Текст книги "Я не сдамся. Дамасская сталь. Книга прервая"

На следующий день дверь починили и вставили новый замок, ключей от которого у Максима теперь не было. Наверное, прошло еще пару недель, когда он позвонил мне на работу и сказал, что покупает квартиру и ему нужен наш кухонный диван. Логика такая: этот диван был у него ещё до нашей свадьбы, значит, он принадлежит ему. Забрал дом, машину… Мало. Нужен диван. Видимо, напрасно я надеялась, что Максим перебесится, мы помиримся, и все вернется на круги своя. Мирной «передачи дивана» не получилось. Мы сцепились, слово за слово – опять вышел скандал. Я не сдержалась, бросив: «До какой низости надо дойти, чтобы еще и старый диван делить!» – и Максим меня ударил. В первый раз… Я не дала сдачи, ещё не умела давать отпор тем, кому люблю. Но стоять и насмехаться – умела. Тогда он ударил еще раз, ещё, потом схватил за волосы и протащил меня по всей комнате… Он кричал, метался, угрожал, наконец, выместив на мне всю свою злобу, хлопнув дверью, ушел.

О! Я решила отомстить. На следующее утро, перед тем как пойти на работу, мы с подругой коричневыми тенями и тональным кремом нарисовали (а потом как будто бы замазали!) мне синяки под глазом и на лбу. Придя на работу и дождавшись, когда братва проспится, я позвонила, пожаловалась на Макса, мол, не дает проходу, не хочет выписываться из квартиры, хотя получил дом. Ребятам на мои семейные разборки было плевать с большой колокольни. Но в разговоре я намекнула, что хочу взять больничный на пару дней, а это уж точно затрагивало их денежные интересы. Они пообещали все уладить и сказали, что Максим больше меня не побеспокоит. И точно. В течение недели бывший муж выписался из моей квартиры и даже передал через знакомых справку из ЖЭК. Не по своей воле, конечно: ребята вывезли его в лес и хорошенько отметелили с рекомендациями срочно выписаться и больше не портить мне настроение. Максим никогда об этом не упоминал – стыдно, проболтались «шестерки». Я втайне злорадно радовалась, потому что именно на такое развитие событий и рассчитывала, когда в красках и эмоциях жаловалась на Макса пацанам. Я стала меняться, потихонечку превращаясь в стерву.

…Ужасным был тот год, просто ужасным. Мы с Максимом то встречались и занимались сексом с утра до утра, то старались напоказ подгадать момент и появиться на глаза друг другу с кем-то «особенным». Я с мужчиной на его дорогом автомобиле, громко смеясь в открытое окно, каталась именно там, где мог быть Максим. А он, с очередной девушкой, у которой платье заканчивалось, так и не успев начаться, частенько заезжал за покупками в магазин, в котором находился мой офис. Нас бы взять, да запереть на пару в доме, и чтобы раз в день пару часов с нами разговаривал мудрый человек, так, глядишь, дней за десять мы бы пришли в себя. Но, увы. Мы все больше входили в раж, демонстрируя независимость друг от друга. К чему бы это привело – бог знает, но в один прекрасный момент сестра открыла мне глаза: Максим уже живет с какой-то девушкой…

Что ж, я решила показать этой сучке, кто тут правит бал. Ну и заодно всем остальным. Во мне взыграла Гордыня, та, что считается самым серьезным грехом в мироздании и заболеванием самости. Я еще ничего не знала о Гордыне и путала её с Гордостью. Жизнь не раз, на практике, старалась объяснить мне разницу. Но, повторюсь, с первого раза я редко «догоняла». Я добилась своего, и мы с Максом опять начали жить как семья. Мы переехали в другой город, он купил большую двухкомнатную квартиру, сделал в ней хороший ремонт (именно в тех тонах, что любила я), оборудовал её новейшими бытовыми приборами, в том числе и стиральной машинкой-автоматом. До этого я все стирала вручную, используя железную стиральную доску, сдирая руки в кровь. Зачастую, пока отстирываешь простыни, успеваешь их заново перепачкать кровью, потому что с костяшек пальцев «до мяса» содрана кожа. На новом месте у Максима появились новые друзья, и он знакомил меня с ними, все так же, как и раньше, гордо называя меня «моя королева».

Всей этой новой жизни хватило лишь на год. Я не знаю, почему Максим принял решение жить вместе. Я в своей-то головушке до сих пор не могу разобраться. Что уж говорить о другом человеке, тем более, о мужчине. Мы разные: думаем, чувствуем различными органами тела. Я плохо понимаю внутренний мир мужчины, его настоящие ценности, приоритеты, не знаю, как он принимает решение в конкретной ситуации. Например, женщины и мужчины по-разному относятся к детям. Мужчины намного чаще, чем женщины, бросают своих детей. Редко какая женщина насовсем бросит своего ребенка. Мать может далеко уехать и почти не видеться со своей кровиночкой, но она постарается оставить его своим родственникам, будет много работать и присылать деньги на содержание ребенка; она будет переживать по ночам, отказывая себе во многом, лишь бы ее чадо, пусть хоть за тысячу километров, было сыто, одето и всем обеспечено. Женщина может терпеть побои и унижения ради того, чтобы у ее ребенка был кров. Но с отцовством положение другое. Отец может спокойно развернуться и уйти от своего ребенка, не задумываясь о его судьбе, не думая, поел ли его ребенок, где он, как ему? Отец может просто взять и вычеркнуть ребенка из своей жизни, живого человечка, плоть от плоти. Я не утверждаю, что все мужчины такие. Но те, кого я в своей жизни знала, в своей основной массе были именно такими.

…Ухудшение наших с Максимом отношений началось после того, как я полностью рассталась с миром криминала и начала работать в Москве. У меня была неплохая зарплата, но в разы меньше, чем раньше. Стало заметно, что наше материальное положение проигрывает по сравнению с обеспечением знакомых Максима. Его друзья меняли «жигули» на иномарки, начинали строить дачи, а мы не всегда могли позволить пойти в гости с приличным подарком. Максима, как я потом поняла, это задевало, хоть он и не показывал виду. Только теперь я стала замечать в нем мелочность и показушность, которые не проявлялись ранее. Каждое такое «проявление» было для меня как укол булавочкой. Не так больно, как неприятно. Мне хватало забот на работе и особо не волновало, сколько салатов стоит на столе, два или пять, когда пришли гости, но такие мелочи начали копиться, рос ком внутреннего недовольства. Мы начали периодически ругаться, а потом Максим по несколько дней со мной не разговаривал. Для меня такие дни были очень тяжелы, так в детстве со мной поступала мама, поэтому я старалась избегать конфликтов и как можно реже высказывать то, что меня беспокоило. Я все больше погружалась в работу и уже не торопилась возвращаться вовремя домой, задерживаясь все чаще и чаще.

Но это было полбеды. Даже одна треть. Потом приключилось горе. Мама прислала телеграмму (она в тот год жила с моим сыном в Латвии), что сын в реанимации. Я была в отчаянии. К тому времени на границах уже действовала визовая система. Тем, у кого в российском паспорте в графе «место рождения» было написано Латвийская ССР, в визе в девяноста случаях из ста отказывали без объяснения причин. Меня тоже завернули, и к сыну я смогла приехала только через несколько месяцев. Сложно описать словами горе, которое я испытала за то время, пока не могла увидеть своего ребенка.

Врачи поставили диагноз – неизлечимая болезнь – и сыну был нужен режим, жизнь на природе, уход и поддерживающее лечение. Я была раздавлена, потерялась внутри себя. Ни слезы, ни гнев на судьбу, ни молитвы не помогали справиться с безутеш ным горем. Мне казалось, мир больше никогда не будет правильным, и в моем сердце всегда будет саднить незаживающая рана, вина перед сыном: не уберегла, не была рядом…

Мама сказала, что она готова быть с моим больным ребенком, но не в квартире, а только в деревенском доме, чтобы была печка, колодец и приусадебный участок. Почему она хотела жить в избе без удобств, объяснить легко. Зиму мама провела в Латвии, где после распада СССР наступил хаос, всё потихоньку стало разваливаться: в многоквартирных домах начали отключать газ, электричество, воду. Там был ад, в этих бетонных коробках. В комнатах ставили буржуйки, трубы выводили в окна, отапливаясь дровами, которых было не достать! Вскипятить воду и сварить еду – это была целая проблема. Намучавшись таким образом, мама рассуждала: «Что бы ни случилось, если есть дом с печкой и колодцем – семья выживет».

Мне она предложила единственный, на ее взгляд, подходящий вариант:

– Анна, я буду с Володей и день и ночь, если ты купишь дом в деревне. Если нет, то забирай сына, а я останусь в Латвии и буду жить на даче.

Я чувствовала себя птицей, которая бьется о прутья решетки, пытаясь взлететь. Птица еще не понимает, что она в клетке, но с каждой ее попыткой вырваться прутьев становиться больше, а воздуха все меньше. Можно сломать крылья, разбить в кровь грудь, пытаясь улететь. Но уже все бесполезно. Ты заперта, и Судьба крепко держит в руках ключ от замка. Ты попалась.

Других вариантов, кроме как продать плохонькую, пусть и за шестьдесят километров от Москвы, но все же квартиру, и купить дом без удобств с хорошим участком, я на тот момент не видела. Как мне одной, без материальной и физической поддержки, справиться с ребенком, которому нужен уход и постоянное внимание? На Максима я уже не рассчитывала. Он сразу обозначил свои позиции – сын не будет жить с нами. Я по своей глупости надеялась, что моей любви хватит на двоих, пройдет время, взаимоотношения улучшатся, мы повзрослеем, сын подрастет… Но в новых обстоятельствах надеяться было уже не на что. Я пообещала маме, что куплю дом, и вернулась в Россию работать и решать вопросы с недвижимостью. Максим мне помогал, мотался со мной по области в поисках хорошего дома. К сожалению, рядом с Москвой цены были заоблачные, и более-менее подходящее жильё я смогла купить на окраине Московской области, за сто пятьдесят километров от города, где жили мы с Максимом.

Можно было купить дом поближе и намного лучше, но это была бы другая область, а мне было очень важно сохранить областную прописку, так как она давала возможность работать в Москве. В течении трех месяцев я смогла перевезти маму и сына на новое место жительства. У меня оставалась малюсенькая надежда, что латвийские врачи ошиблись и неправильно поставили диагноз. По знакомству я договорилась и отвезла сына на прием к специалистам в Центр нейрохирургии имени Бурденко. Заключение врачей было неутешительным – ребенок не доживет до восемнадцати лет и с каждым годом будет чувствовать себя хуже и хуже. Мне дали рекомендации, выписали поддерживающие медикаменты. И вот, когда моему сыну исполнилось двадцать два года, стало понятно, что врачи ошиблись. Но до этого знания еще надо было дожить, а на тот момент о том, что у меня болен ребенок, знало всего несколько человек. Я не хотела показного сочувствия или проявлений жалости. От моего доверия к миру остались жалкие крохи. Жизнь по отношению к себе я стала воспринимать враждебной и жестокой. Я твердо уверилась: это Ад, и я попала в самое пекло.

С каждым днем моя семейная жизнь становилась все тяжелей и тяжелей. Максим стал придираться по мелочам, начал сравнивать меня с женами своих друзей и знакомых: одна по три салата стряпает, а я не всегда успеваю и простенькую еду на ужин приготовить, другая на выходные пироги печет, а я уже и забыла, как духовка включается. Я резонно возражала, что эти женщины не работают и к полудню только-только вылезают из постели, а у меня одна дорога до работы и обратно занимает четыре-пять часов в день. Но мои отговорки вызывали его ожесточение. Началось с хлопанья дверьми и криков «Не мешай смотреть телевизор!» Затем он начал поднимать на меня руку. То толкнет, и я ударюсь об косяк, то тапком попадет в лицо. Конечно, я обижалась, плакала, но сделать ничего не могла. Как я ни прикидывала, но денег на съемную квартиру у меня не было. И идти, собственно говоря, мне было некуда. Я старалась вести домашнее хозяйство так, чтобы у Максима не было претензий, но он уже вошел во вкус. Мужчина, чувствуя свою безнаказанность, старается узнать переделы допустимого. Чем больше ты уступаешь, тем безжалостнее он становится.

Совсем худо стало, когда у меня начались серьезные проблемы на работе, и я поняла, что могу её потерять. С одной стороны, Максим меня поддерживал, говорил:

– Так как я тебя люблю, тебя никто никогда любить не будет. С другой стороны, придирки становились все чаще и на все его капризы у меня уже не хватало ни физических, ни эмоциональных сил. Чтобы уснуть, я пила антидепрессанты, а чтобы утром прийти в себя – пару чашек крепчайшего кофе. Я обратилась за советом к ближайшему другу Максима Дмитрию. Он заехал ко мне посоветоваться, как наладить учет в своей фирме.

– Дим, что мне делать? Максим то меня любит, то придирается. Отношение ко мне у него меняется несколько раз за вечер. Как будто он и со мной не может, и без меня.

– Аня, попробуйте пожить отдельно три-четыре месяца. Макс прет не туда, это заметно. Пусть он без тебя, а ты – без него. Иногда надо отойти в сторону, чтобы понять, что ты можешь потерять.

– Этот вариант мне не подходит. Мне некуда и не на что уходить.

– Конечно, как друг Макса, я не должен бы тебе этого говорить… Но… Ань, заведи себе любовника. Тебе нужно хоть ненадолго вырываться из этой паутины!

– Дим, мне этот вариант тоже не подходит. Я ещё давно, до знакомства с Максимом, дала себе обещание, что никогда не буду изменять второму мужу – я перестану себя уважать.

– Ну, тогда не знаю, – Дима печально посмотрел на меня, разведя руками.

Я чувствовала, что моя чаша терпения наполнилась до краев, но когда будет последняя капля – еще не знала. Это случилось через месяц после того, как мне пришлось написать заявление по собственному желанию и пройти через все московские неприятности. До этого Максим орал: «Увольняйся с работы и сиди дома! Будешь, как все жены, жить на то, что зарабатывает муж». Когда я спрашивала, кто будет кормить моего ребенка (алиментов от Жени хватало только на пятнадцать батонов белого хлеба в месяц), он отвечал: «Как-нибудь справимся. Меньше будешь курить!» А вот когда я действительно осталась без места и готовилась немного передохнуть и заняться бытом, он начал срочно подыскивать мне работу – уже через две недели меня ждали в своем офисе его знакомые.

К тому времени в наших кругах обо мне шла слава, как о крутом профессионале. Все-таки мы жили в Подмосковье, и бизнес у ребят был там же, а я руководила московской компанией и решала серьезные вопросы в высоких административных инстанциях. К тому времени у меня был такой опыт ведения дел, который многим и не снился. Теперь не я искала работу, а работа ждала меня, предложения сыпались, как из рога изобилия. Но они не были для меня интересными, я выбрала компанию рядом с домом и с маленьким объемом задач. Мне не хотелось ни рваться на работе, ни хорошо зарабатывать. Максим все равно – то скандалами, то лестью – добивался своего и тратил мои деньги, глупо и расточительно. Всё накопленное он вбухал в иномарку, не спрося ни моего мнения, ни совета. Купил неудачно: поехал с новым знакомым на авторынок приглядеться к ценам и ему приглянулась машина (красная, видишь ли и глазастая!) Договорился, чтобы машину придержали, заехал домой за деньгами и купил. А через пару дней грянул дефолт! Через месяц он смог бы за эти деньги купить три машины! Автомобиль оказался никудышным: плохая ходовая, он постоянно требовал ремонта. Естественно, после дефолта зарплату перестали платить в валюте, и все расчеты стали производить в рублях по старому курсу. А цены в магазинах – по новому курсу! Денег ни на что не хватало, но меня это не сильно тревожило, я себе и так уже во всем отказывала. У меня не осталось слабостей, которые я могла бы себе позволить. Моей отдушиной были вечерние перекуры с моей подругой Галей, которая жила этажом выше. Только с ней я могла расслабиться и побыть настоящей, обыкновенной Аней.

Как бы плохо ни жилось мне с Максимом, разлюбить его я не могла. Хотела, но не получалось. Понимала, что такая жизнь долго продолжаться не может, когда-то этому придет конец. Но что делать со своей любовью – не знала. Иногда я сидела на кухне и пока муж возмущался (дно кастрюли не блестит, я «засрала» всю посуду или немедленно после ужина не помыла чашку), говорила себе: «Смотри и слушай внимательно, Анна, запоминай. Когда вы расстанетесь, тебе нужно будет помнить, почему нельзя возвращаться обратно». Я начала копить воспоминания эмоционального насилия и унижения. Моего мужа больше интересовала чистая посуда, нежели душевная поддержка, моя забота и нежность. К этому времени он стал самым молодым руководителем полетов во всех московских аэропортах, достиг высокого уровня в своей профессии и даже не предполагал, что в этом моя большая заслуга, как жены. Казалось, он не понимает, что жена чутко ведет своего мужа в карьерном росте. Утихомирит бурю и скажет: «Нет-нет, не надо сейчас стучать кулаком по столу. Лучше пригласи того, с кем у тебя разногласия, в гости – посидим, поговорим». Жена вовремя подойдет, обнимет, уткнувшись в шею, скажет: «Ты у меня такой умный. Ты со всем справишься. Я в тебя верю». Только жена принесет горячего чаю со свежей булочкой, погладит по голове и скажет: «Все утрясется. Это временно». Без поддержки жены, без уютной атмосферы в доме, без умения супруги в выгодном свете представить мужа в обществе, мужчине сложно сделать хорошую карьеру. Но думаю, не все мужчины это понимают. Лично я в этом убедилась на собственном опыте. Максим все потерял через полгода после нашего расставания. Таких высот, до каких он взлетел, будучи моим мужем, он больше никогда не достигал. Иногда мне казалось, что я как ангел в романе Сэлинджера «Над пропастью во ржи», стою, раскинув руки, и не даю своему мужу упасть в бездну. Наступил момент, когда у меня закончились силы, я отошла в сторону, и он не удержался на краю…

На новой «неинтересной» работе я проработала всего несколько месяцев. После дефолта фирма начала разваливаться, и я стала задумываться, куда хочу пойти дальше, а самое главное – кем. В директоры я больше не стремилась, но и простым исполнителем быть не хотела. Я придумала себе, что хорошо бы стать главным бухгалтером. Второй человек на фирме, кроме владельца бизнеса, другого начальства нет, зарплата приличная, а главное, отвечаешь только за свою работу: ни тебе увеличения прибыли, ни расширения бизнеса, ни ответственности за сотрудников. Делай, что хочешь. Не великая сложность – порядок в учете и налоговая отчетность. Это было достаточно авантюрное решение, так как я не то что главным бухгалтером, я простым-то бухгалтером никогда не работала.

Мои раздумья, чем же я хочу заниматься после того, как развалится фирма, совпали с проблемами наших друзей – семьи Димы и его старшего партнера Александра Викторовича. У них уже года два была мелкооптовая продуктовая компания. Я не знала, что у них большие сложности с главным бухгалтером, когда в гостях, на Димином дне рождения, хорошо посидев за водочкой, начала делиться своим желанием сменить компанию и должность. Александр Викторович, переглянувшись с Димой, спросил меня как бы вскользь:

– Какая зарплата тебя бы устроила?

– Да я еще не заморачивалась на эту тему. Это я так, размышляю.

– А нечего и размышлять. Так и в девках можно засидеться, – хитро подмигнув и слегка толкая Диму плечом, продолжил Александр Викторович: – У нас тут два жениха.

– А с чем женихи пожаловали? – поддержала я его игривое настроение.

– Иди к нам главбухом. Зарплатой не обидим.

– Дим, Викторович серьезно или так, шухарит? – я знала, что хоть Викторович и «старшой» (он нам в отцы годился), но серьезные решения они принимали сообща.

– Серьезно-серьезно, – ответил Дима. – Мы сто лет знаем тебя, ты – нас. Мы тебя хотели переманить, еще когда ты в Москве работала, но тогда мы не могли предложить тебе хорошую зарплату. А сейчас, с этим дефолтом, мы на коне. Жрать-то все хотят.

– Но ты ведь знаешь – я бухгалтером не работала.

– Ой, да ладно. Это не самое главное. Нам нужен свой человек на «черный» учет. Деньги большие, все наликом, документов никаких. Ты нужна нам, – Дима не показывал виду, но я заметила, что он слегка нервничает.

– И когда?…

– Как уволишься, так и приходи. В любой день, хоть завтра под венец, – Викторович улыбался во весь рот. Его вид говорил о том, что он только что заключил выгодную для себя сделку и очень доволен.

Через неделю я принимала дела в новой для себя должности и профессии – главный бухгалтер.

Максим был рад такому повороту событий. Он предполагал, что я буду хорошо зарабатывать, и в семье опять начнут водиться денежки. Но мой муж еще не знал о моем внутреннем решении. Я перестала уступать ему в денежных вопросах, и моя позиция была принципиальной. До этого момента все деньги были общими и ими распоряжался в основном муж. Но теперь я решила, что все расходы на себя, свою машину, свою одежду и закидоны Максим должен оплачивать из своей зарплаты. Я больше ни копейки не дам! И больше никогда не скажу ему, сколько я на самом деле зарабатываю.

Первый скандал из-за новой работы не заставил себя ждать. Не успевая разобраться с навалившимися делами в рабочее время, часть документов я взяла домой – посидеть над ними вечером. После ужина я разложила бумаги на обеденном столе в кухне, а Максим пошел в комнату смотреть телик. Зайдя в кухню за чаем, он через мое плечо попытался заглянуть в бумаги, но я резко перевернула листы цифрами вниз.

– И что ты там такое прячешь?

– Это конфиденциальная информация. Смотреть нельзя. – Ты что? Мы же свои, – недовольно прокомментировал мои слова Максим. – Дай посмотреть.

– Нет!

– Нет? Ну тогда чтобы я тебя больше в своем доме с документами не видел! Делай свои дела в рабочее время! В моем доме мне можно все! – он швырнул мой калькулятор об стену и начал вытаскивать меня из-за стола.

Не разрешать смотреть – это не прихоть. Не важно, что мы все дружили семьями и часто были друг у друга в гостях. Информация про деньги, настоящее количество выручки в день, остатки в кассе наличных и чистые доходы владельцев – про это нельзя говорить никому, ни маме, ни папе, ни мужу. Люди не понимают, что такая информация может быть смертельно опасной, поэтому о настоящем состоянии финансов знает лишь узкий круг людей в компании. Сведения разрозненны, показатели разбросаны в разных формах отчетности, и только доверенный человек сводит все вместе, всю прибыль, все расходы, выводя сумму настоящего дохода. Сколько на самом деле зарабатывают его друзья, Максиму знать было не надо, но по его реакции я поняла, что ему хотелось, раньше он моими бумажками не интересовался.

Его запрет работать дома с документами очень усложнил мне жизнь. Первые полгода в бухгалтерии самые сложные, работать приходиться до ночи, разбираясь в предыдущих документах и подстраиваясь под ритм уже сложившегося рабочего механизма. Задерживаться на работе я не могла. Так как наличка хранилась в сейфах, то из здания офиса (а у нас был отдельный вход с тремя рядами железных дверей с первого по второй этаж и вооруженной охраной), мы выходили все вместе, за нами двери закрывали, выставив охрану в несколько человек. У каждого был ключ от своего замка. Двери опечатывали в несколько подписей. Открывали офис, только собравшись вместе. Я ничего не закрывала и не открывала, это делали кассиры и охрана. Я не могла оставаться на работе подольше, и это заставляло меня нервничать. Вместе со мной нервничало и моё руководство. Я ничего не успевала и была уже на грани нервного срыва, но тут подошло время зарплаты.

Пятничным вечером мы сидели с Максимом друг напротив друга и мирно ужинали. Вели обычный разговор о делах, о жизни. Максим, как бы между делом, спросил:

– У тебя когда зарплата?

– Сказали, в понедельник. А что?

– Да у меня что-то движок барахлит после того, как я вместо бензина дизель залил. Мастера сказали – надо перебрать.

– А какая связь между моей зарплатой и твоим движком? Это не мои проблемы, что ты не можешь отличить бензин от дизеля, – я знала, что разговор о моей зарплате скоро поднимется и внутренне была готова дать отпор.

– Слушай, мы машиной вместе пользуемся. Я по делам постоянно мотаюсь, семейные вопросы улаживаю, – в голосе мужа зазвучала обида.

– Максим, если нет денег на ремонт, пусть пока постоит на стоянке. Появятся у тебя деньги – отремонтируешь. Мне сложней добираться до работы, чем тебе, но ничего. Я ведь справляюсь!

Я не стала ему напоминать, что он обещал по утрам отвозить меня на работу. Его хватило всего на пару дней, а потом начались отговорки.

– Хорошо, отремонтирую на свои. Только ты мне завтра верни деньги, которые я тебе добавлял на шубу, – вилка в его руках выделывала угрожающие пируэты.

– Как я тебе верну? У меня сейчас нет. Ты не говорил про такой расклад.

Мне стало до слез обидно. Моя шуба гроша ломаного не стоила по сравнению с шубами моих подруг, да и купили ее потому, что грянули морозы и мне не в чем было ходить.

– Так продай, верни мне триста долларов. А на остальное купишь себе пальто, – Максим демонстративно отодвинул от себя тарелку.

– Хорошо, так и сделаю! – я резко встала из-за стола и пошла к Гале на перекур – поделиться с ней тем, что мой муж совсем оскотинился.

Две недели он всем рассказывал, как купил жене шубу, а теперь я что, как побитая собака, должна ее продавать? Я решила – хрен тебе! Этим и закончился наш трехчасовой перекур с Галей. Я успокоилась и пошла спать. На следующее утро приготовила вкусный завтрак, по субботам я часто баловала мужа то блинчиками, то сырниками, и мы сели кушать. Я уже допивала чай, как Максим рявкнул:

– Так когда ты продашь шубу? Мне надо срочно отогнать машину, чтобы мастера успели до праздников.

– А я не буду этим заниматься. Тебе надо – ты и продавай, – я надменно посмотрела на своего глупого мужа. Я не улыбалась, но по лицу можно было понять, что я над ним насмехаюсь.

Одно дело, если бы я ходила по знакомым девочкам и просила помочь продать шубу: может, фасон не подошел, может, цвет. Все знают, что у женщин так бывает. Увидит на вешалке – всё, не жить не быть – надо! А принесет домой, пару дней на вещь посмотрит, примерит, возле зеркала покрутится и поймет – не надо! Но вот мужчина с женской шубой по знакомым – это как?

Знакомые могли и вопрос задать:

– Ань, а что с шубой не так?

– Да Максу деньги на ремонт машины срочно нужны, вот решил – пусть жена мерзнет!

Максим понимал, что я могу так ответить, раз сейчас даю ему отпор, он выскочил из-за стола и схватил меня за плечи.

– Продавать будешь ты! – Макс начал яростно меня трясти.

– Нет!

В моих глазах муж увидел отражение своего ничтожества и тогда он сильно меня ударил, я стукнулась головой об стену.

– Продашь сама! – он шипел сквозь зубы, глаза были полны ненавистью.

– Нет!

Если он рассчитывал на мой испуг, то ошибся. Как его взгляд пылал ненавистью, так и мой. Мой еще больше, потому что я не защищалась. Видно, в тот момент на подсознательном уровне я решила до конца увидеть, на что способен мужчина, которого я люблю, что значат на самом деле его слова любви.

Он бил меня головой об стену:

– Ты! Ты будешь продавать! – слова с сипом вырывались из самых глубин его естества.

– Нет! – с ненавистью отвечала я.

Дальше я видела все со стороны, скорее, сверху. Я видела, что потеряв сознание, лежу на кухонном полу, потом видела руки Макса, волокущие меня за волосы в спальню. Наблюдала, как он кинул меня, бесчувственную куклу, на постель, рассматривала себя, лежащую в спальне, руку, свисающую с кровати. Я поняла, что умерла. Я смотрела на себя и была рада, что всё закончилось. Но потом я начала просить Бога вернуть меня обратно. Я ЗНАЛА, что Максим не простит себе моего убийства. Я знала, что он все сделает так, что ему ничего не будет за мою смерть. Он вывернется. Но он будет знать, что убил меня и не сможет себя простить. Я смотрела на себя, безжизненно лежащую, и молила Бога во имя Любви вернуть меня. Я так любила Максима, что не хотела, чтобы на его руках была моя смерть. Я думала только о нем. Теперь я знаю, что такое безусловная любовь.

Я просила Бога вернуть меня обратно в жизнь, которую считала Адом, чтобы тот, кого я люблю, мог его избежать.

Я очнулась где-то через час. Долго смотрела изучающим взглядом на свои руки, сравнивая с тем, как они выглядят, когда на них смотришь сверху. Тихонечко села, потрогала голову, почувствовав запекшуюся кровь. Осторожно встала, подошла к зеркалу. «Как я теперь с этим всем буду жить?» В зеркале я видела другую Анну, не ту, к которой привыкла. Лицо осунулось, черты лица потеряли плавность. Но это все было не важно по сравнению с глазами. Внешне в спокойном, даже немного отстраненном взгляде, в глубине, если смотреть внимательно (а я пристально смотрела в зеркало, как бы изучая новую себя) читались безнадежность и глубокое разочарование. Как будто чувства, эмоции, светлая энергия жизни ушли в глубины естества, оставив сердце один на один с хладнокровным рассудком.

К вечеру пришел Максим. Он был насторожен. Я тоже. Мы как будто попали в параллельные миры. Мы не разговаривали, не смотрели друг на друга и не пересекались в квартирном пространстве. Я была в гостиной и когда выходила на кухню или в ванную – он был в спальне. Так мы прожили больше недели. Со мной происходили странные вещи. Я не могла спать. В первую ночь я решила остаться в гостиной, так как физически не могла зайти в спальню. Ночью я изо всех сил старалась уснуть, но мне не давал страх. Мысленным взором я видела, что сейчас усну, потом, как лунатик, во сне встану, пойду на кухню, возьму нож, зайду в спальню и убью Максима. Я видела эту сцену очень ясно. Как я залезаю на кровать, сажусь на спящего Максима и с силой вонзаю нож ему в грудь. Я боялась уснуть. На следующую ночь, осознав, что засыпаю и испугавшись этого, я оделась и пошла на улицу гулять по ночному городу. Я не знаю, что бы произошло, если бы Максим не работал посменно (два раза в неделю у него были ночные смены, и раз в неделю – вечерние), я спала, когда его не было дома.

Наступили новогодние праздники, к нам должны были приехать гости. Я не принимала участие в подготовке, но не присутствовать не могла. Максим сам накрыл стол. Было необычно, что все салаты – из магазина, хотя он любил выпендриться перед друзьями своим умением готовить. Вроде бы он был рад приходу гостей, но постоянно говорил, что надо как-то по-другому развлечься и что-то придумать. Чувствовалось, что гости начинают его тяготить. Я смотрела на всё со стороны, кто что делает, на какие шутки реагирует. Едва дождавшись звона курантов, Максим потащил нас всех к своим новым знакомым. Мы, приличные люди, с семьями, с работой, бизнесом, налаженным бытом, как будто окунулись в другой мир, попав в среду мотоциклов, цепей, кожи, татуировок, мата и разнузданного блядства взрослых мужчин и малолетних девчонок с показной грубостью и вседозволенностью. Друзья были в недоумении. А мне уже было все равно. Еще полгода назад мне было бы стыдно за мужа, за то, что он привел гостей в таком бедлам. Я бы оправдывала его перед друзьями, придумывала приличные объяснения и сгладила бы, наконец, мерзопакостное впечатление. Но в тот момент я уже махнула рукой на то, что Максим марает свою репутацию приличного человека. У меня больше не было сил, раскинув руки над бездной, удерживать его от падения. Своим даром ясновидения я видела, чем это закончится, если он не одумается.