Электронная библиотека » Аркадий Савеличев » » онлайн чтение - страница 21

Текст книги "Столыпин"


  • Текст добавлен: 25 февраля 2014, 17:44


Автор книги: Аркадий Савеличев


Жанр: Историческая литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Шрифт:
- 100% +
XIV

Полковник Герасимов выполнял свое обещание: искал террористов, разрушивших дачу Столыпина.

Первое подозрение было на Бориса Савинкова. Правда, он в это время, по сообщениям заграничной охранки, находился во Франции. Но его люди?.. Сыскная полиция давно шла по следам ближайших подельников – Льва Зильберберга и Василия Сулятицкого. Именно они могли вполне заместить здесь Савинкова. В придачу к 24 погибшим на месте взрыва и 25 раненым были и три боевика-смертика. Они ли главные?.. Герасимов, привыкший ко всему, не без улыбки читал отчеты своих подчиненных. Там были такие словесные перлы. Среди опознанных и неопознанных жертв оказались и «ноги с частью живота бывши в жандармских брюках». Все, что осталось от одного из террористов.

Но хотя «ноги в жандармских брюках», по утверждению следователей, принадлежали еврею, – интересно, как по ногам они могли это установить? – двое трупов были опознаны доподлинно; никакого отношения к Зильбербергу и Сулятицкому они не имели.

Герасимов по своим тайным каналам вызвал Азефа. Пятнадцать тысяч еще со времен Лопухина платили – за что?

– Вот что, Евно, финтить перестань. Среди опознанных террористов не было ни Сулятицкого, ни Зильберберга. Мне нужны именно они!

Особенно Сулятицкий. Как стало известно, он еще раньше должен был стрелять в Столыпина, но при покушении на градоначальника фон Лауница пулю ему в затылок пустил более молодой подельник, некто Кудрявцев, а вторая не застала Столыпина. Во время освящения нового Петербургского медицинского института, где и замышлялась стрельба, тот задержался по неотложным министерским делам, так что Сулятицкому пришлось уйти ни с чем.

– Мы знаем, Евно: в Финляндии был разработан план взрыва дачи господина министра. Знаем также, что там отсиживаются Зильберберг и Сулятицкий, которые перепоручили теракт другим смертникам. Адрес? Точный!

Евно Азеф тоже знал, когда уже невозможно вилять хвостом. Он назвал адрес финляндской дачи и даже нарисовал на листе бумаги точную дорогу к ней. По зимнему времени совершенно непроезжую; ему ведь и о своей шкуре следовало подумать. В случае чего Савинков разделается с ним похлеще Герасимова…

Но Азеф уже не мог остановить двоих лыжников, идущих по его бумажной тропе.

Ах, какие славные лыжники постучались в дверь отеля! Жених-студент и невеста-курсистка. Конечно, им поначалу сказали, что «мест нет». Но ведь замерзают несчастные гуляки, сбились с дороги, а тут попали на лыжный след, по нему и вышли. Уж не откажите, друзья-финляндцы! Хоть в коридоре, хоть где, лишь бы не замерзнуть…

Живший в лучшем номере Зильберберг чертыхнулся, но пожалел путников, разрешил пустить. Ночь они счастливо провели на кровати одной из горничных, щедро расплатились и с великой благодарностью отбыли восвояси.

Так узнал полковник Герасимов о местонахождении организаторов взрыва. Теперь оставалось только контролировать поезда, идущие с финской стороны. Ну, это уже дело техники.

На Финляндском вокзале взяли вначале Сулятицкого, сбежавшего из Севастополя вместе с Савинковым семинариста-прапорщика, а потом и Зильберберга.

Виселица?..

Само собой. Их не спасло даже то, что поручение «генерала террора» они переложили на молодых дураков.

Попадись и сам Савинков – и он бы качался под той же перекладиной!

Но вот незадача: самого «генерала террора» ни тогда, ни после не удалось поймать – это сделали уже чекисты Дзержинского, в 1924 году.

А ведь полковник Герасимов был лучшим российским сыщиком. Не чета лопоухому Лопухину!

Впрочем, смерть даже самого Бориса Савинкова не скрасила бы жизнь четырнадцатилетней красавицы-калеки, оставшейся, по сути, без ног…

XV

Столыпин не питал иллюзий. Видит Бог, он хотел быть помещиком, только помещиком, хорошим и честным. Разве этого мало? Он веровал в свою помещичью честность, даже будучи предводителем дворянства. Даже будучи губернатором в самой «красной» губернии. Но как быть министру внутренних дел? Да вдобавок и председателю Совета Министров? Слева выли голодные шакалы, справа по-собачьи тявкали ненасытные волки. С чистой совестью из этой стаи не вырваться, в белых перчатках эту грязь не разгрести. Право, он начинал понимать всеми ненавидимого министра Плеве. Казни? Виселицы? Тюрьмы? А что тому было делать?! Да хоть и ему, Столыпину, за которым тянутся сразу два хвоста – и либерала, и черносотенца. Сколько ни меняй чиновников – они остаются служителями мамоны и власти. Что, в общем, одно и то же. Закон о беспрепятственном выходе крестьянина из общины принят, но над ним все насмехаются, хуже того – не спешат и крестьяне покидать вековую печку-общину. Во-первых, власти не верят, во-вторых, и дровишек, хоть и гнилых, в эту печку со всех сторон подбрасывают. Кадеты кричат: «Государственный передел помещичьих земель!» Социалисты: «Грабь награбленное!» Положим, те и другие прекрасно понимают, что без революций и крови осуществить ничего нельзя, свои ехидные лозунги засовывают в размалеванную оберточную бумагу. Как карамельку. А пососи-ка!..

Председатель Совета Министров карамельку принять не мог. Не обо всем можно было говорить открыто и не все можно было сокрыть. Чехарда между Первой и Второй Думой продолжалась; назревала и Третья, может, уже по другому избирательному закону. Но что это значит? Таись до времени, все планы не раскрывай! Но ведь кто-то же должен исполнять твои прожекты? Этот кто-то хочет понять: чего требует неистовый реформатор?

Так был заведен «Секретный журнал» Совета Министров; именно там, «по секрету», Столыпин открыто изложил свои мысли:

«Крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия; и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз и навсегда был бы положен конец… Но столь же неисчислимы были бы по огромной важности своей последствия неудачи этой попытки правительства осуществить на сотнях тысяч десятин принятые им начала землеустройства. Такая неудача на многие годы дискредитировала бы, а может быть, окончательно похоронила бы все землеустроительные мероприятия правительства, являющиеся ныне, можно сказать, центром и как бы осью всей нашей внутренней политики. Неуспех вызвал бы всеобщее ликование в лагере социалистов и революционеров и страшно поднял бы престиж их в глазах крестьян».

Он был одинок как никогда. И часто задавал себе вопрос: «А зачем тебе все это?!»

Право, были причины для такого самоедства. Когда стало очевидным, что ему с такой семьей просто не выжить как частному лицу на Аптекарском, Елагинском, Васильевском или ином петербургском острове, он принял предложение государя. Теперь семья поселилась в Зимнем дворце. Где всего лишь сто с небольшим лет назад царствовала – и не только в России, но и на балах – ничем не приметная немка Фике, ставшая Екатериной Великой, – теперь прозябала его семья. Да, да – прозябала! Даже в летние и предосенние дни. Дворец был слишком велик. Здесь можно было прекрасно царствовать, но жить?.. Неглуп был Николай II, что предпочел укромное Царское Село. А он, помещик по натуре, привыкший к широким раздольям, должен был довольствоваться пускай тоже широкими, но все же ограниченными залами пустого дворца. Помимо его министерских распоряжений Николай II отдал и свои, не менее строгие, приказы. Зимний, как и все принадлежавшее царской семье, управлялся собственным Министерством двора. Всюду стража, часовые, даже не подвластные ему, министру внутренних дел. Ведомство барона Фредерикса. Часовые. Перекличка. Стук прикладов в знак приветствия. Примкнутые штыки. Полнейшее безмолвие…

– Ты, братец, откуда?

Стук приклада.

– С Рязанщины? Может, с Саратовщины?

Молчание.

Часовой едва ли и знает, кто перед ним. Знать ему не положено. Его дело – никого не пущать. Без личного приказа командира, то есть разводящего. А тому – без приказа другого командира. И так далее, до барона Фредерикса. Смешно сказать, но на первых порах министру внутренних дел приходилось заявлять свои права, пока Фредерикс не разорвал эту замкнутую цепочку. Поселяя его сюда, старый лихой кавалергард в подпитии саблей рубанул по чьей-то мраморной голове – искры посыпались! Удовлетворенный барон темляком ткнул себе в грудь:

– Первое дело – государь! Другое дело – государыня! Третье дело – вы, мой любимый Петр Аркадьевич… дайте я по-старчески почеломкаю! Не оскорбляет третья честь?..

– Что вы, барон! Как можно сравнивать?!

– Да ведь приходится. Наше дело подчиненное.

Умный кавалергард. Вот такой и должен быть при дворцовом министерстве…

Мерные шаги по бесконечным анфиладам дворца. Он не может сейчас, как раньше, появиться на улицах города – высочайше запрещено. Он не может сесть в пролетку, да хоть и в закрытую карету, и всей семьей прокатиться на взморье. Государь лично заботился о нем. Он доверяет бесстрашию министра внутренних дел, за которым охотится вся эсеровская банда и у которого были уже убиты три предшественника. Сколько ни вешай – как грибы растут. Пожалуй, и сам Борис Савинков уже не может уследить за всеми своими браунингами.

Может, и ему в карман камергерского мундира сунуть револьверишко?..

Столыпин проходил сейчас, в домашнем сюртуке, мимо череды царственных портретов и мысленно насмехался над своим положением. Ничего не скажешь, полицейский министр! По царскому велению гулять ему разрешено по бесконечным анфиладам дворца да и по крыше. Там его встречал Черный рыцарь, так называли эту скульптуру служители дворца, так называл и он. В лунной ночи доспехи сверкали неотразимо, непробиваемо! Но, Черный рыцарь, тогда не было винтовок Мосина и немецких браунингов, тем более пушек и бомб. Что защитит тебя сейчас, выйдя на Невский проспект? Трусость в природе человека, она защищает лучше твоих лат, о, Черный рыцарь!.. Не советуем тебе выходить на Невский, да хоть и в дворцовый садик. Видишь, министру воспрещен вход даже в этот малый городской лесок. Гуляй по крыше, а коли надоест, спустись вниз и созерцай надоевшие портреты. Без коня стременного, на лесенке-стремянке.

Ну, можно и с пола, если глаз в полутьме достает. Электричество-то даже для царей еще дорого – малюсенькие, дежурные лампочки от сквозняков пошатываются.

Все равно – зри на своих предков!

Анфилады, освещенные редкими дежурными лампочками. В самом деле, для кого палить дорогое электричество? В полную меру оно освещает только жилые комнаты, а много ли их? Больше десятка не требуется даже для такой большой семьи. Такова нынче жизнь. Судари-государи.

Петр, само собой – Великий?

Екатерина – тоже Великая?..

Павел?..

Александр?..

Один, другой, третий?..

Столыпин остановился все-таки у первого. Что-то родственное кольнуло душу. Никакого отношения к императорской семье это не имело. Тот, троюродный, Александр был адъютантом Суворова, а вот его брат Аркадий, тоже в троюродном родстве, оказался сподвижником и другом великого и наивного Сперанского. Где ж он?.. Портрета Сперанского в галереях не оказалось. Русские правители давали своим лучшим людям ровно столько свободы, чтобы показать: вот, мол, мы!.. А потом отбрасывали их в сторону царской ногой. Сперанский и его сподвижники стали невольными провокаторами в среде нарождающихся декабристов. Они распалили конституционные искры, а дальше что?.. Сперанского потом сунули в следственную комиссию, чтобы он плакал при допросах своих политических воспитанников. Аркадию Столыпину предоставили право спиваться в помещичьем захолустье…

Неужели то судьба всех реформаторов?..

Император Александр столь же легко отказался от реформ, сколь легко их начал. Разве Николай крепче духом, чем его царственный предок?

Тускло светили дежурные лампочки. Да и зачем здесь яркие люстры? Для одиночных часовых? Для одиночно вышагивающего премьера, по сути, заключенного?

Он только что вышел из детской спальни, превращенной в спальню семейную. Наташа не могла оставаться одна, даже в присутствии нянюшек и гувернанток. Мама-Оля неизменно спала рядом. В дочкиной голове плутали самые черные мысли. Не дальше получаса отец слышал ее вопрос:

– Милый папа. Зачем мне жить? Кому я нужна?..

Это была одна из причин, по которой Ольга спала в кровати с великовозрастной дочкой, баюкая ее культяшку и другую, тоже несчастную ножонку.

Часть шестая
Не запугаете!

I

Исторический указ, освободивший крестьян от общины, был опубликован спустя всего четыре месяца после прихода Столыпина к власти. Неслыханное и пророческое влияние на царя! Если принять во внимание, что в это же время начиналось и влияние с другого боку. История как бы в насмешку подсунула «под руки» не только царю, но и премьеру отнюдь не такого уж «старца» – Распутина. Но до прямого столкновения этих троих – царя, помещика и крестьянина – было еще далеко. Не на такое крестьянство нацеливал все свои усилия неукротимый реформатор. Да и царь только слыхом слыхал о хожалом проповеднике. Власть была еще не сломлена; доверие к крестьянской реформе крепло. Царь даже поторапливал:

– Петр Аркадьевич, что у нас на очереди?

У нас!

Столыпин мог только временами вспоминать, как цари разделываются с реформаторами, которые забегают поперек батьки. Сперанский?.. Хм… Родной братец Елизаветушки Арсеньевой – да полно, хватило ли ума троюродного братца Аркадия Алексеевича Столыпина?..

Рассуждать о перипетиях рода Столыпиных Петр Аркадьевич мог лишь в ночные часы, бродя по прогулочному карнизу Зимнего дворца и доверительно заглядывая в каменные очи Черного рыцаря. Днем ему все-таки следовало быть у царя, при тайном наезде в закрытой карете или в новомодном автомобиле.

Николай II не удерживался от вопроса:

– Пренебрегаете безопасностью, Петр Аркадьевич?

– Ваше величество, дела!

Дела делались, конечно, не в царских апартаментах, но именно там утверждались. Он взял за правило: ставить Николая II уже пред свершившимся фактом. Как бы само собой разумеющееся его деяние.

– Паспорта… Неужели это так важно?

– Важно, ваше величество. Паспорт облегчит выход из общины. Мы будем иметь дело с независимым человеком. Легче войдет в сознание ваших подданных и сам основной указ. Зачем независимому человеку круговая порука? Община то есть. Мне, например? Барону Фредериксу? Смею сказать, и вашему величеству?..

– Гм… Петр Аркадьевич… Смелые у вас, однако, сопоставления!

– У вас учусь, ваше величество. Кто из прежних государей решился бы на такое?..

Александр-Освободитель освободил крестьянина от крепостной зависимости… и оставил не менее жестокую зависимость – от круговой поруки…

– Но с этим мы уже решили?

Решили, да не совсем. Разговор о паспортах проходил накануне исторического указа, как бы в его тени. Столыпин подгонял одно под другое, чтобы не раздражать государя мелочностью своих напоминаний. Дневные прожекты созревали у подножия Черного рыцаря, во время ночных бдений. Иногда они долго стояли вот так, на пару. Он, как и этот каменно застывший Рыцарь, становился охранителем Петербурга, да что там – всей России! Какое-то подспудное чутье подсказывало: доверие государей не вечно!.. Значит, торопись…

При следующем посещении на привычный уже вопрос «Ну, что там у нас?» следовал ответ:

– Крестьянский банк, ваше величество. Именно он возьмет на себя скупку помещичьих земель и продажу земельных участков. По льготной цене. В многолетний кредит.

– А не разворуют?..

– Под государевым оком не посмеют, ваше величество.

– Под вашим оком, – поправлял Николай II.

Что и требовалось. Соглашался охотно:

– Да, под мою полную ответственность, ваше величество. А чтобы подкрепить ее, следует…

Дальше следовали высочайшие узаконенные правила:

– земля не может перепродаваться помещикам;

– не может продаваться даже крестьянским обществам;

– только в личную собственность крестьянину!

– Да, но хватит ли землицы?

Столыпин был готов к такому вопросу:

– Напомню вашему величеству: в Крестьянский банк передается большинство удельных земель и степных угодий, целинных залежей, также земли Алтайского округа – они обращаются для устройства переселенцев, а также…

Он замялся, не решаясь напомнить уже обговоренное. Николай II самолично напомнил:

– Вы забыли, Петр Аркадьевич, про владения царской семьи. Ведь мы уже договорились, что они будут значительно уменьшены. В пользу переселенцев.

У Столыпина хватило ума пошутить:

– Проводя земельную реформу, мы, в отличие от социалистов, не забываем о незыблемости частной собственности. Разве царская семья – исключение, ваше величество?

– Не более чем ваша исключительность, Петр Аркадьевич, – с удовольствием видя, что поймал на слове, открыто засмеялся Николай II. – Наши ретивые сыщики, еще до вашего переезда в Петербург доносили: саратовский губернатор вопреки царским указам самолично передает свои земли крестьянам… Разве я осуждал или карал за это?

Тон разговора был как нельзя лучше. Столыпин позволил себе:

– Премьер-министр тоже не станет карать, ваше величество!

– Вот и прекрасно. А сам-то ваш хваленый банк – не обмишурит крестьянина?

Этот вопрос был далек от шутливости.

– Банк выгоду свою получит на помещичьих процентах. Что касается крестьянской ссуды, то она доведена уже до 90–95 процентов. Более никак нельзя, ваше величество.

– Да более и не требуется. Дай Господь и так!..

Это надо было видеть: самодержец и главный российский помещик крестятся во славу крестьянской ссуды!

II

Медленно, со скрипом, но крестьянская жизнь в губерниях стала налаживаться. Бунтовать надоело. Не лучше ли взять земельный надел да заняться порушенным в замятне хозяйством?

Крестьянин, конечно, не читал ни социалистических, ни эсеровских газет – коль они залетали, на цигарки пускал, – но вожди и читали, и пописывали, сидя в парижских кафе, встревоженные статьи.

Борис Савинков, из врожденного дворянского неприятия бросавший в камин всякую писанину, на этот раз с удовольствием расхохотался:

– А ведь прав этот сукин сын Ульянов!

Язвительный смех вызвала проповедь большевистского лидера, где тот с ужасом признавался:

«Что, если столыпинская политика продержится действительно долго?.. Тогда добросовестные марксисты прямо и открыто выкинут вовсе всякую «аграрную программу»… ибо после «решения» аграрного вопроса в столыпинском духе никакой революции, способной изменить экономические условия жизни крестьянских масс, быть не может».

Так он припечатал не только себя, но и эсера Савинкова, который ничего против мужика не имел, наоборот, как всякий эсер, защищал его.

Отсмеявшись, Савинков поинтересовался:

– Наша БО жива или уже сдохла? На Аптекарском острове угрохали тридцать ни в чем не повинных людишек – и все?!

Не в бровь, а в глаз. Сподвижники в новом лесном отеле за новым шикарным столом не кваском пробавлялись.

– Мне самому, что ли?

Дальше Финляндии, из Парижа, он не мог совать носа. Всего несколько месяцев назад спасся от виселицы, а смертного приговора и новый министр внутренних дел не отменял.

Пристыженные сподвижники, объевшиеся парижскими устрицами, через Финляндию и Выборг ринулись в Петербург. К Зимнему дворцу.

Стало ясно, что Столыпин не намерен отсиживаться под жандармским караулом. Постоянно ездит к царю. Может, по дороге и грохнуть, как приснопамятного Плеве?..

С десяток оглоедов сбилось в смертную бригаду. Гнев «генерала» – не шутка! За парижские устрицы надо расплачиваться собственной кровушкой. Затаись… наблюдай… и – готовь бомбы!

Но дни проходили, а случая не представлялось. Время лопоухого Лопухина прошло. Полковник Герасимов, работавший на полном доверии нового министра, каждый раз путал карты отнюдь не новичков-бомбометателей. Вот вроде бы все понятно…

На площади к первому подъезду от Адмиралтейства подана карета. Встала вплотную к дверям, прямо под аркой. Теперь арка закрывает, кто садится… Внутрь дворцового двора, мордой в сторону Миллионной, подогнан черный закрытый автомобиль. Тоже к самому подъезду. Огромное расстояние между каретой и авто! Тот, кто будет садится, пройдет напрямую через дворец, а метальщикам за версту обходи вкруг дворца, и везде шпики. А откуда выедет Столыпин – пойди пойми!

Вот один из сыщиков со стороны Адмиралтейства… взмах белого сигнального платка… заранее заведенный автомобиль срывается с места… за ним следом с противоположной стороны вымахивает карета…

…два облака пыли с мостовой…

…и в карете ли?..

…в автомобиле Столыпин?!

Извечное – пойди пойми…

Да и понимать нечего – на пушечный выстрел не подойти.

За несколько дней удостоверились: напасть на Столыпина при выезде, как было с министром Плеве, невозможно.

Дальше что?..

Выследили, что, направляясь в Царское Село, Столыпин садится в поезд где-то за Обводным каналом. Слежка, изучение маршрутов, расписания, порядка охраны… и опять все без толку. Столыпин ездит к царю в разные дни и в разное время. Как только царь терпит такое своевольство?!

Тогда-то и возник авантюрный план, вполне в духе старых ушкуйников, промышлявших на пути «Из варяг в греки».

Массово!

С ходу!

Всем скопом!

С разных сторон! Забросать его мощнейшими бомбами! Хоть одна да достигнет цели!

Уже с явной опаской наготовили двадцатифунтовых бомб.

Удача вроде бы улыбнулась… Столыпину, видимо, надоело гулять по крыше Зимнего дворца, и он стал выходить в окрестный садик. Конечно, дворцовый садик плотно охраняется, но что с того? На стражников есть браунинги, а от летящих со всех сторон бомб не увернешься. Решено!

Бомбы были изготовлены вопреки всякому здравому смыслу. В двадцатифунтовых футлярах болталась стеклянная колба взрывателя, в которой, болтаясь же, ожидали своей секунды свинцовые грузила, чтобы разбить стекло и выпустить джинна из бутылки. Пользуясь темнотой, бомбы несли на обеих руках перед грудью, завернутыми в платки, как младенцев…

Дворцовый садик невелик. К его ограде со всех сторон наползали новоявленные ушкуйники; спящие детки молчали. Их не будил тихий перешепот:

– Фьють… не топочи…

– А ты помолчи…

– Ну, что там? Разгалделись! Следи лучше за левым стражником…

– За правым…

– Да спят стражники на ходу… поди, с похмелья…

Но тут прямо от череды ограждающих столбиков поднялась шинельная шеренга.

– За-алпом, по счету три…

Хоть и были в запасе три секунды, опередить метальщики не успели.

Один за другим сползли на мягкую землю…

– Ну, мой полковник! Опять шпионские игры?

– Побойтесь Бога, Петр Аркадьевич! Как не поиграться с такими ребятками?

– Забавно. Хотя мне все это надоело… Не Зимний дворец, а дворцовая тюрьма! Переезжаю на Елагин остров! Уже договорился…

– Тс-с, Петр Аркадьевич, вдруг услышат адрес?

– Мертвые-то?.. – кивнул на серые, застывшие комки. – Ох, несчастные правдоискатели!.. Похороните с честью… Мертвые сраму не имут.

Стражники уже стаскивали трупы в одну кучу, чтоб завтра похоронить.

– Утром вывезем да сбросим где-нибудь…

…в болото эту падаль…

…чтоб не воняла…

Слышали, нет ли две удаляющиеся тени эту поправку к их приказам, но настроены были на старый обычай.

– Пойдем ко мне, полковник, помянем русскую дурь…

– Что делать, Петр Аркадьевич, помянем. Люди наши славно поработали!

– А раз славно, то прикажите, чтоб им тоже по шкалику выслали.

– Не премину, Петр Аркадьевич, приказать!

Ночь опускалась и на Дворцовую площадь, и на весь благодушный Петербург. Может, и хорошо, что он в своей русской благости ничего не видел и не слышал?


Не страх или малодушие выгнали его из Зимнего дворца; была некая мистика, оказавшаяся сильнее страха. Он не мог больше встречать ночь под каменными взглядами Черного рыцаря; каменное молчание угнетало. Настырные журналисты, сами не зная для чего, навешивали на Рыцаря самые невероятные ярлыки. Изощрялись русские газеты, с ледяным снобизмом хвалили английские, но доконали немецкие, словно подсмотрев его ночные бдения на крыше Зимнего дворца, в обществе единственного существа – Черного рыцаря. Немцы без обиняков писали:

«Без преувеличения можно сказать, что будущее России покоится на плечах Столыпина. Очень возможно, что он и есть тот герой-рыцарь, которого ждет царь для спасения России…»

С высоты Зимнего дворца Столыпин смотрел на сокрытую туманом Неву, на мглисто сверкавший уже не керосиновыми, а электрическими огнями Петербург и пророчил, как его великий брат, незавидную, вопреки всем газетам, судьбу:

 
Выхожу один я на дорогу…
Сквозь туман кремнистый путь блестит…
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу…
 

Слух и понимание гармонии были с детства, но голосом Бог не наделил. Для каменного уха Рыцаря было довольно. Да и свой слух не услаждал – лишь тормошил бессонную мысль. Пустыня?..

Он видел несоразмерно громадную пустыню России, где светлых огней было меньше, чем на обочинах Невского. А лучше сказать, и вовсе не было. От лучины лишь к вздорожавшему керосину дошли. Не всякий богатый человек, как саратовский губернатор, мог позволить себе электричество. Что уж говорить о крестьянстве! Подними-ка его на свет Божий! Да если действительно один ты на незнаемой дороге… В туманной мгле, где впереди лишь обманчивые проблески. Он, одиноко бредущий, только со стороны мог показаться всемогущим рыцарем – без страха и упрека. Все было: и страх неведомого пути. И непреходящий попрек себе: «Забыл разве?! Нет пророка в своем Отечестве!»

От рыцарей он и сбежал на Елагин остров, таща за собой немыслимую для рыцарей семью.

А без семьи он не видел смысла в жизни…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации