Электронная библиотека » Андрей Битов » » онлайн чтение - страница 26


  • Текст добавлен: 21 сентября 2014, 15:02


Автор книги: Андрей Битов


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Варя… – обращаясь к реке, тихо позвала Екатерина Андреевна.

Варя остановила лодку, посреди реки. Потом нерешительно стала грести назад.

– Природу совершенно не интересует, – горячо говорил директор, – истинное знание – ее интересует прямое достижение цели. Для птицы земля плоская, и все тут. Ей надо взять азимут, а азимут берется на плоскости. И для нас земля всегда была плоская – это чистое умозрение, что она шар…

– Точно так и у крокодилов, – сказал Иван Модестович, примостившийся на нижней ступеньке. Он сидел в кальсонах, шевелил пальцами ног. – У крокодилов считается низкий интеллект, однако он прокладывает к жертве математически идеальную траекторию. Как бы ни петлял человек, убегая, крокодил будет бежать, казалось бы, совершенно в неправильном направлении и ровно изловит его там, где наметил…

– Пожалуй, – снисходительно согласился директор, – возможно, это пример того же рода. Эта способность обеспечивает крокодилу его место в пирамиде жизни…

– Пирамида жизни?.. – удивился Сергей Андреевич. – Какой поэтический термин!

– Но совершенно научный. Примитивно объясняя, это последовательность, в которой все живое поедает друг друга. Скажем, птица поедает жучка – она находится выше его по пирамиде жизни…

(Забавно, что, сидя на полках, каждый сообразно своей выносливости, они имитируют своего рода пирамиду…)


Екатерина Андреевна вспомнила о забытой свече и вернулась в «лабораторию».

Она увидела распахнутый сейф и ужаснулась.

– Совсем обезумела, старая… – приговаривала она, ища ключ. Обнаружила на полу склянку… посмотрела на полки…

– Боже…

Она искала на полке яд и не находила.

– Варя!.. – охнула она. И бросилась из сарая.

Мысль о том, что это именно Варя, безукоризненно настигла ее, как крокодил жертву…

Луна окончательно взошла и осветила все своим ядовитым светом. Лохматые, похожие на зверей, рваные тучи пожирали луну и выплевывали. То ли луна мчалась, прорываясь сквозь апокалиптическое столпище облачных чудовищ…

Екатерина Андреевна не нашла, где обычно, лодку. Мгновенно возник у нее образ Вари, увозящей на тот берег склянку с ядом…

Екатерина Андреевна озиралась вокруг – никого.

– Сережа! – шепотом звала она, задыхаясь на бегу.

Перед баней, не вполне осознавая преграду, на которую наткнулась, она остановилась. Чуть отдышалась и нерешительно приотворила дверь в предбанник.

Диспут до того раскалился, что был слышен из парной.

– Обязательно надо человеку, – гремел директор, – верить в какую-то высшую силу! Вот теперь верят в пришельцев из космоса, в более разумную, спасающую нас цивилизацию. Это тот же самый механизм веры…

– Но это научно доказано! – звонко кипятился Иван Модестович. – Как не верить? Баальбекская платформа, восьмивалентный столб, статуя острова Пасхи…

Старуха со стоном зажала уши ладонями, замотала головой, как от наваждения.

– Сережа! – закричала она и забарабанила в дверь. – Сережа!

Перепуганный Сергей Андреевич тут же выскочил, заворачиваясь в простыню.

– Что такое?! – испуганно спросил он.

– Варю… Варю надо спасать! Она пропала!

Сергей Андреевич облегченно рассмеялся.

– Ну, я-то думал…

– Ты не понимаешь. Она украла у меня яд!

– Мама, опять вы с нею за свое… Прятки, подслушивание, яд… Хватит!

– Как можешь ты так говорить!

– Мам, ты успокойся. Я тебя уверяю, ничего с твоей Варей не будет.

– Ты не знаешь, в каком она была состоянии…

– Поверь мне, я не в лучшем, – постыло сказал сын. – Успокойся и не преувеличивай. Иди домой. Могу я наконец домыться! – вспылил он. – С ней-то ничего не будет, а я простужусь! – воззвал он к материнским чувствам и скрылся, решительно и бесповоротно.

