Текст книги "Перегрузка"

– И все же интересно, Шарлет, – спросил Рей Паулсен, – где ты хранишь свои сбережения?

Вице-президент по финансам среагировала мгновенно:

– В Швейцарии, одной из немногих стран, где пока что царит финансовое благоразумие, а еще на Багамах – в золотых монетах. Кстати сказать, швейцарские франки – это одна из оставшихся валют, заслуживающих серьезного к себе отношения. Если вы еще не определились в этом отношении, советую вам поступить таким же образом.

Ним посмотрел на часы, подошел к двери и открыл ее.

– Без одной минуты два. Пора идти.

– Теперь-то я знаю, – произнес Эрик Хэмфри, – что ощущали первые христиане перед встречей со львами.

Представители правления и директора быстро вышли на сцену. Президент сразу направился к трибуне, остальные расположились в креслах справа от него. Как только они уселись, гвалт в зале быстро прекратился. Затем где-то в первых рядах раздались нестройные возгласы неодобрения.

Сразу же по залу пронеслась какофония презрительного фырканья и свиста. Эрик Хэмфри с невозмутимым видом стоял на сцене в ожидании, когда улягутся крики. Как только они немного утихли, он наклонился к установленному перед ним микрофону.

– Дамы и господа, мои вступительные оценки положения дел в нашей компании будут краткими. Я знаю, что многим из вас очень хочется задать вопросы…

Его последующие слова потонули в реве, из которого доносились отдельные реплики: «Ты чертовски прав!», «Сразу переходи к вопросам!», «Кончай свою пустую болтовню!», «Давай о дивидендах!».

Когда стало чуть тише, Хэмфри парировал первоначальный удар:

– Я, разумеется, буду говорить о дивидендах, но прежде ряд вопросов…

– Мистер президент, мистер президент, по повестке дня! – раздался чей-то голос через систему громкоговорителей из малого зала. Одновременно на президентской трибуне замигала красная лампочка, означавшая, что кто-то взял в руки микрофон.

Хэмфри громко сказал в свой микрофон:

– Что вы желаете сказать по повестке дня?

– Мистер президент, я возражаю против того, как…

Хэмфри прервал его:

– Вначале представьтесь, пожалуйста.

– Меня зовут Хомер Ингерсолл. Я адвокат, у меня триста акций и еще двести акций моего клиента.

– Что вы предлагаете по повестке дня, мистер Ингерсолл?

– Я как раз собирался изложить ее вам, мистер президент. Я возражаю против непродуманной организации этого собрания, в результате чего я и многие другие, словно граждане второго сорта, переброшены в соседний зал, где мы лишены возможности в полной мере участвовать…

– Но вы же участвуете, мистер Ингерсолл. Я сожалею, что сегодня неожиданно большая масса участников…

– Я выступаю по порядку ведения заседания, мистер президент. И я еще не закончил.

Хэмфри отступил, когда звенящий голос пробился вновь.

– Заканчивайте свой вопрос, только побыстрее, пожалуйста.

– Возможно, вам неизвестно, мистер президент, но даже этот второй зал теперь переполнен, а снаружи еще много пайщиков, которые вообще не могут попасть на собрание. Я выступаю от их имени, так как они лишены своих законных прав.

– Я об этом не знал, – признался Хэмфри. – О чем искренне сожалею. Видимо, принятые нами меры оказались недостаточными.

Какая-то женщина, вскочив со своего места, закричала:

– Вам всем надо уходить в отставку! Вы даже не в состоянии организовать ежегодное собрание.

Ее поддержали другие голоса:

– Да, в отставку! В отставку!

Эрик Хэмфри сжал губы. В какое-то мгновение показалось, что ему изменяет хладнокровие. Потом, явно сделав над собой усилие, он продолжил говорить:

– Сегодняшний кворум присутствующих, как знают многие из вас, беспрецедентен.

Тут прорвался чей-то пронзительный голос:

– Как и прекращение выплаты наших дивидендов!

– Я лишь могу вам сказать – а я собираюсь обязательно это сделать, только позже, – что отказ от выплаты дивидендов оказался решением, которое мне и моим коллегам-директорам далось с большим трудом…

Тут пробился еще один голос:

– А вы не пробовали подсократить и свою жирную зарплату?

– …и с полным осознанием, – упорно излагал свои аргументы Хэмфри, – того неудовольствия и реальных трудностей, которые…

Затем одновременно произошло несколько событий. Большой, мягкий, точно запущенный помидор попал президенту в лицо, лопнул, и его мякоть потекла на сорочку и костюм докладчика.

