Текст книги "Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса"

– Что ж, мисс Хантер, если вы уже приняли решение, то вопрос, очевидно, закрыт, – с улыбкой откликнулся Холмс.

– Так вы советуете не отказываться?

– Будь у меня сестра – признаюсь, такой вакансии я бы ей не пожелал.

– Но что все это означает, мистер Холмс?

– Увы, данными я не располагаю и сказать мне нечего. А у вас есть какие-то предположения?

– Разгадка тут, как мне кажется, возможна только одна. Мистер Рукасл, по-видимому, очень отзывчивый, добросердечный человек. Что, если жена его страдает умственным расстройством, а он пытается это скрыть? Боится, что ее заберут в дом умалишенных, и потому потакает всем ее капризам, лишь бы предотвратить вспышку недуга.

– Разъяснение допустимое – исходя из доступных нам фактов, наиболее вероятное. И все же я бы не назвал этот дом вполне пригодным для молодой леди.

– Но деньги, мистер Холмс, деньги-то какие!

– О да, разумеется, плата недурна – даже слишком недурна. Вот это меня и настораживает. Чего ради платить сто двадцать фунтов в год, если без труда можно подыскать гувернантку и за сорок? Тут явно кроется некая весьма основательная причина.

– Мне подумалось, если я сейчас ознакомлю вас со всеми обстоятельствами дела, то потом смогу обратиться к вам за помощью. Я буду чувствовать себя гораздо уверенней, зная о вашей поддержке.

– Можете быть вполне уверены. Скажу прямо: ваше затруднение обещает превратиться в интереснейшую задачу, с какими я давно уже не сталкивался. Иные ее подробности на редкость оригинальны. Если вас начнут одолевать сомнения или возникнет опасность…

– Опасность? В чем вам чудится опасность?

Холмс мрачно покачал головой:

– Если знаешь, в чем опасность, то и бояться незачем. Словом, в любое время, днем или ночью, шлите мне телеграмму – и я поспешу на помощь.

– Вашего обещания мне достаточно. – Мисс Хантер с просветленным лицом вскочила с кресла. – Теперь я отправлюсь в Хэмпшир с легким сердцем. Немедля напишу мистеру Рукаслу, сегодня же вечером принесу в жертву мои несчастные волосы, а завтра отправлюсь в Винчестер.

Коротко поблагодарив Холмса, мисс Хантер пожелала нам доброй ночи и поспешила удалиться. Каблучки ее проворно и энергично застучали по лестнице.

– По крайней мере, – заметил я, – наша гостья вполне способна за себя постоять.

– Ей это может понадобиться, – мрачно произнес Холмс. – Не сомневаюсь, что весточка от нее поступит – и очень скоро.

Предсказание моего друга сбылось. Минуло две недели, а я не переставал гадать, в какие причудливые закоулки жизни забросила эту девушку судьба. Непомерно высокое жалованье, странные условия и несложные обязанности – во всем этом было что-то не то, хотя определить, простая тут причуда или коварный умысел, филантроп этот человек или же злодей, мне было решительно не под силу. Что касается Холмса, то он порой полчаса кряду просиживал, сдвинув брови и устремив в пространство рассеянный взгляд, но стоило мне коснуться дела, он только раздраженно отмахивался со словами: «Факты! Факты – вот что мне нужно! Я не могу лепить кирпичи без глины». И неизменно обрывал разговор, бормоча, что будь у него сестра, то он ни за какие блага на свете не позволил бы ей занять эту вакансию.

Телеграмму принесли поздно вечером, когда я уже собирался в постель, а Холмс приступал к излюбленным химическим опытам. Бывало, я оставлял его склонившимся над ретортой или пробиркой, а наутро, спустившись к завтраку, заставал в той же позе. Холмс распечатал желтый конверт и, глянув на листок, перекинул его мне.

– Возьмите «Брэдшо» и сверьтесь с расписанием поездов, – проговорил он и снова занялся своими колбами.

Просьба, содержавшаяся в телеграмме, была лаконичной и настоятельной:

«Прошу вас прибыть завтра в полдень в гостиницу „Черный лебедь“ в Винчестере. Пожалуйста, приезжайте! Я в полной растерянности.

