Текст книги "Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса"

В наше распоряжение предоставили комнату с двумя кроватями, просторную и удобную, и я, утомленный недавними приключениями, быстро нырнул под одеяло. Шерлок Холмс, напротив, был из тех, кто, имея перед собой нерешенную загадку, на несколько дней, а то и на неделю забывает об отдыхе, тасует факты, рассматривает их под разными углами, пока не раскроет истину или не убедится, что данных для этого недостаточно. Скоро я понял, что он намерен бодрствовать всю ночь. Он снял пиджак и жилетку, надел просторный синий халат и принялся собирать подушки с кровати, софы и кресел. Из них он соорудил подобие восточного дивана и устроился на нем, скрестив ноги и положив перед собой унцию шега и коробок спичек. Он сидел в тусклом свете лампы, молчаливый, недвижный, зажав во рту старую вересковую трубку и устремив пустой взгляд в угол потолка; на резких орлиных чертах его лица играли отблески. Таким я видел его, когда засыпал, и в той же позе застал, проснувшись от внезапного возгласа; комната была залита ярким летним солнцем. Изо рта у Холмса по-прежнему торчала трубка, к потолку устремлялись клубы дыма, в комнате стоял сизый туман, только от давешней кучи табака ничего не осталось.

– Проснулись, Ватсон? – спросил он.

– Да.

– Не против с утра прокатиться?

– Конечно не против.

– Тогда одевайтесь. Никто пока не поднимался, но я знаю, где спит подручный конюха, так что двуколка у нас будет очень скоро. – Говоря это, Холмс хихикал себе под нос, глаза его блестели – я не узнавал в нем вчерашнего мрачного мыслителя.

Одевшись, я глянул на часы. Что никто пока не поднимался, удивляться не приходилось. Было двадцать пять минут пятого. Как только я был готов, вернулся Холмс с известием, что мальчик запрягает лошадь.

– Хочу проверить одну свою теорийку, – пояснил он, надевая ботинки. – Сдается мне, Ватсон, перед вами идиот, каких по всей Европе поискать. Пинка бы мне хорошего, чтоб летел отсюда до самого Чаринг-Кросса. Но думаю, у меня теперь есть ключ к этому делу.

– И где же он? – спросил я с улыбкой.

– В ванной, – последовал ответ. – Нет, я не шучу, – добавил Холмс, видя мой недоверчивый взгляд. – Я только что там побывал, взял его и переложил в гладстоновский саквояж. В дорогу, дружище, – посмотрим, подойдет ли ключ к замку.

Тихо, стараясь никого не потревожить, мы спустились вниз и вышли на залитую утренним солнцем дорожку. Там уже стояла наша лошадь с двуколкой, рядом ждал полуодетый конюшонок. Мы с Холмсом покатили к лондонской дороге. По пути нам попадались телеги с овощами для столицы, но ряды вилл по обе стороны стояли в безмолвии, без признаков жизни, словно город из сна.

– В некоторых отношениях это было очень необычное дело. – Холмс хлестнул лошадь, и она пустилась в галоп. – Признаюсь, я был слеп как крот, но лучше поумнеть поздно, чем никогда.

Когда мы с Холмсом ехали по саррейской стороне города, в окнах начали показываться заспанные лица: самые ранние пташки уже вставали с постели. С Ватерлоо-Бридж-роуд мы выкатили на мост; по ту сторону, на Веллингтон-стрит, круто свернули направо и оказались на Боу-стрит. Шерлока Холмса в полиции хорошо знали, и двое полисменов у двери отдали ему честь. Один взял под уздцы лошадь, другой провел нас внутрь.

– Кто сегодня дежурит? – спросил Холмс.

– Инспектор Брэдстрит, сэр.

– А, Брэдстрит, как поживаете? – (Из мощенного камнем прохода показался высокий и крепкий полицейский чиновник в фуражке и расшитой шнурами куртке.) – Мне надо бы с вами переговорить где-нибудь в спокойной обстановке.

– Хорошо, мистер Холмс. Пойдемте сюда, в мой кабинет.

Это была тесная, похожая на контору комната с огромной книгой для записей на столе и телефоном на стене. Инспектор сел за стол.

– Чем могу быть полезен, мистер Холмс?

– Я по поводу этого побирушки, Буна, которого привлекли по делу об исчезновении мистера Невилла Сент-Клэра из Ли.

– Да, его задержали и оставили под стражей для дальнейшего расследования.

– Я слышал об этом. Он здесь?

– В камере.

– Ведет себя спокойно?

– Да, порядок не нарушает. Но свинья свиньей.

– То есть?

– Вымыть руки мы его кое-как заставили, но рожа черная, как у трубочиста. Ну, когда с его делом разберутся, в тюрьме его ждет обязательная помывка. Если бы вы его увидели, то согласились бы, что она ему нужна позарез.

– Мне как раз очень бы хотелось его увидеть.

– Правда? Это легче легкого. Пойдемте. Саквояж можете оставить.

– Нет, я лучше возьму его с собой.

– Хорошо. Сюда, прошу.

Инспектор повел нас по проходу, открыл запертую дверь, затем мы спустились по винтовой лестнице и оказались в коридоре с белеными стенами и дверями по обе стороны.

– Нам нужна третья справа, – объявил инспектор. – Вот она!

Он осторожно приоткрыл заслонку в верхней части двери и заглянул в камеру.

– Он спит. Весь на виду.

Мы оба прильнули к решетке. Заключенный был погружен в глубокий сон, грудь его вздымалась медленно и тяжело, лицо было обращено к нам. Роста он был среднего, одет, как полагается при его ремесле, в грубое тряпье, через прореху в драной куртке виднелась цветная рубаха. Как и говорил инспектор, грязь на нем лежала в три слоя, но и она не скрывала уродства его лица. От глаза до подбородка шел широкий старый шрам, кожа вокруг него была натянута, из-под вывернутой, как бы в вечной усмешке, верхней губы торчали сбоку три зуба. Лоб закрывали, падая на глаза, спутанные ярко-рыжие волосы.

– Красавчик, правда? – спросил инспектор.

– Ему определенно не помешает умыться, – заметил Холмс. – Я это предвидел и взял на себя смелость захватить с собой принадлежности.

Он открыл саквояж и, к моему удивлению, извлек оттуда внушительную губку.

– Ну вы и забавник! – хмыкнул инспектор.

– А теперь, если вы будете так любезны неслышно открыть дверь, мы очень скоро приведем это чучело в божеский вид.

– Ну, почему бы и нет, – отозвался инспектор. – А то ведь его физиономия не делает чести заведению на Боу-стрит, не правда ли?

Он осторожно просунул ключ в замок, и мы на цыпочках вошли в камеру. Спящий повернулся на бок и снова заснул мертвецким сном. Холмс наклонился к кувшину с водой, смочил губку и дважды крепко прошелся ею по лицу заключенного.

– Позвольте познакомить вас, – воскликнул он, – с мистером Невиллом Сент-Клэром из города Ли в графстве Кент.

Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Как сдирают кору с дерева, так губка содрала с человека его лицо. Не стало грубой смуглой кожи! Не стало безобразного косого шрама и вывернутой губы, а с нею и отталкивающей вечной ухмылки! Взмах руки – и не стало спутанных рыжих волос! Перед нами сидел, протирая заспанные глаза и недоуменно озираясь, бледный черноволосый мужчина с печатью грусти на гладком утонченном лице. Осознав, что разоблачен, он вскрикнул и зарылся головой в подушку.

– Боже милостивый, – вскричал инспектор, – да это ведь наш пропавший! Я его запомнил по фотографии.

Арестант, смирившись со своей судьбой, принял безразличный вид.

– Ну, ничего не поделаешь. Не скажете ли, в чем меня обвиняют?

– В убийстве мистера Невилла Сент… Ну нет, только не в этом, разве что в попытке самоубийства, – ухмыльнулся инспектор. – Я служу в полиции двадцать семь лет, но это уж слишком даже для меня.

– Если я мистер Невилл Сент-Клэр, тогда, очевидно, никакого преступления не было и меня задерживают незаконно.

– Преступления не было, но произошла очень серьезная ошибка, – проговорил Холмс. – Вам бы следовало довериться своей жене.

– Дело не в жене, дело в детях, – простонал арестант. – Да помилует меня Господь, я не хотел, чтобы они стыдились своего отца. Боже! Какой срам! Что мне делать?

Шерлок Холмс опустился на койку рядом с арестантом и добродушно похлопал его по плечу.

– Если начнется разбирательство в суде, – сказал он, – вам, конечно, трудно будет избежать огласки. С другой стороны, если вы убедите полицейское начальство, что вас не в чем обвинить, не вижу, почему подробности этого дела должны попасть в газеты. Не сомневаюсь, инспектор Брэдстрит запишет все, что вы нам сообщите, и доведет до сведения начальства. В таком случае судебного процесса не будет.

– Благослови вас Господь! – горячо воскликнул арестант. – Я согласился бы на тюрьму, даже на казнь, только бы моя тайна не легла позорным пятном на детей.

До вас я никому не рассказывал свою историю. Мой отец был школьным учителем в Честерфилде, я получил превосходное образование. В юности я путешествовал, выступал на сцене, в конце концов устроился репортером в одну лондонскую вечернюю газету. Однажды издателю понадобилась серия статей о нищенстве в столице, и я вызвался их написать. С этого и начались мои приключения. Чтобы добыть материал для статей, нужно было самому освоить ремесло попрошайки. Во времена актерства я, разумеется, постиг все приемы гримирования и славился за кулисами своим искусством. Теперь мне пригодился этот навык. Я раскрасил себе лицо, а чтобы оно выглядело как можно жалостней, изобразил громадный шрам, подтянул край губы и подклеил кусочком пластыря в цвет кожи. Добавив к этому рыжие волосы и подходящее платье, я избрал себе место в самой оживленной части Сити и начал под предлогом торговли спичками выпрашивать милостыню. Я посвятил этому семь часов и, вернувшись домой, с удивлением обнаружил, что насобирал ни много ни мало двадцать шесть шиллингов и четыре пенса.

Статьи я написал и не вспоминал об этой истории, пока однажды не гарантировал вексель одного приятеля, после чего с меня судебным приказом должны были взыскать двадцать пять фунтов. Я ломал себе голову, откуда взять деньги, и тут мне пришла идея. Я выпросил у кредитора двухнедельную отсрочку, взял в газете отпуск и провел это время в Сити, прося милостыню под маской. За десять дней я набрал нужную сумму и выплатил долг.

Вообразите теперь, до чего обидно мне было возвращаться к усердному труду за два фунта в неделю, меж тем как, нанеся на лицо малую толику краски, положив на землю кепку и сидя неподвижно, я мог заработать эту сумму за один лишь день. Гордость и деньги долго боролись между собой, но доллары в конце концов победили, я бросил газетное ремесло и стал день за днем просиживать на выбранном еще в первый раз углу, внушая жалость своим изуродованным лицом и набивая карманы мелочью. О моем секрете знала лишь одна живая душа. Это был содержатель грязного притона на Суондам-лейн, где я нанял помещение, чтобы каждое утро выходить оттуда нищим калекой и каждый вечер возвращать себе облик франтоватого джентльмена. Я щедро платил ласкару за комнаты и был уверен, что моя тайна в надежных руках.

Очень скоро у меня накопились значительные суммы. Я не утверждаю, что любой нищий зарабатывает на лондонских улицах по семьсот фунтов в год (мой средний доход еще выше), но у меня были такие преимущества, как искусный грим и острый язык, который я все время оттачивал, и со временем я сделался известным в Сити персонажем. С утра до вечера в мою шапку сыпался поток пенни, перемежаемых серебром, и редкий день я не собирал двух фунтов.

С богатством росли и амбиции, я нанял дом за городом и наконец вступил в брак, меж тем никто не догадывался, чем я на самом деле занимаюсь. Моей дорогой жене было известно только, что я веду дела в Сити. Какие именно – она не имела понятия.

В прошлый понедельник я закончил работу и переодевался в комнате над опиумным притоном. Выглянув из окна, я был несказанно удивлен и испуган: на улице стояла моя жена и смотрела прямо на меня. От неожиданности я вскрикнул, вскинул руки, чтобы закрыть лицо, и кинулся к своему наперснику-ласкару с мольбой никого ко мне не пускать. Снизу донесся голос жены, но я знал, что наверх она не поднимется. Я проворно разделся, натянул лохмотья нищего, наложил грим, нахлобучил парик. В таком маскараде меня не могла узнать даже жена. Но тут мне пришло в голову, что, если комнату обыщут, снятая одежда меня выдаст. Я распахнул окно, потревожив при этом палец, который порезал утром в спальне. Потом схватил пиджак с грузом мелочи, которую успел переложить туда из кожаного мешочка, служившего мне кошельком. Пиджак я выбросил в окно, и он пошел ко дну. Остальная одежда последовала бы за пиджаком, но констебли были уже на лестнице, и вскоре – сознаюсь, к своему облегчению, – я убедился, что меня не опознают как мистера Невилла Сент-Клэра, а хотят арестовать за его убийство.

Не знаю, что еще объяснить. Я был намерен как можно дольше держаться за свой маскарад, потому и ходил с грязной физиономией. Зная, что жена будет ужасно беспокоиться, я улучил минуту, когда констебли отвлеклись, снял с пальца кольцо и отдал ласкару вместе с наскоро нацарапанной запиской, в которой заверял, что для тревоги нет причин.

– Письмо пришло только вчера, – сказал Холмс.

– Боже мой! Какую страшную неделю ей довелось пережить!

– За ласкаром следила полиция, – объяснил инспектор Брэдстрит, – и, понятно, ему надо было исхитриться, чтобы отправить письмо потихоньку. Наверное, он отдал письмо какому-нибудь посетителю-моряку, а тот вспомнил о нем только через несколько дней.

– Не сомневаюсь, так оно и было, – кивнул Холмс. – Но разве вас никогда не привлекали к ответственности за нищенство?

– Много раз, но что́ для меня штрафы?

– Тем не менее вам придется оставить свой промысел, – сказал Брэдстрит. – Если полиция согласится замять дело, с Хью Буном должно быть покончено.

– Я поклянусь в этом священнейшей из клятв.

– В таком случае, полагаю, можно надеяться, что дальше дело не пойдет. Но если вас обнаружат за прежним занятием, вся правда выйдет наружу. Мистер Холмс, мы премного вам обязаны за раскрытие истины. Хотел бы я знать, как вы до этого дошли.

– Просидев некоторое время на подушках и выкурив унцию шега, – отозвался мой друг. – Думаю, Ватсон, если мы отправимся на Бейкер-стрит прямо сейчас, то поспеем как раз к завтраку.

Приключение VII
Голубой карбункул

На третий день Рождества, утром, я зашел к моему другу Шерлоку Холмсу, чтобы поздравить его с праздником. Он, одетый в фиолетовый халат, полулежал на диване; тут же, под рукой, находились подставка для трубки и кипа смятых газет – очевидно, только что прочитанных. Рядом с диваном стоял деревянный стул, на спинке которого висела ветхая шляпа из твердого фетра самого непрезентабельного вида, изношенная и в заломах. На сиденье лежали лупа и пинцет, указывавшие на то, что шляпа попала сюда как предмет изучения.

– Вы заняты, – заметил я, – наверное, я оторвал вас от дела.

– Вовсе нет. Я рад, что могу обсудить с другом свои выводы. История вполне банальная, – Холмс указал на шляпу большим пальцем, – но в ней есть любопытные и даже поучительные подробности.

Я уселся в кресло и протянул руки к потрескивавшему огню: наступили заморозки, окна заросли ледяными узорами.

– Полагаю, – заметил я, – этот предмет, при всей своей обыденности, имеет отношение к каким-то мрачным событиям; наверное, он поможет вам раскрыть некую тайну и покарать виновного?

– Нет-нет. Никакого преступления не было, – рассмеялся Шерлок Холмс. – Это один из тех причудливых казусов, что имеют обыкновение случаться, когда на площади в несколько квадратных миль толкутся четыре миллиона человеческих существ. В таком улье можно ожидать чего угодно, среди прочего – и загадок самого поразительного свойства, не связанных, однако, с нарушением закона. Мы с такими уже сталкивались.

– И они нередки, – подтвердил я. – К их числу относятся три из последних шести случаев, о которых у меня остались записи.

– Именно. Вы намекаете на поиски документов Ирэн Адлер, странное происшествие с мисс Мэри Сазерленд и приключения человека с вывернутой губой. Что касается последнего дела, оно, несомненно, попадет в ту же категорию безобидных. Вам знаком Питерсон, отставник?

– Да.

– Это как раз его трофей.

– То есть эта шляпа – его?

– Нет-нет, он ее нашел. Владелец неизвестен. Прошу, взгляните на нее не как на потрепанный котелок, а как на загадку, требующую умственных усилий. Но сперва о том, как она сюда попала. Она прибыла рождественским утром, заодно с добрым откормленным гусем, который, несомненно, жарится сейчас перед огнем Питерсонова очага. Факты таковы: рождественским утром, около четырех, Питерсон – честнейший, как вы знаете, малый – следовал по Тотнем-Корт-роуд, возвращаясь домой после небольшой пирушки. В свете газового фонаря он увидел, что впереди идет нетвердой походкой высокий мужчина, у которого через плечо перекинут белый гусь. На углу Гудж-стрит незнакомец повздорил с небольшой буйной компанией. Один из хулиганов сбил с него шляпу; владелец гуся, защищаясь, махнул тростью и угодил ею в окно какой-то лавки. Питерсон кинулся на помощь незнакомцу, но тот, видя, что разбил стекло и что за ним гонится человек в форме, похожий на представителя власти, испугался, уронил гуся и припустил со всех ног. Вскоре он скрылся в лабиринте улочек по ту сторону Тотнем-Корт-роуд. Хулиганы при виде Питерсона тоже бросились бежать, так что за ним остались и поле битвы, и вся добыча, то есть потрепанная шляпа и превосходный рождественский гусь.

– Которого он, конечно, вернул владельцу?

– Дружище, в том-то и дело. Да, к левой ноге птицы была привязана карточка с печатной надписью «Для миссис Генри Бейкер»; да, на подкладке шляпы просматриваются инициалы «Г. Б.», однако Бейкеров в нашем городе тысячи, а Генри Бейкеров сотни – поди отыщи нужного, чтобы вернуть ему собственность.

– И что же предпринял Питерсон?

– Рождественским утром принес и шляпу, и гуся мне, поскольку знает, что я интересуюсь любыми загадками, в том числе и самыми ничтожными. Гуся мы держали до нынешнего утра, когда были замечены признаки того, что, несмотря на морозец, лучше бы его без промедления съесть. Поэтому Питерсон унес птицу домой, где она исполнит свое конечное предназначение, а у меня осталась только шляпа неизвестного джентльмена, потерявшего свой праздничный обед.

– Давал ли Питерсон объявления в газеты?

– Нет.

– Тогда откуда возьмутся подсказки для поиска?

– Постараемся что-нибудь извлечь из того, что имеем.

– То есть из этой шляпы?

– Именно.

– Вы смеетесь. Мыслимо ли что извлечь из этого старого, поношенного фетра?

– Вот лупа. Мои методы вам известны. Что вы можете сказать о хозяине этого предмета?

Я снял ветошь со спинки стула и уныло повертел в руках. Это была вполне обычная черная шляпа, круглая, твердая, очень поношенная. Шелковая подкладка, некогда красная, сильно выцвела. Имя производителя отсутствовало, однако, как и говорил Холмс, сбоку были нацарапаны инициалы «Г. Б.». На полях обнаружились дырочки для резинки, но ее самой не было. Кроме того, шляпа оказалась пропыленной, в заломах и пятнах, хотя владелец как будто пытался замаскировать их при помощи чернил.

– Я не вижу ничего, – признался я, возвращая шляпу моему другу.

– Напротив, Ватсон, вы видите все. Но у вас не получается осмыслить увиденное. Вы робеете сделать заключения.

– Тогда будьте добры сказать, что заключаете вы из осмотра этой шляпы?

Холмс взял шляпу и окинул ее особым внимательным взглядом, свойственным только ему.

– Указаний не так много, – заметил он, – и все же из некоторых можно извлечь заключения, как вполне очевидные, так и весьма вероятные. По шляпе заметно, что ее обладатель очень умен, а также что три года назад он процветал, но позднее для него наступили трудные времена. Прежде он был предусмотрителен, теперь сделался беспечен, а значит, покатился по наклонной плоскости. Учтите еще, что он обнищал, и вывод напрашивается сам собой: довели его до этого, скорее всего, спиртные напитки. Не чем иным, как пьянством, можно объяснить и то, что его разлюбила жена.

– Ну, знаете, Холмс!

– Но некоторая доля самоуважения у него все же осталась, – продолжал мой друг, не обратив внимания на возглас. – Жизнь он ведет сидячую, на улице бывает редко, ослаб от отсутствия тренировок. Он человек не молодой и не старый, свои поседевшие волосы смазывает лаймовым кремом, недавно стригся. Таковы наиболее очевидные факты, на которые указывает эта шляпа. Кстати, скорее всего, у него в доме не проведен газ.

– Холмс, да вы просто шутите.

– Ничего подобного. Неужели даже теперь, когда я рассказал вам о своих выводах, вы не видите, что меня на них натолкнуло?

– Это, конечно, говорит о моей тупости, но должен сознаться, я в полном недоумении. Например, из чего вы заключили, что этот человек умен?

Вместо ответа Холмс нахлобучил шляпу себе на голову. Она закрыла лоб, дойдя до самой переносицы.

– Вопрос объема, – пояснил он. – Должен же такой большой мозг хоть что-то в себе содержать.

– А что владелец обеднел?

– Шляпе три года. Именно три года назад вошел в моду такой фасон: плоские поля, загнутые по краям. Это самый качественный товар. Взгляните на шелковую в рубчик шляпную ленту, на превосходную подкладку. Если три года назад этот человек мог себе позволить такую дорогую шляпу, а потом не купил ничего взамен, значит его дела пошли плохо.

– Ну да, это понятно. Но как насчет предусмотрительности и того, что он покатился по наклонной плоскости?

Шерлок Холмс рассмеялся:

– Предусмотрительность – вот она. – Он тронул пальцем крохотный кружок и петельку крепления для резинки. – Они к шляпам не прилагаются. Если этот человек заказал крепление, то есть принял меры на случай непогоды, он не был лишен предусмотрительности. Но мы видим, что резинка порвалась, а заменить ее он не подумал. Выходит, он уже не так предусмотрителен – явное свидетельство утраты принципов. С другой стороны, он пытался замазать пятна чернилами: самоуважение у него в какой-то мере еще осталось.

– Ваши рассуждения очень убедительны.

– Прочие факты: что он среднего возраста, с седоватыми волосами, недавно стригся, пользуется лаймовым кремом – подсказала мне при внимательном исследовании нижняя часть подкладки. В лупу видно большое количество волосков, отстриженных ножницами парикмахера. Они липкие и сильно пахнут лаймом. Пыль, как вы заметите, не уличная, то есть серая песчаная, а домашняя, то есть коричневая, пуховая, – значит, шляпа долго висела в помещении. Пятна влаги внутри доказывают, что владелец обильно потел, а следовательно, едва ли особенно крепок физически.

– Но жена – вы сказали, она его разлюбила.

– Эту шляпу неделями не чистили. Если бы, мой дорогой Ватсон, я заметил на вашей шляпе недельные залежи пыли, вывод был бы ясен: раз жена позволила вам выйти на улицу в таком виде, стало быть, вы имели несчастье лишиться ее расположения.

– Но не исключено, что он холостяк.

– Нет, гуся он нес жене, чтобы помириться с ней. Вспомните карточку на ноге птицы.

– У вас на все готов ответ. Но с чего вы взяли, что в дом не проведен газ?

– Одно или даже два пятна от сальной свечи – это может быть случайностью, но если их целых пять, трудно усомниться в том, что человек то и дело соприкасается со свечами: вероятно, поднимается ночью в спальню, держа в одной руке шляпу, в другой – свечу, с которой стекают капли. Как бы то ни было, эти пятна явно не от газовой горелки. Вы удовлетворены?

– Что ж, это очень остроумно, – рассмеялся я, – но, как вы только что сказали, преступления никакого не было, беды – тоже, если не считать потери гуся. Выходит, вы зря расходуете силы.

Шерлок Холмс открыл рот, чтобы ответить, но тут распахнулась дверь и в комнату влетел отставник Питерсон. Щеки его горели, глаза были выпучены от изумления.

– Гусь, мистер Холмс! – отчаянно выкрикнул он. – Этот гусь, сэр!

– Гусь? Что с ним? Ожил и выпорхнул в кухонное окошко?

Холмс, не вставая с дивана, обернулся, чтобы лучше видеть ошарашенное лицо посетителя.

– Смотрите, сэр! Смотрите, что моя жена нашла в зобе! – Он протянул нам ладонь, на которой мерцал голубой драгоценный камень – размером чуть меньше боба, но такой чистый и яркий, что можно было подумать, в темноте ладонной впадины сверкает электрическая искра.

Шерлок Холмс присвистнул и резко сел.

– Боже, Питерсон, вот так находка! Полагаю, вы догадываетесь, что попало вам в руки?

– Бриллиант, сэр! Драгоценный камень! Стекло режет запросто, как мастику.

– Не просто драгоценный камень. Это тот самый драгоценный камень.

– Неужели это голубой карбункул графини Моркар?! – воскликнул я.

– Именно. Я знаю его размер и форму, так как не раз в последние дни видел в «Таймс» объявления об этом камне. Он совершенно уникален, о его ценности можно только догадываться, и все же предлагаемое вознаграждение в тысячу фунтов не составляет и двадцатой доли от его рыночной цены.

– Тысяча фунтов! Боже милостивый! – Отставник плюхнулся в кресло и застыл, переводя взгляд с Холмса на меня и обратно.

– Такова награда; у меня есть причины думать, что здесь замешаны сентиментальные побуждения и графиня отдала бы половину своего состояния, лишь бы вернуть себе камень.

– Камень пропал, если не ошибаюсь, в отеле «Космополитен», – заметил я.

– Именно так, ровно пять дней назад, двадцать второго декабря. Обвинили некоего Джона Хорнера, паяльщика: он якобы украл камень из шкатулки для драгоценностей. Улики были настолько убедительны, что дело передали на рассмотрение суда присяжных. Помнится, у меня сохранились сообщения об этой истории.

Холмс порылся в газетах, просматривая даты, наконец извлек один лист, разгладил, сложил вдвое и зачитал следующий абзац:

– «Кража драгоценности в отеле «Космополитен». Джон Хорнер, двадцати шести лет, паяльщик, был привлечен к суду по обвинению в том, что двадцать второго числа текущего месяца он похитил из шкатулки, принадлежащей графине Моркар, ценный камень, известный как „голубой карбункул“. Джеймс Райдер, старший коридорный отеля, показал, что в день кражи отвел Хорнера в туалетную комнату графини Моркар, чтобы тот подпаял расшатавшийся второй прут каминной решетки. Сначала Райдер оставался с Хорнером, но затем его вызвали, и он ушел. По возвращении он обнаружил, что Хорнера нет, бюро взломано; небольшая сафьяновая шкатулка, в которой, как выяснилось впоследствии, графиня хранила обычно свои драгоценности, лежит пустая на туалетном столике. Райдер немедленно поднял тревогу, и в тот же вечер Хорнера арестовали, но камня не нашли ни при нем, ни в его жилище. Кэтрин Кьюзак, горничная графини, заявила под присягой, что услышала крик ужаса, вырвавшийся у Райдера, когда он обнаружил кражу, вбежала в комнату и застала картину, описанную предыдущим свидетелем. Инспектор Брэдстрит из отделения „B“ дал показания относительно ареста Хорнера, который отчаянно сопротивлялся и в самых сильных выражениях настаивал на своей невиновности. Когда выяснилось, что обвиняемый был прежде судим за кражу, судья отказался рассматривать дело в упрощенном порядке и передал его на выездную сессию суда присяжных. Хорнер в ходе процесса сильно волновался; услышав это решение, он лишился чувств, и его вынесли из зала суда».

Хм! С полицейским судом понятно, – задумчиво проговорил Холмс, отбрасывая газету. – Теперь перед нами стоит задача восстановить цепь событий, крайними звеньями которой являются пустая шкатулка и зоб рождественского гуся на Тотнем-Корт-роуд. Вот видите, Ватсон, наше небольшое расследование делается не столь невинным и все более важным. Вот камень, камень получен от гуся, гусь получен от мистера Генри Бейкера, обладателя поношенной шляпы и прочих примет, описанием которых я так вам наскучил. Нам предстоит серьезно взяться за розыски этого джентльмена, а кроме того, выяснить его роль в этих загадочных событиях. Для начала применим простейшее средство – а это, несомненно, газетные объявления. Если не получится, я обращусь к иным методам.

– Что вы напишете?

– Дайте мне карандаш и вот этот обрывок бумаги. Ну, так: «Найдены на углу Гудж-стрит гусь и черная фетровая шляпа. Мистеру Генри Бейкеру предлагается явиться сегодня вечером в шесть тридцать на Бейкер-стрит, двести двадцать один-бэ, чтобы получить потерянное». Коротко и понятно.

– Вполне. Но увидит ли он объявление?

– Он наверняка станет просматривать газеты: для небогатого человека такая потеря очень существенна. Разбив стекло и увидев Питерсона, он, понятно, был так напуган, что думал только о бегстве, но потом наверняка горько раскаялся в том, что бросил птицу. Кроме того, в объявлении указано его имя, и значит, знакомые, кому газета попадет в руки, непременно его известят. Так что, Питерсон, бегите в рекламное агентство и попросите разместить текст в вечерних газетах.

– В которых, сэр?

– О, в «Глоб», «Стар», «Пэлл-Мэлл», «Сент-Джеймсиз», «Ивнинг ньюс», «Стандард», «Эхо» – и во всех, какие попадутся.

– Хорошо, сэр. А камень?

– Ах, ну да. Я подержу его у себя. Спасибо. И вот что, Питерсон, на обратном пути купите гуся и оставьте здесь, чтобы мы отдали его владельцу взамен того, которым сейчас угощается ваша семья.

Когда отставник ушел, Холмс взял камень и стал рассматривать против света.

– Недурная вещица, – сказал он. – Посмотрите, как сверкает и искрится. Это, конечно, ядро и фокус преступлений. Как и любой хороший камень. Настоящая дьяволова приманка. Что касается больших камней с длинной историей, у них на каждую грань приходится по кровавому злодеянию. Этому камню нет и двух десятков лет. Он был найден на берегах реки Амой в южном Китае и замечателен тем, что по всем свойствам относится к карбункулам, но отличается по цвету – голубой вместо рубиново-красного. Он не стар, но в его истории уже есть мрачные страницы. Из-за этого кристалла углерода весом сорок гран совершены два убийства, одно самоубийство, несколько ограблений да еще одного человека облили серной кислотой. Кто бы мог подумать, что такая красивая игрушка множит число висельников и узников? Сейчас я запру ее в сейф и напишу графине, что она у нас.

– Вы думаете, этот человек, Хорнер, невиновен?

– Не знаю.

– А тот другой, Генри Бейкер, – замешан ли он в деле?

– Думаю, Генри Бейкер, скорее всего, абсолютно невиновен и не имел понятия о том, что птица, которую он нес, стоит больше, чем такого же размера гусь из чистого золота. Но убедиться в этом я смогу, только когда он откликнется на наше объявление.

– А до этого вы можете что-то сделать?

– Ничего.

– В таком случае я продолжу обход пациентов. Но вечером, к назначенному часу, вернусь: хочется узнать, как разрешится это запутанное дело.

– Буду очень рад. Я обедаю в семь. Вальдшнеп, если не ошибаюсь. Кстати, ввиду недавних происшествий надо бы попросить миссис Хадсон, чтобы она внимательно осмотрела зоб.

Я задержался у пациента и прибыл на Бейкер-стрит чуть позднее половины седьмого. Подходя к дому, я заметил высокого мужчину в шотландском берете с помпоном и застегнутом на все пуговицы сюртуке: он ждал снаружи, в полукруге света от наддверного окна. Едва я подошел, как дверь распахнулась, и нас обоих провели в комнату Холмса.