– Господи! – простонала старуха. Перед ней опять возникла стена, преодолеть которую женщине не дано.

Она бросилась на пристань, трясла глупую цепь, на которую Харитоныч запирал паром.

В отчаянии металась она по парому. Над тем берегом неслась луна.

Варя подошла к освещенному дому. Неистовствовал самовар. Никого.

В сарае тоже никого не было.

Грохнул гром. Волновались звери. Метались волки; топтался олень, держа луну в рогах; вставала на задние лапы, царапая сетку, Зинаида.

Екатерина Андреевна пробовала взломать цепь каким-то сучком. Тот сломался.

Она сбежала с пристани и почувствовала себя плохо.

Медленно добрела до дерева (до того самого облюбованного ею кедра) и, прислонившись к стволу, медленно сползла на землю. Так сидела, отдыхала.

– Неужто душу живую сгубила?.. – прошептала она.

Сознание ее мутилось.


Звери чуяли, выходили из себя…

Варя быстро и целеустремленно направилась к бане. Она повторяла за Екатериной Андреевной ее путь… И точно так замерла перед дверью, вдруг наткнулась на невидимую преграду. Ей это показалось забавно. Она прислушалась.

– А что вы скажете про фрески в Югославии, – волновался корреспондент, – на которых Христос изображен в летательном аппарате? Там – отчетливая ракета в разрезе, и сопла, и реактивная струя…

– Все в кучу… – сердился директор. – Обыкновенные утки.

– Я в этих пришельцев, конечно, не верю. Но я читал Писание, и там есть довольно странные вещи, вроде бы подтверждающие версию о Христе-космонавте…

Это был голос Сергея Андреевича.

Варя усмехнулась этим словам и побрела от бани прочь.

Екатерина Андреевна сидела у того же дерева. Ей показалось, что подошел Иван Модестович.

– Ну, прощай, Иван Модестович! Правда, я твой век заела? Опоздала для тебя умереть?..

Иван Модестович молчит, и это уже Сергей Андреевич.

– Он говорит, Сережа, что ты меня не просил, чтобы я тебя родила… Так ли это? Разве это наше с тобой дело?..

Сергей Андреевич молчит, и это уже лейтенант, опаленный, в каске, с гипсовой рукой наперевес, как с автоматом.

– Мама! – говорит он.


– …и Ангелу Лаодикийской церкви напиши… – декламирует Сергей Андреевич.

– Что такое «Лаодикийской»? – спрашивает Харитоныч.

– Сам не знаю, – говорит Сергей Андреевич. – Красиво. Я ведь воспринимаю это просто как стихи.

– Наверно, что-то вроде районного отделения, – сказал Степанов.

Хохот.

– Лаодикийской… А что дальше? – поинтересовался Степанов.

– Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!

– Что – еще плеснуть? – спросил сверху вконец запарившийся Харитоныч.

– Ох! – смеялся директор. – Ну, плесни! Чтоб погорячее.

Сергей Андреевич обвел взором это странное сооружение из клубов пара и всклокоченных, распаренных лиц.

– Хароныч! – спросил он, усмехнувшись. – А ты не перевез ли нас уже…

– Красиво… – вздохнул корреспондент. – Читайте, пожалуйста, дальше.

– Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих… Это в переводе, – пояснил Сергей Андреевич. – У меня американское издание.

– На самом деле, надо полагать, «изблюю…» – сказал директор.

– Не перебивайте! – воскликнул расчувствовавшийся корреспондент.

– Ибо ты говоришь: «богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг».

Веры в его словах нет, но хотя бы поэзия крепнет в его голосе…

…И слова эти ложатся уже на двор Екатерины Андреевны, на столпившуюся в ночи природу. Ударил гром.

Завыли волки.

Олень внезапным прыжком перемахнул изгородь. Зинаида навалилась на дверцу и сбила жердину, запиравшую ее.

Тучи, как звериное шествие, проходят мимо луны.

Внизу, как их отражение, странной чередой идут к одинокому кедру волки, олень, Зинаида, две косули…

В этом ряду видится Екатерине Андреевне призрак Вари.

Мы удаляемся от Екатерины Андреевны, она становится неотличимой от ствола.

Дерево.

– Имеющий ухо да слышит…


– Слышите?.. – воскликнул Иван Модестович.

– Что-то произошло… – встревожился Сергей Андреевич. – Вы не чувствовали толчок?.. Как бы землетрясение?

– Гроза… – откликнулся кто-то.

Сергею Андреевичу нехорошо. Пошатываясь, он бредет к выходу. Оборачивается…

Спор мужчин раскалился до предела. Рты раскрываются все более страстно, лица искажены… Молния выхватывает их из мрака. Сергею Андреевичу на секунду кажется, что, рассевшись на полках по принципу «пирамиды пара», они уже поют…

Корреспондент (голосом дьякона): Мегалопо-о-олис при-бли-жа-а-ается!

Директор (потоньше): В Лос-Анджелесе даже не растет шпинат!

Степанов: Корова со стабильной нервной системой дает на 25 процентов больше молока-а-а…

Харитоныч: В Кельне от паров рассыпаются известковые плиты собора-а-а…

Корреспондент: Вода из реки Огайо разъедает железо турбин…

Директор: В Токио засыхают едва расцветшие вишни…

Степанов: Полицейский в центре Нью-Йорка вдыхает сто-олько газов, будто он выкурил 40 сигарет!..

Иван Модестович: Если опустить в автомат монету, в маску поступает соответствующая порция кислорода…

Хором: Аллилуйя, аллилуйя! Аллилуйя, аллилуйя!


Дерево. Вокруг стена ливня.

Под деревом – звери.

1964, 1972

Первая «наша биография»
Путешествие к другу детства

Наша биография

Г. Штейнбергу


Путешествие – старое слово. Все называется теперь иначе: командировка, поездка, экскурсия. Предотъездные волнения… Беготня по служебным коридорам – бумажки, подписи и командировочные в кармане наконец. Прощание со случайно встреченным, тоже бегущим, убегающим приятелем – погребок, еще погребок… Возвращение домой – настороженная жена, а шапка у тебя, как ты вдруг обнаруживаешь в зеркале, глупо съехала набок, и глаза блестят и бегают… Да вот, уезжаю… завтра… вот и билет, посмотри… да нет же, ничего я не истратил!..

И ты едешь, летишь. Десять тысяч километров – и снова бегаешь по таким же коридорам с такими же табличками, знакомишься, знакомишься, трясешь руки, уши болят от улыбок. Летишь в соседний город и на обратном пути лениво спрашиваешь: какое тут расстояние между этими городами, сколько тут километров? Оказывается – восемьсот. А тебе казалось, ты выехал за город, скажем, в Комарове.

Неделя, другая – и опять те же десять тысяч километров. Вылетаешь утром и прилетаешь утром. В тот же день. Стоп, приехали. Пиши авансовый отчет.

Две недели, двадцать пять тысяч километров – какое путешествие! – командировка. А главные люди для тебя – брезгливые бухгалтера и равнодушные кассиры: мало ли вас ездит! Ездят все и ездят.

Старое слово

И все-таки в данном случае это то слово: путе-ше-ствие! Оно длилось двадцать пять лет, двадцать пять раз по двадцать пять тысяч километров – летных, железнодорожных, в кузове и пеших. Мы сбрили двадцать пять километров бороды и снова ею обросли. Мы седеем, лысеем и вставляем зубы. «Такими ли мы были в ваши годы! – говорят нам. – Вот мой дед, девяносто лет, все зубы целы и ни одного седого волоса. И помер-то случайно: надорвался, катя жернов из деревни в районный центр». А мы все возвращаемся на родные пороги, топчемся, отряхивая снежок, и смущаемся понемногу: что это – сердце? А мы обнимаем, целуем и таем от счастья.

Конечно же, путешествие! Вся жизнь.

А с меня уже пуговицы сыплются.