Хантер».

– Поедете со мной? – вскинув голову, спросил Холмс.

– Охотно.

– Тогда прочтите расписание.

– Есть поезд в половине десятого, – сказал я, просмотрев справочник. – Прибывает в Винчестер в одиннадцать тридцать.

– То, что надо. С анализом ацетонов, пожалуй, придется повременить: утром мы должны быть в форме.

В одиннадцать утра мы уже были на полпути до старинной столицы Англии. Холмс, едва тронулся поезд, с головой зарылся в газеты, но как только мы въехали в Хэмпшир, отшвырнул их в сторону и принялся обозревать пейзаж. Стоял чудесный весенний день, по бледно-голубому небу медленно плыли с запада на восток кудрявые облачка. Ярко сияло солнце, однако в воздухе ощущалась живительная свежесть. Повсюду, вплоть до холмов вокруг Олдершота, среди молодой листвы проглядывали красные и серые крыши ферм.

– Какая же красота вокруг! – воскликнул я с энтузиазмом горожанина, который только-только вырвался из туманов Бейкер-стрит.

Холмс, однако, с сумрачным видом покачал головой:

– А знаете ли, Ватсон, в чем проклятие человека с образом мыслей, подобным моему? Я все рассматриваю под особым углом – исходя из предмета, которым постоянно занят. Вот вы восхищенно глядите на разбросанные там и сям домики и любуетесь ими. А я гляжу на них, и меня преследует одна-единственная мысль: жилища эти столь разобщены, что в них можно творить черные дела вполне безнаказанно.

– Боже праведный! – воскликнул я. – Да кому взбредет в голову связать эти стародавние семейные очаги с преступлениями?

– Они внушают мне ужас. Я уверен, Ватсон, – а порукой тому мой опыт, – что по части чудовищных злодеяний эта дивная сельская местность превзойдет самые гнусные проулки Лондона.

– Вы пугаете меня, Холмс!

– Но причина совершенно ясна. В городе общественное мнение совершает то, на что не способен закон. В самом что ни на есть дрянном проулке вопль истязаемого ребенка, тяжкие удары пропойцы вызовут у соседей сочувствие и гнев, а правосудие так близко, что малейшая жалоба способна привести его в движение, и виновному остается всего шаг до скамьи подсудимых. А поглядите на эти одинокие домики, окруженные со всех сторон полями! Обитает там по большей части люд небогатый и невежественный, в законах мало сведущий. Представьте себе, какие адские злодеяния творятся тут из года в год, какие пороки процветают здесь втайне, никому не видимые и никому не ведомые. Если бы леди, которая взывает о нашей помощи, поселилась в Винчестере, я бы о ней нимало не беспокоился. Но стоит удалиться на пять миль от города – и вот она, опасность! Впрочем, пока что ей самой, кажется, ничто не грозит.

– Да. Если она может встретить нас в Винчестере, то вольна и уехать куда угодно.

– Именно так. Свободой передвижений она располагает.

– Так в чем же тогда дело? Вы нашли какое-то объяснение?

– Я разработал семь версий, каждая из которых учитывает все доступные нам факты. Но выяснить, какая из них правильна, помогут только новые сведения, а они, не сомневаюсь, нас поджидают. Ага, вот и башня кафедрального собора, и вскоре мы узнаем, что именно сообщит нам мисс Хантер.

«Черный лебедь» – почтенная гостиница на Хай-стрит, расположенная вблизи от железнодорожной станции; там мы и нашли молодую женщину. Она сняла гостиную и заказала для нас завтрак, который уже стоял на столе.

– Я так рада, что вы приехали, – взволнованно заговорила мисс Хантер. – Вы оба очень добры ко мне, но я и правда в замешательстве. Ваш совет будет для меня попросту бесценным.

– Расскажите, что же произошло.

– Да-да, непременно, только мне нужно спешить: я обещала мистеру Рукаслу вернуться до трех. Он позволил мне сегодня утром отправиться в город, хотя и не подозревает, с какой целью.

– Давайте все по порядку. – Холмс вытянул свои худые длинные ноги ближе к огню и приготовился слушать.

– Прежде всего должна сказать, что ничего плохого со стороны мистера и миссис Рукасл я не заметила. Справедливости ради нельзя об этом не упомянуть. Однако понять их я не могу, и это меня постоянно тревожит.

– Что именно вам непонятно?

– Почему они себя так ведут. Но лучше начать с самого начала. Когда я вышла из вагона, то увидела мистера Рукасла: он отвез меня в своем догкарте в Медные Буки. Усадьба, как он и говорил, расположена в прекрасном месте, хотя сама красотой не отличается: это просторное квадратное здание, побеленное известкой, сплошь в пятнах и потеках от сырости и непогоды. С трех сторон дом окружен парком и лесом, а на сотню ярдов от фасада – до самой Саутгемптонской дороги – простирается пологий луг. Этот участок перед домом принадлежит владельцу усадьбы, а леса – лорду Сатертону. Прямо у парадной двери, ведущей в холл, растут медные буки: они-то и дали название усадьбе.

Мой наниматель – как и прежде, рассыпавшийся в любезностях – вечером представил меня жене и сыну. Наше предположение, мистер Холмс, хотя и казалось столь правдоподобным на Бейкер-стрит, не подтвердилось: миссис Рукасл вовсе не умалишенная. Это молчаливая бледная женщина – гораздо моложе своего супруга; ей не более тридцати, а он наверняка уже перевалил за сорок пять. Из их разговоров я поняла, что женаты они лет семь; мистер Рукасл был вдовцом, от первого брака у него осталась дочь, которая теперь в Филадельфии. Мистер Рукасл доверительно шепнул мне, что отъезд дочери вызван необъяснимой антипатией, какой она прониклась к мачехе. Поскольку его дочери наверняка исполнилось двадцать, мне нетрудно было представить, как тягостно ей общаться с молодой супругой отца.

Миссис Рукасл показалась мне бесцветной персоной и внешне, и внутренне. Дурного впечатления она не произвела, но и благоприятного тоже. Серая мышка. Сразу бросилось в глаза, как страстно она предана мужу и малышу. Она беспрестанно поглядывает своими светло-серыми глазами то на одного, то на другого, стараясь подметить, а по возможности и предупредить малейшее их желание. Мистер Рукасл обращается с женой в своей обычной напористой, грубовато-добродушной манере, и со стороны их можно принять за вполне благополучную супружескую пару. Однако эту женщину гложет какая-то тайная горесть. Порой ее охватывает глубокая задумчивость, и на лице выражается неодолимая печаль. Не однажды я заставала ее в слезах. Временами причину такой тоски я объясняла поведением ее сына: мне в жизни не встречался столь испорченный и злобный ребенок. Для своих лет он недоросток, но голова у него несоразмерно велика. Приступы дикого буйства чередуются у него с затяжной хандрой. Причинять боль существам, которые слабее, чем он, – вот любимая его забава; о других развлечениях он и не помышляет, навострившись в поимке мышей, пташек и насекомых. Но рассказывать об этом негоднике вряд ли стоит, мистер Холмс: к моей истории он отношения не имеет.

– Для меня важны любые подробности, – заметил мой друг, – вне зависимости от того, придаете вы им значение или нет.

– Постараюсь не упустить ничего существенного. По приезде меня прежде всего неприятно поразили внешний вид и ухватки слуг. Их всего двое, они супруги. Толлер – грубый, неотесанный человек, с седеющей шевелюрой и такими же бакенбардами; от него постоянно разит спиртным. Со дня моего прибытия в дом я дважды видела его вдрызг пьяным, однако мистер Рукасл смотрит на это сквозь пальцы. Миссис Толлер – крепкая, очень рослая женщина с кислой физиономией; она, как и миссис Рукасл, весьма неразговорчива, но гораздо менее приветлива. Пара на редкость несимпатичная; впрочем, я, по счастью, бо́льшую часть времени провожу в детской и у себя в комнате: они расположены рядом в одном конце здания.

Мои первые два дня в Медных Буках прошли спокойно; на третий миссис Рукасл, спустившись вниз сразу после завтрака, что-то шепнула мужу на ухо.

«Ах да, – повернувшись ко мне, спохватился мистер Рукасл, – мы весьма обязаны вам, мисс Хантер, за то, что, потакая нашим капризам, вы решились остричь волосы. Уверяю вас, вашей внешности это ни на чуточку, ни на капельку не повредило. Теперь давайте посмотрим, как идет вам платье цвета электрик. Вы найдете его на кровати у себя в комнате – и если будете столь любезны его примерить, вы нас этим чрезвычайно обяжете».

Приготовленное для меня платье, особого оттенка синего, было из отличной шерсти, но, по всем признакам, явно ношеное. Сидело оно на мне идеально, словно по мерке шили. Мистер и миссис Рукасл пришли в восторг, показавшийся мне чересчур преувеличенным. Они дожидались меня в гостиной – очень просторной, тянущейся по всему фасаду дома, с тремя громадными окнами до самого пола. У среднего окна, спинкой к нему, стояло кресло. Меня попросили в него сесть, а мистер Рукасл, расхаживая вдоль противоположной стены, принялся рассказывать наизабавнейшие истории. Сила его комического таланта несравненна, и я заливалась смехом до полного изнеможения. Миссис Рукасл чувством юмора, очевидно, не обладает: она ни разу не улыбнулась и сидела со сложенными на коленях руками, сохраняя на лице печальное и озабоченное выражение. Спустя примерно час мистер Рукасл вдруг заявил, что пора приступать к повседневным обязанностям: я могу переодеться и пойти в детскую к малышу Эдварду.

Через два дня прежняя сцена была разыграна в точности, как и в первый раз. Мне снова предложили переодеться и сесть у окна; я снова от души хохотала над уморительными историями, запас которых у моего нанимателя казался неистощимым, а рассказчик он бесподобный. Потом мистер Рукасл вручил мне роман в желтой обложке и, немного передвинув кресло с тем, чтобы моя тень не падала на страницу, попросил меня почитать вслух. Я читала минут десять, начав с середины главы, но он внезапно перебил меня и велел идти переодеваться.

Вам нетрудно представить, мистер Холмс, охватившее меня любопытство: что мог означать весь этот странный спектакль? Супруги, как я заметила, очень старались усадить меня спиной к окну, и я загорелась желанием увидеть, что происходит снаружи дома. Поначалу это выглядело неосуществимым, но скоро я придумала способ. У меня разбилось ручное зеркальце, и мне в голову пришла счастливая мысль – спрятать осколок в носовой платок. В следующий раз, когда на меня опять напал смех, я поднесла платок к глазам и, кое-как изловчившись, рассмотрела все, что находилось позади меня. Признаюсь, что была разочарована. Там не оказалось ничего особенного. По крайней мере, на первый взгляд. Однако, всмотревшись пристальней, я различила на Саутгемптонской дороге невысокого бородатого человека в сером костюме, который глядел в нашу сторону. Дорога эта немаловажная – и обычно не пустует. Но незнакомец, опершись на изгородь, обнесенную вокруг поля, не сводил глаз с нашего дома. Опустив платок, я увидела, что миссис Рукасл внимательно меня изучает. Она не обронила ни слова, но сомнений быть не могло: ей стало ясно, что в руке у меня зеркало. Она тут же поднялась с места и обратилась к мужу:

«Джефро, там на дороге стоит какой-то наглец и упорно глазеет на мисс Хантер».

«Уж не ваш ли приятель, мисс Хантер?» – поинтересовался мистер Рукасл.

«Что вы, в этих краях я никого не знаю».

«Надо же, какая бесцеремонность! Прошу вас, обернитесь и махните ему – пусть убирается».

«Лучше, наверное, не обращать на него никакого внимания».

«Нет-нет, иначе он тут без конца будет околачиваться. Прошу вас, обернитесь и махните рукой вот так».

Я поступила, как мне было велено, а миссис Рукасл без промедления опустила штору. С тех пор прошла неделя; больше я ни разу не сидела у окна, не надевала синего платья и того человека на дороге не видела.

– Пожалуйста, продолжайте, – попросил Холмс. – Ваша история становится в высшей степени захватывающей.

– Боюсь, мой рассказ покажется вам путаным, и все эти мелкие происшествия вряд ли между собой как-то связаны. В первый же день моего пребывания в Медных Буках мистер Рукасл подвел меня к будке возле кухонной двери. Когда мы приблизились, изнутри послышалось глухое звяканье цепи и там заворочалось какое-то крупное животное.

«Взгляните-ка сюда! – Мистер Рукасл указал мне на щель между досками. – Красавчик, а?»

В просвете я различила два горящих глаза и чьи-то неясные очертания.

«Не пугайтесь, – рассмеялся мой наниматель, заметив, как я вздрогнула. – Это всего лишь мой Карло, мастиф. Я называю его моим, но на самом деле старина Толлер, мой прислужник, – единственный, кому под силу с ним справиться. Мы кормим этого зверюгу раз в день – и то не досыта, чтобы он всегда рвался к добыче. По ночам Толлер спускает пса с цепи, и да поможет Бог тому, в кого он вонзит клыки. Ради всего святого, если жизнь вам хоть сколько-нибудь дорога, ни за что не переступайте порог ночью».

Предостережение было не напрасным. На третью ночь я случайно выглянула из окна спальни часа в два. Стояла чудесная лунная ночь, и лужайка перед домом серебрилась так ярко, словно ее заливал солнечный свет. Я замерла у окна, восхищаясь умиротворенной красотой пейзажа, как вдруг мне почудилось, будто в тени медных буков что-то шевелится. Когда это «что-то» появилось на лужайке, я увидела огромного пса – величиной с теленка, рыжевато-коричневой масти, с отвислым подгрудком, черной мордой и крупными выпирающими мослами. Пес неспешно пересек лужайку и скрылся во тьме напротив дома. При виде этого чудовищного стража сердце у меня оледенело; думаю, никакой ночной грабитель не нагнал бы на меня такого ужаса.

А теперь должна вам рассказать об одном странном случае. Я, как вы знаете, остригла волосы в Лондоне и, свернув их кольцом, поместила на дно чемодана. Однажды вечером, уложив ребенка спать, я занялась осмотром мебели у себя в комнате, чтобы разобраться со своими немногими пожитками. Два верхних ящика старого комода пустовали, а нижний оказался запертым на замок. Верхние ящики я заполнила бельем до отказа, но кое-какие вещи остались без места, и мне сделалось досадно, что третий ящик бесполезен. Я решила, что он, вероятно, заперт просто по недосмотру, вынула связку ключей и попробовала его открыть. Первый же ключ подошел, и я смогла этот ящик выдвинуть. Там оказался только один предмет, но в жизни не угадаете какой. Мои собственные волосы, свернутые кольцом!

Я взяла их в руки и тщательно рассмотрела. Тот же оттенок, та же густота. Однако меня осенила мысль, что моими эти волосы быть никак не могут. С какой стати им очутиться в запертом ящике комода? Дрожащими руками я распахнула чемодан и перевернула в нем все: мои волосы лежали на дне. Я сравнила оба кольца: поверьте, они ничем друг от друга не отличались. Разве это не удивительно? Вконец озадаченная, я не знала, что и подумать. Вернула чужие волосы на прежнее место – и ни словом не обмолвилась Рукаслам об этом происшествии, испытывая чувство вины за то, что открыла запертый ими ящик.

Как вы, возможно, заметили, мистер Холмс, я от природы наблюдательна и вскоре мысленно нарисовала у себя в голове план всего дома. Одно крыло здания было, судя по всему, нежилым. Дверь, которая туда ведет, находится как раз напротив комнат, где живут Толлеры, и ее всегда держат на замке. Впрочем, однажды, поднимаясь по лестнице, я застала мистера Рукасла выходящим из этой двери с ключами в руке. Он был разительно не похож на того галантного весельчака, каким я привыкла его видеть. Щеки мистера Рукасла пылали, брови были гневно сдвинуты, на висках набухли вены. Он повернул в замке ключ и молча заторопился вниз, даже не глянув в мою сторону.

Во мне разгорелось любопытство, и, гуляя по парку с моим подопечным, я направилась в ту сторону, куда выходили окна заинтересовавшей меня части дома. Из четырех окон, расположенных в ряд, три были покрыты слоем грязи, а четвертое загорожено ставнями. Никаких признаков жизни за ними не наблюдалось. Я расхаживала взад и вперед по дорожке, изредка на эти окна поглядывая, и тут передо мной вырос мистер Рукасл – по-прежнему бодрый и жизнерадостный.

«Ради бога, не сочтите меня грубияном, моя милая юная леди, – заговорил он, – если при встрече я вас не поприветствовал. Занят был по самое горло».

Заверив его, что ничуть не обижена, я сказала:

«Кстати, вон там, наверху, у вас, по-моему, пустует несколько комнат, а одно из окон закрыто ставнями».

Мистера Рукасла, как мне показалось, мое замечание удивило и даже слегка встревожило.

«Я, среди прочего, увлекаюсь фотографией, – пустился он в объяснения. – Вот и устроил там лабораторию, куда не проникает свет. Бог ты мой, до чего же зоркая юная леди нам попалась! Кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать?»

Тон у мистера Рукасла был шутливый, но его глаза смотрели строго и сурово. В них читались подозрительность и раздражение – все, что угодно, только не шутливость.

Так вот, мистер Холмс, едва только я поняла, что на эти комнаты для меня наложен запрет, я загорелась желанием туда проникнуть. Не из простого любопытства, хотя примешивалось и оно. Мною двигало чувство долга: я не сомневалась, что если туда проберусь, то тем самым совершу добрый поступок. Говорят, будто женщины руководствуются интуицией: наверное, интуиция и внушила мне это чувство. Так или иначе, без нее не обошлось, и с тех пор я жила только ожиданием, когда подвернется удобный случай перешагнуть через запретный порог.

И вот не далее как вчера такой случай представился. Должна отметить, что, кроме мистера Рукасла, и сам Толлер, и его супруга тоже зачем-то навещают эти заброшенные комнаты: однажды я подсмотрела, как Толлер протаскивал через дверь большой мешок из черной парусины. В последнее время он пил горькую, а вчера вечером упился до потери сознания, и когда я поднялась вверх по лестнице, то увидела в замочной скважине ключ. Забыть его там мог только Толлер. Оба супруга сидели внизу с мальчонкой, так что лучшей возможности нельзя было и вообразить. Я тихонько повернула ключ в замке, отворила дверь и проскользнула внутрь.

Передо мной оказался небольшой коридор с голыми стенами и голым полом. Коридор сворачивал под прямым углом, и там подряд шли три двери, первая и третья – распахнуты. Обе двери вели в пустые комнаты, пыльные и неприглядные. В первой комнате было два окна, в другой – только одно; на стеклах осела такая густая пыль, что сквозь них едва-едва пробивался закатный свет. Средняя дверь была заперта и заложена снаружи широкой перекладиной от железной кровати; один конец перекладины был скреплен висячим замком с кольцом на стене, а другой обвязан толстой бечевкой. Сама дверь также была заперта на замок, ключа не видать. За дверью, несомненно, была та сама комната, окно которой загорожено снаружи ставнями, однако щель внизу слабо светилась, а значит, внутри было не совсем темно. Свет, надо полагать, пробивался из какого-то окна в потолке. Я стояла в коридоре, не сводя глаз с этой зловещей двери и гадая, какие тайны за ней кроются, и вдруг расслышала в комнате шорох шагов; на узкую полоску тусклого света из-под двери то наплывала, то отступала чья-то тень. Мной овладел безумный, неподвластный рассудку ужас, мистер Холмс. Натянутые до предела нервы не выдержали, и я опрометью ринулась прочь – так, словно за подол моего платья цеплялась какая-то страшная рука. Я стрелой пронеслась по коридору, выскочила за дверь – и угодила прямо в объятия мистера Рукасла, поджидавшего меня на площадке.

«Ага, – произнес он с улыбкой, – значит, это вы. Я так и подумал, когда увидел, что дверь не заперта».

«Ох, как я перепугалась!» – еле выдохнула я.

«Моя милая юная леди! – Вы представить себе не можете, как нежно и ласково он меня успокаивал. – Моя милая юная леди, что же вас так напугало, голубушка вы моя?»

Но голос мистера Рукасла звучал слишком уж слащаво. Он явно переигрывал. Это снова заставило меня насторожиться.

«Я по глупости забрела в пустое крыло, – промямлила я. – Но там так темно и мрачно, что я испугалась и убежала. Какая там жуткая тишина!»

«И больше ничего?» – спросил мистер Рукасл, буравя меня взглядом.

«А что еще там может быть?» – удивленно переспросила я.

«Почему же я запираю эту дверь?»

«Понятия не имею».

«А чтобы никто из посторонних не смел туда соваться. Ясно?» На губах мистера Рукасла по-прежнему играла обаятельнейшая улыбка.

«Поверьте, если бы я знала…»

«Что ж, теперь зарубите на носу. И если вы еще хоть раз ступите за этот порог, – тут лицо его внезапно исказила свирепая гримаса, словно мне угрожал сам дьявол, – я швырну вас на растерзание мастифу».

Я была так перепугана, что не помню, как поступила. Скорее всего, кинулась мимо мистера Рукасла к себе в комнату. Пришла в чувство, когда уже лежала в постели, дрожа всем телом. И тут я вспомнила о вас, мистер Холмс. Я не могла там больше оставаться, мне необходим был совет. Дом, хозяин и его супруга, слуги, даже ребенок – все это вселяло в меня неодолимый ужас. Если бы только вы оказались рядом, все сразу бы наладилось. Конечно, я могла удариться в бегство, но все страхи пересиливало любопытство. И очень скоро я приняла решение – послать вам телеграмму. Надела шляпку, накинула плащ и, наведавшись в почтовую контору (это приблизительно в полумиле от усадьбы), на обратном пути почувствовала себя гораздо лучше. Правда, у ворот меня охватил трепет: что, если собаку спустили с цепи? Но тут же вспомнила, что Толлер к вечеру напился до бесчувствия, а злобная тварь из всех домочадцев подчинялась только ему одному, и, кроме него, никто не осмелился бы выпустить ее на волю. Я благополучно пробралась в дом и полночи пролежала без сна, радуясь скорой встрече с вами. Утром я без труда получила разрешение посетить Винчестер, но мне нужно вернуться до трех часов дня: мистер и миссис Рукасл отправятся с визитом на весь вечер, и мне предстоит следить за ребенком. Теперь вам известны все мои приключения, мистер Холмс, и я буду счастлива, если вы растолкуете мне, что все это значит, а самое главное – подскажете, что делать дальше.

Мы с Холмсом зачарованно выслушали этот необычайный рассказ. Затем мой друг вскочил и с выражением крайней озабоченности принялся мерить шагами гостиную из угла в угол, сунув руки в карманы.

– Толлер все еще пьян? – спросил он.

– Да. Я слышала, как его супруга жаловалась миссис Рукасл, что ей никак с ним не сладить.

– Отлично. И хозяев вечером не будет?

– Да.

– В доме есть погреб, который можно запереть крепко-накрепко?

– Да, винный погреб.

– Во всей этой истории, мисс Хантер, вы действовали как нельзя более отважно и благоразумно. Готовы ли вы решиться еще на один смелый поступок? Я не стал бы об этом просить, если бы не считал вас очень незаурядной женщиной.

– Попробую. А что я должна сделать?

– Мы с моим другом явимся в Медные Буки к семи часам. Рукаслы уже уедут, а Толлер, надо надеяться, не в силах будет и пальцем пошевелить. Остается только миссис Толлер, которая может поднять тревогу. Если вы сумеете послать ее с каким-то поручением в погреб и запереть там на замок, вы значительно облегчите нам задачу.

– Так и сделаю.

– Великолепно! Давайте основательно вникнем в суть дела. Правдоподобное объяснение, по существу, только одно. Вас пригласили туда с тем, чтобы вы подменили другую персону, которая заточена в комнате наверху. Яснее ясного. Что касается узницы, то сомнений у меня нет: это дочь владельца усадьбы – мисс Элис Рукасл, которая якобы отправилась в Америку. Вас, бесспорно, выбрали благодаря сходству с ней; рост, фигура, цвет волос у вас одинаковы. Волосы Элис пришлось остричь – по всей вероятности, из-за перенесенной ею болезни, – так что, разумеется, пострадали и ваши. На ее волосы вы наткнулись по занятной случайности. Незнакомец на дороге, безусловно, близкий ей человек – не исключено, что fiancé[30]30
  Жених (фр.).


[Закрыть]. Поскольку вы надели платье Элис и вас трудно было от нее отличить, он, судя по вашей веселости, а затем и по вашему жесту, должен был решить, что мисс Рукасл совершенно счастлива и более в знаках внимания с его стороны не нуждается. Собаку выпускали по ночам, чтобы предотвратить его попытки повидаться с Элис. Понятно. Самое существенное в этом деле – поведение ребенка.

– Да при чем тут он? – воскликнул я.

– Мой дорогой Ватсон, вам как медику постоянно случается судить о ребенке по его родителям. Вы должны понимать, что равносильно и обратное. Я зачастую постигал характеры родителей только после изучения их отпрысков. Ребенок отличается полным бессердечием – жестокостью ради самой жестокости, – а унаследовал он эту черту от улыбчивого папаши, как я склонен подозревать, или же от мамочки, не столь существенно; важно то, что над несчастной девушкой, оказавшейся в их власти, нависла опасность.

– Вы совершенно правы, мистер Холмс, я уверена! – вскричала наша клиентка. – Теперь мне вспоминается множество мелочей, и все они подтверждают, что вы попали в самую точку. Давайте же, не теряя времени, поспешим на выручку этой бедняжке.

– Необходима осторожность: мы связались с чрезвычайно изворотливым субъектом. До семи часов мы ничего предпринять не можем. Вечером мы будем у вас, и ждать до раскрытия тайны останется всего ничего.

Обещание мы выполнили, и, оставив нашу двуколку у придорожного трактира, ровно в семь появились в усадьбе Медные Буки. Даже если бы мисс Хантер не встречала нас с улыбкой на крыльце дома, опознать усадьбу было нетрудно по деревьям с темными листьями, которые сверкали, как начищенная медь, в лучах закатного солнца.

– Удалось? – спросил Холмс.

Откуда-то снизу доносился глухой стук.

– Миссис Толлер в погребе, – пояснила мисс Хантер. – А ее супруг храпит на коврике в кухне. Вот его ключи – дубликаты ключей мистера Рукасла.

– Справились отменно! – воскликнул Холмс. – Ведите нас, и скоро мы положим конец этой грязной затее.

Мы поднялись по лестнице, открыли дверь, прошли по коридору и очутились перед забаррикадированной дверью, описанной нам мисс Хантер. Холмс перерезал веревку и снял железную перекладину. Затем он принялся перебирать ключи, но не годился ни один. Изнутри не доносилось ни шороха, и Холмс помрачнел.

– Надеюсь, мы не опоздали, – проговорил он. – Полагаю, мисс Хантер, нам лучше войти туда без вас. А ну-ка, Ватсон, навалитесь плечом – посмотрим, кто кого.

Старая, расшатанная дверь не устояла под нашим напором, и мы ворвались в комнату. Она была пуста, если не считать убогой лежанки, крохотного столика и корзины с бельем. Окошко в потолке было распахнуто, пленница исчезла.

– Очередное злодеяние, – сказал Холмс. – Этот молодец раскусил намерения мисс Хантер и уволок свою жертву.

– Но каким образом?

– Через окно в потолке. Сейчас посмотрим, как он это проделал. – Подпрыгнув, Холмс уцепился за раму и выглянул наружу. – Так и есть! К карнизу приставлена лестница. Вот вам и способ.

– Но это невозможно, – возразила мисс Хантер. – Когда Рукаслы уезжали, никакой приставной лестницы и в помине не было.

– Он вернулся и проделал задуманное. Говорю вам, это человек умный и опасный. Не удивлюсь, если на лестнице я слышу именно его шаги. Полагаю, Ватсон, вам стоит приготовить свой пистолет.