Текст книги "Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса"

Всю ночь длилось путешествие по извилистым ущельям и неровным, усеянным камнями тропам. Не единожды беглецы сбивались с пути, но Хоуп, знавший горы как свои пять пальцев, возвращал их на верную дорогу. Когда рассвело, перед ними возник пейзаж, исполненный чудесной, но дикой красоты. Со всех сторон их обступали увенчанные снегом пики, череда которых громоздилась до самого горизонта. Каменные стены справа и слева вздымались так круто, что сосны и лиственницы, росшие по краям, нависали над самой головой; казалось, стоит дунуть ветерку, и они обрушатся прямо на путников. И опасения эти не были беспочвенны: бесплодную долину усеивали сорвавшиеся со склона деревья и валуны. Вот и сейчас запрыгал вниз с громовым грохотом большой обломок скалы, разбудив эхо в тихих теснинах и заставив усталых лошадей припустить галопом.

Над восточным горизонтом медленно вставало солнце, верхушки гор вспыхивали, как праздничные огни, и наконец все озарилось багряным сиянием. Великолепное зрелище порадовало сердца троих беглецов и вселило в них свежую энергию. Завидев поток, вырывавшийся из ущелья, они сделали привал, напоили лошадей и наскоро позавтракали. Люси с отцом промедлили бы дольше, но Джефферсон Хоуп был неумолим.

– Они уже пустились в погоню, – сказал он. – Нас спасет только скорость. Добраться бы до Карсона, и там мы сможем отдыхать хоть до конца своих дней.

Весь день они пробирались по ущельям и к вечеру высчитали, что от врагов их отделяет больше трех десятков миль. На ночь было решено расположиться под свесом утеса, в месте, защищенном от холодного ветра. Сбившись в кучу, чтобы было теплее, беглецы проспали несколько часов. Однако до рассвета они были уже на ногах и продолжили путешествие. Преследователи ничем не давали о себе знать, и Джефферсон Хоуп начал надеяться, что грозная организация, враждебность которой они на себя навлекли, до них не досягнет. Как же мало он знал о том, насколько длинна ее железная рука, которая вскоре достанет их и сокрушит.

К середине второго дня бегства скудный запас провизии подошел к концу. Это не особенно обеспокоило охотника, потому что в горах водилась дичь; ему и раньше случалось добывать себе пропитание с помощью винтовки. Выбрав надежное укрытие, он сложил в кучу сухие ветки и развел костер, чтобы согреть своих спутников: на высоте почти пять тысяч футов над уровнем моря холод пробирал до костей. Хоуп привязал лошадей, простился с Люси, вскинул на плечо винтовку и отправился искать удачи на охоте. Оглянувшись, он увидел, как старик и девушка жмутся к пылающему огню, как стоят неподвижно на заднем плане мул и лошади. Вскоре это зрелище скрылось за скалами.

Переходя из ущелья в ущелье, он прошагал мили две и ничего не добыл, хотя по царапинам на стволах деревьев и другим приметам понял, что в этих местах полно медведей. После двух-трех часов бесплодных блужданий Хоуп готовился сдаться и вернуться к костру, но тут поднял глаза, и сердце его радостно забилось. На краю уступа, в трех-четырех сотнях футов над его головой, стоял зверь, похожий на овцу, но вооруженный парой гигантских рогов. Снежный баран (так зовется это животное), очевидно, охранял свое стадо, невидимое охотнику, и, к счастью, смотрел не на Хоупа. Юноша лег на землю, опер винтовку о камень и долго целился, прежде чем нажать курок. Зверь подскочил, застыл на краю обрыва и тут же с грохотом повалился в долину.

Нести добычу целиком было не под силу, и охотник удовольствовался тем, что отрезал ляжку и часть бока. Взвалив трофей на плечо, он поспешил обратно: вечер уже близился. Однако, едва двинувшись в путь, он осознал, что дело непросто. В азарте он забрел в незнакомые места и теперь не мог отыскать обратную дорогу. Долина, где он находился, многократно разветвлялась, боковые ущелья казались одинаковыми, отличить одно от другого было невозможно. Углубившись в одно из них, Хоуп прошел милю с лишним и наткнулся на горный поток, который раньше не видел. Убедившись, что свернул не там, он попробовал другое направление, но тоже безрезультатно. Близилась ночь, и когда Хоуп нашел наконец знакомое ущелье, уже почти стемнело. Дальнейший путь тоже оказался непростым: луна еще не взошла, тень от высоких утесов делала тьму еще гуще. Усталый, с тяжелым грузом, охотник не шел, а ковылял, но его поддерживала мысль, что с каждым шагом Люси все ближе и что добытой провизии хватит до конца путешествия.

Вот уже показался проход в то ущелье, где Хоуп оставил девушку и старика. Даже во мраке он узнавал очертания окрестных скал. Должно быть, думал Хоуп, спутники изнывают от нетерпения, ведь его не было почти пять часов. От радости он сложил ладони рупором и возвестил о своем возвращении громким криком, который эхом прокатился по долине. Помедлил и прислушался, ожидая ответа. Откликнулся только его собственный крик, вернувшийся из унылых безмолвных ущелий множеством отголосков. Хоуп крикнул снова, еще громче, но друзья, с которыми он так недавно разлучился, снова ничем не дали о себе знать. Ощутив смутный, безымянный ужас, охотник уронил на землю драгоценную добычу и отчаянно заспешил вперед.

За углом перед ним открылось кострище. Кучка золы тлела до сих пор, но было ясно, что со времени его ухода за огнем никто не присматривал. Всюду царила прежняя мертвая тишина. Смутные страхи сменились пониманием, Хоуп рванулся вперед. У остатков костра не было ни единой живой души: лошади, мул, мужчина, девушка – все-все исчезли. Не приходилось сомневаться в том, что, пока он отсутствовал, произошло какое-то внезапное и страшное несчастье – несчастье, затронувшее всех, кто здесь был, но не оставившее следов.

У Хоупа, ошеломленного этим ударом, закружилась голова; чтобы не упасть, ему пришлось опереться на винтовку. Но он был прежде всего человеком действия и быстро преодолел свое бессилие. Выхватив из огнища обгорелый кусок дерева, он разжег пламя и стал осматривать лагерь. Земля была вся истоптана лошадиными копытами – значит, беглецов застиг большой отряд всадников; обратные следы вели в Солт-Лейк-Сити. Выходит, нападавшие увезли с собой обоих его спутников? Джефферсон Хоуп почти убедил себя, что так оно и было, но тут разглядел предмет, от которого у него по коже побежал мороз. Чуть в стороне от лагеря виднелся низкий холмик красноватой земли, которого раньше здесь точно не было. Несомненно, свежая могила. Приблизившись, молодой охотник заметил воткнутый в землю сук; в его расщепленной развилке белел лист бумаги. Надпись на нем была краткой, но ясной:

ДЖОН ФЕРРЬЕР

из Солт-Лейк-Сити,

умер 4 августа 1860

Крепкий старик, которого Хоуп только-только покинул живым и здоровым, окончил свой земной путь, и вот вся его эпитафия. Джефферсон Хоуп стал осматриваться в поисках второй могилы, но не нашел ее. Грозные преследователи увезли Люси, чтобы она, как и назначено, заняла место в гареме одного из отпрысков старейшин. Осознав неизбежность ее судьбы и свою беспомощность, молодой человек пожалел, что не разделил со стариком-фермером его последний приют.

Но энергичная натура Хоупа снова взбунтовалась против апатии отчаяния. Если ничего другого не остается, он посвятит свою жизнь мести. Помимо терпения и неукротимого упорства, Джефферсону Хоупу была свойственна мстительность, усвоенная им от индейцев, среди которых ему довелось жить. Стоя у разоренного костра, он ощущал, что против его горести есть единственное средство: полная и окончательная расправа над врагами, свершенная собственной рукой. Свою железную волю и неутомимую энергию он решил посвятить этой цели. Бледный и суровый, Хоуп возвратился туда, где лежала его добыча, раздул тлевший огонь и приготовил себе припас на несколько дней. Сложил его в узелок и, несмотря на усталость, отправился в обратный путь через горы по следам «ангелов мщения».

Пять дней Хоуп одолевал, сбивая ноги, путь, который раньше проделал на лошади. По ночам он укрывался среди камней для недолгого сна, но рассвет неизменно заставал его в дороге. На шестой день он достиг Орлиного каньона, исходной точки злополучного бегства. Оттуда открывался вид на поселение «святых». Обессиленный, Хоуп оперся на винтовку и яростно погрозил тощей рукою разбросанным внизу мирным домам. Оглядывая город, он заметил на центральных улицах флаги и другие признаки праздника. Пока Хоуп раздумывал, что бы это значило, послышался стук лошадиных копыт: навстречу ехал всадник. Вблизи Хоуп узнал в нем мормона по фамилии Купер, которому несколько раз оказывал услуги. Поэтому он приветствовал мормона, надеясь вызнать что-нибудь о судьбе Люси Феррьер.

– Я Джефферсон Хоуп, – сказал он. – Мы знакомы.

Во взгляде мормона выразилось неприкрытое изумление: в самом деле, оборванный, всклокоченный странник с мертвенно-бледным лицом и яростным взглядом мало походил на щеголеватого молодого охотника, знакомого ему по прежним дням. Когда он наконец понял, кто перед ним, удивление сменилось испугом.

– Ты с ума сошел, что сюда заявился! Я и за собственную жизнь не поручусь, если нас застанут вместе. Святая Четверка выписала ордер на твой арест. Тебя обвиняют в том, что ты пособничал бегству Феррьеров.

– Не страшны они мне с их ордерами. Тебе должно быть что-то известно про эту историю, Купер. Заклинаю всем, что для тебя дорого: ответь на мои вопросы. Мы ведь всегда были друзьями. Бога ради, не молчи.

– Что за вопросы? – встревоженно спросил мормон. – Поторопись. И у скал есть уши, и у деревьев глаза.

– Что сталось с Люси Феррьер?

– Ее выдали вчера за молодого Дреббера. Эй, эй, приятель, возьми себя в руки! На тебе лица нет.

– Не обращай внимания, – едва выговорил Хоуп. Бледный, с белыми губами, он рухнул на камень, о который раньше опирался. – Ты сказал – выдали?

– Выдали вчера, оттого и эти флаги на Доме облачения. Не обошлось без перепалки: молодой Дреббер и молодой Стэнджерсон поспорили, кому она достанется. Они оба участвовали в преследовании, и Стэнджерсон застрелил ее отца, так что преимущество вроде бы оказалось за ним, но на Совете сторонники Дреббера оказались сильнее, и Пророк отдал невесту ему. Впрочем, кто бы ни был муж, в женах она не заживется: у нее это вчера было написано на лице. Не женщина, а бледная тень. Ну что, ты уходишь?

– Да, – кивнул Джефферсон Хоуп, поднимаясь на ноги. Лицо его застыло и затвердело, как мрамор, в глазах вспыхнул зловещий огонь.

– Куда собираешься?

– Не важно.

Повесив на плечо ружье, он пошагал по долине, направляясь к самому сердцу гор, в царство диких зверей. И не было там зверя злобней и опасней, чем Джефферсон Хоуп.

Предсказание мормона, увы, исполнилось в точности. Была ли тому причиной ужасная смерть отца или ненавистный брак, к которому принудили Люси, но несчастная не переставала горевать; не прошло и месяца, как она захворала и умерла. Ее тупоголовый муж, вступивший в этот брак главным образом ради имущества Джона Феррьера, не стал даже делать вид, что опечален, но другие его жены облачились в траур и, по обычаю мормонов, всю ночь перед похоронами просидели у гроба. Ранним утром, к их неописуемому страху и изумлению, дверь распахнулась и в комнату вошел дикарь с обветренным лицом, одетый в лохмотья. Не глядя на испуганных женщин и не говоря ни слова, незнакомец приблизился к неподвижному белому телу, служившему ранее вместилищем чистой души Люси Феррьер. Наклонившись, он благоговейно приложился губами к хладному лбу, а потом снял с пальца покойной обручальное кольцо. «Ее нельзя с этим хоронить», – прорычал он и, прежде чем поднялась тревога, сбежал по лестнице и скрылся из виду. Случай этот был таким странным и мимолетным, что женщины едва поверили собственным глазам и вряд ли решились бы кому-нибудь о нем поведать, если бы не тот неоспоримый факт, что золотой ободок, свидетельство замужества, бесследно исчез.

Несколько месяцев Джефферсон Хоуп провел в горах, ведя жизнь отшельника и лелея в сердце бешеную жажду мести. В городе ходили слухи о зловещей тени, кравшейся по городским предместьям и отдаленным ущельям. Однажды в окно Стэнджерсона со свистом влетела пуля и в футе от его головы расплющилась о стену. В другой раз, когда Дреббер шел горной дорогой, с утеса свалился большой валун, и, только бросившись на землю, мормон избежал ужасной гибели. Молодые мормоны недолго гадали, кто покушается на их жизни; не единожды они устраивали экспедиции в горы, чтобы взять в плен или убить своего врага, но цели не добились. Тогда они прибегли к мерам предосторожности: после наступления сумерек не выходили на улицу одни и наняли для своих домов охрану. Через некоторое время они ослабили бдительность: их противник никому не попадался на глаза, никак не давал о себе знать, и они понадеялись, что со временем он забыл о мести.

Напротив: охотник был человеком твердого, несгибаемого характера, идея мести овладела им полностью, вытеснив все другие чувства. Но Хоуп всегда был практичен. Вскоре он осознал, что даже его железному организму не выдержать испытаний, которым он себя подвергает. Жизнь без крыши над головой и здоровой пищи истощала его силы. Если он умрет в горах, как собака, кто тогда отомстит за Люси? Но если упорствовать, именно так он и закончит свои дни. Он понимал, что играет на руку врагам, и потому волей-неволей вернулся на старые невадские рудники, чтобы поправить здоровье, накопить денег и тем вернее добиться своей цели.

Хоуп собирался отсутствовать не более года, но обстоятельства сложились так, что ему пришлось провести на рудниках почти пять лет. Однако к концу этого времени он ничего не забыл и так же жаждал мести, как в ту памятную ночь, когда стоял над могилой Джона Феррьера. Изменив внешность и имя, Хоуп явился в Солт-Лейк-Сити. Он намеревался добиться справедливости, чем бы это ни закончилось для него самого. В городе его ожидали дурные известия. Несколькими месяцами ранее у избранного народа случился раскол, кое-кто из младших членов Церкви восстал против авторитета старейшин, в результате недовольные отделились, покинули Юту и стали иноверцами. Среди них были и Дреббер со Стэнджерсоном; куда они отправились, не знал никто. По слухам, Дреббер сумел обратить в наличные большую часть своей собственности и уехал из Юты богачом, меж тем его компаньон, Стэнджерсон, сделался относительно беден. Так или иначе, было совершенно непонятно, где их искать.

Многие в таком затруднительном положении отказались бы от планов мести, но Джефферсону Хоупу это даже не приходило в голову. Со скудным запасом средств, вынужденный по дороге подрабатывать, он странствовал из города в город по всем Соединенным Штатам и искал своих недругов. Шли годы, черные волосы Хоупа поседели, но он не останавливался. Человек-ищейка, он был полностью сосредоточен на цели, которая сделалась смыслом его жизни. В конце концов его упорство было вознаграждено. Он всего лишь заметил лицо, мелькнувшее в окне, но этот взгляд убедил его в том, что в Кливленде, штат Огайо, живут те, кого он преследует. Когда Хоуп вернулся в свое жалкое жилье, в голове у него уже созрел детальный план. По случайности, однако, Дреббер, выглянув в окно, узнал прохожего бродягу и прочел у него в глазах смерть. Вместе со Стэнджерсоном, который нанялся к нему личным секретарем, он поспешил к мировому судье и пожаловался, что их жизни угрожает былой соперник, руководимый ревностью и местью. Тем же вечером Джефферсона Хоупа поместили под стражу, поручителей не нашлось, и заключение продлилось больше месяца. Выйдя наконец на свободу, он убедился, что дом Дреббера пуст: они с секретарем отплыли в Европу.

Мститель снова потерпел неудачу, и снова ненависть подтолкнула его к тому, чтобы продолжить погоню. Правда, ему не хватало денег, пришлось вернуться к работе и копить на путешествие доллар за долларом. Наконец, собрав достаточно на скудное прожитье, Хоуп отплыл в Европу. По следам врагов он переезжал из города в город, зарабатывал на черных работах, но никак не мог настигнуть беглецов. Когда он добрался до Санкт-Петербурга, они уже отбыли в Париж; проследив их передвижения там, он узнал, что они только-только уехали в Копенгаген. В датскую столицу он тоже опоздал на несколько дней и должен был спешить в Лондон, где наконец их настиг. Что касается дальнейшей истории, лучше всего будет процитировать рассказ самого старого охотника, для чего достаточно обратиться к дневнику доктора Ватсона, которому мы уже столь многим обязаны.

Яростное сопротивление нашего пленника не означало, что он питает к нам особую злобу; убедившись, что бессилен, он любезно улыбнулся и выразил надежду, что никого не поранил в потасовке.

– Вы, конечно, повезете меня в участок, – сказал он Шерлоку Холмсу. – Мой кэб стоит у дверей. Если вы развяжете мне ноги, я сам до него дойду. Вы надорветесь меня нести, я потяжелее, чем был когда-то.

Грегсон с Лестрейдом переглянулись, услышав это дерзкое, на их вкус, предложение, но Холмс сразу поверил пленнику на слово и развязал полотенце, которым мы стянули его лодыжки. Он встал и принялся разминать ноги, будто желая удостовериться, что путы сняты. Помню, я подумал, что редко видел так крепко сложенных мужчин. До черноты загорелое лицо арестанта выражало решительность и энергию, не менее грозные, чем его телесная мощь.

– Если в полиции освободилось место начальника, так вы им и нужны, – сказал он, с нескрываемым восхищением глядя на моего компаньона. – Как вы меня выследили, диву даюсь.

– Вам лучше поехать со мной, – сказал Холмс сыщикам.

– Я могу править лошадью, – предложил Лестрейд.

– Отлично! А Грегсон сядет со мной внутрь. Доктор, присоединяйтесь: вы ведь заинтересовались этим случаем.

Я охотно согласился, и мы вместе спустились по лестнице. Наш пленник не пытался убежать, а спокойно сел в собственный кэб, и мы за ним последовали. Лестрейд взобрался на козлы, хлестнул лошадь, и мы быстро добрались до пункта назначения. Нас впустили в комнатушку, где полицейский инспектор записал имя арестанта и имена его предполагаемых жертв. Чиновник, бледный хладнокровный мужчина, исполнял свои обязанности, как механическая кукла.

– Не позднее чем через неделю арестант предстанет перед магистратами, – сообщил он. – Тем временем, мистер Джефферсон Хоуп, не желаете ли вы сделать какое-нибудь заявление? Должен вас предупредить, что ваши слова будут записаны и могут быть использованы против вас.

– Мне очень многое надо сказать, – медленно проговорил арестант. – Я хочу, джентльмены, поведать вам все с начала до конца.

– Не лучше ли будет приберечь признание для суда? – спросил инспектор.

– Состоится ли суд – это вопрос, – ответил Хоуп. – Не надо делать большие глаза. Я не о самоубийстве. Вы врач? – Он обратил ко мне взгляд своих живых темных глаз.

– Да, – подтвердил я.

– Тогда пощупайте вот здесь. – Он с улыбкой прижал закованные в наручники руки к груди.

Я так и поступил и сразу заметил, что там все ходит ходуном. Его грудная клетка тряслась, как непрочное здание, в стенах которого работает какая-то мощная машина. Все молчали, и я расслышал глухой пульсирующий шум из того же источника.

– О, – воскликнул я, – да у вас аневризма аорты!

– Именно так и зовется моя болезнь, – спокойно отозвался Хоуп. – На той неделе я был у врача, и он сказал, разрыв может случиться в любой день. С каждым годом все хуже. Виной всему тяготы и голод во время жизни в горах у Соленого озера. Теперь, исполнив свой долг, я могу спокойно умереть, но мне хочется, чтобы моя история сделалась известна. А то меня будут вспоминать как обычного головореза.

Инспектор и сыщики наскоро обсудили, позволить ли Хоупу изложить свою повесть.

– Как вы полагаете, доктор, имеется ли непосредственная угроза жизни? – спросил инспектор.

– Несомненно, – ответил я.

– Тогда наш очевидный долг состоит в том, чтобы в интересах правосудия выслушать показания, – сделал вывод инспектор. – Вам разрешается, сэр, изложить то, что считаете нужным, однако предупреждаю еще раз: ваш рассказ будет записан.

– С вашего позволения, я сяду. – Арестант опустился на стул. – Из-за аневризмы я быстро устаю, а давешняя потасовка не пошла мне на пользу. Я стою на краю могилы, и мне нет смысла лгать. Все, что я собираюсь сказать, правда до единого слова, а как вы используете мой рассказ, не имеет ровно никакого значения.

Джефферсон Хоуп откинулся на спинку стула и повел свой удивительный рассказ. Речь его текла спокойно и размеренно, словно бы он повествовал о каких-то обыденных событиях. За точность изложения я могу ручаться, потому что имел возможность справляться по записной книжке Лестрейда, где рассказ воспроизведен дословно.

– За что я ненавидел этих двоих, вам знать не обязательно. Довольно того, что они повинны в смерти двоих человек – отца и дочери – и потому утратили право на жизнь. Со времени их преступления минуло немало лет, и предоставить суду достаточные доказательства я бы не мог. Но мне известна их вина, и я решил взять на себя роль судьи, присяжных, а заодно и палача. Если вы настоящие мужчины, то на моем месте поступили бы точно так же.

Девушка, о которой я говорю, двадцать лет назад была со мной обручена. Ее насильно выдали за того самого Дреббера, и это разбило ей сердце. Я снял с ее мертвого пальца обручальное кольцо и поклялся, что Дреббер увидит его в свои последние минуты и вспомнит о преступлении, за которое должен понести расплату. Кольцо было при мне, когда я гонялся за Дреббером и его сообщником по двум континентам и когда наконец их настиг. Они думали вымотать меня, но это у них не вышло. Если завтра я умру, что вполне возможно, перед смертью меня будет утешать мысль, что мое земное дело сделано, и к тому же сделано хорошо. Оба они погибли от моей руки. Мне не на что больше надеяться и нечего желать.

Они были богаты, я беден, преследовать их было непросто. В Лондон я прибыл с почти пустым карманом, нужно было как-то добывать себе пропитание. Править лошадьми и ездить верхом – для меня все равно что ходить, поэтому я явился в контору, где нанимают кэбменов, и скоро был принят. Нужно было каждую неделю выплачивать определенную сумму владельцу, а все, что сверх того, оставалось мне. Излишка обычно бывало чуть, но я как-то перебивался. Самое трудное было изучить маршруты: из всех лабиринтов, какие изобретали люди, этот город самый запутанный. Но я обзавелся картой, выяснил, где располагаются главные гостиницы и вокзалы, и дело пошло на лад.

Не сразу я дознался, где живут мои джентльмены, но после упорных поисков в конце концов их засек. Они остановились в пансионе на том берегу Темзы, в Камберуэлле. Теперь их судьба зависела от меня. Я отрастил бороду, узнать меня они никак не могли. Я следил за ними и ждал своего часа. Решил, что не дам им снова ускользнуть.

И для этого пришлось потрудиться. В какой бы конец Лондона они ни направились, я сидел у них на пятках. Иногда я использовал для слежки кэб, иногда шел пешком, но с кэбом я мог быть уверен, что их не упущу. Чтобы зарабатывать деньги, оставались только раннее утро и ночь, поэтому я стал задерживать плату своему нанимателю. Но меня это не волновало: главное было добраться до тех, за кем я охотился.

Надо сказать, они умели хитрить. Наверное, они подозревали, что за ними ведется слежка, потому что выходили на улицу только вдвоем и только при дневном свете. Две недели я ежедневно за ними катался и ни разу не заставал в одиночестве. Дреббер пил не просыхая, но Стэнджерсон всегда был начеку. Ни поздно вечером, ни рано утром мне не выпадало ни единого шанса. Но я не унывал: что-то подсказывало мне, что цель близка. Боялся я лишь одного: как бы эта штука в груди не лопнула раньше времени и дело не осталось несделанным.

Но однажды вечером, разъезжая взад-вперед по Торки-Террас (так называется улица, где они жили), я увидел, как к их дверям подкатил кэб. Слуга вынес багаж, немного погодя за ним последовали Дреббер со Стэнджерсоном. Кэб тронулся с места, я хлестнул лошадь и поехал сзади, не теряя их из виду. На душе было очень тревожно, я боялся, что они собираются сменить адрес. На вокзале Юстон они вышли, я поручил случайному мальчишке подержать лошадь и вслед за ними поднялся на платформу. Они спросили про ливерпульский поезд, и вокзальный сторож ответил, что он только-только отошел и следующий будет через несколько часов. Стэнджерсона, похоже, это вывело из себя, но Дреббер скорее обрадовался. В давке я сумел подойти к ним вплотную и слышал весь их разговор. Дреббер сказал, что ему нужно уладить одно личное дельце, и попросил Стэнджерсона немного его подождать. Спутник затеял спор и напомнил, что они уговорились держаться вместе. Дреббер ответил, что дело деликатное и он должен пойти один. Ответа Стэнджерсона я не уловил, но Дреббер разразился ругательствами, напомнил, что спутник состоит у него на службе и не имеет права командовать. Секретарь, видя, что спорить бесполезно, сдался и только предложил, на случай если Дреббер пропустит последний поезд, встретиться в гостинице «Халлидейз». Дреббер ответил, что еще до одиннадцати вернется на платформу, и пошагал к выходу.

Момент, которого я ждал так долго, наконец настал. Враги оказались в моей власти. Вместе они защищали бы друг друга, но поодиночке ничего не могли мне противопоставить. Однако я не стал спешить. План был уже составлен. Что толку от мести, если враг не успеет понять, кто и за что его карает. Я предусмотрел, что должен объявить обидчику – ему припомнился старый грех. Несколькими днями ранее мне случилось везти джентльмена, который присматривает за двумя-тремя домами на Брикстон-роуд, и он обронил у меня в кэбе ключи от одного дома. В тот же вечер он явился за ключом и забрал его, но я успел снять слепок и сделал дубликат. Таким образом, в моем распоряжении оказался уголок большого города, где мне никто не помешает. Осталось придумать, как заманить туда Дреббера.

По дороге Дреббер заглянул в две винные лавки и в последней задержался почти на полчаса. Вышел он враскачку, явно навеселе. Передо мной стоял хэнсом, и Дреббер сел в него. Я следовал за ним вплотную, морда моей лошади все время находилась в каком-то ярде от его кучера. За мостом Ватерлоо путь наш тянулся милю за милей по длинным улицам, пока, к моему удивлению, мы не очутились на той самой Торки-Террас, у прежнего их пансиона. Я не представлял себе, что заставило Дреббера вернуться, но проехал дальше и остановил кэб в сотне ярдов от дома. Дреббер вошел, хэнсом укатил. Будьте любезны, дайте мне стакан воды. Пока говорил, пересохло в горле.

Я подал воду, Хоуп выпил.

– Так лучше, – продолжил он. – Ждал я четверть часа или чуть больше, и тут из дома донесся вроде бы шум драки. Дверь распахнулась, наружу вылетели двое: Дреббер и молодой парень, которого я раньше не видел. Юноша волочил Дреббера за воротник и на крыльце дал ему такого пинка, что он прокатился по входным ступеням и вылетел на проезжую часть. «Негодяй паршивый! – закричал он, грозя Дребберу тростью. – Узнаешь у меня, как оскорблять порядочных девушек!» Он так раскипятился, что, наверное, оставил бы от поганца мокрое место, если бы тот на неверных ногах не кинулся наутек. На углу он завидел мой кэб, окликнул и вскочил внутрь. «В гостиницу „Халлидейз“!» – крикнул он.

Когда он устроился в кэбе, сердце у меня от радости так заколотилось, что я испугался за свою аневризму. Ехал я медленно, обдумывая на ходу, что делать дальше. Я мог бы вывезти его за город и там, на какой-нибудь безлюдной дорожке, устроить последнее объяснение. Я почти уже решился, но Дреббер уладил все за меня. Его снова потянуло выпить, и он распорядился остановиться перед каким-нибудь кабачком. Перед тем как зайти, он взял с меня слово его дождаться. Там он оставался, пока не подошло время закрытия, и вышел в стельку пьяным. Теперь я не сомневался, что все зависит только от меня.

Не думайте, будто я замышлял хладнокровно с ним расправиться. Он вполне этого заслуживал, но я не мог решиться на такой шаг. Я давно задумал определить его судьбу жребием – если он, конечно, захочет воспользоваться шансом. Во время странствий по Америке я сменил множество занятий, однажды служил уборщиком в лаборатории Йоркского колледжа. Как-то тамошний профессор читал лекцию о ядах и показал студентам алкалоид (так он сказал), который извлек из какого-то южноамериканского яда – таким еще пропитывают стрелы. Профессор сказал, он обладает такой силой, что от одной щепотки человек умирает на месте. Я пометил бутылочку с препаратом и, когда все ушли, взял себе немного. Я довольно умелый фармацевт, поэтому сумел сделать из этого алкалоида маленькие растворимые пилюли. Каждую я положил в коробочку с другой пилюлей – по виду такой же, но без алкалоида. Моя задумка заключалась в том, что, когда придет время, я предложу джентльменам вытащить из коробочки пилюлю, а сам возьму оставшуюся. Это будет такая же верная смерть, как от выстрела через платок, но куда менее шумная. С того дня я постоянно носил с собой эти коробочки, и вот настала пора пустить их в ход.

Время близилось к часу, ночь стояла промозглая, неистово задувал ветер, дождь лил потоками. Но что бы ни творилось снаружи, в душе у меня была радость – такое ликование, что хотелось кричать. Если вам, джентльмены, случалось безумно желать какую-то вещь, томиться этим желанием долгих два десятка лет, а потом увидеть ее совсем рядом, только руку протяни, – вы меня поймете. Чтобы успокоиться, я закурил сигару, но руки мои тряслись от волнения, и в висках стучала кровь. Мне улыбались из мрака старик Джон Феррьер и милая Люси; я видел их так же ясно, как вижу сейчас всех вас. Пока кэб не добрался до Брикстон-роуд, они всю дорогу стояли у меня перед глазами, справа и слева от лошади.

Вокруг не было ни души, тишину нарушал только стук дождевых капель. Заглянув в окошко кэба, я обнаружил, что Дреббер, скорчившись, спит пьяным сном. Я потряс его за руку и сказал: «Пора выходить».

«Ага-ага, ладно», – отозвался он.

Наверное, ему показалось, что перед ним гостиница: он без спора встал и пошел со мной по дорожке. Мне приходилось его поддерживать, потому что он все еще был навеселе. Открыв дверь, я повел его в парадную комнату. И клянусь вам: отец с дочерью все время шли впереди.

«Темень, как в преисподней», – произнес он, оступившись.

«Сейчас будет светло. – Я чиркнул спичкой и зажег восковую свечу, которую принес с собой. – Ну что, Енох Дреббер, узнаешь меня?» Я поднес свечу к своему лицу.