«Очень вы нам нравитесь, – сказали мне в редакции, – вот мы вас и вызвали». – «Да, – говорю, – как приятно!» – «Вот вы такой-то и такой-то, – говорят мне, – и диалог у вас, и пейзаж – весь вы какой-то такой, какой нам нужен. Пора вам сделать что-нибудь и для нас…» Вот сижу я в мягком кресле, киваю, смущаюсь, пытаюсь казаться скромным – а я уже не я, мягкий, как кресло: растаял. «Вас должна заинтересовать, – говорят тогда мне, – такая злободневная тема, как строительство коровников без применения…» – «Да нет, знаете, как-то, – говорю я, чуть трезвея, – это очень, конечно, но я, вы понимаете…» – «Понимаю, – говорят мне, – вам это неблизко. Ну а вот, например, проблема экономии кожи при закройке обуви, помощь ученых в этом вопросе…» – «Нет, – говорю я тверже, – я ведь ничего в этом не смыслю». – «Это и не требуется, – говорят мне, – просто вы со свойственной вам…» – «Нет, – говорю я твердо. – У вас есть другие люди, которые имеют в этом опыт и прекрасно справятся, а какое отношение имеет то, что я делаю, к тому, что вы предлагаете?» – «Ах, вот вы о чем… – сказали мне. – Вы, наверно, думаете, что мы собираемся как-то вас ограничить, изменить, принудить? Боже упаси! Нас как раз интересует сохранение вашей творческой индивидуальности в том, что вы для нас напишете, именно это нас и привлекает, иначе бы мы просто послали Сидорова или Петрова. Если ваша манера не сохранится в материале, то он нам, говоря по чести, и не нужен. Мы лучше тогда Сидорова или Петрова пошлем – он по крайней мере справится. А мы именно хотим, чтобы вы поехали».

Дорогой мой положительный

«Нам нужен свежий, новый остроположительный материал. И вот чтобы в вашей манере…» – «Да ведь материал-то к манере небезразличен!» – восклицаю я. «Не совсем вас понимаю, – говорят мне, – как раз интересно, чтобы вы попробовали применить свою манеру на незнакомом материале. А что вы так умеете, как вы умеете, то это мы и так знаем. А тут может получиться приятная для всех неожиданность…» – «Вот именно, – говорю я, слабея, – неожиданность!»

Я кошусь в зеркало и вижу, как на мне вспыхивают свежие седые волоски. «Неужели вас не волнуют положительный герой и его проблема?» – «У меня все положительные… – скучно говорю я. – На отрицательных у меня сил не хватает». – «Да нет, – говорят мне, – я про других положительных говорю. Герои, маяки… Неужели вас это не трогает?» – «Не знаю, – говорю. – Только героизм, по-моему, не черта, а проявление в обстоятельствах… А так все люди обыкновенные. Живут – тем и герои». – «Да, – говорят мне, – интересная мысль… Я вас, кажется, не всегда понимаю… Ну так как же насчет какого-нибудь героя?»

«Есть! – вдруг кричу я с радостью и отчаянием. – Есть один! Как же я забыл! Знаю одного, хорошо знаю. С детства. Вот уж положительный, вот уж герой! В вулканы лазает. Каждый год себе что-нибудь ломает: руку, ногу, шею. И никто его, заметьте, не гонит – сам лезет, совершенно бескорыстно, в самый кратер. Не человек – символ!»

«А вы говорили…» И мне улыбаются виноватой улыбкой.

И я уже лечу. Как ты там поживаешь, мой положительный герой? Надо же, куда тебя занесло! Послушай, а правда, что ты в эти вулканы лазаешь? Все-таки я очень тебе рад. Сто лет не виделись. И когда бы еще свиделись? И вот вдруг, ни с того ни с сего… О тебе уже столько писали! Теперь мой черед. Напишу я о тебе, дорогой мой положительный, вещь легкую такую, пузырчатую, словно в тонкий стакан нарзану налили.

Уже есть что вспомнить…

Помнишь, как тебе исполнилось семнадцать… А дальше… Дальше? Пошло, поехало! Оглянулся – двадцать. Оглянулся – двадцать семь. Лермонтовский рубеж. И оказывается – что-то уже сделано, надо задумываться над тем, что ты не ребенок. Вдруг замечаешь, к примеру, что вот подходит автобус, и если ты не побежишь, то он отойдет, и если раньше ты обязательно побежал бы – к спеху, не к спеху, побежал бы – и вскочил бы и повис, то теперь идешь себе, и автобус сейчас отойдет – а не бежишь. Он отойдет у тебя под носом, а ты чинно встанешь первым в очереди и начнешь терпеливо, без озлобления, ждать следующего. И не то что бы бегать уже разучился или врачи запретили. Просто вдруг неохота бежать и поспевать на этот автобус, можно и подождать, и подумать о чем-то незаметно.

Знакомые, знакомые…

Встретишь приятеля, школьного, старого, на одной парте сидели, – и говорить не о чем. Переберешь, кого видел, – и окажется: никого не видел. Ну, как ты там? Да ничего. Слыхал, пописываешь? Да вот, грешу. И разошлись. И стыдно чего-то.

Не так давно одного из нашего класса встретил – Костю 3. Он только срок кончил: бродил по городу и вдыхал родной воздух. Разговорились. Все он такой же, не изменился. Посерел, поредел как-то с лица – а так то же самое. И никак не представить мне было, что он – преступник. Все его маленьким видел: все тот же легкомысленный, неспособный мальчик – не медалист. Костя поразил меня одной историей. Я тогда чуть ли не впервые задумался, что мы все-таки уже не дети. «Представляешь, – говорит, – вижу я, в садике две девочки симпатичные на скамеечке сидят. Ну, подсаживаюсь. То да се. А они – даже не реагируют. Я и так и этак. А они – словно и нет меня. А я ведь так ничего себе и с лица, и в разговоре. И девочки не то чтобы очень строгие на вид. Да что же это такое? – думаю. Попробовал еще – никакого результата. Тут я не выдержал и говорю: да что же это, девочки? Невежливо даже как-то. А они мне: “А нам неинтересно – ты уже старик”. Старик, а? Каково?!» Костю вскоре опять посадили, а я эту его историю частенько вспоминаю и себя одергиваю.

И забавляешься домашней статистикой. Большие числа – большая точность, малые числа – точность, конечно, поменьше. Но уже и не так мало людей прошло через жизнь – можно их вспомнить и обнаружить статистические закономерности. Процентовка грубая – в бюллетене ее не опубликуешь. Но вот окончили лет десять назад школу двадцать пять человек: два кандидата наук, пять офицеров, один секретарь райкома комсомола, один лесник, один даже в сумасшедшем доме… Остальные выпали из поля зрения, но тоже почти все специалисты, почти все женатые – способный выпуск, рекордное число медалистов (десять, что ли?). И еще один – знаменитый человек, во всех газетах прописан, начальник экспедиции, изучает вулканы – мой друг. И я.

Разные получились из нас люди. Даже не верится. Действительно ли я сидел на одной парте с этим человеком? Скажешь об этом кому-нибудь – можешь попасть в неловкое положение. Подумают, врешь. Будто если он такой знаменитый, то он и ребенком не был, и в школу не ходил, и никто с ним за одной партой не сидел…

И все-таки это он. Мы сидели на одной парте. Более того, мы ходили в один и тот же детский сад. Быть может, даже выходили на прогулку в одной паре. Что пишут теперь о моем друге?


ДОРОГУ ОСИЛИТ ИДУЩИЙ

ПОКА ДРЕМЛЮТ ВУЛКАНЫ

ШАГАЮЩИЙ В БУРЮ

К ТАЙНАМ ДЫМЯЩИХСЯ ГОР

ИДУЩИЕ ПО ОБЛАКАМ

ВУЛКАНЫ НЕ МОЛЧАТ

РОБИНЗОНЫ ШТУРМУЮТ ОГНЕННОЕ ЛОГОВО

ПУЛЬС ВУЛКАНА

ВТОРГАЯСЬ В ОГНЕННОЕ ПОДЗЕМЕЛЬЕ

ВУЛКАН ПРОСНУЛСЯ

В ПАСТИ БЕЛОГО ДРАКОНА

НА КРАЮ ПРОПАСТИ

СХВАТКА У ЛОГОВА ДЬЯВОЛА

КАРЛИК СТАНОВИТСЯ ВЕЛИКАНОМ

ПОКОРИТЕЛИ ОГНЕДЫШАЩИХ ГОР

ПОВЕРЖЕННЫЙ ВУЛКАН


Это еще только заголовки! Причем далеко не все.

Как много сделано, если верить газетам… А если сделано так много, то сколько же прошло времени? Тоже много? И, с другой стороны, все, конечно же, только начинается. Как всегда. Так сколько же нам лет на самом деле? Сколько же мне лет, если мой друг уже в вулканы лазает?

Знакомые, знакомые…

Старик – не старик, конечно. Очень еще молодой даже. Но вот забавно… Десять лет назад – редко, когда знакомого встретишь. Бродишь, бродишь – людей много, а знакомых нет. И всем в лица вглядываешься. Разные люди, незнакомые – интересно. Теперь бредешь, весь в себе, никого и не видишь вокруг – окликают. Ты ли это? Сколько зим! Да, это я… Подумать только…

Нынче выйдешь на улицу – и все знакомые, знакомые. И незнакомые словно бы уже тысячу лет в твоих незнакомых ходят, так что как бы и тоже знакомые. Зайдешь в кино – обязательно знакомый, в ресторан – знакомый, в трамвай – знакомый. И где только с ними виделся? Когда успел? С тем – в экспедиции, с этим – в армии, с тем – учился (в школе, техникуме, институте – нужное подчеркнуть), а вот с этим – в отделение, как-то раз было, попали… Идешь по пляжу – подумать только, вот этот маленький, седенький, пузатенький – кто бы это мог быть? Отчего это он на меня так испуганно смотрит? Да это же капитан Бебешев, замполка по хозчасти! Он меня как-то на «губу» ни за что загнал. Просто ненавидели мы друг друга. «Вот встречу на гражданке!..» – грозился я. И встретил наконец. И словно озарение и радость: «Ба, Николай Васильевич! Вот неожиданность!» А он, дурак, пятится: то ли не узнает, то ли узнавать не хочет. Признал-таки. Боится он, что ли? Вот чудак! Да я же люблю его в эту минуту. И не помню зла. А он все жмется. «Молодец, молодец… – говорит. – А вот я уже в отставке, – говорит. – Тут за городом и живу. Домик себе справил…»

Боже, думаешь… И этого человечка я ненавидел, и боялся, и зависел от него? И времени-то прошло почти ничего – лет семь… И ухожу. А он стоит, седенький, пузатенький. Жена толстая. И вокруг белоголовые детки ползают. А ведь зверь был! Уж как его не любили. Чуть в тюрьму меня не загнал… Что ж поделать, человечек, не трону я тебя, рад я тебе – память все-таки, мое прошлое – не твое…

Что говорить, новых знакомых уже и сосчитывать трудно, и словно не замечаешь их. Словно бы познакомился – то это еще и не познакомился. На следующий день и не заметишь и не вспомнишь, и тебя не заметят, не вспомнят. Мало ли кто кому руку за день подает…

Знакомых много, а друзья… где они?

КТО БУДЕТ ЧЕМПИОНОМ?

…В течение двух минут три угловых удара! Темп игры пределен. На скользком от дождя поле все время надо быть начеку. В игру вступает вратарь «Буревестника» Генрих Ш. Великолепно взяв верхний мяч, он спасает команду от, казалось бы, неминуемого гола. В игре обозначается перелом. И вот уже атакует «Буревестник». Гол! Еще гол! Теперь ясно, кто чемпион города по футболу…

Господи, кто чемпион? Конечно же, мой друг Генрих. Кто же еще.

Как он теперь выглядит?

…Белой июньской ночью по гранитной набережной Невы шел человек. Хотя он, несомненно, о чем-то глубоко задумался, шаги его были легкими, уверенными, выдавали хорошо тренированного спортсмена. Если бы автор в предыдущих главах, пытаясь передать стремительный ход событий, не опустил важное описание портретов, читатель сейчас по высокой, худощавой, но крепко сбитой фигуре, по узкому тонкому лицу с острым углом подбородка и по большим, немного подернутым влагой глазам без труда узнал бы Генриха…

«В пасти белого дьявола», газетный очерк

Узнаю ли я тебя без труда? По глазам, подернутым влагой? Когда я видел тебя в последний раз?


Сидел я у себя за городом в тихих трудах и домашних заботах – и вдруг телеграмма. А я ведь скрылся от всех – никто не знает, что я тут. Семейство мое всполошилось: что там? Не случилось ли чего? ПЯТНИЦУ ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ БУДУ ЖДАТЬ ФИНЛЯНДСКОМ ВОКЗАЛЕ ГЕНРИХ. Какой Генрих? Почему на вокзале? Зачем в пятницу?..


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации