Текст книги "Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса"

Когда Шерлок Холмс шел по следу, он полностью преображался. Вот и теперь трудно было узнать в нем спокойного логика и мыслителя с Бейкер-стрит. Хмурое лицо налилось кровью. Брови вытянулись в две четкие черные линии, глаза сверкали стальным блеском. Голова была наклонена, плечи опущены, губы сжаты, жилы на длинной шее походили на веревки, ноздри раздувались, как у зверя, почуявшего добычу. Думая исключительно о деле, Холмс либо не отзывался на вопросы и замечания, либо рявкал в ответ что-то неразборчивое. Молча, стремительно шагал он по тропинке, которая вела сначала по лугу, а потом через лес к Боскомской заводи. Под ногами, как и всюду в округе, было сплошное болото; и на тропе, и рядом, среди короткой травы, виднелось множество отпечатков обуви. Холмс то поспешал вперед, то останавливался; однажды он даже сделал по лугу небольшую петлю. Мы с Лестрейдом шли следом, сыщик глядел равнодушно-пренебрежительно, я же – с интересом, поскольку знал, что каждое движение моего друга направлено к цели.

Боскомская заводь протянулась по границе между фермой Хэтерли и парком мистера Тернера. Это водоем ярдов пятидесяти в поперечнике, окаймленный зарослями тростника. По ту сторону заводи, поверх крон деревьев, выглядывали красные башенки богатой усадьбы. Со стороны Хэтерли лес стоит очень плотно; узкое, в двадцать шагов, пространство между опушкой и поясом тростника покрыто влажной травой. Лестрейд указал нам точное место, где нашли тело. Земля была настолько мокрой, что я без труда разглядел след от падения. По напряженному, цепкому взгляду Холмса я догадывался, что на примятой траве запечатлено немало и других свидетельств. Сделав круг, как собака, взявшая след, он обратился к моему спутнику:

– Зачем вы заходили в воду?

– Пошарил там багром. Думал найти орудие преступления или еще какую-нибудь улику. Но, бога ради, как вы…

– А, ладно, ладно! Времени нет! Вы криво ставите левую ногу, и вокруг полно ее следов. Их распознал бы даже полуслепой, и они теряются в тростнике. О, как все было бы просто, если бы стадо бизонов не затоптало место преступления. Вот здесь прошла компания во главе со сторожем, и в радиусе шести-восьми футов никаких следов не осталось. Впрочем, вот три дорожки следов, оставленных одним и тем же человеком. – Холмс вытащил из кармана лупу, расстелил плащ и улегся на него, чтобы лучше видеть. Все это время он продолжал говорить, обращаясь не столько к нам, сколько к самому себе. – Это следы молодого Маккарти. Два раза он шел, а один раз бежал сломя голову: ступни отпечатались четко, пятки едва видны. Это подтверждает его показания. Он побежал, когда увидел, что отец лежит на земле. Здесь отец расхаживал туда-сюда. А это что? Сюда упирался ствол ружья, когда сын стоял и слушал. А это? Ха-ха! Что тут у нас? Кто-то прошел на цыпочках! На цыпочках! Широкие, очень необычные ботинки! Они пришли, ушли, потом вернулись – за плащом, конечно. И откуда же они явились?

Холмс бегал взад-вперед, то теряя, то находя следы, пока не завел нас от опушки в глубину леса, под тень мощного бука, самого большого дерева в округе. Там Холмс, радостно вскрикнув, снова опустился на землю. Он долго переворачивал листья и сухие ветки, собирал в конверт, как мне показалось, пыль и изучал через лупу не только почву, но и, насколько мог дотянуться, кору дерева. Во мху лежал зазубренный камень – его Холмс тоже внимательно изучил и оставил у себя. Затем, не сходя с тропы, добрался до большой дороги, где все следы терялись.

– Это было весьма интересное дело, – заметил он в своей обычной манере. – Насколько я понимаю, серый домик справа – сторожка? Пойду туда, переговорю с Мораном и, возможно, черкну пару слов. Затем мы поедем к себе перекусить. Вы ступайте к кэбу, а я скоро буду.

Минут через десять мы сели в кэб и поехали обратно в Росс. Подобранный в лесу камень оставался при Холмсе.

– Возможно, Лестрейд, вас заинтересует этот предмет, – заметил он, протягивая камень Лестрейду. – Маккарти был убит именно им.

– Я не вижу на нем следов.

– Их нет.

– Тогда откуда вы знаете?

– Под ним была свежая трава. Он пролежал там несколько дней, не больше. Места, откуда он был взят, я не увидел. Форма его соответствует виду раны. Никакого другого орудия поблизости нет.

– А что убийца?

– Это высокий мужчина, левша, хромает на правую ногу, носит охотничьи сапоги на толстой подошве и серый плащ, курит через мундштук индийские сигары. В кармане у него тупой перочинный нож. Я мог бы назвать и другие приметы, но для наших поисков достаточно и этих.

Лестрейд рассмеялся:

– Боюсь, вы меня все еще не убедили. Теории – это хорошо, но нам придется иметь дело с твердолобыми британскими присяжными.

– Nous verrons[23]23
  Посмотрим (фр.).


[Закрыть], – отозвался Холмс невозмутимо. – Вы действуете по своей методе, а я воспользуюсь моей. После полудня я буду занят и, вероятно, вечерним поездом вернусь в Лондон.

– И оставите расследование незаконченным?

– Напротив, законченным.

– Но как же загадка?

– Она разгадана.

– И кто же преступник?

– Джентльмен, которого я описал.

– Но кто он?

– Его, конечно, нетрудно будет отыскать. Здесь живет не так много народу.

Лестрейд пожал плечами.

– Я человек практический, – сказал он, – и мне не пристало таскаться по окрестностям, разыскивая какого-то хромоногого левшу. Эдак я сделаюсь посмешищем для всего Скотленд-Ярда.

– Отлично, – спокойно заключил Холмс. – Я дал вам шанс. Вот и ваше жилье. До свиданья. Перед отъездом я пошлю вам записку.

Расставшись с Лестрейдом, мы поехали в гостиницу, где уже был накрыт ланч. Холмс молчал и думал; судя по страдальческому выражению лица, он столкнулся с трудной проблемой.

– Вот что, Ватсон, – произнес он, когда со стола убрали остатки ланча, – посидите-ка минутку в этом кресле и послушайте, что я скажу. Я понятия не имею, как поступить, и мне очень бы пригодился ваш совет. Закуривайте сигару, а я объясню, в чем дело.

– Прошу.

– В рассказе младшего Маккарти есть две детали, на которые мы сразу обратили внимание, хотя меня они настроили в пользу обвиняемого, вас же – наоборот. Первое: отец, по словам сына, крикнул «ку-у-и-и» прежде, чем его увидел. Второе: умирающий почему-то сказал «рад». То есть он пробормотал несколько слов, но сын уловил только одно. Именно с этих двух фактов нужно начать расследование. Предположим, что юноша говорит чистую правду.

– Что же с этим «ку-у-и-и»?

– Очевидно, отец обращался не к сыну. Он думал, что сын еще в Бристоле. Тот оказался поблизости, но это было чистой случайностью. Криком «ку-у-и-и» Маккарти рассчитывал привлечь внимание того, с кем у него была назначена встреча. Возглас этот австралийский, и у австралийцев в ходу. Можно заключить, что человек, с которым Маккарти собирался встретиться у Боскомской заводи, бывал в Австралии.

– А слово «рад»?

Шерлок Холмс вынул из кармана сложенный лист бумаги и расправил его на столе.

– Это карта колонии Виктория, – объяснил он. – Я вчера вечером запросил ее телеграфом из Бристоля. – Он положил ладонь на карту. – Что здесь написано?

– «РАТ», – прочитал я.

– А так? – Холмс убрал ладонь.

– «БАЛЛАРАТ».

– «РАТ» и «РАД» – звучит одинаково. Именно это слово произнес умирающий, а сын уловил лишь самый конец. Маккарти пытался назвать убийцу. Такой-то и такой-то, город Балларат.

– Поразительно! – воскликнул я.

– Не поразительно, а очевидно. Как видите, моя область поисков существенно сузилась. Показания сына, если они правдивы, указывают и третью примету – серый предмет одежды. Вместо сплошной неопределенности перед нами теперь австралиец из Балларата, обладатель серого плаща.

– Все точно.

– И притом местный житель, так как к заводи можно подойти только от фермы или от усадьбы, где вряд ли разгуливают чужие.

– Именно так.

– Теперь о нашей сегодняшней вылазке. Изучив землю, я узнал мелкие подробности, касающиеся преступника, и сообщил их этому олуху Лестрейду.

– Но как вы их узнали?

– Мой метод вам известен. Он основан на внимании к мелочам.

– Рост, как я понимаю, вы смогли оценить по ширине шага. О сапогах судили по отпечаткам.

– Да, это была необычная обувь.

– Но хромота?

– Его правая нога оставляет не столь четкие отпечатки, как левая. На нее приходится меньший вес. Почему? Да потому, что он хромает.

– И он левша?

– Вас самого удивило то, что сообщил на дознании хирург о характере повреждений. Удар был нанесен сзади, с близкого расстояния, и все же пришелся на левую сторону. Кто, кроме левши, мог его нанести? Пока отец с сыном разговаривали, он стоял за деревом, даже курил. Я нашел сигарный пепел и, поскольку разбираюсь в различных видах табачного пепла, установил, что сигары индийские. Как вам известно, я особо интересовался этим предметом и даже написал небольшую монографию о ста сорока разновидностях пепла от трубок, сигар и папирос. Обнаружив пепел, я стал искать вокруг и заметил во мху выброшенный окурок. Это была индийская сигара, какие скручивают в Роттердаме.

– А мундштук?

– Сигара не побывала во рту курильщика. Следовательно, он использовал мундштук. Кончик был отрезан, а не откушен, но по неровному срезу я заключил, что нож у курильщика затупился.

– Холмс, вы сплели для этого человека силок, из которого ему не выпутаться, да еще и перерезали петлю на шее ни в чем не повинного юноши. Я понимаю, на кого указывают все улики. Преступление совершил…

– Мистер Джон Тернер, – выкрикнул половой, распахивая дверь и впуская визитера.

Странная внешность вошедшего сразу бросалась в глаза. Медленная, прихрамывающая походка и сгорбленные плечи делали его похожим на дряхлого старца, но суровые, изборожденные морщинами черты, гигантские руки и ноги говорили о необычной телесной крепости и волевом характере. Спутанная борода, седые волосы, кустистые брови придавали его облику мощь и величие, однако в лице проступала мертвенная бледность, а губы и уголки ноздрей были тронуты синевой. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: этот человек неизлечимо болен.

– Прошу, садитесь на диван, – мягко произнес Холмс. – Вы получили мою записку?

– Да, ее принес сторож. Вы писали, что приглашаете меня сюда, дабы избежать скандала.

– Явись я в усадьбу, пошли бы разговоры.

– Зачем вы хотели меня видеть? – В усталом взгляде гостя, обращенном к моему приятелю, читалось такое отчаяние, словно ответ был уже получен.

– Да. – Холмс отозвался скорее на его взгляд, чем на вопрос. – Так оно и есть. Я знаю все о Маккарти.

Старик спрятал лицо в ладонях.

– Господи помилуй! – вскричал он. – Но юноше ничего не грозило – я бы этого не допустил. Клянусь, если б на процессе дело пошло к его осуждению, я открыл бы истину.

– Рад это слышать, – веско произнес Холмс.

– Я бы признался уже сейчас, но мне жаль мою дорогую девочку. Известие, что меня арестовали, разбило бы ее сердце… непременно разобьет.

– До этого может не дойти.

– Что?

– Я действую не от имени властей. Меня сюда призвала ваша дочь, и я защищаю ее интересы. Тем не менее молодой Маккарти должен выйти на свободу.

– Я умираю, – сказал Тернер. – Уже не один год страдаю диабетом. Доктор дает мне не больше месяца. Но я хотел бы умереть дома, а не в тюрьме.

Холмс поднялся с места, присел к столу и положил перед собой ручку и пачку бумаги:

– Просто расскажите правду. Я запишу факты. Вы подпишетесь, а Ватсон будет свидетелем. Я обнародую это признание только в крайнем случае, если придется спасать молодого Маккарти. Обещаю, что не воспользуюсь им без особой необходимости.

– Мне-то все равно, я вряд ли доживу до суда, но хочется избавить Элис от этого потрясения. А теперь я открою вам всю истину. История долгая, но рассказ о ней не займет много времени.

Вы не были знакомы с покойником, с этим Маккарти. То был сам дьявол во плоти, заверяю вас. Не дай вам бог попасть в когти к такому негодяю. Я пробыл в его власти последние двадцать лет, и он отравил мне жизнь. Начну с того, как я попался ему.

Это случилось на приисках в начале шестидесятых. Я был молод, горяч, безрассуден и готов пуститься во все тяжкие. Связался с дурной компанией, начал пить; когда не посчастливилось с заявкой, подался в буш и стал, что называется, промышлять на большой дороге. Нас было шестеро, мы вели бесшабашную, разгульную жизнь, грабили то фермы овцеводов, то фургоны на дороге к прииску. Я звался тогда Черный Джек из Балларата, и нашу компанию до сих пор помнят в колонии как Балларатскую шайку.

Однажды из Балларата в Мельбурн отправился конвой с золотом, мы его подстерегли и напали из засады. Конных полицейских было шестеро, нас тоже, исход был неясен, но мы первым залпом уложили четверых. И все же, прежде чем мы добрались до добычи, они убили троих наших. Я приставил пистолет к виску кучера – а им был этот самый Маккарти. Вот бы пристрелить его тогда, но я над ним сжалился, хотя видел, как его мерзкие глазенки блуждают по моему лицу, словно запечатлевая каждую черту. Мы скрылись с золотом, сделались богачами и благополучно перебрались в Англию. Там я расстался с прежними товарищами, чтобы вести достойное, тихое существование. Случайно мне подвернулась эта усадьба, я ее купил и, дабы загладить прежние провинности, начал понемногу жертвовать на благие дела. Я женился, и хотя жена прожила недолго, она оставила мне мою дорогую малютку Элис. Еще в раннем детстве она своими крошечными ручками направляла меня на праведный путь. Словом, я открыл в своей жизни новую страницу и по мере сил старался искупить прошлое. Все шло хорошо, пока я не попался этому Маккарти.

Я приехал по делам в город и на Риджент-стрит встретил его, нищего и обтрепанного.

«Ага, Джек, – говорит он, хватая меня за рукав, – теперь мы будем тебе вместо родни. Нас двое, я и мой сын, и ты возьмешь нас на довольствие. Если нет… до чего же чудесная, законопослушная страна эта Англия, только крикни – и полицейский тут как тут».

Нечего было и думать от них отделаться – они отправились со мной на запад и бесплатно поселились на моих лучших землях. Я не знал ни покоя, ни отдыха; куда ни повернись, повсюду ухмылялась его хитрая физиономия. Когда Элис подросла, стало еще хуже. Скоро он догадался: больше, чем полиции, я боюсь, что о моем прошлом узнает дочь. Он требовал и требовал, и я безропотно дарил ему землю, деньги, дома, пока он не захотел того, что я отдать не мог. Он потребовал Элис.

Его сын вырос, выросла и моя дочь, и Маккарти, зная о моем слабом здоровье, расчислил, что это будет удачным ходом – через сына завладеть всей моей собственностью. Но тут я был непреклонен. Я не желал смешивать его поганую кровь со своей; против мальчишки я ничего не имел, но он отродье Маккарти, и этого было достаточно. Я не уступал. Маккарти начал мне угрожать, но я бросил ему вызов. Мы решили встретиться на полпути между нашими домами и окончательно все выяснить.

Придя туда, я обнаружил, что он спорит со своим сыном. Я закурил сигару и стал ждать за деревом, пока сын уйдет. Подслушанный разговор всколыхнул все, что и без того накипело у меня на душе. Маккарти принуждал сына жениться на моей дочери, словно ее мнение имело не больше цены, чем мнение какой-нибудь уличной девки. И такому человеку достанется все, что мне дорого? От этой мысли голова у меня пошла кругом. Возможно ли было себя сдержать? Я уже стоял на пороге смерти и ни на что не надеялся. Голова оставалась ясной, тело сильным, однако приговор мой был подписан. Но мое доброе имя и моя девочка? И то и другое будет спасено, если я заставлю этот гнусный язык замолчать. Я это сделал, мистер Холмс. И сделал бы снова. Мою совесть отягощали грехи, но я расплачивался за них нескончаемыми мучениями. Чего я не мог допустить – это чтобы моя девочка попала в ту же петлю. Удар я нанес не дрогнув, как если бы имел дело с ядовитой гадиной. На крик прибежал его сын, но я успел скрыться в лесу. Правда, мне пришлось вернуться, чтобы забрать оброненный плащ. Вот, джентльмены, вся правда о происшедшем.

– Что ж, я вам не судья, – сказал Холмс, когда старик подписал свидетельство. – Молю Бога, чтобы нам никогда не подвергнуться такому искушению.

– И я молю Бога. Но что вы собираетесь делать?

– Учитывая ваше здоровье – ничего. Вы и сами знаете, что вскоре будете отвечать за свое деяние перед судом высшим, нежели суд присяжных. Я сохраню ваше признание и, если дойдет до осуждения Маккарти, должен буду им воспользоваться. Если нет, ни один смертный эту бумагу не увидит. Живы вы будете или умрете, мы сохраним вашу тайну.

– Тогда прощайте! – торжественно заключил старик. – Когда придет и ваш черед, вам послужит утешением память о том, как вы облегчили мои последние минуты. – Неверной походкой, дрожа всем своим громадным телом, он медленно вышел за дверь.

– Господи, помилуй нас! – сказал Холмс после долгого молчания. – Какие мы жалкие черви и как жестоко нами играет судьба! Слыша о подобных случаях, я всякий раз вспоминаю слова Бакстера и говорю: «Кабы не милость Божья, шел бы так и Шерлок Холмс».

Джеймс Маккарти был оправдан судом присяжных благодаря доводам, которые Шерлок Холмс предоставил защите. Старик Тернер прожил после нашего разговора семь месяцев, ныне он покоится в могиле. Дети врагов, похоже, счастливо соединят свои судьбы в неведении о мрачной тени, которая тяготеет над их прошлым.

Приключение V
Пять зернышек апельсина

Просматривая свои записи о расследованиях Шерлока Холмса за 1882–1890 годы, я обнаруживаю среди них столько необычных и интересных, что мне трудно решить, какие выбрать, а какими пренебречь. Часть из них тем не менее была уже опубликована в газетах, иные же не дали повода для проявления тех особых талантов, которыми мой друг столь щедро наделен, меж тем как именно они составляют главный предмет моих заметок. Случалось, его аналитический ум пасовал и рассказ остался бы без концовки, в других делах полной ясности добиться не удалось и результаты бывали основаны скорее на догадках и предположениях, нежели на безупречных логических доказательствах, которые Шерлок Холмс так ценил. Но вот передо мной одно из таких дел: подробности его столь примечательны, а конечные выводы столь поразительны, что мне непременно хочется ознакомить с ним читателя, пусть даже кое-что в нем до сих пор остается – и, вероятно, навсегда останется – загадкой.

В 1887 году нам довелось расследовать много дел, как интересных, так и не очень. Среди заголовков моих записей за эти двенадцать месяцев я нахожу историю с апартаментами Парадоля; с Обществом попрошаек-любителей, которое содержало роскошный клуб в подвале под мебельным складом; факты, связанные с исчезновением британского барка «Софи Андерсон»; странные приключения Грайс-Патерсонов на острове Уффа – и, наконец, случай с отравлением в Камберуэлле. Что касается последнего, то, помнится, Шерлок Холмс завел часы умершего и доказал, что в прошлый раз их заводили двумя часами ранее, а стало быть, жертва отправилась в постель не ранее этого времени – важный вывод, существенно облегчивший расследование. Все перечисленное я, возможно, опишу позднее, но ни один из этих случаев не представляет ничего столь необычного, как странная цепь событий, ради которой я взялся сейчас за перо.

Стояли последние дни сентября, и ветры равноденствия набрали особую силу. Они завывали весь день, в окна барабанил дождь, и даже нам в центре огромного рукотворного Лондона пришлось отвлечься ненадолго от обычной жизненной рутины и осознать присутствие могучих стихийных сил, которые, как дикие звери в клетке, рычат на человечество из-за решеток, воздвигнутых цивилизацией. Близился вечер, ураган бушевал все яростней, ветер в каминной трубе рыдал и всхлипывал подобно ребенку. Шерлок Холмс сидел у камина и мрачно снабжал пометками свои записи о преступлениях; я, по другую сторону от камина, погрузился в одну из прекрасных морских историй Кларка Рассела, так что перестал различать, ревет непогода за окном или на книжной странице, плещет дождь или бушуют морские волны. Жена отправилась навестить свою тетушку, и я на несколько дней вновь водворился в своем прежнем обиталище на Бейкер-стрит.

– Похоже, звонит колокольчик. – Я поднял взгляд на своего друга. – Кто это может быть? Наверное, кто-то из ваших друзей?

– Друг у меня один, и это вы. Я никого к себе не приглашаю.

– Тогда клиент?

– Если так, случилось что-то серьезное. В подобную погоду и в подобный час никто без особого повода не явится. Но сдается мне, это кто-нибудь из закадычных подруг нашей домохозяйки.

Однако Шерлок Холмс ошибся: в коридоре послышались шаги и кто-то постучал в дверь. Дотянувшись своей длинной рукой до лампы, Холмс отвернул ее от себя и направил на пустой стул, куда должен был сесть посетитель.

– Войдите! – пригласил он.

Гость оказался молодым человеком лет двадцати двух, холеным и щеголеватым, с изящной осанкой и учтивыми манерами. Длинный блестящий дождевик и зонтик, с которого бежала вода, свидетельствовали о царившей снаружи непогоде. Молодой человек тревожно осмотрелся в свете лампы, и я заметил бледность его лица и несчастный, словно угнетенный какой-то тревогой, взгляд.

– Должен просить у вас прощения. – Посетитель поднес к глазам пенсне в золотой оправе. – Надеюсь, я вам не помешал. Похоже, вместе со мной в вашу уютную комнату проникли дождь и ненастье.

– Давайте сюда зонтик и плащ, – сказал Холмс. – Пусть повисят на крючке и обсохнут. Вижу, вы явились с юго-запада?

– Да, из Хоршема.

– Смесь глины и мела, которую я вижу на ваших ботинках, ни с чем не перепутаешь.

– Я пришел за советом.

– Нет ничего проще, чем давать советы.

– И за помощью.

– А вот это не всегда так просто.

– Я слышал о вас, мистер Холмс. Майор Прендергаст рассказывал, как вы спасли его, когда случился скандал в клубе Танкервилль.

– А, ну как же. Его ложно обвинили в шулерстве.

– Он говорит, вы можете все.

– Он преувеличивает.

– Говорит, никто и никогда не брал над вами верх.

– Я терпел поражение четырежды: три раза от мужчин и один от женщины.

– Но чего стоят эти поражения рядом с вашими победами, которым нет числа?

– Да, в большинстве случаев мне сопутствовал успех.

– Тогда и в моем случае на это можно надеяться.

– Прошу, подсаживайтесь к огню и ознакомьте меня с вашим делом.

– Оно очень необычное.

– С обычными ко мне не ходят. Я – последняя инстанция.

– И все же, сэр, не уверен, что вам, при всем вашем опыте, доводилось слышать о тайнах и загадках, сравнимых с теми событиями, которые приключились с моей семьей.

– Вы меня заинтриговали. Прошу для начала перечислить основные факты, а затем я расспрошу вас о подробностях, которые сочту важными.

Молодой человек придвинул к камину стул и расположил свои промокшие ноги поближе к огню.

– Зовут меня Джон Оупеншо, – начал он, – однако мои собственные обстоятельства, насколько понимаю, не имеют отношения к этой жуткой истории. Она перешла ко мне по наследству, поэтому, чтобы ознакомить вас с фактами, вернусь к тому, от чего все пошло.

Надо сказать, что у моего деда было два сына: дядя Элайас и мой отец, Джозеф. Отец владел небольшой фабрикой в Ковентри, которую он расширил с изобретением велосипеда. Он запатентовал надежные шины Оупеншо и достиг такого успеха, что смог за хорошие деньги продать свое дело и удалиться на покой.

Элайас, мой дядя, еще в юности эмигрировал в Америку и сделался плантатором во Флориде, где, по слухам, очень процветал. Когда началась война, он пошел в армию Джексона, потом сражался под началом Худа и дослужился до чина полковника. После того как Ли сложил оружие, дядя вернулся на плантацию и оставался там три или четыре года. Году в тысяча восемьсот шестьдесят девятом или семидесятом он вернулся в Европу и приобрел небольшое поместье в Сассексе, близ Хоршема. В Штатах он обзавелся очень крупным состоянием, а уехал оттуда потому, что питал отвращение к неграм и был недоволен политикой республиканцев, давших им право голоса. Он был своеобразный человек, крутого, вспыльчивого нрава; бранчливый, когда разгневается. Ближних сторонился, жил отшельником. За все годы, пока обитал близ Хоршема, едва ли хоть раз выбрался в город. Дом окружали сад и поля, там дядя и прогуливался, но очень часто неделями не выходил из своей комнаты. Он вовсю хлестал бренди, выкуривал уйму табака, и все в одиночестве. Дружбу ни с кем не водил и чурался даже родного брата.

Но против меня дядя ничего не имел; он даже питал ко мне расположение, потому что в день нашей первой встречи я был мальчишкой двенадцати, помнится, лет. Наше знакомство состоялось, наверное, в семьдесят восьмом году, когда дядя успел прожить в Англии лет восемь или девять. Он упросил моего отца, чтобы я к нему переселился, и по-своему бывал ко мне очень добр. На трезвую голову он любил играть со мной в триктрак и шашки, поручал мне вести за него переговоры со слугами и торговцами, так что к шестнадцати годам я сделался полным хозяином дома. У меня хранились все ключи, я мог ходить куда вздумается и делать что захочу – при условии не беспокоить дядю. На мою вольницу было наложено лишь одно странное ограничение: на чердаке имелся чулан, который был постоянно заперт, и туда не разрешалось входить ни мне и ни кому другому. Из мальчишеского любопытства я пробовал заглянуть в замочную скважину, но не видел ничего, кроме самых обычных для чулана вещей, то есть старых сундуков и узлов.

Однажды – в марте восемьдесят третьего года – на стол перед тарелкой полковника легло письмо с иностранной маркой. Письма ему приходили нечасто, так как счета он оплачивал наличными, а друзей не имел.

«Из Индии! – воскликнул дядя, беря письмо. – Штемпель Пондишерри! Что это может быть?»

Он поспешно вскрыл конверт, и оттуда со стуком упали на тарелку пять сухих зернышек апельсина. Я рассмеялся, но, взглянув полковнику в лицо, тут же замолк. С отвалившейся челюстью и выпученными глазами, бледный как полотно, он рассматривал письмо, все еще зажатое в его трясущейся руке.

«Три „К“! – пронзительно вскрикнул он. – Боже, Боже, постигли меня беззакония мои!»

«Что это значит, дядя?»

«Смерть!»

Он встал и ушел к себе, а я, пораженный ужасом, остался сидеть. Взяв конверт, я увидел внутри на отвороте, над полоской клея, надпись красными чернилами: троекратно повторенную букву «К». Кроме пяти сухих зернышек, внутри ничего не было. Что могло вызвать такой отчаянный страх? Я вышел из комнаты и, поднимаясь по лестнице, встретил дядю, который направлялся мне навстречу. В руках у него были старый ржавый ключ, наверное от чердака, и латунный ларчик, в каких хранят наличность.

«Пусть делают что хотят, им со мной не совладать. – Он выругался. – Скажи Мэри, нужно будет сегодня разжечь у меня в комнате камин, и пошли за Фордемом, хоршемским стряпчим».

Я выполнил все распоряжения, и, когда прибыл адвокат, дядя пригласил меня к себе. В камине был разведен жаркий огонь, на решетке скопилось много рыхлой черной золы, как от сгоревшей бумаги; латунный ларчик стоял рядом, открытый и пустой. Я был поражен, взглянув на его крышку: там были выбиты те самые три «К», которые я утром видел на конверте.

«Джон, – начал дядя, – я составил завещание и хочу, чтобы ты был свидетелем. Все свое имущество, со всеми правами и обременениями, я оставляю моему брату, твоему отцу, от которого оно, несомненно, перейдет к тебе. Если ты сможешь мирно им пользоваться, тем лучше. Но если окажется иначе, послушай меня – оставь его своему злейшему врагу. Сожалею, что мой дар может обернуться не во благо, но я не могу предвидеть, что случится в дальнейшем. Будь добр, поставь свою подпись там, где укажет мистер Фордем».

Я подписал документ, и адвокат забрал его с собой. Как вы понимаете, этот необычайный случай глубоко меня поразил. Я обдумывал его, взвешивал различные предположения, но разгадки так и не нашел. Он оставил после себя смутные опасения, от которых я не мог избавиться, хотя неделя шла за неделей, жизнь наша текла обычным порядком и первый острый испуг начал забываться. Тем не менее я не мог не заметить, как переменился дядя. Он вливал в себя еще больше спиртного и еще больше замкнулся. Почти все время он проводил у себя в комнате, за дверью, запертой изнутри, но иногда в пьяном угаре выбегал за порог дома, носился по саду с револьвером в руке и кричал, что ни человеку, ни дьяволу не позволит держать себя взаперти, как овцу в загоне. Едва приступ буйства заканчивался, полковник опрометью кидался в дом и запирал за собой замки и затворы – он более не был способен бросать вызов страху, угнездившемуся в душе. В подобных случаях на щеках его, даже в холодную погоду, блестела испарина, словно он только что умылся.

Но не стану злоупотреблять вашим терпением, мистер Холмс, и поскорее завершу рассказ. Однажды ночью дядя совершил очередную пьяную вылазку, из которой не вернулся. Выйдя на розыски, мы обнаружили его лицом вниз в небольшом, заросшем тиной пруду в дальнем конце сада. Следов насилия обнаружено не было, глубина воды составляла всего два фута, и жюри, приняв во внимание всем известную чудаковатость покойного, вынесло вердикт «самоубийство». Но я, помня, как дядя боялся даже думать о смерти, никак не мог поверить, что он мог настолько изменить самому себе и уйти из жизни добровольно. Тем не менее на том история закончилась, и мой отец вступил во владение поместьем и приблизительно четырнадцатью тысячами фунтов на банковском счете.

– Минуту, – прервал его Холмс. – Ваши показания – одни из самых удивительных, какие мне доводилось слышать. Назовите дату, когда ваш дядя получил это письмо, и дату его предполагаемого самоубийства.

– Письмо пришло десятого марта восемьдесят третьего года. А умер он через семь недель, второго мая ночью.

– Спасибо. Продолжайте, прошу вас.

– Когда отец вступил во владение собственностью в Хоршеме, он по моей просьбе тщательно осмотрел чердак, который дядя всегда держал запертым. Мы нашли тот самый латунный ларчик, но из его содержимого ничто не уцелело. На внутренней стороне крышки была бумажная наклейка с тремя большими «К» и подписью: «Письма, записки, квитанции и список». Мы предположили, что она указывала, какого рода бумаги были уничтожены полковником Оупеншо. В остальном ничего особенно важного на чердаке не оказалось, кроме множества разрозненных бумаг и записных книжек, относившихся к тому периоду, когда дядя жил в Америке. Некоторые были заполнены в военное время и свидетельствовали, что он честно выполнял свой долг и заслужил репутацию храброго солдата. Другие, времен реконструкции Южных штатов, были посвящены в основном политике; полковник, очевидно, немало поучаствовал в борьбе с «саквояжниками», присланными с Севера.