Текст книги "Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса"

– Но бериллы, мистер Холмс, где бериллы?

– Мне это неизвестно.

– Значит, я больше никогда их не увижу! – ломая руки, вскричал банкир. – А что с моим сыном? Дайте мне хоть капельку надежды.

– Мое мнение о нем остается прежним.

– Но, ради всего святого, объясните, что за мрачная история произошла ночью у меня в доме?

– Если завтра утром между девятью и десятью вы зайдете ко мне на Бейкер-стрит, я с удовольствием постараюсь, насколько это в моих силах, кое-что растолковать. Полагаю, вы предоставите мне полную свободу действий – при условии, что бериллы будут возвращены, какие бы расходы для этого ни потребовались.

– Я охотно отдам все свое состояние!

– Прекрасно. Мне нужно кое над чем немного поразмыслить. До свидания. Быть может, до вечера я еще разок к вам загляну.

Мне было ясно, что мой спутник мысленно уже составил себе полное представление о деле, однако к каким выводам он пришел, я мог только гадать. На обратном пути я несколько раз пробовал хоть что-то у него выведать, но он неизменно переводил разговор на другую тему, пока, отчаявшись, я не прекратил попытки. Когда мы снова оказались дома, не было еще и трех часов. Холмс поспешил к себе в комнату и вскоре сошел вниз переодетым. Жалкое потертое пальто с поднятым воротником, красный шарф и разношенные башмаки делали его неотличимым от заурядного бродяги.

– Пожалуй, так сойдет, – сказал он, оглядев себя в зеркале над камином. – Я не прочь взять вас с собой, Ватсон, но боюсь, это вряд ли уместно. Напал я на верный след или же гонюсь за болотным огоньком, вот-вот выяснится. Надеюсь, скоро увидимся.

Подойдя к буфету, Холмс отрезал кусок говядины, зажал его между двумя кусками хлеба, сунул наскоро изготовленный сэндвич себе в карман и отправился на вылазку.

Я допивал чай, когда он появился вновь, явно воодушевленный, помахивая старой штиблетой на резинках. Он швырнул ботинок в угол и налил себе чашку чая.

– Заскочил по пути на минутку. Сейчас отправляюсь дальше.

– Куда же?

– Да на другой конец Вест-Энда. Возможно, задержусь. Не ждите меня, если припоздаю.

– Как обстоят дела?

– Вполне прилично. Жаловаться не на что. Побывал в Стретеме, но в дом не заходил. Задачка прелюбопытная, не отказался бы от нее даже за большие деньги. Впрочем, рассиживаться и чесать языком некогда. Пора скинуть с себя это тряпье и вернуть мой в высшей степени добропорядочный облик.

Видно было, что он всерьез доволен своим походом, хотя о причинах этого и умалчивает. Глаза у него блестели, а на землистого цвета щеках даже проступил румянец. Он заторопился наверх, и спустя минуту-другую хлопнула входная дверь: Холмс опять погнался за добычей.

Я прождал до полуночи, но, убедившись, что он не явится, отправился спать. Холмс, если ему случалось напасть на след, нередко исчезал на несколько дней кряду, а потому его долгое отсутствие не удивило меня и на сей раз. Не знаю, когда он вернулся, однако, сойдя утром вниз к завтраку, я увидел его за столом бодрым и подтянутым. В одной руке Холмс держал чашку с кофе, в другой – газету.

– Простите, Ватсон, что приступил к завтраку без вас, – начал он, – но, если помните, нашему клиенту назначено явиться довольно рано.

– Да-да, уже десятый час. Не удивлюсь, если он уже здесь. По-моему, звонят.

Действительно, это был наш друг финансист. Меня поразила происшедшая с ним перемена: его лицо, от природы широкое и массивное, осунулось и съежилось, в волосах проступила заметная проседь. Он вошел усталой шаркающей походкой, и наблюдать его апатию было даже тягостней, нежели вчерашнее исступление. Грузно опустившись в придвинутое мной кресло, он проговорил:

– Не знаю, за что я так жестоко покаран. Всего лишь два дня тому назад я был счастливым преуспевающим человеком, свободным от забот. А теперь я опозорен, и впереди у меня одинокая старость. Беда не приходит одна. Моя племянница Мэри меня бросила.

