Текст книги "Театр ужасов"

– Иди к выходу, – сказал он весело, похлопал меня и пошел расковать парня, но я стоял и смотрел. Гремя цепями, щелкая замками, он что-то говорил парнишке… и смеялся, а тот хныкал и стонал. Я посмотрел на Эркки, он выглядел виновато. Я не стал ничего спрашивать, хотел начать подъем, но Шпала крикнул, чтоб я ждал.

– Теперь жди! Ты целый час будешь взбираться. Жди внизу. Эркки, иди сюда. Помоги!

Они потащили парнишку наверх. Когда я поднялся, их уже не было. Я вернулся в мастерскую к Кустарю.

– Что это за хуйня там была?

– Парень, который меня подстрелил, – сказал Кустарь и, снимая с меня костюм, рассказал, что, пока я ездил в Финляндию на концерт, Шпала нашел и изловил стрелка, привез его в багажнике, притаранил в Лабиринт и заковал в инквизиторском стуле, и так оставил там в полной темноте, без всяких разговоров, на всю ночь.

– Получается, я был первым, что увидел парнишка этим утром… Понятно… Ну и ну… Какая же он сволочь!

– Изрядная сволочь, – согласился Кустарь и ухмыльнулся. – Ничего, как-нибудь и его достанем.

Я глянул на него, надеясь понять, что он пытался этим сказать, но его залитые кровью и алкоголем глаза ничего не выражали, по его синяками искаженному лицу ничего сказать было нельзя, спрашивать я не стал, потому что Кустарь начал задавать свои технические вопросы: ну как я себя чувствовал в костюме, как осилил лестницу, то да се… Я машинально отвечал, а он слушал и мычал, ну, ну, и набивал бонг.

Мы сели курить, и тут заиграла эта песня… только я услышал меланхолическое бренчание, как в животе стало пусто… и я вспомнил очень, очень многое…

Я притворно закашлялся, передал ему бонг, сказал, что не хочу курить, и ушел.

⁂

Ближе к вечеру в Holy Gorby. Потягиваю за стойкой чай. Рядом со мной два парня пьют текилу, гости. Тобар их разводит на разговор. Они ему рассказывают о своих гоночных мотоциклах, о поездке на снегоходах, о слаломе и прочем, Тобар их внимательно слушает и свое скромно вставляет, прощупывает, обрабатывает, о чем они не догадываются, они думают, что старый молдаван, раскрыв варежку, их слушает и всему дивится, они думают, что они в его глазах такими крутыми выглядят, они полагают, что он ими восхищается по-настоящему, они думают, что раскрывают мир старику, не догадываясь, что попали в его ловушку: через несколько минут он им расскажет, что иногда катается на старом трамвайчике – рельсы видели?.. ага, тут у нас и трамвай есть, старенький… Они посмеются: трамвай?.. Да, скажет Тобар, ржавая консервная банка на колесах, во как!.. Они захотят посмотреть на старенький трамвайчик. Он распахнет дверцу во двор, они посмотрят, посмеются и пойдут за ним, как за крысоловом, войдут в трамвайчик, сядут на старые деревянные сиденья, он невзначай заведет мотор. Он еще работает, удивятся они. А то как!.. И они покатят тихонько, может, даже споют: мы едем-едем-едем в далекие края… Он их подвезет к полю, где стоит его гаубица, они ошалеют: ух ты!.. настоящая пушка!.. Да, скажет он, ерунда, подумаешь, пушка, вот у меня есть бронетранспортер… И они пойдут к бронетранспортеру, а в конце Тобар почешет затылок и махнет в сторону аэроплана, и они захотят посмотреть на старый кукурузник. Ого!.. Они в него влезут и сами не заметят, как согласятся полетать за каких-нибудь пятьдесят евро, всего ничего, гроши, парни богатые, что для них полтинник?..

Вот они заговорили о диких животных… Тобар говорит, что у нас есть лисы, кабаны, рысь, заглядывают волки…

– Как-то я облетал окрестности на моем аэроплане, смотрю – мать моя женщина! Медведь! Я глазам не поверил, сделал круг, снизился, гляжу, нет точно – медведь!..

– У вас что, аэроплан свой есть?

– Да, есть.

– Да ладно.

– Не верите? Идемте, покажу! Казик! Казик! Подмени-ка меня, я молодым людям наш аэроплан покажу…

Ну, все, они готовы… Хороший shortcut от диких животных к аэроплану, я оценил смекалку Тобара.

Вернулся Эркки. Мы отсели за столик. Я поинтересовался, что стало с тем парнишкой.

– Отпустили недалеко от города, – мрачно сказал Эркки, – дальше сам доберется. Правда, без штанов, но это фигня.

Мы некоторое время пили: я – чай, он – пиво. В воздухе над нами послышался рокот мотора.

– Вот старый черт, – ухмыльнулся Эркки, – опять кого-то катает.

– Да, я видел, как он двоих молодых развел…

Шпала вышел на связь:

Эркки?! Эркки, отвечай, ты где? Прием.

Эркки ответил, что он в Holy Gorby. Шпала вошел через пару минут, подсел, довольный.

– Лутя вас только что продал, – сказал он. – Прикинь, подбил тут двоих на игру в Лабиринте.

– Я думал, любители перевелись, – сказал Эркки. – И где он их нашел?

– В социальных сетях подловил. Вообще, надо признаться, я недооценил сети. До фига там всяких экстремалов…

– Ага, – посерьезнел Эркки, – я видел, да, он много сидит ВКонтакте, чатит. Знаешь, он влезает и в такие группы, где насилие приветствуется, бьют бомжей битами и видео выкладывают. Что-то мне это не нравится. Меня как-то не прикалывает с садистами встречаться. Надо отслеживать, кто к нам приезжает…

– А как ты отследишь?

– Ну, я хотел бы знать, например, откуда взялся парнишка, который выстрелил в лицо Кустарю. Откуда он мог прознать о нашем месте?

– Да мы рекламы везде разбрасываем… Они везде, по всему городу… А в сети – все знают о нас в сетях, во всех, видео повсюду…

– Ну хотя бы спросить, откуда узнали, какая реклама и где… Обычный тест перед игрой, личных данных чуть побольше собрать, чтобы понимали, что их найдут…

– Эркки, у нас не так много клиентов, чтобы их отпугивать. А найти я кого угодно из-под земли достану. Вон, этого пацана нашли? Нашли. Достали? Обоссался как достали… Больше не будет с хардболом гулять, не у нас, это точно…

– Ладно. Я просто тебе говорю, чтоб ты знал: можно совсем без людей остаться. Когда они приедут? У меня сейчас работать некому…

– К двум часам ночи. Они еще в пути. К двум соберетесь?..

– Откуда они едут?

– Да хер его знает. Сказали, едут. Все фоткать хотят, и Театр тоже. Я Кустарю скажу, чтобы открывал. Ну что, пойдете?

– Губа в стельку, хохлы слишком высокие, – задумался Эркки, посмотрел на меня: – Ты как? Пойдешь?

Я не хотел, но…

– А ты?..

– Само собой, я пойду, – сказал Эркки.

– Ну и я с тобой.

Шпала достал телефон, прищурился, состарился, неловко ткнул пальцем в экран.

– Провозимся пару часов, – шептал Эркки, – сто двадцать евро.

– Вряд ли. Прикончат нас, и делу конец.

– Это от вас зависит, – сказал Шпала, слушая гудки, – заиграйте их. Заведутся, войдут в азарт, два-три-четыре захода. Нужен третий, две мишени маловато. Алё, добрый вечер… Это из Зомбипарка звонят… Вы спрашивали про игру в Лабиринте?.. Ага… Да… Так вот, могу вас обрадовать: игра состоится. Да, прямо сегодня ночью можете подъезжать. Да, по оговоренной цене… Ага… Хорошо… Ждем… Ну вот, – сказал он нам, – ищите третьего. Да хоть хохлов берите…

– Нет, нет, они слишком рослые. А там низкие трубы…

– Ну, тебе видней. Ладно, я пошел прилягу, а вы кумекайте.

Посовещавшись, решили спросить Коротышку. Он согласился.

– Все равно делать нечего, а нечего делать, нету и денег.

Эркки нас отправил отсыпаться, сам ушел к Кустарю. Я надел наушник, чтобы не слышать, как Коротышка посмеивается. Он смотрел какой-то сериальчик с планшетки и трясся.

– Ну все, вставай!..

Эркки щелкнул тумблером, включилось освещение.

– Подъем! Лабиринт ждет.

И Коротышку будит.

– Ну, встаем, встаем!

Я с «циклопом» на шапке вперед, Коротышка за мной, Эркки замыкает. Лестница длинная, крутая. Сыро. Тьма неуступчиво выпускала ступени.

Медленный спуск. Коротышка на меня пару раз навалился. Эркки подбадривал: веселей, но осторожней – себя поберегите…

Вот и дно. Эркки открыл скрипучий щиток, включил освещение. Кое-где слабо мерцало, слышались мрачные стоны, вздохи, скрип – задвигались куклы…

– Нет, – сказал я, – опять не так. Света не хватает.

– Ну что поделать, – сказал Эркки, – саунд есть, и то хорошо.

Заскрипело шуршание патефонной иглы, заскрежетал металл, дернулись жалюзи…

– Не люблю я эти приколы, – скис Коротышка.

– Ладно, потерпи.

Коротышка меня раздражал. Он ерзал, ходил по воде, хрустел плечевыми суставами, как перед схваткой.

– Скорей бы уж… Ну, когда они там?..

Успели покурить – одну на троих. Хлебнули водки. Рация не отзывалась. Гостей должны были впустить с другого хода. Еще хлебнули. Вдруг Шпала дал зеленый свет.

Казематы?

Прием.

Поехали, Казематы.

– Так, – прошептал Эркки, – задраиваемся, – и первым натянул маску, пошлепал себя по резиновым щекам, потянул маску и туда и сюда, оттопырил глазницы, – ну, готовы? Коротышка – направо. Твой левый фланг, – сказал он мне и шлепнул по плечу. – Я – по центру. Двигаемся по часовой. Ну, поехали, поводим их за нос. Удачи, мужики.

Начали.

Иду по коридору, по щиколотку в воде. Я здесь только что утром был, и все вроде бы должно быть знакомо, но лампочка, чертова лампочка… Когда она моргает, кажется, будто все переставлено. Черт! Опять труба… Качнуло в сторону… Ох, еще и плечом. Лиха беда начало…

Дошел до середины тоннеля. Зашел в нишу, сел на инквизиторский стул. Совсем тихо и спокойно. Как он тут сидел? В полном мраке. Всю ночь! Я присел и почувствовал спокойствие. За этими куклами инквизиторов в масках я хорошо спрятан. Пока тихо… вытянул ногу… Долго нет никого. Ни звука. Заблудились?.. Бывает, гости теряются. Хотя тут все просто. Сто шагов вперед, пятьдесят налево и столько же направо. А для них… Я поднялся. Надо пройтись… Для них все не так… да еще ночью… даже нам, бывалым, стремновато… в таких customer unfriendly conditions, так сказать… за этим-то и едут… за трэшем… надо работать, надо шагать…

Так, так. Что это было?

Тихо!

Кто-то есть… Только где он?

Замер. Всматриваюсь. Плохие стекла в маске. Дальше десяти шагов не вижу, да еще мерцание… все танцует…

Постою. Я тоже – один из этих деревяшек. Подойдет поближе – двинусь резко навстречу, напугаю. Наделает в штаны со страху.

Меня взбудоражила эта мысль: подловить, ага, пусть вздрогнет!

Так… Стою…

Человек идет. Не вижу, но слышу. По коридору. Точно. Идет. Идет на меня. Осторожно. Неужели раньше меня заметил? Подловил. Охотник… Да. Все, нет смысла. Момент упущен. Что ж, будем идти как шли… Немного в сторону… ближе к стенке… Чтоб падать удобней… Ага, вот и он… Маленького роста… Поднимает ствол…

А ружье-то какое длинное… Берет меня на мушку… Ну все, я попался… Сейчас падать… Нет, хочет подойти ближе… Какой не уверенный в себе… и изящный… прямо пантомиму разыгрывает…

Да это она!.. девка!.. в облегающем спортивном костюме…

Так, крадется… хищница…

Какая…

Классная…

Ой, фигурка…

Ну, все. Пора… рычать…

Ррррр!!!

Да, мертвяк тебя заметил, пташка.

Уах, угррррр, ухххх…

Двинулись на сход. Смотри у меня. На тебя идет мертвец, детка…

Ррррррррууххх! Вак-вак!

И она на меня…

Сближаемся, беби…

Ууууууууу!

Ох, какая – кошачья грация… Lara Croft!.. целится, на ярко накрашенных губах усмешка… Господи, как хороша! Голодные игры рядом не стояли…

Шмяк!.. мимо…

Не слишком ли близко я подошел? Целится еще. Давай, детка, не дрейфь, спокойно! Будет больно, Энди. Медленно, медленно… Desperate Andy… Рычу… Шмяк! Мимо…

Не бойся, вот я замер, стреляй!

Шмяк!.. Ой!.. ух, так ударило… стекла заливает краска… молодец…

Уууурах!

Ой, мутно мне… ух, ну и стряхнуло-то… и краска течет на шею и грудь… обильно краски-то… что за ружье…

Уууух!.. еще выстрел, ах ты ненасытная…

Ничего не вижу… Жах еще в плечо… больно как-то… много краски, и удары мощней обычного… что за ружье?.. Свое привезла?.. ничего не вижу… я убит… валюсь на бок, на левый, плечом в стену… слышу шаги… по воде… приближается, слышу:

– Падай, бля!.. падай, сука, в воду!..

Да пошла ты! Не буду я в воду. Сползаю тихонько по стене.

– Я сказала: падай!..

Я упрямо по стене. Она меня ногой – бах! в ребра!.. еще!..

Я вскакиваю:

– Ты охуела?!.

И тут она поднимает хай:

– Эй, чо за хуйня!.. Я его убила!.. Почему он не падает?.. Гоните бабки обратно!..

Да ты ошалела! Вселенский скандал из-за пятисот евро! Назвался груздем – делай свою работу! Да иди ты знаешь куда!

Поднимаемся наверх. Шпала меня к себе:

– Что за нахуй?!

Эркки вступается, но Шпала орет, весь красный от злобы:

– Да чо за яйца?! Почему я должен возвращать пятьсот евро этой козе из-за какого-то дурня, который до сих пор не научился красиво падать? Э?! Ты чо, Эркки, не мог ему втолковать, как надо падать? Упал, отжался, встал, упал, отжался, упал, встал…

Двухметровый спецназ, он прыгал на месте, старый «замок» хотел, чтобы я прямо на месте начал падать и отжиматься, вскакивать и падать, отжиматься и вскакивать; его младший хитрожопый алкоголик-брат сидел, закинув ноги на стул, и зубочисткой в своих противных зубах ковырялся, и лыбился, довольный тем, что его старший брат прыгал, махал кулаками у нас перед рожами, выкатывал на нас свои глазищи, готовый, казалось, спустить нас в подземелье и замуровать там заживо; в том, что Шпала поднялся, его младший брат Лутя видел восстановление исторической справедливости, о чем он частенько гундел в баре; брань, которой поносил нас Шпала, была музыкой для ушей Лути.

– Что вы мне тут танцы устраиваете, а? Я не въехал, вы что? Стриптиз пришли танцевать? Вот так начало сезона! Падать разучились? Забыли, что такое смерть? Показать? Научить? Почему клиент не доволен, а?.. и так далее…

Я даже не пытался объяснить, он бы не стал слушать, ему надо было греметь, метать молнии, он опять вошел в роль главаря банды, он восстал из девяностых, он отрывался, он компенсировал годы, проведенные на нарах и в общагах. Накричал и выставил. Хорошо, что отрабатывать не заставил…

Все впустую. Ноль евро, ноль-ноль центов. Стыдно перед другими. С меня бутылка, говорю.

– Да ну ты чо, брат, бывает, – сказал Коротышка. – Не нам по ребрам съездили.

– Если б мне по ребрам, я бы не такое, наверно, устроил, – добавил Эркки, – что-то часто нас бомбить стали, ты смотри…

Я на себя злился. Ну что я, в самом деле?.. Ну дала она мне в ребра… Да, нехорошо, но мог и стерпеть… Да и почти стерпел. Можно было и в воду упасть, ничего страшного, я по осени в море прыгал лодку с мели снять, и ничего… ах, дурак…

Да только что-то во мне не соглашалось с этими доводами. Дурак-то дурак, но – нет, правильно я сделал, что не рухнул в воду. Она не имела права меня бить – да еще ногой! Охуела она, что ли?!. Кем она себя мнит?! Я же – человек! Или как?! И Шпала, сука, должен был меня выслушать. Вот так. И злость во мне закипела. Сам спокоен, а внутри кровь уже бухает: бух-бух, бух-бух…

Это не все. Если бы на том все и кончилось, то как-то и забылось бы, но… не просто так во мне кровь ходуном ходила, бух-бух, я так этого не оставлю… дурная кровь, мстительная… Дальше хуже. Случилось вот что. Уже после всего. Все, значит, закончилось. Я помылся, переоделся, вышел с чаем покурить, на рассвет посмотреть, расслабиться, и тут вижу: они – парень с девкой, что меня замочила, – припарковались недалеко от нашего каземата, и я вижу: они упаковываются, уже переодетые. Она в спортивном костюме и кепочке, сзади хвостик. Ружье в чехол, в кузов машины, щелк. Все проверяет. Вся ладная, ловкая, хвостик задиристо подпрыгивает, движения быстрые, гибкие, легко наклоняется, молнией сумки вжих! дверцей щелк! лицо строгое, деловая. Мужик ее – качок умеренных размеров, не очень высокий, но на пике формы – он бы меня одним ударом вырубил. Оба холеные, загорелые, сочные. Видно, что при бабках… Смотрю я на них, и вдруг меня вштырило: ах, щас я вас достану!.. упаковались, думаете?.. просто так не уедете!

Вроде ничего не нюхал, и так сорвался. Быстро к клетке с собакой, вывожу ее и на них: фас, Фрида!.. фас!..

А той лишь бы из клетки на волю вырваться, вся в пене от счастья, а что там делать, ей наплевать, она пасть разинула, уши торчком, на задние лапы и – афф-афф! И на них, так и пошла, афф-афф-афф!.. грязь из-под лап кусками летит, рычит, глаза горят! Страшное дело. Они замерли от испуга. Я на них пру. Собака вот уже в трех метрах. Бледные сделались. Они-то не знают, что она их не тронет, пугает только… Аф-аф! Ха-ха, потеха! Давай, Фрида!.. Хорошая девочка! Так их! Афф-афф! Ха-ха! И вдруг она с поводка срывается… Ох, девка в крик, хлоп и в мгновение ока в коробочке закрылись, сидят, жжик-жжик, заводятся, никак. Лица, надо было видеть их лица! Я ржу в три погибели, собака счастливая прыгает, лает, по стеклу лапами скребет, грязь по стеклам размазывает, слюни, лай, ну, завелись, только их и видели. Через пять минут Шпала по рации меня к себе на ковер. Эркки со мной.

– Ты чо, с катушек съехал?.. Не ходи!

– Я сам разберусь, – так я сказал, как позже вспоминал Эркки, он решил, что я в тот момент поехал основательно: «Глаза бешеные, останавливать тебя было бессмысленно». Когда я вошел, Шпала рвал и метал.

– Что за муйня!!! – И кулаком о стол: шарах!

– Да иди ты на хуй! – взорвался я, и дальше совсем белый от ярости, в глазах круги: – В гробу вас видал, понял?!.

Слов не помню… Накопилось, и вот она мне дала тычок в ребро, и все, что во мне копилось не один год, из меня в ту минуту, как из лопнувшего шарика, вырвалось, и прямо на Шпалу. Говорят, я предлагал ему выйти, он на две головы меня выше и в плечах порядочно шире, но я в горячке перестал принимать это ко вниманию, я и его бандитское прошлое вычеркнул из сознания. Я грозил порвать и разнести его ко всем чертям! Шпала расхохотался, сел и слушал, любуясь мной, как мне потом говорили.

– Пуф! Да ты, мужик, охренел, да охренел, в самом деле…

– Насую по полной! – срываюсь на сипоту. Стол ногой шарахнул. – И не таких ломал!!!

Эркки сгреб меня за плечи, вывел на воздух, приходить в себя я начал в Holy Gorby, взял водки – одну, вторую… Тобар рот открыл:

– Ты чего с утра пораньше?..

Эркки ему начал рассказывать… Тобар мне пивка налил:

– Ну-ка, пивком охладись… не надо водки больше…

И тут Шпала со своим братком заходят, а я остыл, мозги как будто проясняются: ну, думаю, конец.

Только все вышло немного не так, как я ожидал. Шпала бутылку водки у Тобара берет и за стол нас кивком приглашает:

– Давайте перетрем. Только без воплей, уши вянут. – Шпала сел, вздохнул. Вижу, не злой, устал Шпаленков, не желает разбираться, ничего не хочет, старый, усталый мужик очень больших размеров, не выспался, ему бы поспать. – Короче, мужички расклад объяснили. Все ровно. Наливай, Лутя.

Брат его наливает всем сразу полстакана.

– Ну, выпьем, – говорит, и мы все торопливо пьем.

– Не надо было вот так при всех, – клокочет Шпала и меня сверлит взглядом, холодным, немного насмешливым, с прищуром (только щека у него слегка дергается, и это пугает). – Это было не совсем грамотно. Нам анархии тут не хватало…

Я напрягся. Всмотрелся в него, прислушался к его голосу. Он был подозрительно низким, с клекотом. Что-то назревает…

– Я приношу извинения, – сказал я глухо, язык заплетался, я сказал и испугался: а вдруг я его этим спровоцирую? Ох, я застыл. Мне казалось, одного лишнего звука достаточно, чтобы началась потасовка, и это было бы избиение. Шпала просто ухайдакал бы меня. Я стал таким вялым. Ничего, брошусь к двери, если мне что-нибудь покажется подозрительным. Или шмыгну за стойку, к Тобару, он разнимет, если свара начнется. Буду кричать. Немного сил на отчаянные вопли у меня еще оставалось. Схвачу что потяжелей и с воплем сделаю попытку заебошить ему по колену, и брошусь вон – не догонят. Я сильно поплыл от водки. После длительного воздержания меня не сразу торкнуло. Первые три стопаря я выпил легко, как воду, теперь они меня догнали и повязали, как героин. Мое тело млело, вспоминая опьянение, оно проваливалось в сладостное отупение, от которого я отказывался почти год, оно хотело продолжать. Я понял, что ляпнуть извинения недостаточно. Я встал и громко, но не вполне четко проговорил: – Я готов принести извинения при всех, – и посмотрел на Шпалу, на его брата, на Эркки, Тобара и на двух хрычей, что сидели в углу и на нас опасливо зыркали. – Я готов принести извинения публично!

– Нет. – Шпала потянул меня за рукав, усадил. – Ну ты… брось… Я что, Кадыров, что ли? Не надо. – И с притворным сочувствием спросил: – Эта стерва по тебе сапогами прошлась?

– Ага, – сказал я, млея (и себя ненавидя за слабость).

– Но ведь так нельзя, – сказал Шпала. – Мы тут въябываем, а они порезвиться приезжают… и сапогом… Так нельзя…

С ним, конечно, согласились, выпили за то, как с нами нельзя, и за то, как с нами можно… и еще хер знает за что… поговорили обо всем помаленьку… то да се… а дома как?.. а дом – это где?.. хе-хе… в стране бардак… да и по хуй… ха-ха…

– Да, – вздохнул Шпаленков, угощая сигаретами. – Я тя понимаю, – говорил он мне, – как мужик мужика. Ногой по ребрам – ох, как я тя понимаю. В армии духом раз десять на дню получал. А мы ведь теперь все деды, а? – И все загалдели: мол, все мы еще те деды!.. – Во, Эркки, тебе сколько? Пятьдесят два? А мне пятьдесят четыре. Тобар, у тя внуки есть? Нет? А у меня уже есть, прикинь! – И всех обвел взором – шальные, изумленные глаза. – Охуеть можно… Внуки, ебть! Ты не нервничай, – говорил мне Шпала, закуривая, и я закурил, и Лутя, и Эркки, и хрычи в углу. – Все о’кей. Прально сделал, что наехал… Ну, прально. Меня надо иногда осадить. Я это сам чувствую – несет меня. Дел невпроворот, все успевай, давай-давай, аврал!..

– Ага, – невпопад говорил я.

– Ты меня пойми, у меня то коровы дохнут, то хардболом шмалят, то Хозяйка веревки из меня вьет. Отчеты, бухгалтерия, санитария и всякой дури сверх всякой меры. Голова кругом идет! Это я у вас просить прощения за сегодня должен. Лутя!.. Я ему звонил, этому качку… Лутя, налей, чо сидишь. – Лутя налил всем с два пальца. Я прошу мне больше не наливать, свой стакан отодвигаю. Они пьют водку, я пью пиво. Шпала предлагает войти в его положение, он требует понимания, каждый смотрит за собой и за другими, все вроде взрослые, да все как дети малые, а ему разгребай да нагоняй получай. – И это хорошо, что вы меня сегодня на место поставили. Только лучше бы это делать немного не так. – Он плавно распахивает куртку, и меня окатило холодом. Но ничего под курткой там не было. Он просто чешет ребра, невзначай показывая тельник. Чешет ребра и так же мирно закругляет: – А что до этого конкретного случая, то за травлю собакой клиенты претензий не имеют. Слава богу, эту хуйню мы уладили.

– Наоборот, им понравилось, – сказал Лутя, быстро выливая мою водку в свой стакан.

– А телка эта – чемпионка по таэквондо, что ли, просила за нее извиниться.

– Так что извини, – Лутя скорчил морду, я киваю, вот как хорошо-то все разрешилось, главное, ничего там под курткой у него нету, никто никому морду не бьет.

– Парень ее сказал, что они адреналина хапнули. Спасибо за приключение! Приедем еще…

– Пусть приезжают, – сказал Эркки, и все его поддержали.

– Прикинь, так и сказал. – Лутя сияет от радости. – Адреналинчику хапнули!.. говорят, что приедут и друзей привезут. Во какой рекламный ход! Так что, братуха, может, номер с собачкой повторим?

– Я те повторю, – прорычал Шпала, – никаких собак. Хватит с нас цирка. А вам троим… Мы тут подумали, – он посмотрел на Лутю, на мгновение умолкнув, – вам троим дадим премию: сто пятьдесят евро за эту ночь каждому! Каково?!

Хорошо! Сто пятьдесят за ночь! Да когда такое в последний раз было?! Мы очень довольны… Мы благодарим Шпалу… хряпнули водки (мне бы больше не пить, но как тут не выпить).

– Только держите себя в руках, лады? – сказал Шпала и пристально посмотрел на меня.

– Ага, – сказал я и махнул Тобару, – вторая бутылка за мой счет!

Инструментальная

Есть мы, а есть иные – вурдалаки из фильма Юфита[20]20
  Евгений Юфит – художник, кинорежиссер, некрореалист; имеется в виду фильм «Папа, умер Дед Мороз».


[Закрыть], люди в черных пиджаках, которые приходят, безмолвно насилуют, убивают, уходят; призраки с молотком или битой; в гладких облегающих одеждах, залитые светом фонаря, напитанные яростью ночи. Кто они? Воплощение разрушительной силы. Лишенные фантазии демоны. Скуластые хари. Толстые шеи. Ловкие гимнасты и фитнес-модели. Изящные садисты. Зрячие, но не видящие глаза. Безгубые трещины-рты. Руки, созданные для древка топора или блестящего стилета. Иные. Особи другого мира, по ошибке влетевшие в плоть человеческую.

Когда кто-то говорит, что ему нужно пойти в пейнтбол поиграть, чтобы стресс снять, не верьте, такие люди хотят не разрядиться, они идут не в пейнтбол играть, не жирок разогнать, не пострелять по мишеням – на самом деле они хотят кого-нибудь замочить, безнаказанно, но нагло и красиво, и идут стрелять по людям краской, дабы хоть как-то отвести свою мерзкую кровожадную душу. Когда кто-то рассказывает, как вытягивал из озера щуку или сома, а потом описывает, как он его распотрошил, знайте, он сделал это, чтобы почувствовать, будто потрошит человека. За этим ощущением безнаказанного убийства они и едут в далекие страны: вытаскивают акулу и рубят ее, режут на части с удовольствием; стреляют в льва, целятся в лося… И когда они целятся в лося, они видят в нем человека: лось ведь такой долговязый, неуклюжий, но по-своему грациозный, когда он идет неспешно, кивая тяжелой головой, разве не похож он на задумчиво прогуливающегося рассеянного старика, философа, поэта? – Конечно, похож! – Поэтому любят стрелять лосей: это все равно что стрелять в человека. За любыми подобными, на первый взгляд невинными, развлечениями таится безграничная неутолимая агрессия: даже не просто убить человека, а убивать людей регулярно, неограниченно, унижать, терзать, насиловать, всеми воображаемыми способами. Именно за этим они к нам в Zombiparken приезжают, а не пар выпустить… как они говорят: «Выпустить пар, ха-ха-ха!» Смех выдает их с головой, потому что они смеются утробой, а глаза смотрят на меня, как на жертву, глаза меня уже раздирают, разделывают, потрошат. Ох и невеселый же то смех, скажу я вам. Так смеются маньяки, смеются, а сами думают: «Мы тут поиграем с вами, а потом, в самом конце, мы вас всех съедим… и съедим по-настоящему… но сначала поиграем, по всем вашим правилам…»

Да, подпись здесь, подпись там. Только какое эти подписи имеют значение?.. Никакого!.. Они ставят подпись, мы тоже ставим подпись, но каждый ставит подпись по свою сторону баррикады, под своим столбцом-перечнем обязательств, почему и сказать, что некие мы подписали бумаги, нельзя, потому что мы в них стрелять не будем, а они в нас будут, и не только стрелять. Вот именно, не только стрелять. Затем бумаги и подписываются. У нас строгие ограничения, а для клиентов придуманы всякие лазейки, позволяющие им раздвинуть свои границы, чтобы нас поиметь. Видимость такая, будто все подписывают бумаги затем, чтобы сверх стрельбы никаких штучек не было, никаких других издевательств, тычков, избиений и тому подобных безобразий, на какие сподобятся клиенты, увлекшись охотой. Но мы-то, жертвы, прекрасно знаем нашу роль, и мы знаем, что тычки и оплеухи все равно будут. Потому что так устроены люди, которые к нам приезжают. Ты только намекнешь, что помимо обычной стрельбы краской вы можете, если считаете, что ваш оппонент не соблюдает правила игры (скажем, не падает после вашего точного выстрела – как со мной это было), помочь ему упасть, например, дать ему тычка по шее или пинка, и ничего за это вам не будет, – тут же к тебе вырастет очередь, чтобы поиграть в такую игру. Клиенты и персонал – все об этих уловках знают. Для того аттракцион и создан. Не каждый второй, конечно, но один из пяти точно что-нибудь такое себе позволит. Раз в две недели кто-нибудь из нас получит. Они всегда потом платят сверху, щедры и улыбчивы, негодяи, богатые сволочи знают, что зомби все стерпят. Мы терпим, принимаем подарки, умасливаем пострадавшего, даем ему чаевые, наливаем побольше, похлопываем по плечу, иной бомж такие моменты очень любит, почувствовав себя в центре внимания, может даже растаять и прослезиться. На такие слезы грустно смотреть, грустно, не то слово…

«В Пыргумаа пострелять приезжают разные, – сказал как-то Эркки, – бывают наивные, дети – те не в счет. Я о других, о матерых сейчас говорю. Вот эти в чем-то одинаковы. В лице, в повадке, голоса такие властные, жестокость, привычка к насилию, это же как наркотик. Большинство из них наверняка отправлялись в сафари и побивали шлюх. Я вот что хочу сказать: к нам приезжают те клиенты, которым надоело избивать шлюх, они приезжают сюда, в Zombiparken, проверить: а нельзя ли тут что-нибудь такое провернуть, кому-нибудь ногу или руку сломать, в глаз дать, или избить, помочиться на кого-то и уйти безнаказанно?.. Смотри в оба!»

Мой отец был охотником. Любил стрелять. Любил вытянуть и распотрошить рыбу. Стреляли в утку, убили лебедя. Не беда. Съели лебедя. Вкусно. Он бы тоже приезжал. Пострелять краской по людям в масках. А что?.. Забавно… Так и вижу, как он улыбается. Он бы смеялся, если б узнал, что я натягивал маску, спал в казематах, получил от бабы ногой по ребрам… Он бы посмеялся. Отец… Исполнитель воли закона. Запросто мог бы быть преступником. Сам говорил, что нарушал и дрался на улице до того, как пошел в школу милиции. Он был малолетним хулиганом. Выбрал ментуру, чтобы не сесть. С гаишниками дрался. Вождение в нетрезвом виде. Однажды я нашел в нашем почтовом шкафчике бумагу из ГАИ: лишение прав на тридцать шесть месяцев. Он клал на них и ездил. «Москвич-426», универсал, четыре фары, матовый. Теперь такой редко встретишь, но, если вижу, сердце замирает. Никогда не сяду за руль. Где эта машина теперь? Давно заржавела. Расплавлена. Последний раз видел возле его дома в Пяскула. Когда отец вышел на пенсию, зажил хуторским диким образом, он собрал вокруг себя банду бродяг, у которых был атаманом. Они собирали металл, сдавали, пили… В Holy Gorby один дурак, спившийся, за соседним столиком своей шайке зомбаков рассказывал историю из своего легендарного прошлого, как сдавал металл, он работал на каком-то заводе, завод шел на слом, он охранял его, по ночам он бегал по цехам, шустрил, пилил, жег, прятал, в свою смену и в смену напарника, старались идиоты, насобирали кучу, вдвоем не унести, а машины не было. Кто-то им посоветовал… и приехал мой отец… я по его рассказу не сразу понял, что речь о моем папаше… сидел, краем уха слушал… курчавый цыган на ЗИЛе… я не врубился… думаю, ну-ну… кретин не знал имен, не помнил, дело было в самом конце девяностых или чуть раньше… в общем, они второпях загрузили ЗИЛок, водила с хануриками своими слился, и все, ищи-свищи, дебил за голову: мой металл! Он знал только, что шофер живет где-то в Пяскула. Тут я аж вздрогнул: отец! новая байка о моем отце! – ну-ка, насторожил ухо. За соседним столиком тоже крякнули: ага, Славка из Пяскула, ну, конечно, знаем, слыхали о таком, ментом был, ЗИЛок водил… Меня забила мелкая дрожь, кругом смотрели Лигу чемпионов, пили пиво и болтали, я притворился, что увлеченно смотрю, болею, переживаю, пью пиво, а сам слушал, да так, что ничего не видел и не слышал, кроме разговора за тем столиком по соседству… Так вот, кретин продолжал, хихикая, металла было много, мужик увел целый кузов, блин, долларов на триста – четыреста, я, конечно, не дурак такое отдавать… Ну, ну… Он был не дурак, этот идиот, на что же он сподобился, интересно? Он нашел дружка, который владел боевыми искусствами, высокий, под два метра, чем-то похожий на Шпалу, они сели в «Вольво» этого бугая и поехали искать в Пяскула шофера, и очень скоро нашли ЗИЛ, машина стояла у отца прямо во дворе, или на дороге возле дома, или чуть дальше у березы… коротко говоря, издалека видно… Они постучали, открыл мой отец, они: твой ЗИЛок там стоит? Ну, мой. Что надо-то? А вот ты металл с завода увозил… Что, какой металл? Кончай придуриваться, где деньги? Он: ничего не знаю. Бугай только рукой махнул, складуха вылетела, дубиночка знатная, отведать хочешь? Мой отец ему: пошел ты! Тот его палкой. Пьянь за столом аж взмок и пыхтел: ой, что тут было, смертным боем лупил того мужика мой приятель, он же в десанте служил, дубинка тонкая, но крепкая, сталь, а тому хоть ты тресни, уходит, удары блокирует, получает по башке, но терпит, а потом как заорал своей бабе: неси ружье, сейчас постреляю гадов! Мы прыгнули в машину и жару оттуда, ничего не получили, ни кроны!