Текст книги "Перегрузка"

Ним сочувственно кивнул:

– Да, я знаю.

– Но у меня есть хорошие новости. Думаю, тебе интересно узнать. У меня будет новый член.

– Что у тебя будет?

– Ты не ослышался. Ты ведь помнишь, мой прежний сгорел.

– Конечно, помню. – Ним никогда не смог бы забыть сказанное доктором на следующий день после того, как Уолли был поражен электрическим током: «…заряд проскочил через верхнюю часть его тела и ушел в землю по металлической опоре, пройдя через пенис. Пенис разрушен. Сожжен, причем полностью…»

– Но я до сих пор испытываю там сексуальные ощущения, – сказал Уолли. – И это можно использовать как основу. Поэтому на прошлой неделе меня отправили в Хьюстон, в Техасский медицинский центр. Они там творят чудеса, особенно для таких, как я. Там есть врач, зовут его Брентли Скотт. У него золотые руки. Так вот этот доктор собирается сделать мне новый пенис и обещает, что он будет работать.

– Уолли, я очень рад за тебя, но, черт возьми, как такое возможно?

– Частично это делается с помощью пересадки кожи и частично посредством так называемого протезирования полового члена. Это миниатюрный насос, несколько трубок и крошечный резервуар. Все соединяется и хирургически имплантируется. Аппарат изготавливается из кремниевой резины. Тот же материал используется при имплантации сердечного ритморегулятора. По сути дела, это заменитель самого главного, что дала нам природа.

– И он действительно функционирует? – полюбопытствовал Ним.

– Еще как, черт возьми! – Энтузиазм Уолли бил ключом. – Я сам это видел. Я выяснил, что существуют сотни людей, у которых операции прошли успешно. Хочу сказать тебе еще кое-что.

– Что же?

– Протезирование полового члена предназначено не только для таких, как я, получивших травму, но и для других, как правило, пожилых людей, у которых все нормально, только вот физическая энергия иссякла и которые поэтому не могут спать с женщиной. Так что благодаря этому приспособлению у них открывается второе дыхание. Ним, а как у тебя с этим делом? Требуется помощь?

– Только не такого рода. Пока, слава богу, не требуется.

– Но когда-нибудь ведь может потребоваться. Подумай об этом! Чтобы не было никаких проблем в постели. А так можно отойти в мир иной с хорошей эрекцией.

Ним улыбнулся:

– А что я буду с ней делать в могиле?

– Эй, а вот и Мэри! – воскликнул Уолли. – Она пришла за мной. Я еще не могу сам водить машину.

Ним увидел в холле жену Уолли, Мэри Тэлбот. Она тоже заметила их и направилась к ним. Рядом с ней, к огорчению Нима, была Ардит Тэлбот. Он не видел ее и ничего не слышал о ней после их встречи в больнице, когда Ардит в истерике стала упрекать себя и Нима в несчастье, свалившемся на Уолли. Ниму было любопытно, умерила ли она с тех пор свой религиозный пыл. На лицах обеих женщин словно застыло напряжение. Ведь всего семь месяцев прошло после трагической смерти Уолтера Тэлбота в результате взрывов на «Ла Мишен», а несчастье с Уолли случилось лишь несколько недель спустя.

Мэри, сколько ее помнил Ним, всегда поражала своей стройностью, теперь же она явно прибавила в весе. Причиной тому, разумеется, были переживания и заботы. Она даже внешне постарела. Хорошо бы, подумал Ним, чтобы заработало то, о чем только что рассказывал ему Уолли. Если это произойдет, им обоим станет легче.

Ардит выглядела чуть лучше, чем когда он видел ее последний раз, но не намного. Прежде красивая, спортивная и элегантная, теперь она превратилась просто в пожилую женщину. Но она улыбнулась Ниму и дружески поприветствовала его. У Нима отлегло от сердца. Они поболтали накоротке. Ним еще раз порадовался тому, что Уолли стал ходить. Мэри вспомнила, что по дороге кто-то рассказал ей про выступление Нима, и поздравила его с успехом. Ардит рассказала, что нашла еще несколько старых папок с бумагами Уолтера и хочет передать их «ГСП энд Л». Ним предложил забрать бумаги, если она пожелает.

– В этом нет необходимости, – поспешно заметила Ардит. – Я их вам могу послать. Их не так много, как в прошлый раз. – Она замолчала. – Ним, я что-нибудь не то сказала?

Раскрыв рот, он уставился на нее.

– Прошлый раз… Подшивки Уолтера Тэлбота!

– Ним, – повторила Ардит, – в чем дело?

Мэри и Уолли тоже с удивлением смотрели на него.

– Нет-нет, – выдавил он из себя. – Нет, я просто кое-что вспомнил.

Теперь он понял, какая часть информации не дошла до него после разговора с Гарри Лондоном и мистером Йелом в кабинете президента Эрика Хэмфри. Она содержалась в старых подшивках Уолтера Тэлбота, которые Ардит передала Ниму в картонных папках вскоре после смерти Уолтера. Тогда Ним только просмотрел их, теперь они хранились в «ГСП энд Л».

– Ну, мы, пожалуй, пойдем, – проговорил Уолли. – Рад был увидеться с тобой, Ним.

– Взаимно, – ответил Ним. – И удачи тебе во всем, Уолли!

Когда все трое ушли, Ним глубоко задумался. Итак, он вспомнил, что было в тех папках. Теперь он знает, что должен делать. Но вначале надо еще раз все внимательно перечитать. В следующие три дня. Сразу после съезда.

Глава 2

Суета, суета, суета! И всю жизнь так, размышляла Нэнси, мчась на своем «мерседесе» со скоростью, немного превышавшей допустимую. Она выискивала свободные места в потоке машин, внимательно посматривая в зеркало заднего вида, чтобы не нарваться на полицейский патруль. Напряженный ритм каждодневного бытия не позволял ей хоть на мгновение остановиться и передохнуть. Она поспешно продиктовала по телефону свой материал о Голдмане, который должен был появиться в вечернем выпуске, и теперь, уже опаздывая на десять минут, неслась на встречу с Иветтой.

Нэнси надеялась, что у девушки хватит ума подождать. Сегодня Нэнси предстояло разобраться в некоторых моментах по другому делу, для чего придется вернуться в редакцию «Экзэминер». Да, а кроме того, надо было выкроить время и заскочить в банк за деньгами. В четыре надо поспеть к дантисту, а вечером она обещала быть на двух вечеринках. На одной Нэнси обещала просто показаться, а вторая наверняка затянется далеко за полночь. Однако она обожала быстрый темп и в работе, и в досуге, хотя случались денечки, как сегодня, когда всего оказывалось чересчур много.

Сидя за рулем, Нэнси улыбнулась при мысли о своем отчете по выступлению Голдмана на съезде. Вероятно, она удивит его: репортаж получился прямым и честным, свободным от тенденциозности, как ей, впрочем, того и хотелось.

Несколько сотен руководителей американской энергетической промышленности стоя приветствовали сегодня Нимрода Голдмана, вице-президента «Голден стейт пауэр энд лайт», который заявил, что, испытывая на себе политическое воздействие, контролирующие органы злоупотребляют общественным доверием. «Вследствие столкновения интересов они вступают в ожесточенную борьбу друг с другом». Он обратился к проходящему в городе съезду Национального института энергетики. Ранее Голдман критиковал отдельных экологистов, которые, как он сказал, бросают вызов разуму. «Не существует ничего, абсолютно ничего, что могла бы предложить наша энергетическая промышленность…

И так далее, и тому подобное. Она цитировала некоторые его заявления, в том числе о надвигающемся энергетическом голоде, так что если на этот раз у Нима будут сложности, ему придется возвращаться к собственным высказываниям, а не к изложению их репортером.

Господи! И как только таким вот идиотам дают водительские права? Она была второй в ряду машин, которым позволялось ехать на зеленый сигнал светофора, но парень, оказавшийся впереди нее, так и не тронулся с места. Уснул он, что ли? Нэнси нетерпеливо давила на клаксон. Вот дерьмо! Загорелся желтый, но когда Нэнси приблизилась к светофору, вспыхнул красный свет. Перекресток казался свободным, и она рискнула проскочить на красный.

Через несколько минут Нэнси увидела перед собой тот самый бар, где была на прошлой неделе. На сколько же она опоздала? Поравнявшись с баром, она взглянула на часы. Восемнадцать минут. Как назло, сегодня негде было припарковать машину. Место нашлось через два квартала. Заперев свой «мерседес», Нэнси поспешила обратно. В баре было темно и пахло плесенью, как в первый раз. Нэнси остановилась, давая глазам привыкнуть к темноте.

Ей показалось, что за семь дней ничего не изменилось и даже посетители остались те же. Иветта ждала. Нэнси ее увидела. Она сидела одна за тем же столиком в углу, за которым они сидели в прошлый раз. Перед ней стояла кружка пива. Она взглянула на приближавшуюся Нэнси, однако не проявила никакого интереса, словно они вообще не были знакомы.

– Привет! – сказала Нэнси. – Извини, что опоздала.

Иветта передернула плечами, но ни слова не произнесла в ответ. Нэнси сделала знак официанту.

– Еще пива. – Ожидая, пока принесут пиво, Нэнси украдкой разглядывала девушку, которая до сих пор так и не произнесла ни слова. Она выглядела еще хуже, чем неделю назад, – кожа в пятнах, волосы всклокочены. На ней была все та же одежда – казалось, она так и спала в этой одежде, не раздеваясь целый месяц. На правой руке опять была натянута перчатка, по-видимому, скрывавшая какой-то дефект, на который Нэнси обратила внимание при первой встрече. Нэнси отпила глоток вкусного пива и, не теряя времени, перешла к делу:

– Ты обещала мне рассказать, что происходит в том доме на Крокер-стрит и что там делает Дейви Бердсонг.

Иветта взглянула на нее:

– Нет, не обещала, вы просто надеялись, что я расскажу.

– Хорошо, но я все еще надеюсь. Почему бы тебе не начать с того, чего ты так боишься?

– Я больше не боюсь, – произнесла девушка каким-то сдавленным безжизненным голосом. Лицо ее не выражало никаких эмоций. Нэнси подумала, что ничего не добьется и, наверное, зря теряет время. И все же попыталась разговорить ее еще раз:

– Так что же изменилось за эту неделю?

Иветта не ответила. Казалось, она о чем-то размышляет, что-то взвешивает. А пока, видимо, еще не отдавая себе отчета в том, что делает, Иветта потирала правую руку левой. Сначала в перчатке, а потом сняв ее. Потрясенная, Нэнси уставилась на руку. То, что раньше было рукой, теперь представляло собой уродливое красно-белое месиво из рубцов и шрамов. Двух пальцев не хватало, остались только неровные выступающие обрубки. Другие пальцы, более или менее целые, тоже имели дефекты. Один палец был уродливо изогнут, высохшая, пожелтевшая часть кости была обнажена. Нэнси почувствовала тошноту.

– Боже! Что случилось с твоей рукой?

Иветта опустила глаза, потом, осознав, что происходит, быстро прикрыла руку.

– Что случилось? – не унималась Нэнси.

– Это был… Я попала в аварию.

– Но кто оставил все в таком виде? Врач?

– Я не обращалась к врачу, – сказала Иветта. Она чуть не расплакалась. – Они бы мне этого не позволили.

– Кто не позволил? – Нэнси почувствовала, что в ней закипает злоба. – Бердсонг?

Девушка кивнула.

– И Георгос.

– Черт возьми! Кто такой этот Георгос? Почему они не отвезли тебя к врачу? – Нэнси сжала здоровую руку Иветты. – Девочка, я хочу тебе помочь. Я это смогу. Еще что-то можно сделать с рукой. Еще есть время.

Девушка покачала головой. Ее лицо и глаза стали такими же, как и прежде, – пустыми и равнодушно безжизненными.

– Так скажи мне, – умоляла Нэнси. – Скажи мне, что все это значит?

Иветта тяжело вздохнула. Потом внезапно нагнулась и подняла с пола потрепанную коричневую сумку. Открыв ее, она достала две магнитофонные кассеты, положила их на стол и придвинула к Нэнси.