– Бросила вас?

– Да. Постель ее не была расстелена, спальня пуста, а на столике в холле лежала вот эта записка. Вчера вечером я сказал ей – с горечью, но без тени гнева, – что, выйди она за моего мальчика, с ним ничего плохого бы не случилось. Необдуманное замечание! О нем-то она и говорит в записке:

«Дорогой дядюшка,

понимаю, что навлекла на вас беду. Поступи я иначе, этого страшного несчастья не случилось бы. Мысль об этом не позволит мне чувствовать себя под вашим кровом счастливой, как прежде, и поэтому я должна покинуть вас навсегда. Не тревожьтесь о моем будущем: оно обеспечено. Но самое главное, не ищите меня, это напрасный труд и причинит мне только вред.

Остаюсь до последнего вздоха неизменно любящей вас,

Мэри».

Что означает эта записка, мистер Холмс? Нет ли здесь намека на самоубийство?

– Нет-нет, ни в коем случае. Быть может, это и есть наилучший выход из ситуации. Я склонен думать, мистер Холдер, что конец вашим испытаниям не за горами.

– Да что вы говорите, мистер Холмс! У вас какие-то новости? Вы что-то разузнали? Где бериллы?

– Тысяча фунтов за каждый не покажется вам чрезмерной суммой?

– Я готов заплатить вдесятеро больше!

– Это ни к чему. Трех тысяч вполне достаточно. Плюс небольшое вознаграждение за мои труды. Чековая книжка у вас с собой? Возьмите перо. Укажите сумму, скажем, в четыре тысячи фунтов.

Изумленный банкир выписал чек. Холмс прошел к письменному столу, достал из ящика золотой треугольник с тремя драгоценными камнями и кинул его на стол.

Наш клиент с радостным воплем схватил золотой зубец.

– Вы их нашли! Я спасен, спасен! – задыхаясь, твердил мистер Холдер.

Его радость проявлялась не менее бурно, нежели отчаяние; он крепко прижимал к груди вновь обретенное сокровище.

– За вами еще один долг, – довольно суровым тоном произнес Холмс.

– Долг? – Мистер Холдер рванулся к перу. – Назовите сумму, и я немедленно ее выплачу.

– Долг причитается не мне. Вы должны принести нижайшие извинения благородному юноше – вашему сыну. Он повел себя так, что, будь у меня такой сын, я мог бы им гордиться.

– Значит, камни взял не Артур?

– Не он. Я говорил это вчера и повторю сегодня.

– Так вы на этом стоите! Давайте же поспешим к нему и сообщим, что правда выплыла наружу.

– Ему это уже известно. Выяснив все обстоятельства, я с ним побеседовал. Он ничем не желал со мной делиться, но когда я изложил ему всю историю, вынужден был признать мою правоту и дополнить мою версию кое-какими подробностями, ранее не совсем понятными мне. Впрочем, ваша сегодняшняя новость, пожалуй, побудит его заговорить.

– Бога ради, откройте же наконец разгадку этой невероятной тайны!

– Открою – и обозначу шаги, которые меня к ней приблизили. Но сначала я должен, к своему огорчению, сообщить то, что вам печально будет услышать: ваша племянница Мэри была в сговоре с сэром Джорджем Бернуэллом. Сейчас они скрылись вместе.

– Моя Мэри? Это невозможно!

– К несчастью, более чем возможно; это факт. Ни вы, ни ваш сын толком не знали человека, допущенного вами в семейный круг. Это один из опаснейших субъектов в Англии: разорившийся игрок, отъявленный мошенник, негодяй без сердца и совести. Ваша племянница о существовании таких особ и не подозревала. Когда он рассыпался перед ней в любовных признаниях, как до того перед десятками других, Мэри льстила себя надеждой, что ей одной удалось завоевать его сердце. Только дьяволу известно, как именно он сумел ее себе подчинить, но она сделалась послушным орудием в его руках, а виделись они почти каждый вечер.

– Не верю, не в силах этому поверить! – вскричал банкир. Лицо его стало пепельно-серым.

