Текст книги "Время Сварога. Грамота"

Глава двадцать первая

Вохма проснулся и еще некоторое время лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь. В доме было тихо. Сон цеплялся за него мягкими лапами, не желая отпускать. В голове рваной цепочкой проносились воспоминания минувшей ночи. Они вернулись в дом к Свириду обратной дорогой, без приключений, под утро. Небо розовело. Шли молча. Самира едва переставляла ноги от усталости, и Вохма хотел было подхватить ее на руки, но передумал. Участь, которая ей была уготована, не прощала слабости. Если хочешь выжить – борись из последних сил. Мало кто тебе поможет по доброй воле. Он убеждался в этом не раз.

На условный стук ворота бесшумно распахнулись и их запустили внутрь.

Семион встретил их на пороге. Он бодрствовал. Собирался в дорогу. Оглядел всю компанию. Зацепился взглядом за новое лицо.

– Что за отрок? – спросил он

– Девка, – ответил ордынец

Тот хмыкнул, но уточнять не стал.

– Как все прошло?

– Жены там не было, – скупо поделился ордынец.

Он стал смотреть под ноги. Ему было тошно.

– Понятно, отдыхайте, – потрепал его по плечу Кобыла.

– Сначала накормите народ, – попросил Вохма. – Я спать. Устал.

– Заботливый. Разберемся. Локоть, ко мне! – Семион махнул рукой.

Вохма прошел в дом. Едва доплелся до лавки и рухнул на нее без сил. Сон смертельной хваткой сжал его и уже не отпускал.

Наконец он открыл глаза. В избе было сумрачно. Свет в комнату проникал через бойницу окна. Этого было достаточно, чтобы различать предметы. Он сел на лавке, опустил босые ноги на метеный пол. Кто-то заботливо раздел его, пока он спал. Ладони коснулись гладкой медвежьей шкуры, пальцы приятно запутались в длинном мехе. Постель из звериных шкур согревала. Он не помнил, как сняли с него одежду. Обычно он слышал приближение врага, даже будучи сонным, а тут такая оказия. Видимо, слишком устал, и внутренне чутье не дало сигнала тревоги. Между тем, он замечательно отдохнул. Был бодр и полон сил. Он встал, завернулся в шкуру и вышел на улицу.

Близился вечер. Солнце клонилось к горизонту. Длинные тени ползли по земле. Во дворе на веревках сушилась одежда. Из бани, напротив, через открытую дверь доносилось девичье пение и звуки льющейся воды.

– Здоров ты спать, Саид-хан. Почитай уж день прошел.

Локоть появился сбоку, с охапкой дров. Он сжимал их рукой с двупалым обрубком. Глаза его щурились от удовольствия. Глаз со шрамом подергивался.

– Ты один? Где Семион? – спросил Вохма.

– Уехали засветло в Коломну, к князю. Наказывал мне быть у тебя на посылках. А я и не против. Ты мне и так люб, хотя знаю тебя без году неделю.

Локоть понес дрова к бане, бросил их перед дверью.

– Что еще наказывал?

Вохма прошелся по теплой нагретой солнцем земле. Босые ступни щекотала короткая сухая травка и мелкий мусор.

– Наказывал продолжать поиски. Ты сам знаешь, о чем идет речь. И вот еще…

Локоть порылся за пазухой здоровой рукой и выудил оттуда серебряную пластину на шнурке, с чеканным правоверным крестом на гладкой поверхности и буквами внизу. Работа была грубой, надпись не читалась.

– Что это? – спросил ордынец, рассматривая пластину на раскрытой ладони.

– Это княжеский ярлык. У меня такой же, только медный. У Кобылы золотой. По старшинству. Этот знак обязывает всех служивых не чинить тебе препятствий и оказывать любую подмогу на всей земле Московии.

– Сильный знак. Дает власть и требует большой ответственности, – задумчиво проговорил ордынец и вернул пластину Локтю.

– Возьми, он твой. – Локоть отстранился. – Носи у себя на шее. Так удобнее.

– На шее? – переспросил Вохма и свободной рукой попытался накинуть шнурок на голову.

– Дай помогу, – сказал Локоть и уже торжественно добавил, как клятву прочитал, – Будь с нами. Борись с вражьей нечистью, во славу господа нашего и князя Московского – защитника Святой Руси!

Он перекрестился сам и перекрестил Вохму. Они помолчали. Пенье в бане прекратилось, и вместо него послышался сердитый голос девушки:

– Держи крепче. Теперь крути. Отжимай. Хорошо отжимай. Вот басурманский сын. Я тебе как показывала?

– Что здесь происходит? – спросил Вохма, осматривая двор и кивая на развешенное белье.

– А это все Самира. Огонь – девка. Как только проснулась, развела здесь такую деятельность, словно вчера и не умирала от усталости и голода. Никого не слушает. Командует всеми. Сначала велела затопить баню. Собрала всю грязную одежду и перестирала. Извини, пришлось и с тебя все снять. – Локоть пожал плечами, – потом прибралась в доме, сготовила обед. Да такой сытный, аж слюнки потекли от одного только запаха. А она никому не дает даже попробовать. Говорит, пока господин не встанет, никто есть не будет. Мы уже все измучились, думаем, ну когда же ты проснешься? Хотели будить, но она, как волчица, встала на защиту, мол, кто отважится, того жизни лишит. Во как! Хороша баба! За тебя горло кому хошь перегрызет. Эх, годков с десяток назад, точно бы хозяйкой взял!

Локоть хохотнул.

– А слуги где?

– Али подался в город – разведать что да как, да на базар заглянуть. Хасан помогает Самире. Приручила девка твоих арабов. Как собачата бегают за ней. Слюни пускают.

Он повернулся к двери и крикнул в темное пространство:

– Все, хватит тут чистоту наводить. Саид-хан проснулся. Айда трапезничать. Есть охота.

Из бани показался Хасан с полной кадкой белья, в шароварах и рубахе, с закатанными по локоть рукавами. Помощник. За ним Самира. Она преобразилась. От вчерашней замарашки не осталось и следа. Чистая и прибранная, она была просто красавица. Карие глаза под разлетом бровей, тонкий прямой нос и пухлые детские губы. Черные волосы она заплела в две косы и бросила их по плечам. Она все так же утопала в мужской рубахе, которая была ей по колено и мокрая от воды. Она перебирала босыми ногами в радостном возбуждении, готовая пуститься в пляс. Увидев, что Вохма стоит, запахнувшись шкурой, Самира ойкнула, бросилась в дом, затем вылетела оттуда, неся в руках аккуратную стопку чистого белья. Локоть с улыбкой посмотрел на нее, затем на Вохму, подмигнул ему с вопросом:

– Ну, как?

Вохма ответил ему тем же и сразу сделался серьезным.

– Позволь я помогу тебе умыться и одеться, господин? – спросила девушка с поклоном и протянула ему одежду.

– Позволяю, – разрешил он.

Ему нравилась эта игра. Он повернулся и первым направился в баню.

Около часа она отмывала его от грязи и запекшейся крови. Посадила на лавку и поливала горячей водой, как малое дитя, напевая при этом веселую песенку. Она делала все быстро, привычно. Вохма с удовольствием наблюдал за ее стремительными движениями во влажном и горячем воздухе. Ее белая обнаженная фигурка, со следами пыток блестела серебряными каплями в скудном свете, идущем с улицы, через щель в стене. Она растирала его мочалом со щелоком, омывала ноги, очищая каждый палец и ноготь. Затем еще раз обдала водой.

– Все, господин, можно одеваться, – сказала она и смахнула с лица капельки пота.

Вохма вышел в предбанник, и здесь она вытерла его насухо и одела во все чистое. Он блаженствовал. Через открытую дверь было слышно, как вернулся из города Али и что-то рассказывал Локтю.

– Отдохни пока, господин, – сказала Самира. – Я скоро. И будем ужинать.

Вновь полилась вода, застучал деревянный ковш, послышалось негромкое пение. Во дворе Вохма вздохнул полной грудью пряный воздух. Али, увидев хозяина, подошел, горячо схватил его за руку и припал к ней лбом.

– Какие новости? – спросил ордынец.

– Город гудит, – возбужденно начал тот. – На площади только и говорят о ночном погроме и смерти Салтычихи. Ее буквально разодрали на части. Отрезали голову и выставили на пике. Народ ходит смотреть. Никто ничего понять не может. Блудницы разбежались, те, кто остался, валяются пьяные и рассказывают о черном демоне, наказавшем Салтычиху за все ее злодеяния. Народ считает, что это божья кара.

– Вот, значит, как? Божья кара? Неплохо.

Вохма потер ладони, затем стал рассматривать ногти на пальцах.

– Я думаю, дознания не будет! – предположил Локоть.

– Почему?

– Никому не выгодно ворошить дерьмо.

– Если только Нарышко не станет самоуправничать. Это были его люди. Он покровитель Салтычихи.

– Не будет! Это не в его интересах. Ему сейчас важно, чтобы никто не связал его с торговлей людьми. Он сейчас будет подчищать все концы.

– Думаешь, он остановится?

– Наверняка.

Локоть прислушался к звукам, доносившимся из бани. Самира закончила плескаться.

– Вот настырная девка. Пора уже за стол, а она все тянет. Есть хочется – мочи нет. У меня живот болит от голода. Нельзя так испытывать человека.

Он проглотил слюну и почесал под грудью.

– Да вот еще… – перебил его Али, – я ей платье купил и черевики.

Он поднял с земли завернутый тюк и взвесил на руке.

– Отнеси. Ей в самый раз, – сказал Вохма.

Али замялся в нерешительности и потупил глаза.

– Что случилось? – ухмыльнулся, глядя на него Локоть.

Он прекрасно понимал замешательство араба, но прикинулся несведущим.

– Нам нельзя… – признался тот.

– Что нельзя?

Локоть продолжал допытываться, как ни в чем не бывало. Он не замечал смущения Али.

– Нам нельзя видеть голых женщин, – наконец выдавил из себя тот.

– Надо же? – Локоть изобразил удивление и проворчал, – Дикий народ. Уже и баб им видеть нельзя. Как вы живете? Это нельзя, то нельзя. Не гневи Аллаха. Ладно. Давай сюда одежу. Поспособствую.

Он выхватил у араба тюк и нырнул в проем двери.

– Эй, девка, смотри, что я тебе принес, – услышал Вохма ласковый голос, который тут же сорвался на крик. – Эй, ты что делаешь? Бешенная.

Локоть выскочил из бани весь красный, вытирая лицо двупалой клешней.

– Она меня мокрой тряпкой. По морде. Ты понял?

Он выругался и тут же захохотал. Смех у него был заразительный. Вохма и Али не удержались и вторили следом. До слез. На пороге появилась Самира. Она была так хороша, что невозможно было отвести глаз. Лицо раскраснелось и сияло чистотой молодости. Рубаха и пестрая понева была украшены богатой вышивкой и подходили больше купеческой дочери, чем простолюдинке. Даже нитку жемчужных бус не забыл купить ей Али. Легкие и удобные черевики на ногах пришлись впору.

– Ай-яй! – изумился Локоть. – Не зря я получил по мордам. Такую красоту скрывала!

Самира зарделась в смущении. Она ловила взгляд ордынца, ожидая от него ответной похвалы. Не дождалась. Вохма только кивнул головой, соглашаясь с Локтем.

– Теперь можно и за стол, – тогда сказала она, кусая губы.

– Наконец-то. Бог услышал мою молитву. Не дал умереть голодной смертью, – обрадовался Локоть и поспешил в избу первый, на ходу размахивая руками.

– Подожди, господин. – Али задержал Вохму.

Они остались вдвоем.

– Вот, сказали передать тебе тайно, без свидетелей, – он протянул ордынцу обрывок пергамента.

– Кто сказал?

– Мальчишка подбежал на улице, сунул мне письмо и сказал – передать хозяину. Я не успел его расспросить подробно, он скрылся в толпе.

Вохма взял листок. Прочитал и нахмурился. Письмо было от Астая – сына князя Турсунбая. Он призывал его к себе по спешному делу. Что еще за дело? Ордынец знал от Семиона, что Астай здесь, в Москве, с посольством. Но как он про него узнал? Как он узнал, где его искать и через кого передать весть? Чем больше он думал об этом, тем больше недоумевал. Получалось, что скрытное присутствие его здесь – вовсе не тайна? О нем Астаю мог сообщить только сам Семион. Зачем? С какой целью? Или он приступил к воплощению своего плана, о котором намекал? Не слишком ли рано? Вохма думал, перебирая разные варианты, сопоставляя последние события. Али находился рядом и пытался определить по лицу хозяина – хорошую весть он принес тому или плохую. Наконец он не выдержал:

– Я сделал ошибку? Не нужно было брать грамоты?

– Что? – Вохма оторвался от своих дум и встретился с преданным взглядом слуги.

– Прости, господин, накажи Али. Я не должен был брать письма от случайного человека, – быстро заговорил он, падая на колени.

– Встань. Ты сделал все правильно, – успокоил его ордынец, – остальное – моя забота.

Солнце уже скрылось. Темень наступала стремительно. Бледное лицо слуги стало еще бледнее.

– Пойдем в дом, – предложил ему Вохма. – У нас опять будет долгая и трудная ночь.

В избе горели свечи на медных дорогих подсвечниках. Локоть, не будь дураком, прибрал их из хором Салтычихи и теперь наслаждался произведенным эффектом, с победным видом добытчика. С мужицкой тягой ко всему полезному и блестящему, он не мог пройти мимо добрых вещей, тем более бесхозных.

– Не я, так кто-нибудь другой, – рассуждал он, – пусть лучше я!

За то время, пока он не был на глазах у ордынца, он быстро пробежал по всем комнатам, собрал все ценное и завернул в плотную парусиновую скатерть, полагая, что со смертью хозяйки всё и так разграбят. Вохма, видя огромный куль у него за плечами, не сказал ни слова. Слабости слуг, если они не вредили делу, волновали его мало, тем более, если это касалось законной добычи. Земные ценности имеют такое странное свойство – кочевать от одного хозяина к другому и нигде подолгу не задерживаться.

Другой приятной неожиданность были щи, на мясном бульоне. Дух от них разлился по избе и напомнил о чем-то давно забытом – из детства. Так готовила бабушка. А он, тогда еще лет пяти, лежа на печи, наблюдал за ней сверху, вдыхая кислый и теплый аромат. Голова закружилась, и приятная волна опустила его на скамью.

Локоть только покрякивал, сочно заедая стряпню головкой лука. Он шумно чавкал и млел от удовольствия.

– Да, баба в избе необходима, как воздух, спору нет! – говорил он, протягивая руку за горбушкой хлеба, двигая деревянную миску за очередной добавкой.

Его рваный глаз при этом непроизвольно дергался. Вохма замечал, как только Локоть был чем-то доволен или волновался, то у него тут же появлялся тик, с которым он не мог совладать. Тогда он озабочено прикрывал глаз ладонью, пока тик не проходил. Так и в этот раз, он потер глаз кулаком, словно туда попала соринка.

– Ты знаешь, где располагается посольский люд? – спросил у него Вохма.

– Примерно! А что?

– Мне нужно посольство князя Турсунбая?

– Знаю. Это недалеко. Ближе, чем до Салтычихи. Когда нужно идти?

– Сейчас!

Самира не отходила от стола и подливала голодным мужам щей, предупредительная и ласковая.

– Надеюсь, это не опасно? – спросила она и с тревогой посмотрела на ордынца.

«Похоже, мне не уйти от ее глаз!» – подумал тот, но по опыту зная, что торопить события не следует, отбросил шальную мысль прочь. Никаких отношений. Пусть все идет, как идет. Маня, Маня, где же ты? Где тебя искать?

– Эй, открывай.

Вохма несколько раз ударил носком сапога в дверь. В отличие от других дворов, скрывавшихся за высокими заборами, этот дом выходил прямо на улицу. Низкое длинное крыльцо под крышей вело к двери множеством деревянных ступенек – неровных и разных по высоте и ширине, которые нужно было преодолеть, запинаясь.

Дверь со скрипом отварилась, и на пороге возник слуга, весь в черном, с голубыми и пустыми глазами. Его зрачки, ошпаренные светом факела, превратились в острые иглы. Он поклонился гостю и безмолвно пропустил его внутрь. Вохма передал факел Локтю и зашел, оставив того снаружи. Он прошел через узкие переходы, освещенные лампадами, потрескивающие горячим маслом, поднялся наверх по лестнице и оказался в комнате, устланной коврами. В центре, на подушках, возлежали трое и играли в кости.

– Брат мой! Ну, наконец-то!

К нему поднялся один из них. Астай. Он возмужал. Черные кудри, как и у сестры, и такие же открытые светлые глаза. Он уже не выглядел, как худой прыщавый юноша, лицо которого еще не знала бритва. Пять лет изменили его неузнаваемо. Он заматерел, налился мужской силой, которая чувствовалась не только в мускулистых руках, но и во взгляде, уверенном и властном. Он подошел к ордынцу, и они обнялись.

– Оставьте нас, – бросил он двум другим и те послушно удалились. – Садись рядом, брат!

Они опустились на подушки, поджав под себя ноги, и некоторое время изучали друг друга. В комнату вошел слуга с подносом. Он поставил его на ковер, разлил в пиалы душистый чай и с поклоном удалился. Астай неторопливо отпил.

– Сколько лет прошло, а ты ничуть не изменился, только вот борода, раньше ты ее не носил, – сказал он.

– Зато тебя не узнать, княжич. Превратился в сына, достойного своего отца, – ответил Вохма.

– Отец болен. У него колики. Шаманы не дают ему и года, – с грустью в голосе проговорил Астай.

– Печальная весть. Я помню, он любил хорошо прожаренное мясо и вино. Но пусть боги позволят ему жить подольше.

– Все в руках богов.

– Как остальные? Как мать?

– Мать здорова. Мы все часто говорили о тебе. Ты всегда знаешь, что наша семья – твоя семья. И так будет, пока последний из рода Турсунбаев будет топтать эту землю.

– Благодарю. Слышать такое – большая честь для меня.

Вохма склонил голову и прижал правую руку к сердцу.

– Мои юношеские воспоминания так же связаны с тобой. Я помню все твои уроки по боевому мастерству. Еще ни один учитель не дал мне столько, сколько я усвоил за тот короткий промежуток времени, что ты гостил у нас.

– Что ж, хвала богам, ты был хорошим учеником.

Они помолчали. Вохма мучился вопросом, который не решился задать. Но, видимо, взаимный интерес был не только у него одного.

– Почему ты не спрашиваешь о Малике? – спросил Астай.

Он изменил позу, откинулся на подушку и положил руку на колено. На пальцах сверкнули перстни. Вохма не ответил, ожидая продолжения.

– После того, как умер ее муж, она одна. Растит сына. – Астай сделал паузу и, с ударением на первом слове, добавил. – Твоего сына!

Он ожидал бурной реакции на свое заявление. Но Вохма остался холоден. Астай недовольно поджал губы. Горделивому княжичу равнодушие ордынца не понравилось.

– Тебе все равно? Есть у тебя сын или нет? Моя сестра не какая-то потаскуха, которая понесла от первого встречного, – в сердцах проговорил он, в голосе слышалась обида.

– Прости, я не знал, – спокойно ответил ордынец, – твой отец…

– Мой отец, да продлит Аллах его жизнь, стал заложником вековых традиций. После того, как ты бросил ее одну и уехал, он сделал сестру несчастной, выдав замуж за старика. Ты не знаешь, что она пережила, она хотела наложить на себя руки, и только ребенок уберег ее от этого шага. Она понимала – убив себя, она убьет и его!

– Жаль, меня не было рядом. Я бы не позволил ей сделать столь опрометчивый шаг. Ты помнишь, как все произошло? Твой отец не смог смириться с тем, что я безродный сын кузнеца. Он никогда бы не отдал мне Малику по собственной воле. Родовая гордость. Для него породниться со мной было смерти подобно. Он сказал, что такого позора не переживет и пожелал дочери лучшей доли. Мне приказал уехать, сказав, что так будет лучше всем. Я ему поверил. К тому же мне следовало возвращаться в Орду. Но твоя сестра навсегда осталась в моем сердце. И я готов хоть сейчас отдать за нее жизнь. За нее и… сына!

Вохма говорил искренне и по глазам Астая видел, как тот смягчился.

– Я скоро отправлюсь домой. Что передать сестре? – спросил княжич.

– Передай, что я жив и желаю ей и сыну счастья. Я буду молиться за них, – ответил ордынец.

Он пригубил напиток и оставил пиалу в руке, держа ее навесу.

– Другого ответа я и не ожидал, – с грустью сказал Астай. – Если хочешь знать, я испытывал тебя. Я хотел удостовериться, тот ли Вохма передо мной, которого я знал и любил? Или годы изменили тебя?

– Мне незачем меняться. Я жил и живу правдой. На честь – отвечаю честью, на бесчестие – смертью. За близких отдаю жизнь, врагов караю, – сказал Вохма и пожал плечами.

– Да, я помню твои правила. Они навсегда врезались и в мое сердце. – Астай приподнялся на подушках. – Сам стараюсь следовать им, но не всегда это получается.

– Ты не только воин, но и князь, – рассудил ордынец. – За тобой стоят твои подданные. Твоя земля. Ты должен учитывать все обстоятельства и не рубить с плеча. Бывает, что и лютый враг, может сослужить тебе службу. И убивать его – прямой убыток делу. Мне же проще. У меня нет вотчины, которую нужно оберегать. Я, как перекати-поле, сегодня – здесь, завтра – там. Мой меч – вот моя правда. Строить долгие отношения мне не нужно. Вопросы решаю быстро, здесь и сейчас. Подчиняюсь приказам. Это вся моя жизнь.

– Не вся.

Вохма озадачено взглянул на друга.

– О чем ты?

– Ты забыл сказать, что недавно женился и вновь обрел семью: отца, мать и сестер. Поэтому жизнь одинокого волка изменилась. Не так ли? Теперь и у тебя есть, кого защищать? Ты вновь обрел родину и, судя по всему, не в лучший ее период?

«Семион слишком болтлив», – подумал Вохма, – «зачем он все поведал Астаю? Что он хотел этим добиться?»

За тот короткий промежуток времени, за который он узнал главу тайной службы, он понял, что тот ничего не делает без умысла. Какой прибыток тому от лишней разговорчивости, он не понимал.

– Я становлюсь известным без меры.

– Человек – песчинка, но слава о его делах бежит впереди него. Редко кому удается прожить жизнь яркую, полную испытаний. Большинство так и не понимают, зачем родились?

– Может быть, ты знаешь?

– Может быть. Во всяком случае, я не хочу прозябать где-то в глуши и оставаться в стороне от главных событий в моей жизни. Аллах свидетель!

Вохма поймал себя на мысли, что в свое время он думал так же.

– Ты хочешь быть везде и сразу. Как ты поймешь, где главное событие в твоей жизни?

– А я беру пример с тебя.

– Между нами большая разница.

– Я хочу ее устранить.

– Не получится. Ты не свободен в своем выборе. У тебя есть свой долг по праву рождения. Но у тебя есть шанс влиять на историю. Твоя горячность – это избыток молодости. Поверь, пройдет чуть больше лет, чем ты думаешь, как тебе уже не захочется быть в гуще событий. Все суета.

– Война и слава – суета? Оставить о себе память потомкам – суета?

Астай хотел казаться выдержанным. Отец неплохо его обучил, но Вохма видел его сердце. Даже во время уроков фехтования на мечах, он ловил его на излишней нетерпеливости. Астай плохо справлялся со своим темпераментом, не умел проигрывать – гордыня всегда пересиливала разум. Но теперь он вырос и внешне контролировал себя, но не для всех. Мелочи выдавали его по прищуру глаз, по поджиманию губ и движению пальцев рук.

– Кому от этого хорошо? – спросил Вохма.

– Ну, мне, – чуть замедлил с ответом княжич.

– И все?

– Пожалуй, что так.

– Поверь, это скоро пройдет. Сколько было известных людей в свое время. О них уже никто никогда не вспомнит. Всем на тебя глубоко наплевать. Живешь ты или умер – не имеет значения. Жизнь ценна только для тебя самого. Пока она может приносить тебе радость. Если радости нет – то и жизнь не нужна. А потомки? Что сказать о них. Они придумают себе легенды. Присвоят им твое имя. Но это будешь уже не ты. Молва – самая продажная девка истории.

– Я с тобой не согласен.

Вохма пожал плечами.

– Ты со мной пока не согласен. Я не удивлен. В этом и есть наша с тобой разница, которую ты хочешь устранить. Разница в том, что ты еще хочешь что-то доказать себе и миру, а я уже нет!

– Ты говоришь, как старик.

– Может быть и так. Одно могу сказать – я безмерно устал. И говорю тебе это, как своему другу. Другу и родственнику.

Вохма поставил пиалу на поднос и сцепил пальцы.

– Вот в чем дело! Огонь в твоем сердце погас, но я смогу зажечь его с новой силой, – сказал Астай и загадочно блеснул глазами.

– Да? И каким же интересно образом?

– А вот смотри!

Он поднялся с подушек и прошел в дальний угол комнаты. В полумраке Вохма следил за его действиями, но прежде, чем он успел что-то сказать, тот вернулся, держа в руках свиток и саблю. Одного взгляда было достаточно, чтобы ордынец узнал ее. Это была его сабля.

– Откуда?

Вохма в волнении принял ее из рук Астая и тут же обнажил клинок. Сомнений больше не было. Выверенный баланс, точеная рукоять, длина клинка – под замах руки, дамасская сталь. Друг с улыбкой смотрел на него.

– Ну, что, добавил перца в твою кровь? – спросил он.

– Объясни!

– Это еще не все! Возьми!

Вохма взял свиток. Грамота. Та самая. Причина всех переживаний и столкновений интересов последнего времени. Таинственные руны прыгали перед глазами. Что за чудеса?

– Я сплю? – спросил он.

– Если и спишь, то это приятный сон!

– Я уже и не чаял… Но откуда?

Княжич цокнул языком и проговорил:

– Женщина.

– Какая женщина?

– Твоя жена. Мария.

– Маня? Она жива? Она здесь?

Вохма весь поддался вперед.

– Нет! Ее здесь нет! – остановил его жестом Астай. – Но она все мне рассказала. Передала твои вещи. Рассказала о себе и о тебе. О том, что вам вместе довелось пережить и, самое главное, где тебя искать. Указала дом. Я отправил туда людей. Они доложили о засаде. Люди князя. Они кого-то ждали. И вот появился ты. Правда, узнать тебя под личиной купца было непросто, да еще в окружении вооруженных слуг. Но тебя встретили, как дорогого гостя. Это еще больше запутывало дело. Я ждал и наблюдал. И когда ты разворошил осиное гнездо Салтычихи, я окончательно убедился, что странный купец – это ты. Такая задача по силам только одному человеку. Я подослал мальчишку к твоему слуге. Дальнейшее тебе известно.

– Но как? Где она? Зачем ты ее отпустил?

– Она торопилась куда-то. И сказала, что будет ждать тебя в урочище Маковеи у Отца Сергия. Просила донести туда грамоту. Советовала поторопиться.

– Когда она была у тебя?

– Пять дней назад.

– Была одна? Или ее кто-то сопровождал?

– Был дождь. Кроме нее я больше никого не видел. Я вообще не сразу понял, чего она хочет. Подумал, что это какая-то нищенка просит подаяния. Хотел было прогнать ее, но она вцепилась в меня мертвой хваткой и назвала твое имя.

– Откуда она узнала про тебя?

– Не знаю, не сказала. Думаю, это не важно.

– Где это Маковеи?

– Насколько я знаю, близ Радонежа.

Вохма быстро поднялся на ноги. Астай поднялся вслед за ним.

– Прости брат. Мне нужно идти. Сам видишь, дела, которые не терпят отлагательств, – сказал ордынец и протянул руку.

– Понимаю. Очень рад был тебя увидеть!

– Дай бог свидимся когда-нибудь.

Они обнялись, как братья, сожалея о быстром расставании. Затем Вохма повернулся и вышел. Локоть ожидал на улице со скучающим выражением лица. Он вопросительно посмотрел на ордынца.

– Идем обратно, – сказал тот. – Собираемся в дорогу.

– Добро, – засуетился слуга, словно заранее знал о приказе.

Едва забрезжил рассвет, как небольшой отряд двинулся на север, в сторону Великих городов. Где-то по дороге к ним находился конечный пункт назначения. Вохма пришпорил Карачура. Конь понес его мимо жнивья, поднимая облака пыли. Следом поспешали слуги. Самира пристроилась на одном седле с Хасаном, обнимала его сзади и прятала голову от встречного ветра за широкой спиной. Локоть не отставал, хотя его пегая кобыла не была столь резва, как скакуны арабов. Он поругивался, глотая пыль в хвосте, и молил не торопиться. Но Вохма был глух к его воплям и гнал во весь опор. Синий шерстяной плащ развивался на ветру. Встречный люд, завидев отряд, шарахался в стороны и с тревогой провожал глазами. Солнце забиралось в гору. Облака роскошным веером раскинули перья в знойном безмолвии, где черными точками носились стаи галок, потревоженные степенным полетом коршуна.

Ближе к полудню, они остановились в ямах и на постоялом дворе столкнулись с вооруженным отрядом. Те уже собирались в путь, седлали лошадей. Мрачный баскак, позвякивая железом, взобрался на коня, но тут заметил чужих. Он был в дурном расположении духа, его с утра мучила изжога, к тому же сбор налогов в этом месяце был ниже обычного. Верви, одна за другой, пеняли на неурожай и войну, просили отсрочку. Одно к одному не прибавило ему настроения. Он хотел выпустить пар. Недобро оглядев пыльные фигуры путников, признав в них иноземцев, он поманил Вохму пальцем. Ордынец оставил его жест без внимания, чем вызвал нарастающее неудовольствие. Баскак буркнул своим подручным и указал на строптивца.

– Взять его. Привести ко мне!

Те бросились исполнять приказание, но, сделав пару шагов, остановились в замешательстве, столкнувшись с решительностью слуг. Али и Хасан обнажили клинки, опустили их к стремени, двинули коней навстречу. Локоть не вмешивался, сохраняя нейтралитет, с любопытством наблюдал за развитием событий, оставаясь в седле. Самира сошла на землю, нахмурилась и скрестила руки на груди, встав поодаль, ближе к забору. Лишь Вохма, как ни в чем не бывало, продолжал не замечать опасного движения вокруг себя.

– Что встали, дурни? Исполнять приказ! – повысил голос баскак.

Но воины не двигались, с опаской посматривая на кривые клинки. Усмирять недовольных крестьян было одним делом, но выступать против вооруженных людей – другое. Окружающие замерли и от греха подальше стали жаться по углам, освобождая подворье. Повисла тишина.

– Эй, любезный, – подал голос Вохма, – ты хотел поздороваться? Я тебя правильно понял?

Наглая речь незнакомца и снисходительный тон вконец разозлили княжеского сборщика налогов. Он махнул рукой остальным своим людям. Те ощетинили копья и, в разнобой, двинулись к горстке незнакомцев, окружая. Назревала потасовка.

– Зря ты это затеял, – ничуть не смущаясь, продолжал ордынец. – Князь Дмитрий узнает о твоем самоуправстве – будет недоволен.

Он, не торопясь, слез с коня и, пробуя землю, притопнул сапогом, разминая затекшие ноги. Упоминание о князе несколько отрезвило спесивого управляющего, но он все еще пытался сохранить лицо перед своими слугами.

– Ты знаешь, с кем говоришь, пес? – грозно выкрикнул он.

– Мне без надобности, – ответил Вохма, – если не хочешь смерти себе и своим людям ступай по добру, по здорову.

– Ты мне смеешь угрожать? Мне, княжескому слуге?

– А что? Ты какой-то особенный, сделанный не из мяса и костей? Или требухи вместе с дерьмом в тебе больше, чем в других?

Люди заулыбались. Локоть вызывающе хмыкнул в поддержку господина. Вохма говорил спокойно, чем приводил сборщика налогов в замешательство. Тот не понимал, в чем загадка хладнокровия и самоуверенности говорившего. Демонстрация силы не произвела на иноземца должного впечатления, на которое рассчитывал управляющий. Подлая и трусливая мысль закрутилась в голове:

«Если он позволил себе так отвечать княжескому слуге, то может быть, имеет на это право?»

– Кто ты такой? – спросил он. – Как смеешь дерзить?

– Сойди с коня, подойди ближе и преклони колено, тогда узнаешь? – повелел ордынец и указал рукой место, куда должен был встать противник.

Но тут вмешался Локоть. Он дернул узду и направил лошадь к покрасневшему от ярости управляющему.

– Эй-эй. Не горячись, боярин, я тебя знаю. Мы с тобой встречались при дворе. Помнишь меня?

Тот одарил его гневным взглядом. Он не мог предположить, что должен был знать этого зарвавшегося смерда, но, между тем, на всякий случай, сдерживаясь, проговорил: