Текст книги "Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса"

Он смотрел мутными пьяными глазами, потом в них вспыхнул ужас, губы затряслись, – он меня узнал. Побелев, он отшатнулся, на лбу выступила испарина, зубы стали выбивать дробь. Когда я это увидел, прислонился спиной к двери и захохотал. Я долго смеялся. Я всегда знал, что месть будет сладка, но все же не ожидал такого упоения.

«Негодяй! Я гонялся за тобой от Солт-Лейк-Сити до Санкт-Петербурга, но ты всегда ускользал. Теперь твоим шатаниям конец: один из нас не увидит завтрашнего рассвета».

Он слушал, отступал все дальше, и по его лицу было заметно, что он считает меня сумасшедшим. Да в те минуты я и был не в себе. Кровь в висках колотилась, как кузнечный молот; со мною сделалось бы что-нибудь нехорошее, если бы из носа не хлынула кровь и мне полегчало.

«Ну, что ты сейчас думаешь про Люси Феррьер? – Я запер дверь и помахал ключом перед носом Дреббера. – Час расплаты долго медлил, но наконец наступил».

У труса тряслись губы. Он взмолился бы о пощаде, если бы не знал, что это бесполезно.

«Ты меня убьешь?» – запинаясь, выговорил он.

«Это не убийство. Какое же это убийство – пристрелить бешеного пса? Разве ты пожалел мою бедняжку, когда оторвал ее от трупа отца, когда забрал в свой проклятый бесстыжий гарем?»

«Ее отца убил не я», – крикнул он.

«Но это ты разбил ее чистое сердце! – Я поставил перед ним коробочку. – Пусть нас рассудит Господь. Выбери и глотай. В одной пилюле смерть, в другой жизнь. Я возьму оставшуюся. Посмотрим, есть ли на земле справедливость, или нами правит случай».

Он забился в истерике, моля о милосердии, но я приставил ему к горлу нож и принудил повиноваться. Потом я проглотил вторую пилюлю, и минуту-другую мы молча ожидали, пока станет ясно, кому жить, а кому умереть. Ни за что не забуду, какими Дреббер смотрел глазами, когда ощутил первый приступ боли и понял, что проглотил яд. Я засмеялся и поднес ему к самому лицу обручальное кольцо Люси. Долго это не продлилось – алкалоид действует мгновенно. Черты его перекосило от муки, он всплеснул руками, пошатнулся и с глухим криком тяжело рухнул на пол. Я перевернул его носком ботинка, приложил руку к сердцу. Оно не билось. Дреббер был мертв!

Из носа у меня все время текла кровь, но я не обращал на это внимания. Не знаю, как мне пришло в голову сделать кровавую надпись. Может, захотелось посмеяться над полицией, наведя их на ложный след. На сердце было легко и радостно. Мне вспомнилось, как в Нью-Йорке обнаружили труп немца и рядом слово RACHE и как газеты рассуждали, что это могло быть делом рук тайных обществ. О чем гадали ньюйоркцы, то поставит в тупик и лондонцев, подумалось мне, и я, окунув палец в собственную кровь, сделал на подходящем участке стены надпись печатными буквами. Потом я вернулся к кэбу и удостоверился, что никого вокруг нет и погода по-прежнему ненастная. Немного отъехав, я сунул руку в карман, где обычно хранил кольцо Люси, и понял, что его там нет. Меня как громом поразило: это была единственная память о ней. Сообразив, что, наверно, уронил кольцо, когда склонялся над трупом, я повернул назад, оставил кэб в переулке и прямиком пошагал к дому; чтобы вернуть кольцо, я рискнул бы чем угодно. Там я наткнулся на полицейского, который выходил на улицу, и сумел его обмануть, притворившись вдребезги пьяным.

Вот так закончил свои дни Енох Дреббер. Мне оставалось только тем же способом разделаться со Стэнджерсоном, чтобы отплатить ему за Джона Феррьера. Я знал, что искать его нужно в гостинице «Халлидейз», и торчал под окнами целый день, но Стэнджерсон не выходил. Наверно, заподозрил что-то, когда Дреббер не явился в срок. Стэнджерсон был не дурак и всегда держался настороже. Но если он думал отделаться от меня, не показывая носу на улицу, то сильно ошибался. Скоро я вызнал, которое из окон относится к его спальне, взял одну из лестниц, которые валялись в переулке за гостиницей, и наутро, едва стало светать, проник в его номер. Я разбудил Стэнджерсона и объявил, что пришло время поплатиться за отнятую много лет назад жизнь. Рассказал, как погиб Дреббер, и предоставил Стэнджерсону такой же выбор. Вместо того чтобы воспользоваться шансом, он вскочил с постели и бросился на меня. Обороняясь, я заколол его в сердце. Он все равно бы не уцелел: могло ли Провидение допустить, чтобы преступная рука взяла безопасную пилюлю?

Рассказ мой близится к концу, и тем лучше, потому что я устал. День-два я еще занимался извозом, чтобы накопить денег на возвращение в Америку. И вот на извозчичьем дворе ко мне подошел малолетний оборванец, спросил, нет ли здесь кэбмена Джефферсона Хоупа: мол, джентльмен из дома 221Б по Бейкер-стрит нуждается в его услугах. Я приезжаю, не чуя худого, и этот молодой человек самым что ни есть ловким приемом защелкивает на мне браслеты. Вот, джентльмены, и вся моя история. Можете считать меня убийцей, но, по мне, я такой же вершитель правосудия, как и вы.

Рассказ был таким волнующим, а голос рассказчика таким выразительным, что мы молча погрузились в раздумья. Даже профессиональные сыщики, blasé[12]12
  Пресыщенные (фр.).


[Закрыть] всем, что связано с преступлениями, выказали острый интерес к этой истории. Когда Хоуп замолк, на несколько минут воцарилась полная тишина, нарушаемая только царапаньем карандаша по бумаге: Лестрейд вносил последние дополнения в свою стенографическую запись.

– Остался только один вопрос, по которому я хотел бы получить разъяснения, – промолвил наконец Шерлок Холмс. – Кто был ваш сообщник, который явился по объявлению за кольцом?

Арестант лукаво подмигнул моему другу:

– Я могу раскрыть собственные секреты, но не собираюсь навлекать неприятности на других людей. Я видел ваше объявление и решил, что это либо ловушка, либо действительно мое кольцо. Один мой друг вызвался пойти и проверить. Думаю, вы не станете спорить с тем, что он ловко это провернул.

– Вне всякого сомнения, – охотно признал Холмс.

– А теперь, джентльмены, – строгим голосом заметил инспектор, – необходимо соблюсти требования закона. В четверг арестованный предстанет перед судом магистратов, и вам нужно будет присутствовать. А до тех пор за него отвечаю я.

Он позвонил в колокольчик, двое тюремщиков вывели Джефферсона Хоупа, а мы с другом вышли на улицу, чтобы взять кэб и вернуться на Бейкер-стрит.

Мы все были предупреждены, что обязаны явиться в четверг в суд магистратов, но в тот самый день выяснилось, что наше свидетельство не понадобится. Дело взял в свои руки Высший Судия, и Джефферсон Хоуп был вызван пред его лицо, дабы выслушать справедливейший из приговоров. В ночь после ареста у него прорвалась аневризма, и утром его нашли простертым на полу камеры, с покойной улыбкой на губах, словно в последние мгновения ему было дано окинуть взглядом всю свою полную трудов жизнь и испытать удовлетворение от сделанного.

– Грегсон с Лестрейдом станут кусать себе локти, – заметил Холмс вечером, когда мы обсуждали эту историю. – Как им теперь раздуть шумиху вокруг своих заслуг?

– Не так уж они много сделали для его поимки, – отозвался я.

– Мир устроен так, что это не важно, – с горечью промолвил мой компаньон. – Главное – убедить людей, будто ты что-то сделал. Ну да бог с ними, – приободрился он после краткого молчания. – Как хорошо, что я все же провел это расследование. Лучшего дела в моей коллекции еще не было. Простое, но не лишенное поучительных подробностей.

– Простое? – вырвалось у меня.

– Нет, в самом деле, другого слова для него не подберу. – Шерлок Холмс улыбнулся, видя мое изумление. – Доказательством служит хотя бы то, что преступник пойман за три дня и для этого не понадобилось ничего, кроме краткой цепочки самых обычных умозаключений.

– Это верно.

– Я уже вам объяснял, что необычные детали скорее упрощают расследование, нежели усложняют. Решать такого рода задачи очень помогает способность мыслить назад. Навык этот весьма полезен и к тому же несложен, но им редко пользуются. В обыденной жизни полезней умение мыслить вперед, и потому другой разновидностью мышления люди пренебрегают. На одного способного к анализу приходятся пятьдесят способных к синтезу.

– Признаюсь, я не вполне вас понимаю.

– Я не особенно и ждал этого. Попробую высказаться яснее. Большинство людей, если описать им ход событий, сумеют предсказать их результат. Они способны рассмотреть события в их совокупности и сделать вывод о том, во что они выльются. Однако не много найдется таких, кто способен, зная результат, одними лишь силами своего ума выявить шаги, которые к нему привели. Именно эту способность я имел в виду, когда говорил о мышлении назад, или аналитическом мышлении.

– Понятно, – кивнул я.

– Как раз в этом случае результат был известен, а до всего прочего нужно было додуматься. Попытаюсь теперь показать вам последовательные стадии моих рассуждений. Начну сначала. К дому я подошел, как вы помните, пешком; ум мой был свободен от всяких предвзятых мнений. Само собой, я прежде всего стал рассматривать подъезд к дому и, как уже говорил вам, заметил отчетливые отпечатки кэба, которые, как показало расследование, относились к той ночи. Что это был именно кэб, а не личный экипаж, мне подсказал малый промежуток между колесами. Брумы у джентльменов обычно много шире, чем лондонские наемные экипажи.

Это было первое, что выяснилось. Потом я не спеша пошел по садовой дорожке: глинистая почва хорошо сохраняет следы. Наверно, на ваш взгляд, она представляла собой сплошное месиво, но для моего, тренированного, имел значение каждый отпечаток. Искусство читать следы – одно из самых важных ответвлений криминалистики, но сплошь и рядом им пренебрегают. Я, к счастью, всегда придавал этому навыку первостепенное значение, и благодаря большой практике он сделался моей второй натурой. Я различал глубокие отпечатки полицейской обуви, но также и другие, оставленные двумя мужчинами, прошедшими через садик ранее. Как я понял, что эти следы старше? Очень просто: поздние отпечатки легли поверху, местами полностью уничтожив старые. Таким образом, второй вывод: ночных посетителей было двое, один примечателен своим ростом (который я вычислил по длине шага), второй хорошо одет (судя по узкой, элегантной обуви).

В доме второе предположение подтвердилось. Передо мной лежал человек в тех самых ботинках. Высокий, следовательно, был убийцей – если действительно произошло убийство. Ран у мертвого не обнаружилось, но выражение страха на лице свидетельствовало о том, что умирающий сознавал свою участь. Если человек умирает от сердечного приступа или другой естественной причины, захватившей его врасплох, лицо у него никогда не бывает испуганным. Обнюхав губы умершего, я уловил слабый кислый запах и пришел к заключению, что его заставили принять яд. В данном случае я тоже основывался на страхе и ненависти, отпечатавшихся в его чертах. К этому выводу я пришел методом исключения, не найдя другой гипотезы, объясняющей все факты. Не думайте, будто эта идея столь уж необычна. В анналах криминалистики найдутся истории, когда яд жертве давали насильно. Любому токсикологу сразу придут на ум случаи с Дольским в Одессе и Летюрьером в Монпелье.

А теперь переходим к существеннейшему вопросу – почему? Это не было ограбление, преступник ничего не взял. Политика? Женщина? Передо мной стоял выбор между этими двумя возможностями. Я склонялся ко второму объяснению. Убийцы, которые руководствуются политическими мотивами, стремятся поскорее сделать свое дело и убежать. Но этот, напротив, не торопился, оставил следы по всей комнате, а значит, все время ее не покидал. Столь методичная месть предполагает не политическую вражду, а личную обиду. Когда на стене обнаружили надпись, я еще более утвердился в своем мнении. Слишком уж было очевидно, что это уловка. Но когда было найдено кольцо, вопрос решился окончательно. Несомненно, убийца хотел напомнить жертве о какой-то женщине – мертвой или отсутствующей. Именно поэтому я спросил Грегсона, не было ли в его телеграмме в Кливленд вопроса о каких-то примечательных происшествиях из прошлого мистера Дреббера. Как вы помните, он ответил отрицательно.

Тщательный осмотр комнаты подтвердил мое предположение относительно роста убийцы; кроме того, добавились лишние детали, такие как трихинопольская сигара и длина ногтей. Как я понял еще раньше, поскольку следов борьбы в комнате не было, кровь на полу могла принадлежать только преступнику, у которого из-за переживаний пошла носом кровь. От моего внимания не укрылось, что следы крови сопровождают следы ног. Подобные происшествия случаются чаще всего с людьми очень полнокровными, поэтому я рискнул предположить, что преступник – крепкий мужчина с румяным лицом. События показали, что я был прав.

Вслед за осмотром дома я сделал то, что упустил сделать Грегсон. Я направил телеграмму начальнику полиции Кливленда, ограничившись единственным вопросом – про обстоятельства женитьбы Еноха Дреббера. Ответ отмел все сомнения. Я узнал, что Дреббер уже обращался за защитой закона против своего старого соперника, которого звали Джефферсон Хоуп, и что этот самый Хоуп находится в Европе. Я держал в руках ключ к тайне, оставалось только изловить убийцу.

Я уже установил для себя, что человек, вошедший в дом вместе с Дреббером, и кучер, который привез Дреббера в кэбе, – одно и то же лицо. Следы на дороге доказывали, что лошадь бродила, как ей вздумается, а следовательно, за нею никто не присматривал. Где же тогда был кучер, если не в доме? К тому же было бы глупостью предполагать, что человек в здравом уме решится совершить умышленное преступление, можно сказать, на глазах у свидетеля, который неизбежно его выдаст. И наконец, если человеку требуется выслеживать свою жертву по всему Лондону, что может быть удобней, чем устроиться кэбменом? Из всех этих рассуждений неизбежно вытекал вывод: Джефферсона Хоупа следует искать среди столичных «джарви».

Но если он был кучером, с чего бы он оставил это ремесло? Нет-нет, внезапный отказ от места привлек бы к нему ненужное внимание. Вероятно, он, хотя бы на время, продолжит выполнять свои обязанности. Вряд ли он менял имя, для этого не было причин. Зачем менять имя в стране, где его никто не знает? Обдумав это, я поручил своей сыскной команде, состоящей из уличных мальчишек, опрашивать одного за другим собственников лондонских кэбов, пока не найдется нужный мне человек. Как успешно они выполнили задание и как проворно я воспользовался результатом их трудов, вы, конечно, еще не забыли. Убийство Стэнджерсона произошло совершенно неожиданно, да и в любом случае я вряд ли сумел бы его предотвратить. Как вам известно, благодаря этому убийству мне в руки попали пилюли, о существовании которых я уже догадывался. Как видите, расследование свелось к безупречно выстроенной цепи логических умозаключений.

– Поразительно! – вскричал я. – Общество должно знать о ваших заслугах. Вам необходимо опубликовать отчет об этом деле. Если вы не захотите, тогда это сделаю я.

– Поступайте, доктор, как вам заблагорассудится, – отозвался Холмс. – Посмотрите-ка! – Он протянул мне газету.

Это было сегодняшнее «Эхо»; в указанной Холмсом заметке шла речь как раз о деле, которое мы обсуждали.

«Внезапная смерть некоего Хоупа, подозреваемого в убийстве мистера Еноха Дреббера и мистера Джозефа Стэнджерсона, лишила публику удовольствия следить за сенсационным процессом. Подробности этого дела, вероятно, никогда не станут известны, но мы знаем из надежного источника, что причина преступления кроется в застарелой вражде, связанной с нежными чувствами и мормонской религией. Похоже, обе жертвы в юные годы принадлежали к „святым последних дней“; умерший арестант, Хоуп, тоже происходил из Солт-Лейк-Сити. Как бы то ни было, мы смогли убедиться в необычайной эффективности нашей сыскной полиции и всем иностранцам был дан урок: свои домашние распри пусть улаживают дома, а не переносят на британскую почву. Ни для кого не секрет, что честь хитроумной поимки преступника принадлежит широко известным сотрудникам Скотленд-Ярда – господам Лестрейду и Грегсону. Как сообщают, арест состоялся на квартире некоего мистера Шерлока Холмса, который и сам как любитель проявил некоторый талант сыщика. Можно надеяться, что под руководством таких наставников он со временем усвоит некоторые их навыки. Ожидается, что заслуги обоих детективов будут должным образом отмечены их ведомством».

– Ну, что я вам говорил? – рассмеялся Шерлок Холмс. – Вот зачем мы создавали наш «Этюд в багровых тонах» – чтобы принести награду этим двоим!

– Ну и пусть, – ответил я, – все факты записаны у меня в дневнике, и публика их узнает. А тем временем вам, как римскому скопидому, остается лишь довольствоваться сознанием своего успеха:

 
                   «Populus me sibilat, at mihi plaudo
                   Ipse domi simul ac nummos contemplor in arca»[13]13
  «Пусть их освищут меня, но зато я в ладоши / Хлопаю дома себе, как хочу, на сундук свой любуясь!» (лат.)


[Закрыть].
 

Приключения Шерлока Холмса

Моему давнему учителю —

Джозефу Беллу, доктору медицины etc.,

на Мелвилл-Кресент, 2, Эдинбург

Предисловие к изданию 1903 года

Столь незатейливая разновидность художественных произведений, как детективный рассказ, вряд ли заслуживает почестей в виде предисловия. Цель детективного повествования очевидна, средства для ее достижения – более чем откровенны. Впрочем, я все же намерен сказать несколько слов на эту тему, упомянув все, что сам написал в подобном роде, а именно: три повести – «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех» и «Собака Баскервилей» и два сборника рассказов – «Приключения Шерлока Холмса» и «Записки о Шерлоке Холмсе». Все названные сочинения посвящены жизни и подвигам этого вымышленного персонажа.

Иные критики могут удивиться, почему в собрании моих трудов, из которого я придирчиво исключил все, противоречащее моей литературной совести, тем не менее остались рассказы, облеченные в примитивную и условную форму детектива. Мое мнение таково: право на существование имеют даже самые непритязательные явления литературы, если автор убежден, что сполна использовал свои творческие возможности. Проведем аналогию с близким родом искусства: композитор способен создавать как оратории, так и комические песенки, не стыдясь ни того ни другого – при условии, что к каждой вещи отнесся предельно ответственно. Однако несерьезную, небрежную работу – работу осознанно-подражательную – автору надлежит по доброй воле изъять из обращения еще до того, как об этом позаботится время. Что касается ненамеренного подражания, то вряд ли стоит ожидать от автора, что его стиль и способ изображения будут всецело принадлежать ему одному. Он может лишь надеяться, что со временем посторонние влияния ослабеют и его собственный взгляд сделается ясней и своеобразней.

Эдгар Аллан По, который со свойственной ему беспечной расточительностью разбросал семена, давшие жизнь множеству современных литературных форм, стал отцом детективного рассказа и с такой исчерпывающей полнотой охватил пределы его возможностей, что я не вижу, как его последователям отыскать новую, вполне оригинальную область. Секрет изящества и силы детективного рассказа прост: автор может наделить своего героя одним-единственным свойством, а именно – остротой интеллекта. Все прочее – за рамками картины и только ослабляет эффект. Суть рассказа составляют детективная загадка и ее решение, тогда как обрисовка характеров – задача подчиненная и второстепенная. По этой узкой тропинке автор и обязан пройти, неизбежно видя перед собой следы своего предшественника – Эдгара По. Большое везение, если ему удастся уклониться в сторону и ступить на нетореную дорожку.

Мне посчастливилось найти свойства моего героя в реальной жизни, хотя выдающиеся способности этого человека были направлены на тайны недугов, а не преступлений. Однако, наблюдая в те далекие студенческие годы легкость, с какой мой наставник пускался в логические рассуждения с опорой на признаки, мною едва замеченные, и делал неопровержимые выводы из набора самых заурядных подробностей, я укреплялся в уверенности, что возможности человеческого ума в данной области до сих пор в должной мере не оценены и что научная система способна дать результаты гораздо более примечательные, нежели сомнительные и произвольные триумфы, которые столь нередко выпадают на долю книжных сыщиков. Месье Д–, разумеется, это уже продемонстрировал, и мои скромные заслуги сводятся к тому, что я избрал иного героя и взглянул на тему под другим углом.

Уместно, полагаю, напомнить о хронологии появления моих историй. Самая ранняя из них – «Этюд в багровых тонах», опубликованный в 1887 году: моя первая книжная публикация. Спустя два года последовал «Знак четырех». Затем в 1891 году в журнале «Стрэнд» начали печататься «Приключения Шерлока Холмса». Публика оказала им некоторое внимание, и меня убедили приступить к следующему циклу рассказов – к «Запискам о Шерлоке Холмсе», завершенным в 1893 году. Так была подведена финальная черта, и доказательством того, что я более не намеревался испытывать терпение читателей, служит последний рассказ цикла, в котором, благоразумно или нет, я положил конец как историям, так и жизни самого героя. Тематика мне наскучила, и, не имея причин стыдиться того, что пишу детективы, я все же решил, что было бы непростительно поддаться соблазну и целиком на них сосредоточиться. «Собака Баскервилей» представляет собой неизбежное возвращение к ереси после должного покаяния.

Детективам нередко предъявляют серьезное обвинение: они повествуют о преступлениях, сама мысль о которых вредна для юношества. Следует признать, что утверждение это отчасти справедливо. Если бы в детективах вовсе не совершалось преступлений, читатель вполне мог бы ощутить себя жертвой розыгрыша; однако (что, насколько мне помнится, не отметил ни единый критик) в значительной части этих рассказов эффект достигается не тем, что произошло, а ожиданием того, что могло бы произойти, и серьезные уголовные правонарушения там, в сущности, отсутствуют.

А. Конан Дойль Андершо, Хайндхед, 1901