– А теперь я расскажу, что произошло в вашем доме вчера ночью. Ваша племянница, решив, что вы удалились к себе в спальню, спустилась вниз и открыла окно, выходящее на дорожку к конюшне. Там стоял сэр Джордж – и стоял долго: следы его ботинок глубоко ушли в снег. Мэри сообщила своему любовнику о диадеме. Это известие мгновенно воспламенило его алчность, и ему ничего не стоило продиктовать Мэри свою волю. Не сомневаюсь, что племянница предана вам, но есть женщины, у которых страсть к любовнику берет верх над всеми прочими чувствами. Полагаю, Мэри из их числа. Не успела она дослушать указания сэра Джорджа, как заметила, что вы спускаетесь по лестнице. Она поспешно захлопнула окно и поведала вам о свидании горничной с одноногим ухажером. Это было чистой правдой.

Артур после разговора с вами лег в постель, однако спалось ему неважно из-за тревожных мыслей о долгах в клубе. Посреди ночи ему послышались за дверью осторожные шаги. Он встал и, выглянув в коридор, с удивлением узнал кузину, которая тихонько прокралась в вашу гардеробную. Ошеломленный Артур наскоро оделся и, притаившись в темноте, стал ждать развязки этого странного происшествия. Вскоре Мэри вышла из гардеробной, и при свете газового рожка ваш сын увидел у нее в руках бесценную диадему. Мэри спустилась по лестнице, а он, трепеща от ужаса, спрятался за портьерой возле вашей двери, откуда было видно все, что происходило внизу, в холле. Мэри тихонько приотворила окно, передала диадему во тьму и, закрыв окно, заторопилась к себе в спальню мимо Артура, стоявшего за портьерой.

Страшась разоблачения, которое грозило его возлюбленной, Артур не мог ничего предпринять. Но как только Мэри ушла, Артур, осознав, каким ударом для вас явится пропажа сокровища, положил для себя во что бы то ни стало вернуть его на место. Он ринулся вниз, полуодетый и босой, распахнул окно, прыгнул прямо в снег и побежал по дорожке вслед за фигурой, маячившей в лунном свете. Сэр Джордж Бернуэлл попытался улизнуть, но Артур догнал его и вступил с ним в схватку. Ваш сын тянул за один край диадемы, его противник – за другой. В потасовке Артур ударил сэра Джорджа и разбил ему надбровье. Потом что-то хрустнуло, и ваш сын, завладев диадемой, бросился обратно в дом, запер окно, поднялся в вашу гардеробную и только там обнаружил, что диадема погнута. Артур попытался ее распрямить, но в этот момент вошли вы.

– Неужели все так и было? – выдохнул банкир.

– В Артуре вспыхнул гнев: ведь вы начали осыпать его оскорблениями именно тогда, когда он чувствовал, что заслуживает горячей благодарности. Истинного положения дел Артур не мог объяснить – иначе он предал бы ту, которая не заслуживала его великодушия. Он повел себя по-рыцарски и не выдал тайны.

– Так вот почему Мэри вскрикнула и упала в обморок, увидев диадему! – воскликнул мистер Холдер. – О господи, каким же я был слепцом, каким идиотом! Артур просил покинуть дом на пять минут! Бедный мальчик надеялся на месте схватки отыскать отломанный зубец. Как жестоко я в нем ошибался!

– Приехав к вам, – продолжал Холмс, – я немедля обошел дом, тщательно выискивая следы на снегу, которые могли мне что-то подсказать. Они хорошо сохранились из-за крепкого мороза, а со вчерашнего вечера нового снегопада не было. Я прошелся по тропинке для торговцев, но ее так утоптали, что различить что-то было трудно. Однако неподалеку от кухонной двери я заметил следы женских башмаков и круглые отпечатки поблизости: там стоял мужчина с деревянной ногой. Нетрудно было определить, что их разговору помешали. Женщина быстро побежала к двери: носки башмаков отпечатались глубже, чем каблуки. Деревяшка еще немного потопталась на месте, а потом ушла. Я сразу подумал, что это могли быть горничная и ее ухажер, – так оно и оказалось. Я походил по саду, но обнаружил только беспорядочные отпечатки, которые принял за следы полицейских. Когда же ступил на дорожку, ведущую к конюшне, то отчетливо прочитал на снегу пространную и непростую историю.

Одна двойная цепочка следов принадлежала человеку обутому, другая (как я с немалым удовлетворением заметил) – босому. Памятуя ваши слова, я сразу понял, что вторым был ваш сын. Первый человек спокойно прошагал к дому, потом в обратном направлении, а второй мчался пулей. Следы его босых ног лежали поверх отпечатков ботинок, из чего следовало, что он бежал позднее. Сначала следы ботинок привели меня к окну холла, где их владелец в ожидании перемесил ногами весь снег. Затем я двинулся в противоположном направлении, пройдя по дорожке примерно сотню ярдов или чуть больше. Понял, что там владельцу ботинок пришлось обернуться и вступить в единоборство: снег был весь истоптан. Капли крови послужили доказательством моей правоты. Владелец ботинок ударился в бегство, и новое пятно крови на снегу свидетельствовало о том, что в поединке пострадал именно он. Добравшись до проезжей дороги, я увидел, что мостовая расчищена, и дальнейшие поиски ни к чему не привели бы.

Если помните, я, войдя в дом, с помощью лупы обследовал подоконник и раму окна в холле и сразу определил, что кто-то из него вылезал. Сумел различить там и след, оставленный мокрой ступней, – значит, кто-то влез и обратно. В итоге у меня начало складываться представление о том, что произошло. Под окном стоял в ожидании человек; кто-то передал ему диадему; ваш сын это наблюдал; затем погнался за вором; оба тянули диадему на себя – ни тот ни другой поодиночке не мог бы ее сломать. Ваш сын вернулся в дом с трофеем, однако зубец диадемы остался у его противника. До сих пор все очевидно. Неясно лишь, кто этот похититель и кто передал ему диадему.

В расследовании я неизменно придерживаюсь принципа: если отбросить невозможное, то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной. Конечно, я понимал, что не вы отдали диадему. Тогда кто же это мог быть? Только служанки и ваша племянница. Но если тут замешаны служанки, с какой стати ваш сын допустил, чтобы его обвинили вместо них? Разумного объяснения не находилось. А вот его любовь к кузине – идеальный повод для сокрытия правды. Тем более что разоблачение виновницы было бы связано с позором. Припомнив ваши слова о том, что вы видели Мэри у окна, а также ее обморок, когда она вновь увидела диадему, я пришел к однозначному выводу.

Однако кто был ее сообщником? Несомненно, возлюбленный: ради кого еще она презрела бы любовь и благодарность к вам? Вы упомянули, что мало бываете в свете, а круг ваших друзей весьма ограничен. Впрочем, среди них числился и сэр Джордж Бернуэлл. Я наслышан о нем как о бессовестном обольстителе. Должно быть, именно он топтался под окном и прихватил недостающие бериллы. Понимая, что Артур его разоблачил, он все же, вероятно, считал себя в безопасности: юноша не промолвит ни слова, которое могло бы опорочить его семейство.

Простая логика подскажет вам, что я предпринял дальше. Я отправился к дому сэра Джорджа в обличье бродяги. Сумел завязать знакомство с его слугой; выведал, что хозяин накануне вечером где-то поранился, и наконец дорисовал картину, приобретя за шесть шиллингов пару старых ботинок сэра Джорджа. С ними я побывал в Стретеме и убедился, что их подошвы в точности совпадают со следами.

– Вчера вечером на дорожке болтался какой-то оборванец, – вставил мистер Холдер.

– Именно. Это был я. Словом, убедившись, что вор выслежен, я вернулся домой переодеться. Теперь предстояла довольно щекотливая миссия: судебное преследование привело бы к скандалу, и этот прожженный негодяй понимал, что руки у нас связаны. Когда я нанес сэру Джорджу визит, он на первых порах все отрицал, однако стоило мне описать события в малейших подробностях, он стал мне угрожать и сорвал со стены трость, налитую свинцом. Я хорошо понимал, с кем имею дело, и, прежде чем он успел замахнуться, приставил ему к виску револьвер. Тогда он опомнился. Я объявил, что мы готовы заплатить по тысяче фунтов за каждый берилл. Тут лицо сэра Джорджа впервые омрачилось. «Черт побери, надо же! – воскликнул он. – А я все три спустил за шестьсот!» Дав обещание не обращаться к правосудию, я узнал у сэра Джорджа адрес скупщика краденого. Тотчас же направился к нему и после затяжного торга выкупил камни за три тысячи фунтов. Затем посетил вашего сына, успокоил его и только часа в два ночи улегся в постель после довольно трудного дня.

– Этот день спас Англию от величайшего скандала, – произнес банкир, вставая с кресла. – Сэр, я не в силах выразить словами свою признательность, но я умею быть благодарным, и вы в этом убедитесь. Ваше искусство превзошло все, что я о нем слышал. А сейчас я помчусь к моему дорогому мальчику – принести извинения за свою неправоту. Что до несчастной Мэри, ее судьба разрывает мне сердце. Даже вы, с вашей проницательностью, вряд ли укажете мне, где она сейчас.

– Думаю, мы можем с уверенностью утверждать: она там же, где и сэр Джордж Бернуэлл. Не менее ясно и то, что, каковы бы ни были ее прегрешения, в скором времени она будет жестоко за них наказана.

Приключение XII
Усадьба Медные Буки

– Поклонники искусства для искусства, – заговорил Шерлок Холмс, отбросив страницу объявлений из «Дейли телеграф», – нередко получают наибольшее удовольствие от тех его образцов, что не относятся ни к самым значительным, ни к самым возвышенным. Мне приятно отметить, Ватсон, что вы неплохо усвоили эту истину и, взявшись по доброте своей вести сжатую летопись наших расследований – которые, вынужден признаться, склонны временами приукрашивать, – на первый план выдвигаете не столько многочисленные causes célèbres [29]29
  Громкие дела (фр.).


[Закрыть]и сенсационные судебные процессы с моим участием, сколько случаи по видимости тривиальные, но зато дающие возможность применить метод дедукции и логического синтеза – словом, обратиться именно к той области, какую я себе облюбовал.

– Однако же, – отозвался я с улыбкой, – до конца опровергнуть обвинение в налете сенсационности мне не удастся.

– Вы, скорее всего, не правы… – продолжал Холмс, подцепив щипцами тлеющий уголек и раскуривая им длинную трубку из вишневого дерева, которой он обычно заменял глиняную, когда склонен был скорее поспорить, нежели поразмышлять. – Вы, скорее всего, не правы, стараясь оживить и расцветить красками каждый свой отчет, вместо того чтобы ограничиться строгим описанием хода мысли от причины к следствию; собственно, в любом деле только это и заслуживает внимания.

– Мне кажется, я неизменно воздаю вам должное, – довольно сухо заметил я: меня покоробило самомнение, которое, как мне не единожды доводилось убеждаться, было весьма заметной чертой в своеобычном характере моего друга.

– Нет-нет, заносчивость и тщеславие тут ни при чем, – сказал Холмс, откликаясь, по обыкновению, не на мои слова, а на мои мысли. – Если я призываю воздать должное моему искусству, то единственно потому, что оно безлично – оно обретается вне меня. Преступление заурядно. Логика – большая редкость. И посему не на преступлении, а на логике вам следует сосредоточиться. Вы же подменяете лекционный курс чередой побасенок.

Стояло холодное утро ранней весны; мы, покончив с завтраком, расположились у весело пылавшего камина в нашей гостиной на Бейкер-стрит. Очертания серо-коричневых зданий окутывал густой туман, и окна напротив маячили сквозь плотную желтую завесу расплывчатыми темными пятнами. У нас горел газовый светильник; отблески его падали на белую скатерть и мерцали на металлических приборах и фарфоровой посуде, поскольку со стола еще не убирали. Все утро Шерлок Холмс хранил молчание, пристально изучая страницы объявлений в целой кипе газет; затем, отказавшись от дальнейших поисков, далеко не в лучшем расположении духа взялся отчитывать меня за несовершенства моих опусов.

– Вместе с тем, – произнес Холмс после паузы, в продолжение которой он, глядя на огонь, пускал из своей длинной трубки клубы дыма, – вас вряд ли можно уличить в сенсационности: значительная доля наших расследований, к которым вы столь любезно проявили интерес, вовсе не связана с криминалом напрямую. Мелкое затруднение, из которого я попытался вызволить короля Богемии; удивительное происшествие с мисс Мэри Сазерленд; история человека с вывернутой губой, а также случай со знатным холостяком, – все эти эпизоды суду не подлежат. Боюсь, однако, что, избегая сенсационности, вы оказались на грани банального.

– Развязки могут показаться и банальными, – возразил я, – но ваши методы неповторимы и достойны пристального внимания.

– Куда там, дружище! Читательская публика – это огромное число людей, лишенных всякой наблюдательности. Они вряд ли способны узнать ткача по его зубу, а наборщика – по большому пальцу левой руки; есть ли им хоть малейшее дело до тонкостей анализа и дедукции? Впрочем, коль скоро вы впали в банальность, винить вас я не вправе: времена блестящих преступлений отошли в прошлое. Люди – во всяком случае, люди преступного склада – утратили всякую предприимчивость, лишились всякого своеобразия. А что касается моей скромной практики, то, по-видимому, она вырождается, и вскоре мне придется возглавить агентство по розыску утерянных графитовых карандашей или давать консультации юным воспитанницам пансионов. Думаю, вот теперь-то я и дошел до низшей точки. Дальше падать попросту некуда: вот какую записку я получил сегодня утром. Читайте!

Холмс кинул мне в руки помятый листок.

Письмо, отправленное накануне вечером с Монтегю-Плейс, гласило:

«Дорогой мистер Холмс,

мне крайне необходимо посоветоваться с вами относительно того, принять ли мне предложенное место гувернантки. Если это не причинит вам неудобства, я навещу вас завтра в половине одиннадцатого утра.

Искренне ваша

Вайолет Хантер».

– Вам знакома эта юная леди?

– Нет.

– На часах половина одиннадцатого.

– Верно, и в дверь звонит, думаю, именно она.

– Может оказаться, что это дело любопытнее, чем вы полагаете. Вспомните эпизод с голубым карбункулом: поначалу он представлялся пустячной забавой, а в итоге потребовалось серьезное расследование. Может, и здесь нас ждет то же самое.

– Что ж, будем надеяться. Очень скоро наши сомнения разрешатся: если я не ошибаюсь, мы вот-вот увидим автора письма.

Дверь отворилась, и в комнату вошла молодая женщина – просто, но опрятно одетая. Лицо у нее было живое и выразительное, испещренное веснушками, словно яйцо ржанки; держалась она свободно и уверенно – знак того, что ей приходится самой пробивать себе дорогу в жизни.

– Надеюсь, вы простите меня за беспокойство, – сказала она, когда мой компаньон поднялся ей навстречу, – но со мной произошло нечто очень странное. У меня нет ни родителей, ни родственников, обратиться за советом мне не к кому, и я подумала – возможно, вы подскажете, как мне поступить.

– Прошу вас, садитесь, мисс Хантер. Буду рад помочь вам всем, чем смогу.

Мне стало ясно, что слова и манеры новой клиентки произвели на Холмса благоприятное впечатление. Он окинул ее своим обычным испытующим взглядом, а затем, опустив веки и сложив кончики пальцев домиком, приготовился слушать.

– Я прослужила гувернанткой пять лет, – приступила к рассказу мисс Хантер, – в семье полковника Спенса Манро, но два месяца тому назад полковник получил назначение в Галифакс, столицу Новой Шотландии. Он забрал с собой детей, так что я осталась без места. Я давала объявления, откликалась на предложения вакансий – и все без толку. В конце концов мои скромные сбережения почти истощились, и я не представляла, что делать дальше.

В Вест-Энде есть известное агентство по найму гувернанток «Уэстевей», и я посещала его каждую неделю – разузнать, не найдется ли что-нибудь подходящее. Уэстевей – основатель этой фирмы, однако на деле там всем заправляет мисс Стоупер. Она сидит в небольшом кабинете, а соискательницы ожидают в приемной, пока их не вызовут. Мисс Стоупер листает конторские книги и подыскивает, кому что сгодится.

Так вот, когда на прошлой неделе меня пригласили войти, оказалось, что мисс Стоупер в кабинете не одна. Рядом с ней сидел на редкость тучный джентльмен с громадным подбородком, складками свисавшим ему на грудь. Широко улыбаясь, он через очки придирчиво всматривался в каждую претендентку. Не успела я войти, как он подскочил на стуле и проворно повернулся к мисс Стоупер с возгласом:

«Вот это то, что надо! Лучше не найти. Прекрасно, прекрасно!»

Джентльмен прямо-таки лучился от восторга и радостно потирал руки. Он так торжествовал, что смотреть на него было одно удовольствие.

«Ищете место, мисс?» – осведомился он.

«Да, сэр».

«Место гувернантки?»

«Да, сэр».

«А какое жалованье вас бы устроило?»

«Прежде, у полковника Спенса Манро, я получала четыре фунта в месяц».

«Ай-яй-яй, вот это грабеж так грабеж! Средь бела дня! – вскричал джентльмен, негодующе тыча в воздух пухлыми кулаками. – Да кто осмелился предложить столь жалкую сумму – и кому? Особе, наделенной такой привлекательностью и такими талантами!»

«Мои таланты, сэр, гораздо скромнее, чем вы полагаете. Я немного владею французским, немного немецким, умею музицировать, рисовать…»

«Довольно, довольно! – перебил меня джентльмен. – Все это особого значения не имеет. Главный вопрос: обладаете ли вы манерами и умением держать себя, как это свойственно истинной леди? В этом вся штука. Если нет, то вы не годитесь в наставницы для ребенка, которому, возможно, суждено сыграть видную роль в истории нашей страны. Если да, то как может джентльмен ожидать, что вы снизойдете до двузначной суммы? Мадам, для начала я предлагаю вам жалованье сто фунтов в год».

Вам нетрудно вообразить, мистер Холмс, насколько несусветным показалось подобное предложение мне, оставшейся почти без средств. Однако джентльмен, заметив в моем лице недоверие, вытащил бумажник и извлек из него банкноту.

«У меня в обычае, – произнес он, улыбаясь наиприятнейшим образом, причем глаза его превратились в две сияющие щелочки между складками бледного лица, – выдавать нанятым мною юным леди половину их жалованья в качестве аванса, который они могут потратить на дорожные расходы и на пополнение гардероба».

В жизни не встречала такого обаятельного и заботливого человека, подумалось мне. Я уже задолжала за покупки, и аванс был как нельзя более кстати, однако предложение звучало так странно, что мне захотелось выяснить кое-какие подробности.

«Можно спросить, где вы живете, сэр?»

«Графство Хэмпшир. Дивная сельская местность. Усадьба Медные Буки – в пяти милях за Винчестером. Уголок прекраснее некуда, милая моя юная леди, и чудесный старинный загородный дом».

«А каковы мои обязанности, сэр? Была бы рада узнать заранее».

«Один малыш – прелестный озорной карапуз, ему всего шесть лет. Ух, видели бы вы, как он тапком расправляется с тараканами! Шмяк, шмяк, шмяк! Не успеете моргнуть, а трех словно и не бывало!»

Он откинулся на спинку стула и расхохотался так, что глаза его снова превратились в щелочки.

Меня несколько подивили развлечения дитяти, но его отец от души хохотал, и я подумала, что это, вероятно, шутка.

«Выходит, моя единственная обязанность – присматривать за этим ребенком?»

«Нет-нет, не единственная, не единственная, милая моя юная леди! – воскликнул джентльмен. – Как вам подскажет здравый смысл, ваш долг будет состоять в подчинении любым распоряжениям моей супруги. Разумеется, она не потребует ничего, что бы не подобало юной леди. Это ведь не так сложно, правда?»

«Буду рада оказаться полезной».

«Вот именно. Это коснется, к примеру, одежды. Мы, знаете ли, не без причуд, но сердца у нас отзывчивые. Если мы попросим вас надеть то платье, какое мы вам предложим, вы ведь не взбунтуетесь против этой прихоти, правда?»

«Нет», – ответила я, немало удивленная его вопросом.

«И не откажетесь сесть там или сям – это ведь не покажется вам оскорбительным?»

«Нет, что вы».

«А коротко остричь волосы перед приездом к нам вы готовы?»

Я не могла поверить своим ушам. Как видите, мистер Холмс, волосы у меня густые и пышные, причем не совсем обычного каштанового оттенка. Прическу мою считают очень живописной. Я и помыслить не могла о том, чтобы ни с того ни с сего ею пожертвовать.

«Боюсь, это совершенно исключено», – сказала я. Джентльмен по-прежнему сверлил меня своими глазками, и при этих словах лицо его заметно омрачилось.

«А я боюсь, что это непременное условие, – проговорил он. – Каприз моей супруги, а с дамскими капризами, как известно, следует считаться. Итак, короткая стрижка вам не по нраву?»

«Да, сэр. Стричь волосы я не собираюсь», – твердо заявила я.

«Ну что ж, очень хорошо: значит, вопрос решен. Жаль, поскольку в прочих отношениях вы превосходно бы нам подошли. В таком случае, мисс Стоупер, я лучше продолжу знакомство с другими вашими кандидатурами».

Заведующая агентством все это время перебирала свои бумаги, не проронив ни единого слова, но теперь бросила на меня такой раздраженный взгляд, что я заподозрила: из-за моего отказа она лишилась солидной суммы комиссионных.

«Желаете остаться в наших списках?» – спросила она.

«Если возможно, мисс Стоупер».

«Полагаю это бессмысленным, раз уж вы отвергаете самые выгодные предложения, – отрезала она. – Вряд ли мы станем усердствовать в поисках другой, столь же многообещающей вакансии. Всего хорошего, мисс Хантер».

Мисс Стоупер ударила в гонг, стоявший на столе, и меня выпроводили из кабинета.

Так вот, мистер Холмс, когда я вернулась к себе в съемную комнату, где буфет почти пустовал, а на столе лежали неоплаченные счета, я спросила себя, не совершила ли величайшую глупость. В конце концов, если эти чудаки ожидают от меня выполнения самых диковинных требований, они, по крайней мере, готовы платить за свою эксцентричность. Редкая гувернантка получает в Англии сто фунтов в год. К тому же так ли важна для меня прическа? Многим к лицу короткая стрижка – может, и мне пойдет? На другой день я стала склоняться к мысли, что допустила промах, а еще через день перестала в этом сомневаться. Я настолько подавила в себе гордость, что собралась пойти в агентство и спросить, занята ли вакансия, но неожиданно получила письмо от того самого джентльмена. Оно со мной, и я вам его прочитаю:

«Медные Буки, близ Винчестера.

Дорогая мисс Хантер,

мисс Стоупер любезно сообщила мне ваш адрес, и я пишу из дома в надежде узнать, не переменили ли вы своего решения. Моей супруге не терпится вас увидеть: мой рассказ вызвал у нее сильнейшую к вам приязнь. Мы готовы платить вам тридцать фунтов ежеквартально – то есть сто двадцать фунтов в год, дабы компенсировать малейшие неудобства, которые могут вам причинить наши прихоти. Собственно, они не столь уж обременительны. Моя супруга обожает особый оттенок цвета электрик, и ей хотелось бы видеть вас по утрам именно в таком платье. Тратиться, впрочем, вам незачем, поскольку у нас есть платье моей дорогой дочери Элис (сейчас она в Филадельфии), которое, мне кажется, вам подойдет как нельзя лучше. А что касается просьбы посидеть в том или ином месте или занять себя тем или иным способом, это вряд ли вас хоть сколько-то затруднит. Касательно ваших волос могу выразить искреннее сожаление – тем более, что во время нашей недолгой беседы не мог не обратить внимания на их красоту, – но боюсь, что принужден категорически настаивать на этом условии; единственно надеюсь, что прибавка к жалованью вознаградит вас за эту утрату. Ваши обязанности, связанные с ребенком, до крайности несложны. Итак, постарайтесь приехать, а я встречу вас на догкарте в Винчестере. Сообщите, каким поездом прибудете.

Искренне ваш

Джефро Рукасл».

Вот такое письмо я получила только что, мистер Холмс, и склоняюсь к тому, чтобы дать согласие. Однако, прежде чем сделать окончательный шаг, мне захотелось узнать, как вы на все это смотрите.