– Там все, – произнесла Иветта. Затем одним движением осушила остатки своего пива и поднялась, чтобы уйти.

– Эй! – запротестовала Нэнси. – Не уходи пока! Мы ведь только начали. Послушай, почему бы тебе не рассказать мне, что на этих пленках? Мы бы поговорили об этом.

– Там все, – повторила девушка.

– Да, но… – Нэнси увидела, что разговаривать было уже не с кем. Спустя мгновение входная дверь открылась, впустив немного солнечного света, – это ушла Иветта. Наверное, догонять ее не имело никакого смысла. Нэнси с любопытством осмотрела дешевые кассеты, которые можно купить по доллару или того меньше за целую упаковку. Ни одна кассета никак не была обозначена, только на разных сторонах имелись карандашные отметки «1», «2», «3», «4». Ладно, она послушает их дома на своем магнитофоне сегодня вечером. Может, и найдет для себя что-нибудь полезное. Она была разочарована, что не получила от Иветты никакой определенной информации. Нэнси допила свое пиво, расплатилась и ушла. Через полчаса она уже была в редакции, с головой погрузившись в привычную работу.

Глава 3

Когда Иветта сказала Нэнси Молино: «Я больше не боюсь», она не лукавила. Вчера она приняла решение, которое освободило ее от забот о срочных делах, избавило от всех сомнений, тревог и страданий. Улетучился всеохватывающий страх, с которым она жила месяцами, страх ареста и пожизненного заключения. Вчерашнее решение сводилось к тому, что, как только она передаст магнитофонные кассеты этой негритянке, которая работает в газете и знает, как ими распорядиться, Иветта совершит самоубийство.

Сегодня утром, в последний раз покидая дом на Крокер-стрит, она захватила с собой все необходимое. И вот она отдала пленки, те пленки, которые тщательно и терпеливо готовила и которые представляли собой обвинение Георгоса и Дейви Бердсонга – разоблачение их деяний и планов убийств и разрушений, намеченных на эту ночь, или, точнее говоря, на три часа под утро завтрашнего дня в отеле «Христофор Колумб».

Георгос и не подозревал, что ей это известно, она же с самого начала была в курсе дела. Теперь, уходя из бара, она почувствовала, что дело сделано, и от этого на душе стало спокойно. Наконец-то покой.

Прошло много времени с тех пор, когда она в последний раз испытывала это чувство. С Георгосом такого не было, хотя поначалу волнение, которое она ощущала от того, что она его женщина, от его умных речей, от причастности к его важным делам, заставляло считать, что все прочее не имеет значения. Только позже, гораздо позже, когда было уже слишком поздно что-либо менять, она задумалась, а не болен ли Георгос, не превратились ли его способности и вся его университетская ученость в какое-то… как бы это сказать… извращение.

Теперь-то она нисколько не сомневалась, что это действительно произошло: Георгос болен, а может быть, даже рехнулся. Иветта подумала, что продолжает заботиться о нем – даже теперь, когда сделала то, что должна была сделать. И что бы ни случилось, она желала, чтобы Георгосу не довелось очень страдать.

Что будет с Дейви Бердсонгом, Иветту ничуть не волновало. Она не любила его, никогда не любила. На него ей было наплевать. Он был подлый и жестокий и никогда не проявлял ни капли доброты, как Георгос, хотя и был революционером или по крайней мере считал себя таковым. Бердсонга могут убить уже сегодня, или он будет гнить в тюрьме до конца дней своих. Ее это не беспокоило. Она надеялась, что одно из двух непременно произойдет.

Иветта винила Бердсонга во всем плохом, что выпало на долю ее и Георгоса. Идея с отелем «Христофор Колумб» принадлежала Бердсонгу. Все это тоже зафиксировано на пленках. Потом она прикинула, что ей не суждено будет узнать о судьбе Бердсонга или Георгоса, потому что сама отойдет в мир иной. О боже праведный, ей же только двадцать два! Жизнь едва началась, и она не хотела умирать. Вместе с тем она не собиралась провести остаток жизни за тюремной решеткой. Даже смерть была лучше, чем это.

Иветта шла не останавливаясь. Чтобы добраться до места, ей потребуется около получаса. Она и это решила для себя вчера. Это произошло менее четырех месяцев назад, неделю спустя после той ночи на холме неподалеку от Милфилда, где Георгос убил двух охранников. Именно тогда до нее дошло, в какую историю она влипла. И она была виновна в убийстве так же, как и Георгос.

Сначала она не поверила, услышав от него об этом. Она решила, что он просто хочет ее запугать, когда, возвращаясь из Милфилда в город, предупредил: «Ты так же замешана в этом, как и я. Ты была на месте, а это все равно как если бы сама пырнула ножом или выстрелила из пистолета. Что уготовано мне, то и тебе». А через несколько дней она прочитала в газете о процессе в Калифорнии над тремя настоящими убийцами. Эти трое проникли в здание, и их главарь выстрелил и убил ночного сторожа. Хотя двое других были без оружия и активного участия в содеянном не принимали, всех троих признали виновными и приговорили к пожизненному заключению без права на условное освобождение. Именно тогда Иветта поняла, что Георгос говорил правду. С того времени ее охватывало все большее отчаяние.

Иветта знала, что обратного пути нет. Переиграть произошедшее уже невозможно. Она все понимала, но никак не могла принять умом. Иногда ночами, лежа рядом с Георгосом в темноте мрачного дома на Крокер-стрит, она придумывала себе картину возвращения на ферму в Канзасе, где она родилась и где прошло ее детство.

По сравнению с нынешней жизнью те дни казались ей светлыми и беззаботными. На самом же деле и там было сплошное дерьмо. Ферма располагалась на двадцати акрах каменистой земли. Отец Иветты, угрюмый, сварливый и вздорный человек, с трудом зарабатывал на пропитание семьи из шести человек и еще на платежи за ссуду. Этот дом никогда не дарил тепло и любовь его обитателям. Жестокие драки между родителями были привычным делом, и дети перенимали такой стиль взаимоотношений. Вечно брюзжавшая по любому поводу мать Иветты нередко давала понять, что Иветта, самая младшая в семье, была нежеланным ребенком и заслуживала аборта.

По примеру двух своих старших братьев и сестры Иветта, как только повзрослела, покинула отчий дом и больше никогда в него не возвращалась. Она понятия не имела, где теперь ее семья, живы ли родители. Она просто внушала себе, что это ей безразлично. Правда, ей все же было любопытно, узнают ли о ее смерти родители, братья и сестра и тронет ли их эта новость хоть в малейшей степени.

Конечно, думала Иветта, в том, что произошло с ней с тех пор, проще всего винить те ранние годы, но это было бы неверно и несправедливо. Приехав на Запад, несмотря на свое начальное образование, она устроилась продавщицей в магазине в отделе детской одежды и полюбила эту работу. Ей нравилось помогать выбирать одежду для малышей. Тогда она чувствовала, что и сама хотела бы когда-нибудь иметь детей. Но она не стала бы обращаться с ними так, как обращались с ней в родительском доме. Однако на своем пути ей было суждено встретить Георгоса. Девушка, с которой она вместе работала, взяла ее как-то на политический митинг левых. Потом Иветта бывала еще на нескольких подобных митингах, где и встретилась с Георгосом… О боже, что толку вспоминать об этом!

Иветта отдавала себе отчет, что к некоторым вещам у нее способностей не было. Она всегда испытывала трудности с оценкой разных фактов, да и в маленькой деревенской школе, которую она посещала до шестнадцати лет, учителя дали понять, что считают ее просто-напросто дубиной. Видимо, поэтому, когда Георгос уговаривал ее бросить работу и уйти с ним в подполье, чтобы создать организацию «Друзья свободы», Иветта не раскусила, во что она втягивается.

В то время все казалось невинным развлечением, которое обернулось тяжким испытанием в ее жизни. Лишь постепенно до сознания Иветты стало доходить, что наряду с Георгосом, Уэйдом, Ютом и Феликсом, она превратилась в преступницу, которую разыскивают власти. Осознав это, она ужаснулась.

Что с ней сделают, если поймают? Иветта думала о Патти Херст, на долю которой выпали страдания во имя Христа. Насколько тяжелее придется ей, Иветте, ведь о ее жертвенности говорить не приходится. Иветте вспомнилось, как Георгос и трое других революционеров от души смеялись над процессом Патти Херст, над тем, как истеблишмент в праведном гневе распинает одного из собственных рядов, причем не за совершенное преступление, а за измену ему, истеблишменту. Если бы Патти Херст, как сказал Георгос, в том конкретном случае оказалась бедной или чернокожей, как Анджела Дэвис, судьи отнеслись бы к ней с большим сочувствием. Херст «не повезло», что у ее старика были деньги.

Иветта хорошо помнила, как их группа смотрела телевизор и расходилась каждый раз, когда начинались репортажи о процессе. Теперь же она сама совершила преступление.

Сама мысль об этом вызывала у Иветты страх. Он распространялся, как раковая опухоль, заполняя каждый миг ее жизни. Совсем недавно она осознала, что Георгос больше ей не доверяет. Она замечала, что он как-то странно смотрит на нее. Он стал скрытен, не посвящал ее больше в свои новые планы. Иветта чувствовала: что бы ни произошло дальше, ее дни как соратницы Георгоса в общем-то сочтены.

Именно тогда, сама не понимая зачем, Иветта начала подслушивать разговоры и записывать их на магнитофон. Это было нетрудно. У Георгоса была разная аппаратура, и он показал Иветте, как ею пользоваться. С помощью скрытого микрофончика в мастерской и магнитофона в другой комнате она стала записывать разговоры Георгоса с Бердсонгом. Таким образом, прослушивая затем пленку, Иветта узнала об огнетушителях, начиненных взрывчаткой, в отеле «Христофор Колумб».

Кассеты, которые она отдала этой негритянке, представляли собой запись телефонных разговоров между Георгосом и Бердсонгом.

Зачем она это сделала? Даже теперь Иветта затруднялась ответить на этот вопрос. Это не было каким-то осознанным поступком, тут даже нечего себя обманывать. Судьба находившихся в отеле ее тоже не волновала, они были так далеко от нее. Возможно, ей хотелось спасти Георгоса, спасти его душу, если только она у него была, если она вообще была у кого-то из них, от того ужасного дела, которое он собирался осуществить.

У Иветты разболелась голова. Это всегда с ней происходило, когда надо было много думать. И все-таки ей не хотелось умирать! Но она знала, что должна это сделать. Иветта огляделась вокруг. Она шла не останавливаясь, не давая себе отчета в том, куда попала. Затем она поняла, что успела пройти больше, чем ей казалось.

Уже было видно то место, куда она стремилась. До него оставалось совсем немного. Это был небольшой, поросший травой холм, расположенный намного выше города и остававшийся в муниципальной собственности. Местные жители называли его Одиноким холмом. Название показалось Иветте очень даже подходящим – малолюдное место, поэтому она его и выбрала.

Последние двести ярдов, вот уже последняя улица и никаких домов вокруг, остается только подняться вверх по крутой узкой тропинке. Это расстояние она преодолела медленно. И все же пугавшая ее вершина приближалась чересчур быстро. До этого день был ясным, теперь же резкий холодный ветер нагнал свинцовые тучи.

Иветта дрожала. Под ней за городом расстилался океан, казавшийся ей серым и мрачным. Иветта села на траву и во второй раз открыла свою сумку. Первый раз это было в баре, она вынимала из нее магнитофонные кассеты. Иветта достала из сумки тяжелое устройство, которое несколько дней назад прихватила из мастерской Георгоса и припрятала до сегодняшнего утра. Это был удлиненный подрывной заряд – простой, но эффективный. Отрезок трубы, нашпигованный взрывчаткой. Труба была запаяна с обеих сторон, но на одном ее конце имелось маленькое отверстие для капсюля.

Иветта осторожно вставила капсюль и, как учил ее Георгос, прикрепила к капсюлю короткий фитиль, который теперь торчал из трубы. Фитиль был рассчитан на пять секунд – достаточно длительное время. Иветта снова открыла сумку и нащупала маленькую зажигалку. Пока она возилась с ней, руки ее тряслись. Из-за резкого ветра зажигалка то и дело гасла. Тогда она положила трубу со взрывчаткой на землю и прикрыла зажигалку ладонью. Раздался щелчок и вспыхнул огонь. Теперь она подняла бомбу, правда, не без труда, потому что ее еще больше охватывала дрожь, но Иветте все же удалось подтянуть конец фитиля к огню. Фитиль вспыхнул мгновенно. Одним быстрым движением Иветта отбросила зажигалку и прижала бомбу к груди. Закрыв глаза, она надеялась, что это будет не больно…

Глава 4

Подошел к концу второй день съезда Национального института энергетики. Все официальные мероприятия дня были завершены. Залы отеля опустели. Большинство делегатов и их жены – некоторые приехали с семьями – разошлись по своим номерам и люксам. Одни развлекались и выпивали, другие уже отошли ко сну. Некоторые молодые делегаты и более старшие гуляки разбрелись по городским барам, ресторанам, дискотекам, кабакам со стриптизом. Но даже они потянулись в отель. А к двум часам, когда закрываются ночные увеселительные заведения, к ним присоединились и остальные.

– Спокойной ночи, озорники. – Ним поцеловал Леа и Бенджи и выключил свет во второй спальне их люкса, где спали дети. Леа уже почти заснула и пробормотала в ответ что-то непонятное. Бенджи еще бодрствовал, хотя было уже далеко за полночь. Ему хотелось поделиться с отцом своими впечатлениями.

– Пап, а жить в отеле – это здорово.

– Но если долго, это влетит в копеечку, – сказал Ним. – Особенно когда некто по имени Бенджамин Голдман подписывает чеки прямо в номере.

Бенджи захихикал:

– А мне это нравится.

Ним разрешил Бенджи подписать счет за завтрак сегодня утром, а вечером Бенджи и Леа заказали себе на ужин стейки в номер, пока Ним и Руфь были на приеме, который устраивал НИЭ. Позже вся семья отправилась в кино, откуда они только что вернулись.

– Все, теперь спать, – распорядился Ним, – а то рука, которой ты подписываешь, завтра будет не в форме.

Руфь, слышавшая разговор через открытую дверь спальни, улыбнулась, когда Ним вошел в гостиную.

– Я могла бы сказать об этом и раньше, – сказала она. – Но я думаю, ты и сам знаешь, что дети тебя обожают.

– Разве они одни?

– Ну… – проговорила задумчиво Руфь. – Раз уж ты затронул эту тему, могу сказать, что есть одно-два исключения. Ну, например, Рей Паулсен.

Ним громко засмеялся:

– Это верно! Надо было видеть лицо Рея, когда он вернулся в конференц-зал с Эриком Хэмфри. Он думал, что президент снесет мне голову за то, что я сказал сегодня утром, а Эрик сделал все наоборот.

– Что же он все-таки сказал?

– Что-то насчет множества полученных поздравлений относительно моего выступления. Разве мог он остаться в меньшинстве? Потому и пришлось присоединиться к хору поздравлявших.

– Раз уж Эрик Хэмфри столь благосклонно к тебе отнесся, не считаешь ли ты, что намечается поворот к большей открытости в политике, чего ты так активно добивался?

Ним покачал головой:

– Я не уверен. Фракция Рея, девиз которой: «Не раскачивайте лодку», все еще достаточно влиятельная. Кроме того, лишь немногие в нашей компании сознают, что будущий электроэнергетический кризис уже не за горами. – Он потянулся и зевнул. – Ну да хватит переживаний на сон грядущий!

– Скоро уже утро, – поправила его Руфь. – Сейчас почти час ночи. Как бы там ни было, вчерашний день стал для тебя удачным. И я рада, что ты заслужил справедливую оценку в прессе. – Руфь показала на лежавший рядом вечерний выпуск «Калифорния экзэминер».

– Это настоящий сюрприз. – Ним несколько часов назад прочитал отчет «Экзэминер» о своем выступлении на съезде. – Никак не могу понять эту Молино. Я-то не сомневался, что она снова вонзит в меня нож да еще с удовольствием повернет его.

– Неужели ты до сих пор не знаешь, что мы, женщины, непредсказуемы? – проговорила Руфь, подбросив язвительно: – Я думала, твои исследования убедили тебя в этом.

– Наверное, я забыл. Вероятно, ты заметила, что в последнее время я ограничил масштабы своих исследований. – Он наклонился и нежно поцеловал ее в шею, затем опустился в кресло напротив. – Как ты себя чувствуешь?

– В общем нормально, правда, устаю быстрее обычного.

– Я хотел спросить тебя вот о чем. – Ним описал свой разговор с Леа и сказал, что, по его мнению, не следует скрывать от детей вопрос о здоровье Руфи, чтобы в случае неожиданного ухудшения они были к этому готовы. – Как и ты, надеюсь, что этого не случится, однако мы должны помнить о таком повороте событий.

– Я тоже много думала об этом, – сказала ему Руфь. – Можешь возложить это на меня. В течение ближайших нескольких дней я выберу время и им расскажу.

Ним подумал, что ему не мешало бы так же все предвидеть. Руфь с ее здравомыслием и умением преодолевать трудности все сделает так, как это лучше всего для семьи.

– Спасибо, – сказал он.

Они еще некоторое время продолжали беседовать, спокойно и непринужденно, получая удовольствие от общения друг с другом. Потом Ним взял Руфь за руки.

– Ты устала. Я тоже. Пойдем спать.

Взявшись за руки, они отправились в спальню. Прежде чем выключить свет, он заметил время: половина второго. Они уснули почти сразу в объятиях друг друга.

* * *

В четверти мили от отеля Георгос Уинслоу Арчамболт сидел один в красном пикапе службы противопожарной безопасности. Он никак не мог дождаться трех часов ночи, когда начнут взрываться бомбы. Волнение Георгоса закипало, как в котле, возбуждая его сексуально. Поэтому несколько минут назад ему даже пришлось прибегнуть к мастурбации.

Просто трудно себе представить: так хорошо и гладко все шло. Отлично все было разыграно! С того самого момента, когда полиция расчистила дорогу к отелю для пикапа «Друзей свободы», их останавливали только дважды. Юта о чем-то спросил секьюрити в штатском, а Георгосу задал вопрос помощник управляющего, с которым он столкнулся в служебном лифте. Оба инцидента заставили Юта и Георгоса поволноваться, но предъявленные ими удостоверения сняли всякие сомнения. И в первом, и во втором случаях не вызвало подозрения отсутствие заказа-наряда на гостиничном бланке. В принципе так все и было задумано: ну кто станет препятствовать установке столь важных атрибутов противопожарной безопасности, как огнетушители? А те немногие, кто обратил на это внимание, решат, что кто-то распорядился о принятии дополнительных противопожарных мер.

Теперь оставалось только ждать – самая волнительная часть всей операции. Он специально припарковал машину на некотором расстоянии от отеля, чтобы не быть замеченным и, если потребуется, иметь возможность побыстрее унести ноги. Он подойдет к отелю ближе на своих двоих непосредственно перед тем, как начнется самое веселье.

Как только отель будет объят пламенем и люди окажутся в ловушке, Георгос позвонит на радиостанцию и передаст уже подготовленное им заявление. Оно содержало новые требования, то есть старые плюс некоторые новые. Его приказы будут исполняться немедленно, если эти фашистские власти осознают силу и изобретательность «Друзей свободы».

Георгос представлял, как власть имущие станут пресмыкаться перед ним… Только одна маленькая деталь беспокоила его – неожиданное исчезновение Иветты. Он сознавал, что дал слабину, и от этого ему было стыдно. Он должен был ликвидировать еще несколько недель назад. Когда она вернется, в чем Георгос не сомневался, он проделает это немедленно. Тем не менее он был рад, что скрыл от Иветты свои планы относительно операции в отеле. О, этот исторический день войдет в анналы!