Как по сигналу, на сцену полетели помидоры, а потом и несколько яиц. Многие в зале вскочили с мест, несколько человек рассмеялись, но большинство, пытаясь разглядеть бросавших, были возмущены. В то же время за пределами зала послышался все нараставший гул голосов.

Ним, бросившийся со сцены в центр зала, пытался отыскать источник обстрела и был уже готов вмешаться, как только его обнаружит. Почти сразу же он увидел Дейви Бердсонга. Как и прежде, лидер «Энергии» говорил по рации. Ним догадался, что тот отдавал приказы. Ним попытался было пробиться к Бердсонгу, но понял, что у него это не получится. Теперь уже в зале творилась полная неразбериха.

Вдруг Ним встретился взглядом с Нэнси Молино. На мгновение на ее лице можно было прочесть замешательство. Его гнев выплеснулся наружу.

– Полагаю, все происходящее доставляет вам истинное удовольствие. Так что вы, как и прежде, можете писать о нас всякие гадости.

– Я стараюсь придерживаться фактов, Голдман. – Самообладание вновь вернулось к ней, и мисс Молино улыбнулась. – Я провожу журналистское расследование, когда считаю это необходимым.

– Ничего себе факты. Односторонние и предвзятые! – И он импульсивно указал пальцем через зал на Дейви Бердсонга с рацией в руках. – Почему бы тогда не расследовать вот его?

– Ну тогда скажите, чего ради я должна этим заниматься.

– Я считаю, что именно он устраивает здесь смуту.

– Вы уверены, что в этом повинен он?

– Нет, – признался Ним.

– Тогда позвольте мне сказать вам вот что. Причастен он к происходящему или нет, особой роли не играет. Весь этот переполох случился из-за веры огромного числа людей в то, что компания «Голден стейт пауэр энд лайт» управляется не так, как надо. Неужели вы не способны взглянуть правде в глаза?

Презрительно посмотрев на Нима, Нэнси молча удалилась.

Тем временем шум на улице нарастал, и в зал заседания стало прорываться все большее число взбудораженных вновь прибывших, причем еще больше их осталось позади. Некоторые держали в руках направленные против «ГСП энд Л» лозунги и транспаранты. Что фактически случилось, стало ясно позднее – несколько пайщиков из числа тех, кому не позволяли войти ни в один из залов, решили объединиться, чтобы силой прорваться в главный зал. Общими усилиями они смяли и временные барьеры, и охранников, а заодно и оказавшихся на их пути работников «ГСП энд Л».

Фактически в то же время толпа демонстрантов, скопившаяся перед отелем, разметала полицейский кордон и ворвалась внутрь, рванувшись в зал заседания. Там они умножили ряды ранее появившихся пайщиков.

Как и предполагал, но не мог доказать Ним, Дейви Бердсонг руководил всеми этажами операции, отдавая команды по рации, начиная с метания помидоров. Организовав демонстрантов перед отелем, «Энергия и свет для народа» проникла на собрание пайщиков простым и в общем-то законным способом: с десяток ее членов, включая самого Бердсонга, несколько месяцев назад приобрели по одной-единственной акции компании «ГСП энд Л».

В разгулявшемся столпотворении очень немногие разобрали слова, сказанные Эриком Хэмфри в микрофон:

– Объявляется перерыв. Собрание возобновится примерно через полчаса.

Глава 6

Карен встретила Нима в своей квартире тем же лучистым взглядом, так хорошо запомнившимся ему с их предыдущей встречи.

– Я знаю, эта неделя выдалась для вас трудной. Я читала о ежегодном собрании вашей компании и кое-что видела по телевизору, – явно сочувствуя ему, проговорила Карен.

Ним невольно состроил гримасу. Телевизионные отчеты посвящались в основном возникшей сумятице, но опускались сложные проблемы, которые подвергались рассмотрению в течение пяти часов – разные вопросы, дискуссии, голосования по резолюциям, – все, что произошло уже после вынужденной паузы. (Справедливости ради Ним не мог не признать, что телевизионщиков, снимавших только снаружи, все же следовало допустить и в залы заседаний.) Во время получасового перерыва порядок был восстановлен, после чего длиннющее собрание продолжилось. В конце его ничего уже в принципе не изменилось, разве что измотанными выглядели все участники, и тем не менее любое из намеченного получило публичный выход. К удивлению Нима, на следующий день в «Калифорния экзэминер» за подписью Нэнси Молино была изложена наиболее всесторонняя и сбалансированная точка зрения на произошедшее.

– Если ты не возражаешь, – сказал он Карен, – на какое-то время мне хотелось бы вычеркнуть из памяти весь этот цирк.

– Считайте, что уже вычеркнули, Нимрод. Какое там собрание? Я никогда о нем не слышала.

Он рассмеялся, после чего сказал:

– Мне очень понравились ваши стихи. Вы что-нибудь опубликовали?

Она покачала головой и, сидя в кресле-коляске напротив гостя, снова напомнила ему, что это была единственная часть тела, которой она могла двигать.

Сегодня он появился здесь отчасти и потому, что ощущал необходимость хотя бы ненадолго отвлечься от раздрая в «ГСП энд Л», но главным образом из-за того, что ему очень хотелось повидаться с Карен Слоун. Причем это желание подкреплялось ее шармом и удивительной красотой. Она была такой же, какой ему запомнилась: блестящие, спадающие на плечи светлые волосы, благородные черты лица, полные губы и идеальная кожа с перламутровым отливом.

С некоторой долей юмора Ниму подумалось: «А если я влюблюсь?» Коль скоро это именно так, речь пошла бы о серьезной перемене в его жизни. В подавляющем большинстве случаев он занимался сексом без любви. А вот от Карен он получил бы любовь без секса.

– Стихи я пишу так, для собственного удовольствия, – сказала Карен, – а сейчас я работаю над текстом своего выступления.

Он уже заметил электрическую печатную машинку у нее за спиной. В каретку был вставлен частично отпечатанный лист бумаги. Другие листы были разложены на стоявшем рядом столике.

– И что это за выступление. И главное, о чем?

– Будет проводиться съезд адвокатов. Группа адвокатов штата работает над докладом о законах, касающихся людей-инвалидов, в большинстве штатов и в других странах. Кое-какие законы тут действуют, другие нет. Я как раз занимаюсь их изучением.

– Значит, вы будете говорить с юристами о праве?

– А почему бы и нет? Юристы погрязли в теории. Им нужен какой-нибудь практик, который расскажет им, что фактически происходит с этими законами и актами. Поэтому они обратились ко мне, к тому же я и раньше этим занималась. Я собираюсь говорить главным образом о пара– и тетраплегиках, чтобы прояснить некоторые ошибочные концепции.

– Что это за ошибочные концепции?

Пока они разговаривали, из соседней комнаты доносились характерные кухонные шорохи. Когда Ним позвонил утром по телефону, Карен пригласила его на обед. И сейчас Джози, сестра-хозяйка, которую Ним встретил здесь при первом своем появлении у Карен, готовила еду.

– Я вам отвечу, – сказала Карен, – но моя правая нога начинает затекать.

Ним встал и нерешительно подошел к креслу-коляске. Правая нога Карен лежала на левой.

– Просто поменяйте их местами. Левую на правую, пожалуйста. – Она сказала это как о чем-то само собой разумеющемся. Ним вдруг ощутил красоту ее стройных ног в нейлоновых чулках. От прикосновения к ее теплым ногам он почувствовал возбуждение.

– Спасибо, – с благодарностью проговорила Карен. – У вас нежные руки. – Когда он с удивлением взглянул на нее, она добавила: – Это и есть одна из ошибочных концепций.

– Какая же?

– Что парализованные люди лишены нормальных ощущений. Некоторые парализованные люди действительно уже ничего не могут ощущать, однако у постполиотиков вроде меня все осязательные способности могут оставаться незатронутыми. Поэтому, хотя я и не способна двигать конечностями, у меня ничуть не меньше физических ощущений, чем у любого здорового человека. Ноги и руки могут ощущать дискомфорт или «засыпать», и тогда необходимо менять их положение, что вы сейчас и проделали по моей просьбе.

– Вы правы, – признался Ним, – наверное, я подсознательно подумал именно так, как вы сказали.

– Знаю-знаю, – лукаво улыбнулась Карен. – Зато я смогла ощутить ваши руки на моих ногах, и, если вам интересно знать, мне это понравилось.

Ниму в голову пришла неожиданная, озадачившая его мысль, но он отмел ее.

– Расскажите мне о другой ошибочной концепции.

– Она заключается в том, что тетраплегиков не следует расспрашивать об их заболевании. Вас удивит, как много людей не желают или стесняются иметь с нами контакт, а некоторые даже страшатся нас.

– И такое часто случается?

– Сплошь и рядом. На прошлой неделе моя сестра Синтия пригласила меня в ресторан пообедать. Когда подошел официант, чтобы принять заказ Синтии, то, не взглянув на меня, спросил: «А что будет есть она?» И Синтия, дай ей бог здоровья, ответила: «Почему вы не спросите у нее?» Но и тогда, когда я делала заказ, официант не смотрел мне в глаза.

Ним помолчал, затем взял руку Карен и подержал ее.

– Мне стыдно за всех нас, здоровых.

– Не надо так, Нимрод. Вы принимаете на себя их неправедный взгляд на окружение.

Отпустив ее руку, он сказал:

– В прошлый раз, когда я был здесь, вы немного рассказали о вашей семье.

– Сегодня этого не потребуется, так как вы познакомитесь – по крайней мере с моими родителями. Надеюсь, вы не против, если они заедут ко мне сразу после обеда. У матери сегодня выходной, а отец работает по вызову совсем рядом. Что-то там по слесарной части.

Ее родители, объяснила Карен, были выходцами из Австрии. И в середине тридцатых годов, когда над Европой стали сгущаться тучи войны, их подростками привезли в США. В Калифорнии они встретились и поженились. У них родилось двое детей – Синтия и Карен. Фамилия отца была Слоунхаусер, но при натурализации ее изменили на английский лад – в результате получилось Слоун. Карен и Синтия мало что знали о своих австрийских корнях и воспитывались как обычные американские дети.

– Значит, Синтия старше вас?

– На три года и еще очень красивая. Я хочу вас как-нибудь с ней познакомить.

На кухне стало тихо, и появилась Джози. Она толкала перед собой сервированную тележку. Напротив Нима Джози установила маленький раскладной столик, а к креслу Карен прикрепила поднос. На тележке был разложен обед – холодная лососина с салатом и теплый французский хлеб. Джози налила в два бокала охлажденное пино-шардоннэ от Луи Мартини.

– Я не могу пить вино каждый день, – сказала Карен. – Но сегодня особый случай, потому что вы вернулись.

– Покормить вас, или это сделает мистер Голдман? – спросила Джози.

– Нимрод, – спросила Карен, – не хотите попробовать?

– Да, но если я сделаю что-то не так, вы мне скажите.

– Между прочим, тут нет ничего сложного. Когда я открываю рот, вы закладываете туда еду. Однако вам придется работать в два раза проворнее, чем если бы вы ели сами.

Бросив взгляд на Карен и многозначительно улыбнувшись, Джози удалилась на кухню.

– Знаете что, – произнесла вдруг Карен, выпив глоток вина, – а вы ведь очень хороший. Оботрите мне, пожалуйста, губы.

Ним сделал это с помощью салфетки, когда она повернулась к нему лицом. Продолжая кормить Карен, он подумал: во всем, что они вместе проделывали, была какая-то интимная близость, неведомая ему прежде проникающая чувственность.

К концу обеда, когда взаимное эмоциональное сближение под воздействием выпитого вина усилилось, Карен проговорила:

– Я столько всего наговорила о себе. Теперь твоя очередь.

Ним кратко рассказал о своих мальчишеских годах, о семье, работе, женитьбе на Руфи, о детях Леа и Бенджи. Потом поделился нынешними сомнениями о своем религиозном наследии и о том, будет ли оно продолжено его детьми, а еще Ним размышлял о том, какое будущее ожидает его собственную семейную жизнь.

– Ну да ладно, хватит, – наконец проговорил он. – Я заехал сюда не для того, чтобы докучать тебе.

Улыбнувшись, Карен покачала головой:

– Я не уверена, что тебе это удастся, Нимрод. Ты – сложный человек, а сложные люди самые интересные. Кроме того, ты нравишься мне больше, чем кто-либо из тех, кого мне доводилось встречать за долгое время.

– Точно так же я воспринимаю тебя, – ответил Ним.

По лицу Карен разлился румянец.

– Нимрод, тебе не хотелось бы меня поцеловать?

Поднявшись с кресла и пройдя несколько футов, разделявших их, он тихо произнес:

– Мне очень хотелось бы это сделать.

Губы у нее были теплые и нежные. Поцелуй явно затянулся. Обоим не хотелось его прерывать. Ним хотел уже обнять Карен покрепче. Но тут снаружи до него донесся резкий звонок, потом звук открывающейся двери и голоса – Джози и двух других людей. