Текст книги "Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса"

Приключение III
Установление личности

– Дорогой друг, – сказал Шерлок Холмс однажды, когда мы сидели у камина в его квартире на Бейкер-стрит, – жизнь куда причудливее, нежели способно измыслить наше воображение. На каждом шагу случаются истории, каких мы себе даже не представляем. Если бы мы с вами сейчас рука об руку вылетели из окна, воспарили над городом и, сдвигая в сторону крыши домов, стали наблюдать за жизнями их обитателей – за удивительными совпадениями, интригами, недоразумениями, за цепочками событий, которые тянутся из поколения в поколение и приводят к самым поразительным результатам, – то фантазии писателей, ничтожные и плоские, потеряли бы в наших глазах весь свой интерес.

– Я в этом не уверен, – возразил я. – Те случаи, о которых читаешь в газетах, как правило, обыденны и бесцветны. В полицейских отчетах реализм доведен до крайних пределов, но в них не найти ничего увлекательного или художественного.

– Чтобы создать убедительную картину реальности, нужно отбирать и отсеивать, – заметил Холмс. – Этого нет в полицейских отчетах, где упор делается на банальности, произнесенные высокими чинами, а не на детали, которые открыли бы наблюдателю самую суть дела. Поверьте, нет ничего столь же неестественного, как трюизм.

Я улыбнулся и покачал головой:

– Мне вполне понятно, почему вы так считаете. Вы даете неофициальные советы и оказываете помощь любому на трех континентах, кто попал в безвыходное положение или столкнулся с неразрешимой загадкой, – разумеется, странные истории встречаются вам на каждом шагу. А давайте-ка проверим. – Я поднял с пола утреннюю газету. – Вот первый заголовок, попавшийся мне на глаза. «Жестокое обращение мужа с женой». Здесь полколонки текста, но я и не читая уверен, что случай, там описанный, мне хорошо знаком. Конечно же, другая женщина, пьянство, побои, синяки, сестра или домовладелица, сочувствующая жертве. Даже самый примитивный писатель не сочинит столь примитивного сюжета.

– Выбранный пример говорит отнюдь не в вашу пользу, – отозвался Холмс, беря газету и просматривая заметку. – Это дело о разводе супругов Дандас, и по случайности мне предложили прояснить некоторые вопросы, с ним связанные. Муж вел трезвую жизнь, другой женщины не было, а жестокое обращение заключалось в том, что он завел привычку всякий раз после еды вынимать свою вставную челюсть и швырять в жену. Согласитесь, средний писатель едва ли сумеет эдакое выдумать. Лучше возьмите, доктор, понюшку табаку и признайте, что в данном случае вы мне проспорили.

Он протянул мне табакерку из червонного золота с большим аметистом в центре крышки. Эта роскошная вещь столь явно противоречила обычной скромности и непритязательности Холмса, что я не удержался от замечания.

– Ах да, – спохватился он, – я и забыл, что мы с вами в последнее время не виделись. Этот маленький сувенир я получил от короля Богемии в благодарность за помощь в деле с бумагами Ирэн Адлер.

– А кольцо? – Я перевел взгляд на редкостный бриллиант, сверкавший у него на пальце.

– Это от голландской королевской семьи; им я оказал услугу столь деликатного свойства, что не могу поведать о ней даже вам, моему хроникеру, любезно ознакомившему читающую публику с историей двух-трех моих скромных расследований.

– А нынче вы ведете какие-нибудь дела? – с любопытством осведомился я.

– Десяток или дюжину, однако ни в одном нет ничего особенного. Они, конечно, важны, но неинтересны. Знаете, именно незначительные дела дают обычно поле для наблюдений, для быстрого анализа причин и следствий, что и делает заманчивой задачу сыщика. Крупные преступления, как правило, не столь сложны – чем серьезнее преступление, тем очевидней мотив. Подобные случаи всегда скучны, за исключением одного довольно запутанного, по поводу которого ко мне обращались из Марселя. Не исключаю, впрочем, что в ближайшие минуты мне посчастливится больше, ибо, если не ошибаюсь, к двери приближается будущая клиентка.

Холмс, встав с кресла, разглядывал сквозь раздвинутые шторы бесцветную лондонскую улицу. Из-за его плеча я увидел на противоположном тротуаре крупную женщину в пышном меховом боа вокруг шеи и в широкополой шляпе с витым красным пером, которую она, на кокетливый манер герцогини Девонширской, сдвинула на одно ухо. Глаза под этим великолепным доспехом робко и нервно рассматривали наши окна, ноги переступали взад-вперед, пальцы теребили пуговицы на перчатках. Вдруг она рывком, как ныряет в воду пловец, пересекла улицу, и до нас донесся пронзительный звон колокольчика.

– Такие симптомы мне уже встречались. – Холмс швырнул папиросу в огонь. – Колебания у входа всегда указывают на affaire de coeur[18]18
  Сердечные дела (фр.).


[Закрыть]. Она хочет получить совет, но колеблется, потому что история чересчур деликатная. Но и в таких случаях возможны различия. Если женщину серьезно обидел мужчина, она не станет колебаться. Обычный симптом – порванный шнурок колокольчика. Здесь же можно предположить, что речь идет о любви, но девушка не столько сердится, сколько смущена или опечалена. Однако вот и она – явилась, чтобы разрешить наши сомнения.

Послышался стук в дверь, и мальчик в ливрее доложил о мисс Мэри Сазерленд, которая уже высилась за его черной фигуркой, как торговое судно, следующее на всех парусах за лоцманским катерком. Шерлок Холмс приветствовал ее в своей обычной непринужденно-учтивой манере, закрыл дверь, с поклоном указал на кресло и устремил на гостью свойственный только ему внимательный и в то же время несколько отсутствующий взгляд.

– Вы не находите, – спросил он, – что при вашей близорукости нелегко столько печатать на машинке?

– Сперва было трудновато, – отвечала гостья, – но теперь я умею печатать, не глядя на клавиши. – Внезапно осознав смысл сказанного Холмсом, она вздрогнула, и на ее широком добродушном лице выразились испуг и удивление. – Вам кто-то про меня рассказал, мистер Холмс, иначе откуда вы все это знаете?

– Не смущайтесь, – рассмеялся Холмс, – все знать – моя профессия. Я приучил себя видеть то, чего другие не замечают. Будь это не так, разве вы пришли бы ко мне за советом?

– Я пришла к вам, сэр, потому что слышала про вас от миссис Этеридж: вы в два счета нашли ее мужа, когда и полиция, и все-все думали, что его нет в живых. О, мистер Холмс, вот бы вы и мне помогли! Я не богачка, но получаю сотню в год дохода и еще зарабатываю немного на машинке. Я вам все отдам, лишь бы узнать, что сталось с мистером Хосмером Эйнджелом.

– И что же заставило вас явиться за советом в такой спешке? – Шерлок Холмс соединил кончики пальцев и поднял взгляд к потолку.

Простоватое лицо мисс Мэри Сазерленд снова застыло в растерянности.

– Ну да, я летела сюда опрометью. Меня злость взяла: мистер Уиндибэнк, мой отец, ведет себя так, будто это все ерунда. В полицию пойти не захотел, к вам – тоже, сидит сложа руки и только повторяет, что беды никакой не случилось. Терпение у меня кончилось, я подхватилась и прямиком к вам.

– Ваш отец? Отчим, наверное, ведь у вас разные фамилии?

– Да, отчим. Я его зову отцом, хотя это немного смешно: разница у нас всего пять лет и два месяца.

– А ваша матушка жива?

– О да, жива и здорова. Мне не очень понравилось, мистер Холмс, когда она так скоро после смерти отца решила снова выйти замуж, к тому же за человека почти на пятнадцать лет моложе. Отец был слесарь на Тотнем-Корт-роуд, оставил после себя прибыльное дело; матушка с мастером, мистером Харди, его продолжали, но появился мистер Уиндибэнк и заставил ее продать мастерскую: у него занятие куда солидней – разъездная торговля винами. За имущество и долю в мастерской они получили четыре тысячи семьсот фунтов; отец, будь он жив, выручил бы намного больше.

Я ожидал, что Шерлоку Холмсу наскучит этот сбивчивый рассказ, но он, напротив, весь ушел в слух.

– Ваш собственный доход происходит от этой сделки? – спросил он.

– О нет, сэр, совсем не от нее. Это наследство моего дяди Нэда из Окленда. Новозеландские акции, дают четыре с половиной процента. Всего там было две тысячи пятьсот фунтов, но я могу брать только проценты.

– Чрезвычайно интересно, – заметил Холмс. – Располагая такой кругленькой суммой, как сто фунтов годовых, и к тому же подрабатывая, вы, несомненно, можете позволить себе небольшие путешествия и прочие радости жизни. Полагаю, одинокой леди хватает на безбедное существование и шестидесяти фунтов в год.

– Я могла бы обойтись и гораздо меньшей суммой, мистер Холмс, но, понимаете, пока я дома, мне не хочется быть обузой для домашних, а потому я отдаю деньги в семью, с которой делю кров. Конечно, это только на время. Мистер Уиндибэнк раз в три месяца получает за меня проценты и отдает их матери, а я прекрасно обхожусь тем, что зарабатываю машинописью. Мне платят два пенса за страницу, а за день я часто успеваю напечатать пятнадцать-двадцать страниц.

– Ваши обстоятельства мне вполне ясны. Это мой друг, доктор Ватсон, с ним вы можете быть так же откровенны, как со мной. Теперь, будьте любезны, расскажите все о ваших отношениях с мистером Хосмером Эйнджелом.

Мисс Сазерленд залилась краской и нервно потеребила бахрому на жакете.

– Мы познакомились на балу газовщиков, – сказала она. – Когда отец был жив, ему присылали билеты, а теперь по старой памяти шлют матери. Мистер Уиндибэнк не хотел нас отпускать. Он вообще не любит, чтобы мы куда-нибудь ходили. Он бесится, даже когда я собираюсь на угощение в воскресную школу. Но в тот раз я твердо решила пойти, потому что какое право у него запрещать? Он сказал, что на бал придет неподходящая публика, а ведь там собирались друзья отца. Еще он сказал, мне нечего надеть, а у меня в комоде платье из лилового плюша, ненадеванное. В конце концов он понял, что зря старается, и уехал во Францию по делам фирмы, а мы с матушкой все равно пошли – нас взялся сопровождать мистер Харди, прежний мастер, и там я познакомилась с мистером Хосмером Эйнджелом.

– Наверное, мистер Уиндибэнк, вернувшись из Франции, очень рассердился, когда узнал, что вы были на балу? – предположил Холмс.

– Ну, он повел себя очень даже мирно. Помню, посмеялся, пожал плечами и сказал: бесполезно, мол, что-то женщине запрещать, она все равно сделает по-своему.

– Ясно. Итак, на балу газовщиков вы, как я понял, познакомились с джентльменом по имени Хосмер Эйнджел.

– Да, сэр. Я познакомилась с ним тем вечером, а на другой день он заглянул справиться, благополучно ли мы добрались домой. Потом мы еще встретились – то есть, мистер Холмс, он дважды приглашал меня на прогулку, но потом вернулся отец, и мистеру Хосмеру Эйнджелу дорога к нам была закрыта.

– Почему?

– Дело в том, что отец такого не любит. Он избегает приглашать гостей. Говорит – женщине довольно и круга семьи. А я повторяла матушке: для начала нужно этот самый круг завести, а у меня его до сих пор нет.

– И что же мистер Хосмер Эйнджел? Пытался с вами увидеться?

– Через неделю отцу предстояло снова поехать во Францию, и Хосмер мне написал, что лучше и безопасней будет не встречаться, пока он дома. Тем временем мы обменивались письмами, он писал каждый день. Письма приходили по утрам, отцу можно было ничего не говорить.

– Вы уже были помолвлены с этим джентльменом?

– Да, мистер Холмс. Мы сговорились после первой нашей прогулки. Хосмер… мистер Эйнджел работает кассиром в конторе на Леднхолл-стрит и…

– В какой конторе?

– То-то и оно, мистер Холмс, что я этого не знаю.

– А где он живет?

– Ночует в том же здании.

– И адрес вам неизвестен?

– Нет. Только улица – Леднхолл-стрит.

– А куда вы адресовали письма?

– В почтовое отделение на Леднхолл-стрит, до востребования. Он сказал, если посылать в контору, другие клерки узнают, что письма от дамы, и станут над ним подшучивать. Я предлагала по его примеру печатать письма на машинке, но он говорит: нет, если письма написаны от руки, то видно, что они от меня, а если напечатаны, то нас словно бы разделяет пишущая машинка. Вот видите, мистер Холмс, как он меня любил и как беспокоился даже о мелочах.

– Весьма ценная деталь, – отозвался Холмс. – Я уже давно принял за аксиому, что нет ничего важнее мелочей. Не припомните ли еще какие-нибудь мелочи касательно мистера Хосмера Эйнджела?

– Он человек очень робкий и застенчивый, мистер Холмс. На прогулки меня приглашал не днем, а вечером: мол, терпеть не может привлекать к себе внимание. Избегал общества. Держался тише воды ниже травы, даже разговаривал тихо. По его словам, в детстве у него часто воспалялись миндалины и гланды, и нынче из-за слабого горла он запинается и все больше шепчет. За одеждой всегда следил, одевался очень чисто и скромно, но видел плохо, совсем как я, боялся яркого света и носил темные очки.

– И что же случилось, когда мистер Уиндибэнк, ваш отчим, снова уехал во Францию?

– Мистер Хосмер Эйнджел еще раз побывал у меня дома и предложил пожениться, прежде чем вернется отец. Он был настроен очень серьезно и настоял, чтобы я на Библии поклялась всегда хранить ему верность, что бы ни случилось. Матушка сказала, он совершенно прав, что потребовал клятвы: вот как сильно он меня любит. Она с самого начала была настроена в его пользу; он ей нравился еще больше, чем мне. Когда они начали толковать о том, чтобы нам на неделе пожениться, я стала спрашивать, а как же отец, но они оба сказали: о нем не беспокойся, узнает, когда приедет, и матушка уверила, что сама все уладит. Не очень-то мне это понравилось, мистер Холмс. Вроде бы смешно просить его разрешения, когда он всего на несколько лет меня старше, но хитрить и прятаться я не люблю, поэтому я написала отцу в Бордо, где у его компании французская контора. Утром в самый день венчания письмо вернулось обратно.

– Значит, почтальон его не застал?

– Да, сэр, отец уехал в Англию как раз перед тем, как оно прибыло.

– Ха! Надо же, какая неудача. Итак, венчание было назначено на пятницу. Церемония должна была пройти в церкви?

– Да, сэр, но очень скромно. В церкви Святого Спасителя у станции Кингз-Кросс. Потом мы собирались позавтракать в отеле «Сент-Панкрас». Хосмер приехал за мною в хэнсоме, но я была с матушкой, и ему не хватило места. Он посадил нас, а сам взял извозчичью пролетку – других экипажей поблизости не было. До церкви мы добрались первыми, встретили карету и ждали, что он оттуда выйдет, но не дождались. Кэбмен сошел вниз посмотреть – в карете никого не было! Кэбмен сказал, что понятия не имеет, куда мог деться пассажир, – он своими глазами видел, как тот садился. Это было в прошлую пятницу, мистер Холмс, и с тех пор я ничего не узнала о том, куда делся Хосмер.

– Думается мне, с вами обошлись просто беспардонно, – заметил Холмс.

– О нет, сэр! Он такой хороший и добрый – он не мог бы так со мной поступить. Все утро он повторял, что я обязана хранить верность; даже если произойдет непредвиденное и мы будем разлучены, мне нужно всегда помнить свое обещание: рано или поздно он потребует, чтобы я сдержала слово. Странно, конечно, вести такие речи в утро свадьбы, но потом стало ясно, что они были недаром.

– Разумеется. Значит, вы полагаете, с ним произошло какое-то неожиданное несчастье?

– Да, сэр. Наверное, он предвидел какую-то опасность, иначе не стал бы такого говорить. А потом то, чего он боялся, случилось.

– Но что это могло быть – вы не знаете?

– Не знаю.

– И еще вопрос. Как отнеслась к происшествию ваша матушка?

– Она рассердилась и велела мне больше об этом не упоминать.

– А отец? Вы ему рассказали?

– Да, и он как будто со мной согласился: с Хосмером что-то случилось и я о нем еще услышу. Он так и сказал: какой резон Хосмеру подвезти меня к церковному порталу и бросить? Если бы он одолжил у меня деньги или женился на мне и ими завладел, тогда понятно, но Хосмер всегда обходился своими средствами и не давал мне тратить ни шиллинга. Но что же все-таки случилось? Почему он не может написать? Я просто с ума схожу, ночами глаз не могу сомкнуть.

Мисс Сазерленд вынула из муфты платок и отчаянно зарыдала.

– Я займусь вашим делом. – Холмс встал. – И не сомневаюсь, мы сможем добраться до истины. Теперь предоставьте все мне, а сами выбросьте эту историю из головы. Прежде всего, пусть мистер Хосмер Эйнджел исчезнет из вашей памяти так же, как он исчез из вашей жизни.

– Значит, по-вашему, я его больше не увижу?

– Боюсь, что нет.

– Но что же с ним произошло?

– Теперь этот вопрос – моя забота. Мне понадобится точное описание Хосмера Эйнджела и все его письма, какие сохранились.

– Я дала о нем объявление в субботнюю «Кроникл». Вот вырезка и четыре его письма.

– Спасибо. А ваш адрес?

– Лайон-Плейс, тридцать один, Камберуэлл.

– Адреса мистера Эйнджела, как я понял, у вас не было. А где работает ваш отец?

– Он разъездной агент фирмы «Уэстхаус и Марбэнк» с Фенчерч-стрит. Это крупные импортеры кларета.

– Спасибо. Вы дали очень четкие показания. Оставьте у меня бумаги и помните мой совет. Выбросьте из головы эту историю и не допускайте, чтобы она повлияла на вашу жизнь.

– Вы очень добры, мистер Холмс, но я так не могу. Я останусь верна Хосмеру. Пока он не вернется, я буду его ждать.

Несмотря на нелепую шляпку и простоватое лицо нашей гостьи, в этих словах прозвучало благородство, внушавшее уважение к ней. Положив на стол тоненькую связку бумаг и пообещав вернуться, как только ее позовут, она удалилась.

Несколько минут Шерлок Холмс сидел молча в одной позе: пальцы сложены домиком, ноги вытянуты, взгляд устремлен к потолку. Затем он достал с полки старую, лоснящуюся глиняную трубку, которая служила ему советчиком, закурил ее и снова расположился в кресле. Лицо его в клубах голубого дыма выражало полнейшую апатию.

– Эта девушка – небезынтересный объект для исследования, – заметил он. – Куда интересней, по моему мнению, чем ее загадка – вполне, кстати говоря, банальная. Справившись в моей картотеке, вы найдете похожие случаи: андоверское дело семьдесят седьмого года, что-то подобное в Гааге в прошлом году. Но притом, что сама идея не новая, все же нашлись две-три незнакомые мне подробности. Однако самое примечательное – это личность девушки.

– Похоже, вы прочли в ее внешности много такого, что для меня осталось невидимым.

– Не столько невидимым, Ватсон, сколько незамеченным. Вы не знали, на что смотреть, и упустили все самое важное. Никак не уговорю вас признать значение рукавов, выразительность ногтей, важность шнурков. Итак, вам запомнились детали облика нашей гостьи? Опишите их.

– Ну, на ней была широкополая соломенная шляпа синевато-серого цвета с кирпично-красным пером. Черный жакет, расшитый черным же бисером, с бахромой из гагатовых бусинок. Платье коричневое, цвета темнее кофейного, ворот и рукава отделаны лиловым плюшем. Перчатки сероватые, указательный палец правой проношен до дыры. На обувь я не обратил внимания. В ушах болтались небольшие золотые кольца, и весь ее вид говорил о том, что она девушка состоятельная, довольная жизнью, добродушная и немного вульгарная.

Шерлок Холмс тихонько хлопнул в ладоши и засмеялся:

– Право, Ватсон, вы делаете удивительные успехи. В самом деле, у вас отлично получается. Правда, все важные подробности вы пропустили, но зато овладели методом и живо подмечаете цвета. Никогда не доверяйте общему впечатлению, дружище, но приглядывайтесь к деталям. У женщин я в первую очередь рассматриваю рукава. У мужчин, пожалуй, важнее обращать внимание на колени. Как вы заметили, у этой женщины рукава отделаны плюшем – очень полезный материал, хорошо сохраняющий следы. Чуть выше запястья четко отпечаталась двойная линия: машинистка опирается о стол. Ручная швейная машинка оставляет такие же вмятины, но только на левом рукаве и сбоку, где мизинец; в нашем же случае они пересекали все запястье. Затем я поглядел на лицо, заметил на переносице следы от пенсне и рискнул упомянуть близорукость и машинопись, чем как будто очень удивил посетительницу.

– Меня тоже.

– Но ведь это было очевидно. Потом меня очень заинтересовали ее ботинки: похожие, но из разных пар. Один носок был с отделкой, другой простой. Один застегнут на две нижние пуговицы из пяти, другой – на первую, третью и пятую. Так вот, когда вы видите, что молодая леди, в остальном одетая аккуратно, вышла из дома в непарных, полурасстегнутых ботинках, ничего не стоит сделать вывод, что она торопилась.

– Что еще? – спросил я, сгорая от любопытства. Меня всегда увлекала виртуозная работа ума моего друга.

– Я заметил мимоходом, что она до выхода из дома, но уже в уличной одежде, писала записку. Вы обратили внимание на ее правую перчатку, проношенную на указательном пальце, но, очевидно, пропустили фиолетовые чернильные пятна на перчатке и на пальце. Она писала в спешке и слишком глубоко макала перо. Случилось это сегодня утром, иначе пятно успело бы поблекнуть. Все это занимательно, хотя и элементарно. Однако, Ватсон, вернемся к делу. Не будете ли вы так добры прочитать мне описание мистера Хосмера Эйнджела, данное в объявлении?

Я взял газетную вырезку и поднес к свету. Там говорилось:

«Утром 14-го числа пропал джентльмен по имени Хосмер Эйнджел. Рост около пяти футов семи дюймов, телосложение плотное, цвет лица желтоватый, волосы черные, на макушке небольшая лысина, густые черные бакенбарды и усы; носит темные очки, говорит немного невнятно. Когда его видели в последний раз, был одет в черный сюртук с шелковой отделкой, черный жилет с альбертовой часовой цепочкой, серые брюки из твида „харрис“, коричневые гетры, штиблеты с резинкой. Насколько известно, состоял на службе в конторе на Леднхолл-стрит. Тому, кто сообщит…» и т. д., и т. д.

– Достаточно, – остановил меня Холмс. – Что до писем, – продолжал он, просматривая листки, – они ничем не примечательны. Никаких зацепок, позволяющих судить о мистере Эйнджеле, разве что единственная цитата из Бальзака. Впрочем, одна особенность имеется, и вам она, конечно, бросилась в глаза.

– Письма напечатаны на машинке.

– Не только письма, но и подпись. Вот оно, четкое маленькое «Хосмер Эйнджел» в самом низу. Дата, как видите, есть, но адрес отсутствует, только «Леднхолл-стрит», чего, конечно, маловато. Эта подпись о многом говорит – собственно, обо всем.

– О чем же?

– Дорогой мой, неужели вы не видите, насколько это ценное свидетельство?

– Единственно могу предположить, что он желал оставить за собой возможность отречься от своей подписи, если будет вчинен иск о нарушении брачного обязательства.

– Нет, речь не об этом. Как бы то ни было, я напишу два письма, и дело будет улажено. Первое я адресую одной фирме в Сити, второе – отчиму девушки, мистеру Уиндибэнку, с вопросом, не сможет ли он посетить нас завтра в шесть вечера. Нам в любом случае следует вести переговоры с мужской частью семейства. Но пока не придут ответы на письма, доктор, мы ничего предпринять не можем, так что отложим нашу проблему в сторону и подождем.

Я убеждался неоднократно, что мой друг способен проницательно мыслить и необычайно энергично действовать, а потому не усомнился: если сейчас, расследуя это загадочное дело, он столь спокоен и беззаботен, у него имеются для этого серьезные основания. Лишь однажды, в случае с королем Богемии и фотографией Ирэн Адлер, я стал свидетелем его провала, но зловещая история со «Знаком четырех» и необычайные обстоятельства, связанные с «Этюдом в багровых тонах», доказывали, что едва ли найдется такое запутанное дело, которое он не сумел бы раскрыть.

Когда я уходил, из черной глиняной трубки Холмса все еще поднимались клубы дыма, и мне было ясно: явившись на следующий вечер, я обнаружу, что он владеет всеми ключами к разгадке тайны пропавшего жениха мисс Мэри Сазерленд.

В то время мое внимание было поглощено опасной болезнью одного пациента, и весь следующий день я провел у постели страдальца. Освободился я незадолго до шести и, опасаясь не успеть к dénouement[19]19
  Развязка (фр.).


[Закрыть] дела, когда может понадобиться моя помощь, мигом вскочил в хэнсом и погнал к Бейкер-стрит. Однако Шерлока Холмса я застал в одиночестве: он полулежал в кресле и как будто дремал. При виде несчетного количества склянок и пробирок, испускавших резкий запах соляной кислоты, я понял, что мой друг провел день за своим любимым занятием – химическими опытами.

– Ну, удалось что-нибудь узнать? – спросил я с порога.

– Да. Это бисульфат бария.

– Нет, нет, я о загадке! – вскричал я.

– А, об этом! Я думал о соли, которую исследовал. Как я сказал вчера, никаких загадок в том деле нет, хотя иные подробности небезынтересны. Досадно только, что, похоже, нет такой нормы закона, по которой негодяя можно привлечь к ответственности.

– Но кто же он такой и почему покинул мисс Сазерленд?

Шерлок Холмс не успел открыть рот, как в коридоре послышались тяжелые шаги, а вслед за ними стук в дверь.

– Это отчим девушки, мистер Джеймс Уиндибэнк, – сказал Холмс. – Он прислал мне записку, что будет к шести. Войдите!

В комнату вошел мужчина среднего роста, плотного сложения, на вид лет тридцати, чисто выбритый, с желтоватым лицом. Манеры у него были вкрадчивые, серые глаза смотрели зорко и внимательно. Смерив нас обоих вопросительным взглядом, посетитель пристроил свой глянцевый цилиндр на буфет и с легким поклоном опустился на ближайший стул.

– Добрый вечер, мистер Джеймс Уиндибэнк, – проговорил Холмс. – Эту машинописную записку с обещанием явиться в шесть прислали, конечно, вы?

– Да, сэр. Боюсь, я немного опоздал, но я, знаете ли, не всегда могу располагать своим временем. Мне жаль, что мисс Сазерленд обеспокоила вас этим дельцем; сам я придерживаюсь мнения, что не следует выставлять напоказ свое грязное белье. Я был решительно против ее визита сюда, но она, как вы наверняка заметили, девица нервная, порывистая: если вобьет себе что-то в голову, ее не отговоришь. Разумеется, против вас я ничего не имею – ведь вы не связаны с официальной полицией, – но когда семейное горе становится предметом пересудов, приятного в этом мало. Кроме того, это пустая трата времени: статочное ли дело, чтобы вы разыскали этого Хосмера Эйнджела?

– Напротив, – спокойно возразил Холмс, – у меня есть все основания думать, что мистера Хосмера Эйнджела я найду.

Мистер Уиндибэнк вздрогнул и уронил перчатки.

– Рад слышать, – промолвил он.

– Любопытно, – заметил Холмс, – что у машинописи индивидуальных особенностей не меньше, чем у почерка. Машинки, если они не совсем новые, непременно отличаются одна от другой. Одни буквы изношены больше других, некоторые стерты только с одной стороны. Обратите внимание, мистер Уиндибэнк, на марашку над буквой «е» в вашей записке и укороченный хвостик буквы «р». Я насчитал еще четырнадцать признаков, но эти два самые заметные.

– Мы в конторе печатаем все письма на одной и той же машинке, и, конечно, шрифт немного изношен. – Блестящие глазки посетителя пристально вглядывались в Холмса.

– А теперь, мистер Уиндибэнк, я поделюсь с вами преинтересным наблюдением. Я подумываю в скором времени написать очередную монографию, на сей раз о машинописи, в связи с расследованием преступлений. Я уже не первый день занимаюсь этой темой. Вот четыре письма, которые, как предполагается, отправлял пропавший. Все они напечатаны на машинке. И в них вы найдете не только марашки над «е» и укороченные хвостики «р», но и – если возьмете лупу – все четырнадцать мелких дефектов, о которых я говорил.

Мистер Уиндибэнк вскочил на ноги и сгреб с буфета цилиндр.

– У меня нет времени выслушивать байки, мистер Холмс. Если вы можете поймать этого человека, поймайте и сообщите мне.

– Конечно могу. – Холмс шагнул к двери и повернул ключ в замке. – Сообщаю: я его поймал!

– Что? Где? – вскричал мистер Уиндибэнк, бледнея. Он озирался, точно крыса в ловушке.

– Бесполезно, мистер Уиндибэнк, совершенно бесполезно, – учтиво произнес Холмс. – Вам не отвертеться. Дело слишком ясное, и вы мне совсем не польстили, предположив, будто я не справлюсь со столь примитивной загадкой. Да уж! Садитесь, и давайте все обсудим.

Посетитель рухнул на стул. Лицо его было мертвенно-бледным, лоб покрылся испариной.

– Это… это неподсудно, – выдавил он из себя.

– Боюсь, что так. Но, между нами говоря, Уиндибэнк, с такой жестокой, подлой, эгоистичной выдумкой мне еще не доводилось сталкиваться. Сейчас я опишу вкратце ход событий, а вы поправьте, если я ошибусь.

Посетитель, совершенно раздавленный, осел на стуле и свесил голову на грудь. Холмс положил ноги на каминную решетку, откинулся на спинку кресла, засунул руки в карманы и заговорил, обращаясь как будто не столько к нам, сколько к самому себе.

– Мужчина женится на женщине много старше себя ради ее денег; кроме того, он пользуется деньгами ее дочери, пока та живет в семье. Это немалая сумма для людей их круга, и ее потеря была бы весьма чувствительна. Чтобы сохранить эти деньги, стоило постараться. Дочь – девушка добросердечная, дружески настроенная к родным, но притом чувствительная и привязчивая; очевидно, что при ее обеспеченности, с ее привлекательной внешностью ей не грозит засидеться в девицах. Но выдать ее замуж – значит потерять сотню фунтов в год! Что же делает отчим, дабы этого не допустить? Самое простое: удерживает ее дома и запрещает общаться со сверстниками. Но вскоре оказывается, что на запретах далеко не уедешь. Девушка начинает упрямиться, настаивать на своих правах и наконец объявляет, что твердо намерена пойти на бал. И что предпринимает ее изобретательный отчим? Он хватается за идею, делающую честь его уму, но не сердцу. С согласия жены и при ее содействии он меняет свою внешность, прячет глаза за темными очками, наклеивает усы и бакенбарды, звонкий голос понижает до еле слышного шепота. Благодаря этому маскараду, а также близорукости девушки, он превращается в мистера Хосмера Эйнджела и начинает за ней ухаживать, отваживая других кавалеров.

– Вначале это была просто шутка, – простонал посетитель. – Мы не думали, что она так увлечется.

– Вполне вероятно. Тем не менее молодая леди увлекается не на шутку, а поскольку она убеждена, что отчим уехал во Францию, мысль о вероломном обмане не приходит ей в голову. Внимание джентльмена льстит ее самолюбию, к тому же мать громогласно восхищается ухажером. Мистер Эйнджел является к ним в дом: чтобы от аферы был толк, нужно завести ее как можно дальше. За свиданиями следует помолвка, и можно быть уверенным, что девушка не обратит свои чувства на кого-нибудь другого. Но обман не может продолжаться бесконечно. И притворяться каждый раз, будто едешь во Францию, это лишние хлопоты. План ясен: положить этой истории конец, причем конец драматический, который произведет на юную леди стойкое впечатление и надолго помешает ей думать о других поклонниках. Отсюда клятвы верности на Библии, отсюда и намеки на возможные происшествия в самый день свадьбы. Джеймс Уиндибэнк желает крепко привязать мисс Сазерленд к Хосмеру Эйнджелу, чтобы она, гадая, что с ним сталось, в ближайшие лет десять не обращала взгляд на других ухажеров. И вот он доводит ее до церковного порога, переступить который не может, и преспокойно исчезает с помощью старой уловки: входит в одну дверцу кареты и выходит в противоположную. Думаю, мистер Уиндибэнк, все происходило именно так!