, но это далеко не конец. И когда Ян обнимал меня в комнате дома Роксаланы, когда поцеловал, и когда старался больше не отпускать, не терять из виду ни на мгновение – он уже тогда боялся, что со мной что-то случится, и что я растворюсь. Поэтому он так громко кричал в моей голове, вторгнувшись в мой разум, когда меня кинжалом ранил волколак на моей ферме в момент того, как мы потеряли лунный камень. Он понимал, что любая рана могла оказаться для меня угрожающей и последней. Константин еще в пекле обещал ему что-то придумать, разобраться с этим, но они опоздали. Я была убита раньше их попыток. И я умерла раньше, чем все они рассчитывали. Моя судьба уже была предопределена. Просто я еще об этом не догадывалась.

– Но почему тогда вы здесь? – глухо спрашиваю я, глядя на Морану. На ту, кто приходит в момент смерти, чтобы увести с собой душу в загробный мир. Мир, который мне уже недоступен.

– Потому что ты все еще человек. И я тоже, как и Тьма, имею на тебя право.

В моей душе от ее слов загорается тусклый неяркий луч надежды. Искра огня посреди мрака.

– И вы можете увести меня? – колеблющимся голосом спрашиваю я.

Но она снова отрицательно качает головой, разбивая вдребезги мои внезапно вспыхнувшие чаяния.

– Даже если бы я могла, Тьма все равно расщепит тебя в водовороте, когда ты соприкоснешься с ней. Она распределяет, куда дальше пойдет душа, и твоим вердиктом будет окончательное уничтожение. Это не наказание, а простое стирание ошибки. Своим появлением в нави, ты нарушила одно из главнейших правил. Правил баланса. Но так или иначе, она не уступит мне тебя сейчас. – Морана делает недолгую паузу, и продолжает: – В целом, я пришла несколько по иному поводу.

Все понятно. Я нарушила правила вселенной. Порядок. Основу всего. Всех вещей, на которых держится мироздание. И поплачусь за это. Сколько бы миров я не помогла спасти, что бы я не сделала для яви и ее жителей – Тьма этого не поймет. Не оценит. Не поблагодарит. Она не сознательна. Для нее нет понятия жизни, привязанности, такого, как для нас. Ей не будет меня жалко. Они не посчитает меня жертвой. Гай говорил, что она просто механизм. Если она и способна на суждения, то никому, особенно мне, точно не было понять ее замыслов. Скорее всего, жизнь для нее была одинаково равноценной, как заключенная в личности, так и рассеянная среди темной материи и небесных светил по космосу.

– Значит, это конец, – почти смиренно шепчу я.

– Пока еще нет, – возражает Морана. – Я придержу тебя на какое-то время. С тобой кое-кто хочет поговорить.

Все мое существо беспричинно вздрагивает после ее слов.

Морана переводит взгляд вдаль, в гущу скопления газообразных перемешанных масс из мелкого ветреного песка, клубящегося пара, туч черноты. И я машинально поворачиваюсь в ту сторону.

Сквозь тьму к нам пробирается силуэт. Мне не нужно долго вглядываться, чтобы узнать его. Это происходит мгновенно.

Ян.

Цмок появляется здесь. Не знаю, каким образом он меня нашел. Был ли в моих мыслях, но не человеческого тела, а души. Либо нашел меня по следу, забрав ту сверкающую нить моего естества на набережной парка.

Теперь частицы искрящегося пепла ярко горели повсюду, но не двигались. Они были похожи на запечатленный на пленке разорвавшийся фейерверк. Вся обстановка представилась мне замершим мгновением. Остановленным. Словно время застыло. И мне невольно вспомнились слова Гая о том, что Морана может управлять временем. Повелевать им. И она словно сдерживала момент, настоящее мгновение моей окончательной гибели, не давая мне исчезнуть за доли секунды.

Она могла вовсе не появляться здесь, зная, что все равно не сможет меня забрать. Но все же пришла, похоже, собираясь подарить мне несколько лишних минут существования, чтобы по-настоящему попрощаться. Мне и Яну. Она хотела дать своему сыну этот шанс. Делала это ради него.

Я отрываюсь от Мораны, отпуская ледяную руку, и бегу к нему. Ян тоже стремится навстречу. Когда мы настигаем друг друга, он подхватывает меня и крепко обнимает. Я так рада видеть его. Могла ли я подумать, что снова увижу его напоследок…

Припадаю к его груди, и слезы сами льются из глаз. Его пальцы путаются в моих волосах. Широкая грудь теплая, от него пахнет привычной хвоей и влажным мхом – я чувствую все это в последние разы. Совсем скоро не будет ничего. И в этом беспамятстве не будет смысла, не будет моего сознания, не будет воспоминаний. Мне суждено исчезнуть прямо сейчас. Как и всему, что было для меня важным и ценным.

Я знала это яснее всего на свете и больше всего не желала.

Без руки богини смерти, как бы сильно я не хваталась за Яна, я начинаю теряться. Мое естество начинает стремительнее исчезать.

То, что сейчас можно было назвать моим телом, моей оболочкой – задрожало, слабо завибрировало.

Происходящее начинало пугать меня, и я старалась вдавливаться в дракона крепче, сильнее, словно это поможет. Внутри меня разбивались на осколки все чувства. «Я пропаду», – думала я. Как пропала Алена. Как пропала Роксолана. Как пропало множество волколаков и цмоков на поле боя. Как пропадали ранее тысячи и сотни тысяч навок. Теперь я стану одной из этих стертых с ткани мироздания душ. Я больше никогда не буду собой. Ничего и никого не вспомню. Как Яна, так и себя. Как и все, что было со мной и этой жизни и в прошлых, которые канут в забытье.

Ян видит то, как моя кожа мерцает, как от нее исходит бледный голубоватый дым. Он притягивает мою голову к своей шее, давая мне уткнуться в нее лицом, покрывает ладонями мои плечи, заслоняя от летящего в нас песка, словно пытаясь зафиксировать на месте мою улетучивающуюся душу. И шепчет:

– Мне так жаль, Ава. Я рассчитывал, что у меня в запасе будет целая твоя жизнь, чтобы с этим разобраться.

Он закрывает глаза, утыкается в мои волосы лицом, затем склоняет голову, находит лбом мое плечо и прижимается к нему, будто стремясь уловить последние мгновения меня. Запомнить меня, мое тело или мой запах, которого возможно уже не имела моя оболочка. Затем медленно выпрямляется.

– Ничего не бойся, – просит он меня.

Его голос и выражение лица вдруг меняются. В его движениях появляется собранность, жесткость. Свойственная ему сила.

– Сейчас ничего не бойся. – Его тон наполняется твердостью и уверенностью, и он произносит: – Ты не исчезнешь, Ава.

Он говорит это так, будто сам верит в свои слова, и я могу поверить. Но разве этой фразой он не успокаивает самого себя? Реальность неизбежна, а мне страшно. Это инстинкт, который не получается подавить. Его тело нерушимо. Оно твердо стоит на ногах в отличие от моего, которое колыхало – он моя опора сейчас. Как и всегда. Я закрываю глаза и вслушиваюсь в тембр, звучание его голоса, стараясь запомнить каждый звук, каждую интонацию. Стараясь не думать о том, что и это воспоминание сотрется. Пропадет.

Да, я не хотела его забывать. Не хотела исчезать. Мы выиграли эту войну, но мне пришлось пожертвовать собой. Жалела ли я? У меня не было права на такие эмоции и мысли. Я была обязана сделать то, что сделала. Но было ли мне страшно уходить? Жалко? Да. Не буду врать, что – да. Мне не повезло. Но так должно было случиться. Мне придется это принять. И Яну тоже.

Вдруг ловлю себя на мысли, что если бы дракон сюда не пришел, если бы не держал сейчас, если бы не давал ложную надежду на спасение своими словами лишь потому, что стремился утешить меня или себя – мне было бы проще погибать навечно. Если уж подобное было мне суждено. Но теперь я этого не желала – не желала покидать все эти миры и дракона.

– Здравствуй, сын, – раздается стеклянный женский голос.

– Здравствуй, Морана, – безэмоционально отвечает ей Ян, и холодно констатирует: – Ты здесь.

Я все еще продолжаю держаться за него, укрываясь в его объятиях. Не в силах оторваться.

– Неужели ты допускал мысль, что я не приду? – вопрошает она.

Чувствую, как Ян передергивает плечами.

– Я никогда не знаю, чего от тебя ожидать, – произносит он, словно бросая невидимый упрек, бравший корни из их совместного не радужного прошлого. Я хорошо понимаю, о чем он говорит.

Однажды они сражались за нее – он, его братья и сестры, когда Смог заточил ее в аду. Они сражались, пытаясь вызволить ее, но освободившись, она не захотела уходить от их отца. Морана осталась с ним, ведомая слепой любовью, помирившись с ним в мгновение, простив то, что нельзя прощать. Она была той, кто не захотел уйти, разорвать губительную связь, справится с отравляющей привязанностью, с любовью к чудовищу, добровольно приняв решение остаться. Она была той, кто выбрал сторону их отца, предав своих сыновей и дочерей. Той, кто позволил Смогу поставить их перед выбором: уйти и больше не считаться частью семьи или остаться и провести долгие века в оковах, пока он полностью не изменит их сознание и не перевоспитает, подчинив себе их разумы и волю. Она позволила владыке пекла изгнать своих детей из дома. Предала их. Пусть она и ушла от него позже, сама, без посторонней помощи и давления, но ее поступок не стирался ни из памяти детей, ни из времени. И не все смогли ее простить. Ян не мог примириться с ее поступками, осуждая ее до сих пор, избегая матери и общения с ней многие годы.

Они не виделись слишком долго. Из-за отца и из-за нее Ян покинул навь. По приходу сюда он не хотел, чтобы именно предвестницы Мораны заметили его на рубеже, чтобы они доложили ей, что он вернулся домой. Но она все равно узнала. И вот они, наконец, встретились.

Чуть отрываясь от него, я становлюсь рядом и беру его за руку. Он отзывчиво сжимает мои пальцы, согревая мою мерцающую ладонь теплом, которое для меня ассоциируется ни с чем иным, как с самой сутью жизни. Это тепло напоминает мне, что я могу все потерять: осязание, способность чувствовать, способность думать.

– Полагаю, ты хотела поговорить, – продолжает Ян. – Ты следила за нами и пугала Аву. Весьма изощренный способ выйти на связь.

– Все верно, – соглашается она. – Хотела. Но сейчас тебе нужна моя помощь. Остальное пока что не столь важно.

Однажды она оставила его, и теперь ее слова и то, что она делала со мной, пока я была в замке, давали понять, что сейчас Морана, возможно, имела намерение искупить вину. Возможно, вернуть любовь Яна, которого предала. Который бежал подальше не только от отца, но и от матери, отвернувшейся в тот самый момент, когда она была больше всего нужна. Это был тот поступок, который он не понимал.

Но они общались на удивление спокойно. Ян держался отстраненно. Да, между ними было много вековой обиды. Несколько столетий, за которые он не смог ее простить. Но в данную минуту она снова была его матерью, и он этого не отрицал. Я была слегка удивлена, и понимала, что в его отношении к ней нет ненависти, этот разговор не кишел презрением, как к отцу. Это было что-то другое, похожее на глубокое разочарование.

Для меня эта женщина пока что оставалась загадкой.

Ян плотно сжимает губы. Напрягает челюсть, недолго играя желваками. И затем говорит все тем же холодным тембром:

– Ты поможешь мне?

Впервые я замечаю, что лицо богини смерти изменилось. Оно потеряло оттенок непробиваемой невозмутимости. На нем появилось материнское сочувствие. И едва уловимая неясная боязнь. Но она смотрела на него с добротой и некой нежностью.

– Чего именно ты хочешь, мой сын?

Она предлагала помощь своему ребенку, который в ней нуждался. Даже видя, что он мало откликается и морально, и физически, не делая ни шага к ней навстречу, продолжая держаться на приличном расстоянии.

Ян расправляет плечи, все больше и больше превращаясь в того надменного дракона, которого я знала. И он больше не просил. Он начинал у нее требовать. Приказывать ей, своей матери. Богине смерти.

– Сделай с ней то, что сделала с Константином, – произносит он.

Когда я поворачиваю голову чуть в сторону, то замечаю, что меня продолжает расщеплять – от моего плеча во все стороны тянутся полупрозрачные голубоватые нити. Страх накатывает с новой силой, но я упрямо думаю: «Константин». Морана ведь спасла его однажды от расщепления. Я совсем забыла об этом.

После слов Яна появляется подобие новой надежды. Мне внезапно начинает казаться, что есть шанс не исчезнуть. Что есть возможность спастись. И что он заставит богиню смерти помочь. Он точно может это сделать, а она, ведомая чувством вины и раскаяния, может уступить.