Текст книги "Я не сдамся. Дамасская сталь. Книга прервая"

Глава 8. Пока ты жив, шанс есть всегда

В ЭТОТ ВЕЧЕР в офисе всё было как обычно: кто-то забивал косячок; кто-то показывал новую игрушку – крутой ствол; кто-то обсуждал ночные похождения. Для деловых переговоров в общем помещении был выделен угол примерно в сто квадратов. Мы (я и остальное руководство) расположились за большим овальным столом. Мое начальство присутствовало не в полном составе, но для разговора их количества хватало. У меня не было серьезных аргументов для увольнения, и настоящую причину я им озвучить не могла. Да и кто будет говорить правду в офисе, напичканном оружием разного калибра, владельцы которого характеризуются неэтичным поведением и не имеют представления о духовно-нравственных ценностях?… Мой спич выглядел примерно так:

– Я увольняюсь, так как очень устала. У меня не выдерживает здоровье. Такой уровень задач и ответственности мне не по зубам. В конце концов, я молодая, замужем. Хочу сидеть дома, как ваши жены и подруги, хочу родить ребенка.

Ответ был предсказуем.

– Ань, кто тебя обидел? Не бойся, скажи. Мы со всем разберемся и все уладим, – приблизительно такой была их первая реакция, если убрать из неё подходящий случаю сленг.

– Меня никто не обижал, я устала, просто хочу быть обычной женой и матерью, – как заезженная пластинка я повторяла одну и ту же фразу.

Кто-то сказал:

– Да ладно, вы чё? Не поняли? Она прикалывается! Решила нас развести. А мы, придурки, повелись…

Все расслабились и начали ржать. Когда веселье пошло на убыль, разговор продолжился.

– Ну, лады. О чем ты на самом деле хотела поговорить? – спросил меня самый серьезный из ребят.

– Я увольняюсь. Буду сидеть дома и заниматься семьей, – почувствовав, что я – кремень, я стала говорить именно то, что собиралась сделать. – Пока вы будете подбирать человека, я буду так же ответственно работать. У меня есть время до конца августа, пока сын на каникулах.

Я была на пару лет старше их всех и имела опыт работы завучем школы по внеклассной работе. Умела спокойно, выдерживая строгую интонацию, разговаривать с самыми отпетыми хулиганами так, что они, хоть и с недовольным бурчанием, но выполняли мои требования. Постепенно до ребят дошло, что это не прикол.

– Аня, ты хорошо подумала?

– Да.

Самый серьезный из них резко встал, сквозь зубы прорычал:

– Ну, всё. Мне некогда. Дел по горло, – и вышел из офиса. Все начали вставать, собирать со стола ключи от машин, распихивать по карманам бумажники, сигареты, зажигалки. Я тоже встала, попрощалась и вышла. Со мной прощались, кивая, но не глядя в глаза. Все как-то одномоментно и сосредоточенно стали собираться по делам.

Я спустилась по лестнице, крепко держась за перила, потому что ноги дрожали так, что можно было рухнуть посередине лестничного пролёта. В голове был четкий план – алгоритм последовательных действий – я двигала себя, как заводную куклу: «Мне нужно дойти до машины, открыть дверь, сесть в неё, вставить ключ в замок зажигания, завестись, отъехать от офиса. Потом всё остальное… Машина, зажигание, отъехать… До машины дошла. Теперь открыть дверь. Надо сконцентрироваться на руке, сейчас главное попасть ключом в замок… Так, получилось. Сосредоточься. Просто вставь ключ в замок зажигания. У тебя все получится… Попробуй ещё раз. Спокойно. Поверни ключ. Всё будет хорошо», – мозг отдавал телу короткие приказы.

У меня получилось отъехать от офиса и ни во что не врезаться. Проехав до ближайшего тихого проулка, я свернула и остановилась, заглушив машину. У меня был такой приступ животного страха, как будто меня собираются пытать самым изощренным способом, и пыточные орудия уже лежат рядом со мной. Ноги выбивали немыслимую чечётку, руки тряслись.

– Я этого не выдержу! Я этого не переживу! Боже, всё, мне конец! Что они со мной сделают? Господи, какая же я дура! – я пыталась сдерживать крики, уткнувшись лицом в колени.

Я хотела успокоиться – у меня ничего не получалось. Похоже, я слетела бы с катушек прямо в машине, но мозг снова взял тело и эмоции под свой контроль… Не знаю, сколько времени я пребывала в прострации. Не в этом мире. И не в том. Не знаю – где…

Решив привести себя в порядок, заехала в свою квартиру. В таком виде показываться мужу было достаточно опасно. Последствия эмоциональных жалоб мы уже проходили… Дома, сославшись на обострение язвы, я выпила снотворное, свернулась калачиком в постели и тихо скулила, пока не удалось забыться тяжелым сном.

Утром поняла, что не хочу просыпаться. А надо… Теперь, как никогда, я должна была быть собрана и внимательна даже к самым незначительным мелочам. Глупость какая-то, но мне почему-то было очень важно, чтобы на мне было хорошее нижнее белье. Если меня там пристрелят или в больницу попаду, чтобы трусики были красивые и без всяких там чуть-чуть оторвавшихся кружев. И еще свежий лак на ногтях!.. Может, психике так легче? Она ориентирует нас на то, что может контролировать, что ей подвластно? Но почему маникюр и трусики?… Странно и непонятно.

Вот и сейчас любой здравомыслящий человек может спросить: «А что ты так парилась-то вообще? Взяла бы и слиняла, тем более что сын был на каникулах в другой стране». Не сваливали тогда. Некуда было – все пристегнуты пропиской к месту жительства. На нормальную работу без прописки не устроишься. Да и мужа стало жалко. Я боялась, что именно ему после моего бегства достанется: машину сожгут, его в лес вывезут. Но главное, я не хотела прятаться и всю жизнь жить в страхе за себя и свою семью.

Так что собралась и поехала на работу. Пока ребята не скажут, каким образом они будут сообщать всем о моем уходе, мне нужно молчать.

Многие из нас знают состояние «ожидания наказания». Оно и мне хорошо знакомо с детства, когда учитель вызывал родителей в школу. Вроде все пытаешься сделать для того, чтобы эта встреча не случилась. Но не получается. В результате мама или папа, а то и вместе, собираются в школу. Скорее бы уже всё произошло и ожидание предполагаемых ужасов закончилось! Надо как-то уснуть, проснуться, сходить в школу, отсидеть на уроках (именно отсидеть, а не отучиться), потом вернуться домой и со страхом ждать прихода родителей. Меня хорошо поймут те, кого в детстве наказывали и неважно, эмоционально или физически. Этот липкий страх ожидания наказания, которого не избежать. Вздрагивание от звуков на лестнице, почудившегося открывания дверей. Ожидание становится невыносимым, и ты уже согласен на всё, лишь бы оно наконец закончилось.

…Они приехали ко мне в офис на следующий день. Не торопясь, по очереди заходили в кабинет и размещались по разным углам, подпирая стены, а мне хотелось быстро-быстро сбежать. Сердце билось так ощутимо, что я физически чувствовала его то в горле, то в пятках, то в двух местах одновременно. Ребята были всем главным составом, лица их выражали досаду крайней степени.

Разговор начал самый безбашенный:

– Аня, давай колись, кто тебя переманивает? Мы ведь всё равно узнаем. Рассказывай по-хорошему.

– Я ухожу в никуда. Буду заниматься домом и рожать ребенка.

– Ты что – беременна?

– Нет, – это было сказано твердо, я смотрела прямо ему в глаза.

В таких делах врать нельзя. Могут ведь из офиса отвезти к гинекологу, а от гинеколога – прямиком в лес.

Один из них вышел и вернулся минут через десять уже с Андреем – они поручили ему организацию финансовой и юридической передачи дел. А мне дали мне время подумать – до завтрашнего утра.

– Ты можешь завтра прийти в офис и позвонить мне. И мы все забудем, что была такая тема, – сказал самый серьезный из них, покидая мой кабинет.

Они уехали, а когда я успокоилась, то до меня дошло: «Им не выгодно прямо сейчас меня грохнуть. Фирма на мне… Они потерпят большие убытки, да и в ментовку их затаскают. Ведь им неизвестно, что я еще никому – ни родным, ни друзьям – не рассказала об увольнении. Случись что со мной, то первая причина – бригада наказала за своеволие…» Я немного приободрилась и даже повеселела. Так захотелось выпить, что решила взять бутылочку ликера «Амаретто» и заехать к Ирине, вдруг она уже дома и у неё тоже «амаретное» настроение. Всё срослось, и вечер мы провели вместе. Когда я рассказала Ирине про желание уволиться и описала свои страхи, она резко изменилась в лице. Я поняла, что мне снова страшно – подтвердились мои предположения насчет угрозы для жизни. К тому моменту моя подруга уже пережила гибель своего брата, и для неё всё было так же по-настоящему, как и для меня. Мы жили внутри мира, в котором за добро и зло отвечали криминальные бригады. Ира взяла с меня клятвенное обещание держать её в курсе дела, каждый день звонить домой. Она хотела быть уверена в том, что я… еще дышу. Мы сидели друг напротив друга, смотрели глаза в глаза и молчали. Наши сердца говорили красноречивее слов. И плакать было пока что не о чем – я на этом свете и у меня есть шанс остаться в живых.

qqqПока ты жив, шанс есть всегда

Пора домой, в прихожей мы крепко обнялись и долго так стояли. Увидимся ещё или нет – мы не загадывали, но очень на это надеялись. Я твердо знала, что утром Ирина поедет в храм ставить свечки и просить за меня у своего святого. Я знала, что есть человек, который будет за меня молиться. Это очень важно, когда кто-то боится за тебя не меньше, чем за себя.

За ужином я сказала мужу, что поговорила с ребятами об увольнении, и они взяли пару дней на обдумывание. Я предполагала, что до конца лета они найдут мне замену, и всё утрясется. Утром проснулась в приподнятом настроении. Я так уверилась, что ребятам выгодно по-хорошему со мной расстаться, что появилось легкое недоумение: «Чего я такой жути на себя навела?» Мне было хорошо, и я опять была готова свернуть горы. Теперь мне хотелось наилучшим образом передать дела: документ к документу, отчет к отчету, папку к папке. Я хотела поступить как деловой, уважающий себя и коллег человек, настоящий профи. Но на работе уже происходило что-то нехорошее. Утро, а все были на местах и глаз не поднимали. В воздухе висела тревога, как будто произошло что-то страшное, но все должны молчать и не показывать виду.

Я внутренне сосредоточилась и спокойно, но очень внимательно следила за ситуацией. Через два часа стало понятно, что будет происходить. Видно, выждав в течение часа и не дождавшись от меня покаянных слов – «Ребята, я погорячилась. Ну нервы. Ну дома там…» – они дали отмашку Андрею начать передачу дел. Однако у меня создалось впечатление, что Андрей подсуетился с вечера. Ведь утром мои сотрудники уже должны были что-то «скрывать». Но что?… Андрей пришел в офис с двумя дамами, представил их опытными бухгалтерами, которые проведут инвентаризацию на всем предприятии и составят передаточные акты товарно-материальных ценностей. Инвентаризация при смене руководства – обычное дело, и я была спокойна. Так как я готовилась к увольнению, то всё было заранее запротоколировано и подписано, «в танковых частях» был полный порядок. Выходит, рано радовалась… Через два дня оказалось, что все не так уж и гладко. По актам проверки «привозных» бухгалтеров выявилась недостача. Не где-то в отдельном магазине или складе, а везде. А это уже были претензии лично ко мне. Стало понятно, что у Андрея своя игра – он был та ещё сволочь.

Это мало кто тогда понимал, но я уже знала. Одно дело – тигры и львы, а другое – гиены и шакалы. Он был из последних…

Об обнаружении недостачи громогласно, изображая праведный гнев, объявил Андрей. Стоя в центре офиса, он «работал на публику» так, чтобы никто не мог усомниться в его словах, чтобы все разделили его возмущение конкретным человеком, подорвавшим доверие. Выслушав тираду, внешне достаточно спокойная, я перевела разговор в профессиональное русло и обратилась к бухгалтерам. Это же они все описывали, считали, сверяли цифры расчетных счетов. Но ни одна, ни другая не смогли выдержать моего взгляда или ответить на мои вопросы. Они чем-то были схожи, эти примерно сорокалетние женщины, вероятно, своей ущербностью, которая выражалась буквально во всем: в одежде, внешности, манере поведения. Они молчали, прятали глаза, смотрели на свои ноги, руки, робко оглядывались, стараясь поймать взгляд Андрея. Вот тут я поняла, что мои дела намного хуже, чем мне казалось.

«Это самая голимая подстава. Это специально нанятые бухгалтера, они не для честной инвентаризации, а для мухлежа с цифрами», – до меня начала доходить смысл задумки Андрея. Стал понятен и простецкий вид проверяющих теток, который меня удивил в самую первую минуту, как они вошли в офис. Настоящий бухгалтер никогда не пойдет на такое, понимая: сегодня он, а завтра – с ним. Это не игрушки, тут вопросы жизни и тюрьмы. Из-за пары дней подработки, пусть и оплаченной по двойному тарифу, марать свою репутацию серьезный человек не будет. Но не эти две дамы из захолустного РАЙПО…

Когда я поняла, в чем дело, уже не могла скрыть своего презрения. На мои вопросы бухгалтерши отвечали, медленно покрываясь пятнами. Выглядели они просто жалко – не растеряли, видно, последнего стыда. Андрей начал пытаться – бочком-бочком – выталкивать их из моего кабинета, но я ему не позволила. Я позвала еще нескольких сотрудников и потребовала положить мне на стол их акты, сказала, что мы будем составлять описи всех документов инвентаризации и прямо сейчас начнем сначала. Я заявила, что приглашу от каждого магазина материально ответственное лицо, чтобы сличить все цифры и проверить правильность подсчетов. У бухгалтерш началась истерика. Сначала они пытались что-то выяснять, но я резко пресекла эти попытки. Презрительно глядя в их красные, и оттого еще более неприятные лица, я напомнила, что у меня есть все данные. «Сейчас из каждого магазина привезут акты недельной инвентаризации, и мы будем сравнивать цифру за цифрой, – сказала я, – а потом будем выяснять, откуда взялись расхождения, тоже – цифру за цифрой. Не успеем – так останемся на ночь. И помните, вторые экземпляры актов хранятся в надежном месте».

Бухгалтерши ушли со словами: «Мы ничего перепроверять не будем». А я двое суток сверяла и считала. К исходу второго дня правая рука перестала действовать – меня скрючило на правый бок. Но это было не самое страшное. Главное – я не знала, что теперь делать. Конечно, я нашла все несоответствия, но это мало кого интересовало. Андрей, как я поняла, мне мстил. А ребята, как выяснилось позже, хотели меня наказать. Меня снова стал накрывать тягучий тоскливый страх. Медленно, очень медленно он заполнял моё тело. Слегка немели ступни, кисти рук, внутри было немного прохладно. Это не был озноб, нет. Это состояние безысходности, когда внутри ты всё уже знаешь…

Вечером я рассказала о своих проблемах мужу. Он обещал, что поговорит со знакомыми кагэбэшниками, и все утрясется. Ведь все кругом знают, что я ничего не брала и недостачи быть не может. Утром, приехав в офис, я снова ловила настороженные взгляды сотрудников и шепоток за спиной. Андрей делал своё черное дело, и по всему поселку начали гулять сплетни, одна гаже другой. Днем он привел в офис двух мужчин, представив их будущими директорами предприятия. Они были братьями, возраста примерно под сорок лет, имели то ли магазин, то ли цех. В общем, крутые коммерсанты. Эти были похлеще теток из РАЙПО. Вместо того, чтобы принимать дела, они стали требовать отчет по прибыли и расходам на основании математических формул. У меня было впечатление, что я попала в театр абсурда…

Анализируя свой собственный печальный опыт, стало понятно, в чем моя проблема. Человек, который не мыслит мошенническими схемами, не может предугадать поведение мошенника. Ты занимаешься работой, делом, а мошенник занимается тобой. Он ищет твои слабые места, деловые качества его не интересуют. Он изучает твои эмоции, ему важна твоя принципиальность (ты не бьешь слабого, не подставляешь людей) – мошеннику это на руку. Что за математические формулы имели в виду эти два брата-акробата и как, по их мнению, надо считать и делить прибыль, до меня дошло лишь через пару лет. Но одного из них уже не было в живых. Он, видно, сильно увлекся формулами, потому что уход из жизни у него был экзотическим даже по тем временам: в него выстрелили из гранатомета, когда он выходил из своего дома. В общем, к настоящему, истинному бухгалтерскому и управленческому учету эти формулы не имели никакого отношения. Но рассказать это мне было некому. Андрей на всех углах твердил про огромнейшую недостачу, а будущие директора, имея в виду свою схему ведения бизнеса, гнули свою линию.

Вечером меня вызвали в свой офис ребята. Я поехала с настроем пободаться по цифрам и отчетам, доказать, что недостачи нет, и я перед ними чиста. В офисе было неожиданно тихо и пусто. За столом сидели четверо главных ребят и еще один мужчина постарше, я его не знала. Мне предложили сесть за стол и представили его как человека, который хочет лично со мной поговорить. Когда он назвал себя, я поняла, что заочно его знаю. Он был серьезным авторитетом, жил в нашем районе, но делами занимался в основном в Москве. Его разговор со мной не отличался от всех предыдущих «встреч в офисе».

Такой же спокойно отстраненный тембр голоса, те же слова о моей молодости и незнании «правил». Единственным отличием было более «весомое» предложение: «Возможно, тебе стало неинтересно заниматься тем, что ты делаешь? Тогда возьми под свое руководство завод N». Но это не произвело на меня должного впечатления. Тем более, что все остальное – «Но вот взять и уйти… Подумай хорошо. Всё взвесь. Завтра вечером встретимся», – я уже слышала. Вот и всё. И здесь про честность разговаривать было не с кем.

Сложно объяснить, даже себе, откуда я знала, что нельзя соглашаться. Ведь со стороны все выглядело более-менее прилично. Но я была уверена: дальше будет только хуже. Мой сиюминутный страх был слабее предполагаемого страха испоганить свою душу. Как будто я годами была самой последней сволочью и вдруг решила: всё, хватит. Как будто я знала, что за одной подлой уступкой последует следующая. В моем жизненном опыте этого не было. А вот внутренние знания были…

Следующий день был ужасным. Сотрудники вели себя хамски. Презрительно посматривая на меня, они подобострастно слушали указания Андрея. Два брата несли чепуху, жалко пытаясь изобразить передо мной важность и компетентность. Это сейчас я знаю, если дать людям возможность проявить свои худшие качества, многие этим незамедлительно воспользуются. А тогда для меня все было в диковинку. Ещё вчера – прекрасные исполнительные сотрудники, а сегодня – наглые хамы. И не поймешь, какой человек настоящий: вчерашний или сегодняшний? Знаете, что еще для меня странно? Я же видела в фильмах, как происходят публичные казни, когда у толпы есть возможность кидать в приговоренного камни. Так почему я этот опыт (он описан в сотне книг!) не ассоциирую со своей жизнью? Почему я считаю, что люди будут вести себя иначе? Я даже не пытаюсь приглядеться к тем, кто рядом со мной. Они априори хорошие, благородные, человеколюбивые, сострадательные.

Почему в моих глазах они такие, а в кино и книгах – другие? Жестокие, невежественные, ленивые. Какое глупое состояние души. «А я хочу именно так воспринимать мир!» – «Ну, хоти, не бороться же с тобой, Анечка, – соглашаются Высшие Силы и… ведут меня на практические занятия. – Пойдем, голубушка. Ножками, ножками… сама, сама…»

В тот день, сидя в кабинете, я чувствовала себя как «не пришей кобыле хвост». Дела передавать? Кому? Зачем? Даже со своим состоянием было сложно разобраться. В голове крутилось: «Ну, суки! Я ведь могу вам устроить такой распиздон! Долго будете трястись от страха и заходить в мой кабинет на полусогнутых!» Мне нужно было только сказать вечером, что «бес попутал» и «я остаюсь». И можно не просто остаться на прежней позиции, но ещё и завод N прибрать в оперативное управление. Но я сама была враскоряку, похлеще своих сотрудников, которым и камни хотелось побросать, и было боязно совсем уж распоясаться. Не было у них полной определенности на мой счёт. Да и у меня этой определенности не было! С одной стороны, есть возможность и желание в очередной раз показать общественности, кто кого «держит за яйца». С другой, я уже сделала подобное в прошлом году, и результаты в долгосрочной перспективе мне не понравились. Удовольствия от «короны» хватает на пару недель, а душевные страдания остаются надолго. И если раньше я плохо представляла последствия своего решения, то сейчас «цена вопроса» была мне известна.

Кто внутри нас выбирает идти мимо беснующейся толпы на свою Голгофу?

…Ребята приехали сами. Пока они шли по коридору к моему кабинету, голоса в офисе стихали. Видно, последовала команда всем уходить. В офисе остались они и я. Меня спросили про мое окончательное решение. Предупредили, что спрашивают в последний раз. Я внутренне съежилась. Вот она, безысходность. Всепоглощающая. Мир вместо яркого и цветного стал серым и дымным. Воздух – пыльным, как в помещениях со старым ковролином. Есть я, маленькая, тщедушная, испуганная, и есть серое пространство, плохо пропускающее свет и звук. Пространство ватное, в нем нельзя ощутить опору: ни снизу, ни со сторон. Чувствуешь давление, но оно не имеет плотности. Ватность и дымность постепенно заполняют поры кожи и начинают проникать в тело. А где-то там, внутри, прячется маленькая девочка, бережно, но крепко держащая в руках трепетное сердце.

Я смирилась с выбором своего сердца. Мои глаза смотрели вниз, голос был тих, руки безвольно лежали на коленях. Я сказала: «Я ухожу. Это взвешенное и окончательное решение». В ответ я услышала: «Сиди здесь, никуда не уходи». Загремели стулья, ребята встали и вышли из кабинета. Не помню, сколько часов я ждала. Просто сидела за столом и ждала. За окном стемнело, я включила настольную лампу. Её мягкий приглушенный свет освещал часть кабинета. Стало по-домашнему уютно. Я вспомнила, как в детстве мама читала мне вечером сказки. Мы сидели на маленьких стульчиках возле печки, сквозь кованую дверцу были видны горящие дрова, раскаленные докрасна. Похоже, в тот вечер была сказка братьев Гримм про умную Гретель… Тикали часы, тянулось время в ожидании возвращения ребят, а меня не было в офисе. Я сидела на стульчике рядом с мамой, слушала сказку и смотрела на пляшущий огонь, который сдерживала кованая дверца…

Из четверых ребят, покинувших мой кабинет, вернулся один, самый жестокий. Он сел напротив меня и сказал, что решение принято.

– Завтра утром ты едешь с Андреем к нотариусу, оформляешь документы на смену учредителя, подписываешь все нужные бумаги и отдаешь печати. Потом возвращаешься в офис, передаешь Андрею все текущие дела. Это твой последний день на работе, так что успей всё закончить. Мы не будем разбираться, есть у тебя недостача или нет. Ты сама отказалась от нашей защиты. Теперь ты сама по себе. Андрей назвал сумму недостачи, мы к ней прибавляем такую же в качестве отступных. Деньги ты должна передать нам в течение месяца.

– Но у меня нет таких денег и негде их взять. Я честно работала, и моя зарплата не была настолько большой, чтобы было что откладывать. Я не знаю, что можно сделать в такой ситуации.

Он молча вышел, и так же молча через пару минут вернулся. Сел напротив меня и положил на стол между нами веревку с завязанной петлей. Длинную, хорошо скрученную крепкую веревку с правильно сделанной петлей для повешенья, как показывают в фильмах о самоубийцах. Я смотрела на эту петлю, на сильные мужские руки, которые лежали на столе, потом на него. Мы смотрели друг на друга, глаза в глаза. Он твердым голосом сказал:

– Могу принести мыло, на решение у тебя есть полчаса.

Он ушел, а я осталась. И веревочная петля как-то дико смотрелась на столе в уютном, приглушенном свете лампы. Я чувствовала скорее не страх, а печаль. Было жалко свою молодость, веру в созидателя счастливого будущего. Я чувствовала, что именно сейчас исчезает что-то очень важное, что есть во мне. Как будто я лишаюсь ног и уже никогда не смогу радостно бегать с друзьями наперегонки; лишаюсь рук – не смогу рисовать картины; лишаюсь голоса и больше никогда не смогу петь. Так много чего уже не смогу, еще и не успев начать. Невероятный потенциал, который бушевал во мне, сейчас замрет. Огонь неистовой Души сейчас угаснет и останутся только тлеющие угли.

Так рано…

Объявленная сумма отступных была неподъемна для меня ни в каких смыслах. Сейчас, с банками, кредитными организациями на каждом углу, с успешными друзьями и знакомыми найти большие деньги – это не сверхзадача. Хотя и сегодня люди из-за таких сумм уходят из жизни, даже забирая с собой семью. Но по тем временам это была шокирующая сумма, достать ее не было никакой возможности. Однако я приняла решение согласиться на выплату. И не потому, что мне очень хотелось жить, а из-за сына. Кому он будет нужен без меня? Где он будет жить? Если я не уйду из этого офиса и не решу свои проблемы, квартира будет переписана на чужих людей в течение недели. К этому времени уже расплодились «черные» нотариусы, направо и налево заверяющие сомнительные сделки. В расход шли все и ни у кого, даже у детей, не было «охранной грамоты» …Мы все, – и я, и ребята – в тот день стали заложниками этого мира. И мне опять пришлось озвучивать приговор: «Ребята сегодня смогут уйти из этого офиса с чистыми руками, или на них будет моя кровь?» Они свой ход сделали. Теперь мой.

– Я подпишу завтра все документы. Привезу и передам в присутствии нотариуса печати. В течение дня отдам все учетные и бухгалтерские документы. Но мне нужно время, чтобы найти такую сумму денег. За месяц могу не успеть.

– Мы не будем долго ждать.

– Давайте частями: половина через три недели, ещё через три недели – остальное.

– Хорошо. По рукам?

– По рукам.

– Аня, если ты затянешь сроки, мы включим счетчик.

– Я понимаю.

– Тогда иди домой. Нам еще надо кое-что обсудить. Мы сами закроем офис.

Все выдохнули. В кабинете появилась энергия, громкие звуки. Я спокойно вышла из офиса, доехала до дома и так же спокойно рассказала мужу о требовании ребят и своем согласии, не вдаваясь в подробности. Мне не хотелось думать о том, что виновник моего плачевного положения сидит напротив меня. Но где-то там, на самом краю моего сознания, эта мысль все же не давала мне покоя…

Следующий день был наполнен делами и суматохой, но я чувствовала себя механическим человеком. Меня не заинтересовало, что днем в офис неожиданно приехали ребята, а через пять минут нагрянули какие-то взрослые серьезные мужчины. Они долго о чем-то разговаривали в моём (уже бывшем) кабинете. Вечером я узнала от мужа, что это были кэгэбэшники. И когда он сказал, что они ничем не смогут мне помочь, я приняла это спокойно. Ну что поделаешь? Теперь мы живем в мире, где все повязаны друг с другом, и человеку негде искать защиты. Кто-то об этом только догадывается, кто-то узнал ещё в начале девяностых. Можно порадоваться за тех людей, которые узнают об устройстве нашей жизни по телевизору, из новостей о громких судебных процессах. Увы, это не возникло именно сейчас. Эти замысловатые цепочки взаимных интересов, сплетенные снизу доверху, они выстраивались на наших глазах более двадцати пяти лет. С нашего молчаливого «Не хочу этого видеть», «Не хочу это слышать», «Не хочу об этом знать», «Меня это не касается». В гражданской войне, которая началась в 90-х, как мы теперь знаем, победителей не было. Но мы всё же проиграли.

Чтобы собрать такую сумму, мне нужно было продать квартиру. Казалось, это трудно осуществить – в ней прописан ребенок. Но продажность уже успела захватить все структуры, так что за энную сумму денег моего ребенка из квартиры выписали за один день. У меня было очень мало времени, можно сказать, его не было вообще. Пока шёл поиск покупателя на квартиру, я то впадала в отчаяние, то задыхалась от ненависти. Вечером я засыпала, моля Бога, чтоб он позволил мне утром не проснуться. Просыпаясь, я молила Бога, чтобы он одним махом угробил всю эту братву. Я лежала и представляла, как они все разом ночью разбились на машине, или их убили на стрелке, или за какое-нибудь дело замели менты. Почему бы Господу, если он не хочет по-тихому забрать меня, не забрать их всех?!

Это было невыносимо. Это не был страх того, что произошло. Это был страх перед будущим. Как я буду без квартиры? Останется ли у меня хоть что-то на жизнь? А если меня кинут во время продажи? Таких случаев, кстати, было девять из десяти. Для покупки и продажи недвижимости нанимали братву, чтоб никто никого не «кинул». А её еще надо было найти. А бывали случаи, что клиента «кидала» сама охраняющая сделку братва… Я не понимала, как буду жить дальше, когда всё это закончится. На нервной почве я неимоверно похудела, таяла на глазах. Начались проблемы с кожей, стало краснеть лицо, день ото дня все больше и больше. Потом начала образовываться корка. К концу второй недели я уже не могла подойти к зеркалу – от одного своего вида у меня начиналась истерика. Вместо лица – красная маска с прорезями для глаз. Вечером я стала еще неистовей молить Бога забрать меня ночью, во сне, к Себе, а утром еще сильнее просить о смерти всех моих мучителей. Но все оставались живы, и я тупо сидела днями напролет на кухне или на балконе, очень много курила, а в голове крутился один и тот же вопрос: «За что мне всё это?!»

Деньги на первую половину выплаты мне одолжили знакомые, под продажу недвижимости. В те времена счетчик у братвы был крутой – двадцать процентов в месяц, так что затягивать со сроками было себе дороже. Потом, наконец, нашлись покупатели на мою квартиру. Я вернула долг, полностью выплатила отступные, а на оставшиеся деньги купила на подмосковной окраине (чтобы сохранить прописку) крохотную угловую однокомнатную квартирку. Каким-то образом её надо было привести в порядок к приезду мамы и сына. Ещё надо было выдержать мамину истерику, когда она увидит, где я теперь будет жить. Я беспокоилась за сына, но неожиданно мама решила, что он на годик останется в Латвии и там закончит начальную школу. Так у меня образовался целый год на решение моих новых проблем…

Пришла пора рассказать о причинах ненависти ко мне Андрея. Это было связано с Ириной. После того, как в школе, где она работала, стало невыносимо как с зарплатой, так и с атмосферой, она уволилась. Знакомые предложили место в Москве. Я не совсем понимала специфику её работы, там что-то было связано с частными займами. Проработала она там недолго, но вляпаться в дерьмо успела (к вопросу о специфике). Мне она ничего не говорила, я узнала всё постфактум, когда она пришла ко мне в офис со своей проблемой. Их фирма под её поручительство (перевожу: она должна была находить клиентов, которым это нужно) заняла под ежемесячный процент (нехилый) сроком на три месяца деньги Андрею. А он игрок и это свое пристрастие тщательно скрывал. Проценты он худо-бедно (с уговорами и угрозами) ещё как-то выплачивал, а вот когда пришло время погасить долг, начались проблемы. Ирине объявили, что если её клиент Андрей не вернет деньги, то займ будет возвращать она.