Текст книги "Время Сварога. Грамота"

Как ни странно, но я поймал себя на мысли, что симпатизирую майору. Я даже где-то его зауважал. Он не казался уж таким слизняком, которым представляла его Марго. Держался достойно. Отвечал уверенно, без истерик. Или он был тряпкой только при ней, в ее присутствии? С другой стороны, следователь из меня был никудышный! Врал или говорил правду Богданов, я не знал и полагался только на собственные ощущения. Как разобраться? Пытать его, что ли? Но и это я делать не умел. Черт, неблагодарное это занятие узнавать истину. Не знаю, сколько времени я бы еще так рассуждал, пока не почувствовал легкое движение воздуха у себя за спиной. Лицо майора вытянулось, глаза расширились. Не успел я оглянуться, как электрический разряд парализовал меня в шею. Я упал на пол и потерял сознание. Последнее, что я услышал:

– Марго, что ты делаешь, зачем?

Глава тринадцатая

Москва разочаровала ордынца. Он много слышал о ней и представлял себе нечто величественное. Повидав на своем веку немало столиц, он был уверен, что воображение его будет удовлетворено. Но перед глазами предстал город, никак не претендующий на звание престольного. Единственным отличием был местами недостроенный кремль, о чем свидетельствовали возведенные леса и стройная кладка. Он был красив, венчая высокий холм белым камнем, на фоне голубого неба, под вздувшимися парусами облаков, как корабль, покинувший гавань, перед бескрайним простором океана. Вохма даже издали оценил его военные возможности: высокие мощные стены, сложные зубцы, узкие бойницы и правильно очерченные сторожевые башни. Взять такую крепость сходу было затруднительно.

Посад оставался деревянный. Боярские хоромины с пиками крыш. К ним просительно жались малые постройки, как слабые – к сильному. Рассматривая крыши, Вохма отметил бестолковое нагромождение изб, словно разбросанных в случайном порядке. Стороннему путнику можно было плутать по узким улицам между ними долгое время. Зачастую улицы уводили в тупик. Тогда приходилось поворачивать обратно в поисках выхода. Этакий лабиринт спускался к реке, через которую вел деревянный мост под усиленной охраной караула. Людской муравейник двигался по нему нескончаемым потоком. Караульные замыленным взглядом провожали каждого, скука и усталость лежала печатью на их лицах. Благодарность за такую работу была ничтожной. Им платили мало. Едва хватало сводить концы с концами.

Через реку слабый ветерок доносил кислый запах сырой кожи, тухлой рыбы, плесени, а так же запах кострища и нечистот. Вохма часто определял благополучие городских жителей по запаху улиц. Чем больше город смердел нечистотами, тем беднее жили его граждане. Каждый город имел свой запах. Больше всего ему нравились прибрежные города. Они пахли особенно: морем, водорослями и рыбой, солнцем и песком одновременно. Этот запах перебивал все остальные. Это был запах надежды и дальних морских дорог.

Прямо на берег реки выходили сточные канавы, под уклоном, что позволяло грязи стекать вниз в воду. Если где-то образовывался затор, то его проталкивали лопатами забитые в железо арестанты-сволочи. Они, под присмотром, отрабатывали повинность на грязных работах и не позволяли застаиваться нечистотам.

По реке плавали многочисленные рыбацкие суденышки либо на веслах, либо под парусом. Невзрачные и хлипкие, они пестрели яркими красками, скрывая черные просмоленные борта.

– Нехорошее место выбрано для города! – глубокомысленно заключил Светозар, едва они приблизились к реке.

– Почему? – поспешила спросить Маня.

– Здесь глубоко под землей зияет огромная пустота. Это плохая земля, она требует крови. Много крови.

– Ты, как всегда, дедушка, со своими предсказаниями. А мне нравиться, – беззаботно сказала она. Улыбка блуждала на ее лице.

– Нравиться, – проворчал дед, – потому что ты нигде раньше не была и ничего подобного не видела.

– Ну вот, а вы не хотели меня брать с собой! – напомнила внучка.

Ее действительно посчитали обузой, сидела бы дома, но она увязалась за ними с твердым намерением не расставаться с мужем. В конце концов, Светозар уступил.

– Мой характер! – с удовлетворением сказал он и разрешил идти с ними.

С такой охраной ей бояться было нечего. Когда еще придется повидать мир с грядущими бабьими заботами.

– Я знаю одно хорошее место. Можно с добром переночевать, – заговорил Макарий.

За все время пути, он неотрывно следовал рядом, набиваясь в попутчики. Он оказался говоруном и весельчаком. Его смешные рассказы, взятые из собственной жизни и жизни товарищей, искренне забавляли Маню. Она хохотала во весь голос, нисколько не смущаясь окружающих. Люди смотрели на нее и, зараженные весельем, стирали с лиц мрачные мысли и улыбались в ответ. Несколько раз он, правда, пытался расспросить их о цели пути, но встретив молчание, больше вопросами не донимал.

– Что за место? – поинтересовался Вохма.

– У одного моего знакомого. Сейчас найти ночлег в Москве сложно. Постоялые дворы переполнены. А он – мой земляк. Обосновался здесь уже давно. Я думаю, не откажет добрым людям. Долг ведь платежом красен? А я вам должен, – он улыбнулся во весь рот.

Они благополучно миновали мост. Пожилой караульный, одетый в залатанный кафтан, измазанный пятнами на воротнике и локтях, зацепился за них взглядом и отпустил, переключившись на других. Да и чем, собственно, могли привлечь его внимание путники, покрытые пылью и дорожной грязью – их сотни проходили перед ним за день. Беженцы. Они шли в поисках лучшей доли. Но в город пускали не всех. С лошадьми и телегами оставляли в поле, по другую сторону реки, до особого разрешения. Путники без поклажи входили без препятствий.

Бывая здесь не раз, Макарий и тот замешкался, определяясь с направлением.

– Опять все изменилось, – удивленно развел он руками. – Понастроили! Каждый раз так!

Наконец они подошли к неприметной избе, окруженной высоким забором, расположенной в конце узкой и кривой улицы. В воротах показался рыжий невысокий человечек, с избитым оспой лицом и с неуловимым взглядом. Одетый в грязную рубаху и драные портки, он приветствовал гостей беззубым ртом, стараясь перекричать яростный лай цепного пса, который метался возле будки, отрабатывая нелегкий собачий хлеб. В дальнем углу двора, огороженным плетнем, в ответ загоготала птица. Хрюкнула огромная свинья, лежа в пыли, лениво повернула мохнатый влажный пятак.

– Свирид дома? – спросил Макарий.

– Дома, дома. А как же? – закивал головой мужичок, узнавая Макария и запуская их на двор, распахнув скрипучую калитку.

– Почему петли не смазываешь? – попенял ему гость на правах давнего друга хозяина.

– Смажу, обязательно смажу, – опять подобострастно склонился тот.

– Зови хозяина! Скажи, Макарий пришел. Разговор есть.

– Уже бегу.

Он, прихрамывая, засеменил в дом и через минуту появился с хозяином – дородным мужиком, по виду такого же веселого нрава, как и Макарий. Он вышел в длинной, ниже пояса, рубахе, без штанов и в арабских сафьяновых туфлях на босу ногу, с острыми загнутыми вверх носками. Пнул свинью с дороги. Та, взвизгнув, устремилась к загону. Синие толстые узлы вспухших вен проступали на покрытых черными язвами икрах. Поверх рубахи на плечи он накинул зеленый бархатный кафтан, обшитый золотой нитью, с медными пуговицами. Они обнялись с Макарием, трижды поцеловались и довольные друг другом повернулись к гостям.

– Кто такие? – спросил покровительственно Свирид. – На твою дружину не походят.

Путники, молча, склонились в приветствии. Тогда он перестал изображать радушие от встречи и, прищурившись, изучал их. Но дело казалось непростым. Породистый старец, с пронзительным выворачивающим наизнанку взглядом, добрый молодец, по виду нездешний и, вероятно, гридень – вон как старательно скрывает под дорожным плащом амуницию и баба – по одежде замужняя молодка. Он задержал сальный взгляд на Мане. Ладная. Черноброва. Глазаста. Грудь и зад – все на месте. Хорошо бы с ней развлечься. Странная троица. Что забыли они в стольном городе? Да и поклажей они не обременены. Заплечные мешки и только. Что с них взять-то? Сделав для себя вывод, что заработать на них не удастся, он нехорошо задумался.

– Это мои друзья, – ответил Макарий, – прошу тебя, приюти их на ночь. Я им обязан. Они меня сильно выручили. А в долгу я, сам понимаешь, не останусь. Уж будь уверен. Ты меня знаешь.

Свирид пропускал слова Макария мимо ушей, почесываясь и покрякивая.

– Я бы рад, – наконец сказал он, – но времена сейчас трудные. Москва – город дорогой, народу, сам видел, сколько. Да и места у меня совсем нет. Домашние и челядь. Изба небольшая. Ума не приложу, куда вас всех разместить? С тебя-то я денег не возьму. По-родственному.

– Ну, ты пойди на встречу, – продолжал уговаривать каменщик.

Он уже чувствовал неудобство перед странниками за своего несговорчивого земляка. Сам посоветовал, сам пообещал, а теперь рискнул прослыть пустобрехом. Вохма уже повернулся к выходу, когда услышал:

– Ну, разве что на ночь! – вроде, как сдался хозяин. – Есть чем заплатить?

– Договоримся! – сказал ордынец и потянулся к поясу за калитой. Достал монету и подал Свириду. – Столько хватит?

Тот недолго рассматривал грифона на аверсе, затем уточнил, опять почесывая ухо:

– Но это за одного.

– За одного? – переспросил Вохма в удивлении, достоинства монеты хватало на недельное проживание в любом постоялом дворе.

– Я же говорю, Москва – город дорогой… – начал было Свирид.

– Да этой монеты хватит с лихвой. Побойся бога! – прервал его Вохма.

– Бог далеко. Куда ему до нас!

Сказав это, хозяин перекрестился.

– Да ты безбожник? Я не могу на это смотреть, – ордынец негодовал. – Макарий, ты куда нас привел? Все. Мы уходим. Верни монету.

Он сделал характерный жест рукой и увидел, как хозяина передернуло. Жадность и здравый смысл боролись в нем, отражаясь на лице. Он уже свыкся с мыслью о хорошо проведенной сделке и уступать не собирался.

– Я включу ужин за дополнительную плату, – предложил он.

– Нет. Мы уходим. Монету. – Вохма был не приклонен.

Он в душе посмеивался над алчным торгашом. Откуда тот мог знать, что такое настоящий восточный базар. Где продавец и покупатель могли повышать и сбивать цену хоть целый день к взаимному удовлетворению обоих.

– Дам самую лучшую комнату, – сделал последнюю попытку тот.

– Монету.

Лицо Свирида исказила злая гримаса. Ему не хотелось уступать, но и терять выгоду ему также не хотелось.

– Ладно, по рукам. Оставайтесь, – выдавил он из себя и оглядел путников, напуская на себя большую подозрительность.

– Самую лучшую комнату! – уточнил Вохма.

– М-м. Хорошо! – кивнул Свирид.

Теперь уже торговаться было не резон. Раж был упущен.

– И ужин, как обещал, – не уступал ордынец.

– И ужин, – окончательно сдался тот.

– Ну, вот и отлично, – обрадовался Макарий, довольный тем, что сделка сладилась.

Он хлопнул Вохму по плечу, приглашая войти в дом. Светозар с внучкой в разговоре не участвовали. Наблюдали за всем молча. Ведуну не нравился ни сам хозяин, ни идея заночевать в его доме. Маня, ловившая на себе недвусмысленные взгляды, также не торопилась идти следом.

Едва они разместились на полу в маленькой клети без окон, душной и темной, как их позвали к ужину. В горнице, за большим столом сидел сам хозяин. По правую руку Макарий. Прислуживал все тот же неизменный беззубый мужичок. Вохма обратил внимание, что за все время он не видел и не слышал других домочадцев. Либо они спрятались от незнакомых гостей, либо их не было и в помине.

– Заходите, заходите. Дорогие гости. Присаживайтесь. Откушайте с нами!

Хозяин уже переоделся и выглядел нарядным. Кафтан, который он набросил на плечи, теперь затягивал жирную грудь и явно был ему мал. Прилизал на голове волосы, причесал бороду, наконец, надел штаны.

Ужин не был скудным, как ожидал Вохма. Щи, пироги, яйцо, свиной окорок, жирный, с желтым салом. Он понял, что проголодался, когда в животе заурчало.

– Предлагаю поднять братину, за встречу, – торжественно произнес Свирид, кивнул холопу. – Плесни!

Тот метнулся с кувшином исполнять, наполняя кружки медом.

– Извините за стол, ну, чем богаты, – продолжал он, напрашиваясь на похвалу.

Ужин проходил в молчании. Со стола быстро исчезали яства. Высилась горка мусора возле тарелок. Холоп незаметно возникал за спиной и ладонью смахивал его в деревянный таз, подставляя его к краю стола.

– Куда путь держите? – спросил Свирид, когда гости насытились.

– В торговые города. На север, – ответил за всех Вохма.

– По торговой надобности или так, спасаетесь?

– Еще не решили.

– Что ж так? Обычно люди срываются с места уже с определенной целью.

– Если их не гонят без ведома.

– А вас выгнали?

– Выгнали.

– И чем же вы промышляли до этого?

– Дед – бортник, моя жена – по хозяйству, я – чем придется, кто заплатит. Больше по воинской части.

– Так вы семья? Идете искать лучшей доли?

– Точно так.

– Я же тебе сказал, – вмешался Макарий заплетающимся языком, – они очень меня выручили, когда мне было плохо. Вылечили меня. Видишь вот это?

Он нагнул голову и показал шрам, который покрылся свежей коркой.

– Понятно. Бывает, – равнодушно сказал Свирид, едва взглянул на рану. – Времена тяжелые. Нужно помогать друг другу. Иначе сгинем. А что попутчики твои молчат. Проявили бы уважение к хозяину за то, что он, по доброте сердечной, приютил их. Дал еду и кров. Или в тех местах, откуда вы родом, вежливость не в чести?

Он смотрел на Маню замутневшим глазом. Баба все больше нравилась ему. Он любовался на то, как она ела. Робко брала со стола, не поднимая глаз. Ему, конечно, хотелось, чтобы она хоть как-то обратила на него свое внимание, поэтому он и затеял весь этот спектакль с ужином. На самом деле, ему было бесконечно наплевать насытятся его гости или сдохнут с голоду. Он уже представил, как раздевает ее в опочивальне, как она сопротивляется, пытается его кусать, отбивается своими маленькими кулачками. Но он, сильный, швыряет ее на шкуры убитых животных, наматывает на руку длинную косу, бьет ее в лицо, затем широко раздвигает коленки, открывает доступ в ее трепетное лоно и, зарывшись в него лицом, рвет его зубами, до крови, пока она не перестанет кричать от боли. А затем насилует, остервенело, до изнеможения. Он в возбуждении проглотил слюну. Внизу живота напряглось и заныло.

– Налей! – махнул он рукой служке, не обращая внимания на молчание гостей. – Предлагаю выпить за дружбу. За то, чтобы все помогали друг другу в трудную годину лихолетья. Чтобы чистый свет души согревал своим теплом холодные зачерствевшие сердца!

– Хорошо сказал. Выпьем! – подхватил Макарий.

После первого глотка Вохма почувствовал, как все закружилось и поплыло. Руки налились пудовой тяжестью, ноги отнялись. Он видел, как жена и дед навалились на стол и упали на него головами. Дед повернулся к нему и смотрел на него синими широко открытыми глазами, не мигая. Взгляд его угасал. Огромным усилием воли Вохма размежил веки и наблюдал, как Макарий и Свирид соскочили со своих мест и кинулись к нему.

– Почему ты так долго тянул? – спросил первый. – Я уже думал, все зря. Салтычиха подвела. Не то зелье подсунула.

– Не беда. Любое удовольствие от времени становиться только слаще, – ответил другой. – Молодец, хорошо справился. Вон какого бычка привел. Денег нам за него отвалят достаточно. Я уже обо всем договорился.

– А что с молодкой делать?

– С молодкой? Брось. Не твоя забота. Натешусь ею вволю. А потом отдам Салтычихе. В счет будущих затрат. Пусть возьмет ее в утешный дом. Все выгода. Сейчас спрос на девок как никогда. А то и пускай за своим муженьком вслед, если останется живой. Купцы за нее дадут хорошую цену.

– А старик?

– Прирежь его, да выброси где-нибудь подальше отсюда. Мало ли сейчас лиходеев на улицах? Ограбили, убили, бросили. Нам недосуг об этом думать.

Вохма зарычал, как раненый зверь, и упал без сил на пол.

– Погавкай, погавкай напоследок, нечисть поганая. Так вам язычникам и надо. Да отрежь ты ему эту косу. Не девка чай. Противно смотреть! – последнее, что услышал он сквозь свинцовую пелену и потерял сознание.

Он несколько раз приходил в себя. Но ему тут же вливали сквозь стиснутый рот очередную порцию зелья и он засыпал. Мир содрогался и качался без устали. Казалось, этому не будет конца. Он не чувствовал боли, не чувствовал ничего. Только где-то глубоко гнездилась вина. Она то росла, то замирала, растекаясь бесформенной жижей, затопляя сердце. От этого становилось плохо. Становилось трудно дышать, хотелось умереть. Он не понимал, кто он и откуда. В сознании, словно вспышки, проносились образы женщин, мужчин, детей. Они что-то говорили, кричали, старались достучаться до него, но все было тщетно.

Вдруг все ушло. Он очнулся днем. Насквозь мокрый. Вздрагивал на ухабах внутри железной клетки, которая медленно двигалась по дороге, запряженная парой гнедых лошадей. С неба лилась вода. Лилась потоком. Ему было зябко, но это помогало быстрее прийти в себя. Вместе с ним в клетке было еще трое – таких же, как он оборванцев, обросших и грязных. Полежав без движения некоторое время, он шевельнулся, и тут же зазвенела цепь. Руки и ноги железной хваткой сдавили холодные оковы.

«Что со мной?» – наконец родилась первая мысль.

Трое конных и один возница. Привычно заработал мозг, оценивая окружение. Вооружены. Кони старые, не боевые, видно, что недавно из-под ярма. В бою толку от них нет. Можно легко одолеть пешим. Почему я в цепях? Что за повозка? Куда везут? Соратники по несчастью. Худые, изможденные лица. По всему видно давно не ели, одеты в какие-то обноски. Босые ноги в кандалах. Тати? Кто они? Кто он?

– Эй. Один пришел в себя! – послышался голос конного.

– Ну и что? Поить все равно больше нечем, – ответил другой.

Он подъехал ближе и заглянул в клетку.

– Ничего. Осталось немного. Довезем и так.

– Сейчас и остальные очнуться.

– А я, что могу сделать?

Конный хлестнул коня плеткой и рванул вперед. Затем, проехав немного, спешился и кинулся в кусты.

– Что, припекло? – брызнул смехом третий.

– Отстань, – послышалось в ответ.

Вскоре, как и говорил охранник, стали просыпаться остальные. Долгое время обездвиженные, они едва шевелили конечностями. Каждая попытка давалась с трудом, сопровождалась нестерпимой болью. Сквозь их стон он проникался состраданием к каждому, словно его самого кромсало и выворачивало через деревянный настил, прямо на дорожную жижу.

– Что, изгои, очнулись? Этим тварям все нипочем. Жрать не хотят, пить тоже. Нам бы так, – захохотал с икотой конный и хлестнул плетью первого попавшего под удар арестанта сквозь прутья решетки. Тот даже не отреагировал.

– Что верно, то верно. Я бы сейчас съел кабана, попадись он мне здесь, – добавил другой. – И выпил бы хорошую кружку пива.

Он передернул плечами, поправил меховую накидку, проверяя рукой медную застежку.

– Ничего, сдадим товар и попируем. Купец обещал рассчитаться на месте с лихвой.

– Надеюсь. Чертова работа. Дождь, снег, а ты знай себе доставляй товар по назначению. Я уже мочиться нормально разучился. Болит иногда – спасу нет.

– С блудными девками меньше общайся, вся зараза от них!

Возница сидел спиной и что-то выл себе под нос. То ли это была песня, то ли хрип – не разобрать. И нужно было просто поднять руку, чтобы ухватить его за шею, подтянуть к себе и задушить.

Он опять пробовал пошевелиться, и это ему удалось со второй попытки. Тело было чужим. Дождь все лил. Он падал на лицо, стекал по глазам, щекам прямо в открытый рот. Деревянный язык вяло слизывал капли с губ. Вкуса не было. Он хотел, чтобы вкус был. Он хотел ощутить влагу, но все было тщетно.

Наконец к телу начала возвращаться жизнь. Теперь она возвращалась быстро, словно кровь потоком наполнила омертвевшие ткани. Заболела спина, потом руки и ноги. Вместе с болью вернулись движения. Он почувствовал биение сердца и голодное урчание в животе. Нужно было облегчиться.

– Эй! – прохрипел он через сухую глотку.

Звук потонул в шуме воды.

– Эй! – попробовал он еще раз.

Получилось громче.

– Смотри! Кажется, кто-то хочет что-то сказать?

Охранник подъехал ближе и даже наклонился к прутьям.

– Князь, вы хотите отдать распоряжение своим слугам? – в лицо захохотал он. – Мы с нетерпением ждем.

Он с седла просунул ногу сквозь прутья и с силой пнул его в спину. Встряска подействовала благотворно. Голова дернулась на безвольной шее и в ней прояснилось. Последнее, что он вспомнил, были лица жены и старца. Тут же припомнился последний разговор коварного хозяина и его подручного, прикинувшегося каменщиком и заманившего их в ловушку. Вохма вспомнил все. Но легче от этого не стало. Тем не менее, деятельный мозг начал лихорадочную работу. Он пытался поймать взгляд собратьев по несчастью. Но те или еще не пришли в себя, или давно смирились со своей незавидной участью. Тупые лица без всякого проблеска надежды.

– Эй, служивый, куда нас везете? – тогда спросил Вохма вполне окрепшим голосом.

– Смотри-ка. Эта навозная крыса опять подает голос? – послышался голос верхового.

– Охрим, дай ему, пусть заткнется! – добавил другой.

– Ну, почему же? Удовлетворим его любопытство. И так нечем заняться. Может, повеселит дорогой.

Тот, кого назвали Охрим, опять подъехал вплотную и наткнулся на прищуренный взгляд узника. Вохма рассмотрел его более внимательно, пытаясь запомнить на всю жизнь. Мокрая шкура на плечах была схвачена крупными петлями с остальной тканью, служившей накидкой. Она предохраняла от непогоды в любое время года, была прочна и удобна. Плоская шапка, подбитая старой и облезлой лисой, была надвинута на глаза и почти полностью скрывала его лицо. Оставался широкий покрасневший нос, да редкая рыжая борода. Если бы Вохма встретил его где-нибудь в другом месте, при других обстоятельствах, то едва ли узнал. Но вот глаза. Что-то было в них не так. Что не так? Ордынец не мог понять, до тех пор, пока Охрим не посмотрел поверх его головы в сторону. Бледный сумрак мазнул по лицу, прокрался под шапку. Цвет. Ну конечно. Глаза были разного цвета. Зеленый с желтизной и карий. Такие глаза не перепутать ни с чем. Бесовские глаза.

– О, да он уже вполне ожил! Так и зыркает. Я впервые вижу, как из блевотины рождаются звуки, – снова захохотал стражник, приглашая к веселью остальных. – Спрячь бельмы, дурашка, не ровен час, ослепнешь.

Он стукнул по голенищу и довольный собой продолжил:

– Жить хочешь?

– Кто же не хочет? – ответил ордынец.

– Тогда помалкивай. Или останешься без языка.

– Что за товар без языка? Подпорченный товар.

– Ишь ты, разбираешься! Только там, куда тебя везут, язык без надобности. Даже наоборот, чем меньше говоришь, тем большую ценность имеешь!

– И куда меня везут? – вновь поинтересовался узник.

– Скоро узнаешь.

– Да заткни ты ему хайло, Охрим! – вступил в разговор третий.

– Да ладно, все равно узнает, – ответил тот напарнику, а пленнику с удовольствием добавил. – На продажу тебя везут! На продажу. И пойдешь ты, сердечный, далеко-далеко, отсюда не видать. Мир посмотришь, себя покажешь. Что-то еще?

– Мне бы по нужде.

Вохма сморщился, показывая, что ему уже невмоготу.

– Нет, вы видели? Ничего не жрал столько дней, а по нужде дайте сходить. Откуда в людях только дерьмо берется? – Охрим потянул коня за узду, сразу отстал на десяток сажений.

– Дней? Сколько дней? – не веря, крикнул ему Вохма.

За поворотом показались стены города. Они мутным призраком выплывали сквозь пелену дождя.

– Добрались! – обернулся возничий и, свиснув на лошадей, поддал им кнута.

Кони дернулись и пошли живее. Дорогу им преградил широкий ров. Черная вода облизывала мелкие коренья. Они, как белые змеи, извивались в мелкой ряби не в силах взобраться на крутой берег.

– Черт. Здесь дороги нет! – выругался возничий.

– Давай в объезд! – крикнул ему Охрим и повернул коня.

– Еще полдня пути, – возничий в сердцах бросил поводья.

Он уже рассчитывал на сытный стол и кружку пива.

– Не ной! Кто говорил, что нужно ехать тайной дорогой, чтобы не привлекать внимания?

На базарной площади было людно. Пестрые шатры восточных купцов, торговые палатки купцов поскромнее или вперемешку наставленные телеги – образовали улицы. Гости из разных стран собрались здесь продавать, обменивать или даже просто хорошо проводить время в беседах. Люди ходили от шатра к шатру, от палатки к палатке. Товары ласкали глаз. Ткани, оружие, украшения захватывали дух, предметы быта и роскоши будоражили фантазию, уносили неискушенного покупателя в неизведанные земли, которых он, вероятно, никогда не увидит. Разноязыкая речь неслась отовсюду. Чавкающая грязь, перемешанная с соломой, комьями летела из-под ног. Распутица.

Негласно рынок был поделен. Крестьяне продавали результат своего труда отдельно от заморских купцов. Здесь было все скучнее и привычнее для постороннего взгляда.

Рынок невольников находился ближе к ограждению. Они сидели в грязи под дырявым навесом, который скорее спасал от солнца, нежели от дождя. Их было немного: человек семь мужчин, три женщины и двое детей – люди продавались хуже, чем остальной товар.

Маленький чернявый хазарин, с кривыми ногами и перебитым носом, отчего постоянно присвистывал при дыхании, постоянно был в дурном расположении духа и ругал все: погоду, рабов, охрану и покупателей, которые не торопились выкладывать деньги за человеческие мясо и кости. Ведь именно так и выглядели исхудавшие и измученные люди. Закованными в цепи были только мужчины, женщины и дети оставались налегке. Хозяин за них опасался меньше. Раз в день им приносили еду, охрана швыряла глиняные тарелки, наполненные объедками, которые скармливали свиньям и собакам. Оборотистый хазарин договаривался с округой и те отдавали ему даром остатки со своего стола – все равно их девать было некуда.

Если вдруг кто-то подходил и проявлял интерес, то охрана плетьми поднимала рабов и те, гремя цепями, становились в ряд. Если было нужно, то их раздевали донага, чтобы продемонстрировать отсутствие физических изъянов. Заставляли открывать рот и показывать зубы.

За те два дня, что Вохма находился здесь, купили только женщину с ребенком. И то ребенок шел довеском. Покупатель купец – литвин долго сбивал цену. Говорил, что путь домой длинный и, скорее всего, женщина в дороге умрет, а дома он купит рабыню дешевле и без дополнительных расходов. Работорговец не уступал. Крутил голую бабу перед ним и так и сяк, хлопал по бедрам и коленям, указывая на крепость ног, тискал за грудь, за плечи, требовал обратить внимание на ровный позвоночник. Заставлял ее приседать, нагибаться, брать в руки корзину с камнями и перетаскивать с места на место. Говорил, что сильнее и красивее северных славянок женщин в мире нет, и если вдруг тот захочет ее продать, то на западных базарах ее оторвут у него с руками. Наконец они поладили.

Вохма равнодушно следил за продажей, оперся спиной на бревенчатую стену. Ему было все равно, что есть и пить. Единственным желанием было поскорее избавиться от цепей, перерезать всех скопом: и хозяина, и охрану – отомстить за все унижения, которые ему пришлось вынести. Но пока цепи тяжелыми гирями висели на руках и ногах, план этот оставался несбыточной мечтой.

Хазарин был опытным торговцем рабами и не шел ни на какие уговоры и хитрости. Пока звонкая монета не оттянет его кошелек, он был непреклонен. Из всех рабов этот мускулистый славянин выглядел предпочтительней, и купец собирался получить за него хорошую цену, хотя и стремился избавиться от него поскорее. Он нутром чувствовал, что с этим рабом хлебнет еще много неприятностей.

Перед ними проходили люди. Много людей. Некоторые останавливались и сокрушенно качали головами. В основном это были соотечественники. Им было жаль земляков. Кто-то подбрасывал краюху хлеба, охрана не мешала. Разрешали все, если это не требовало дополнительных расходов.

От плохой еды в животе постоянно урчало и вечно хотелось облегчиться.

В стороне, в углу, за тряпкой, стояла деревянная кадка, в которую попеременно опорожнялись невольники. Люди старались держаться до последнего, потому что на позволение уйти за ширму получали удар плетьми. Да и звуки, издаваемые при этом, были громкими и долгими, что приводило охрану в восторг.

Вдруг в череде зевак ордынец увидел знакомое лицо. Мустафа. Да, это был он. Тот купец, которому он доверил заботу о своем скакуне. Он беспечно проходил мимо, скользя взглядом по лицам рабов. У него не было цели кого-то купить. Он оказался в этой части базара случайно, следуя из палатки знакомого купца, после приятной беседы и курения кальяна. Он не сразу осознал слово, которое коснулось его слуха.

– Карачур.

Он сделал еще несколько шагов, затем обернулся. В полном недоумении он шарил взглядом в поисках ответа. И вновь услышал:

– Карачур.

Это произносил раб, сидевший на земле, грязный и худой, в драной хламиде, прикованный цепью. Купец подошел ближе и всмотрелся. Знакомые зеленые глаза напряженно впились ему в лицо. Не может быть? Как? От неожиданности у него чуть было не подкосились ноги. Он поманил рукой работорговца.

– Сколько хочешь вот за этого раба? – равнодушно спросил он на арабском, стараясь ничем не выдавать свою заинтересованность.

– О, уважаемый Мустафа! – подскочил к нему юркий хазарин. – Это очень хороший и сильный раб. Поднимите его, – велел он подручным.

Те замахнулись плетьми, но Вохма их опередил и встал сам.

– Вот видишь, уважаемый Мустафа, он еще и послушный, тебе не будет с ним хлопот!

– Сколько хочешь за него? – опять спросил купец.

– Ну, всего ничего, двадцать динаров.

– Двадцать золотых динаров. Да ты не в себе. Исаак, – удивился Мустафа.

– Почему же? Товар хорош. Не хочешь брать – отходи, найдутся другие.

– Сбавь цену, не глупи.

Но хитрый хазарин не уступал. Он вдруг почувствовал нешуточный интерес купца к этому невольнику и понял, что тот не успокоится, пока не купит его.

– Ладно, не хочешь продавать, давай меняться.

– Меняться? На что?

– Помнишь того коня, на которого ты положил глаз?

Помнил ли коня хазарин? Он мечтал о нем, видел во сне. Царских кровей скакун. Чудо природы. Он знал толк в лошадях. Он видел его несколько раз, и с каждым разом жажда обладать таким совершенством крепла в нем день ото дня. И вдруг мечта становилась явью. Перс готов был меняться. На кого?

– Отлично помню. Ты решил сменять коня на эту дохлятину?

– Но минуту назад, мне помниться, ты говорил, что раб силен и хорош. Что же изменилось?

– Ничего не изменилось. Просто вырвалось. Я подумал о другом рабе. Извини, почтеннейший!

Исаак недоумевал. Что-то здесь не чисто. Отдать драгоценного коня за раба? А может быть, есть возможность заработать больше? Исаак боялся продешевить. Ему не хватало времени во всем разобраться. Мустафа мог и передумать, а такой выгоды упускать было нельзя. А вдруг здесь нет никакого умысла, а это всего лишь каприз старого болвана. А-а, что же делать?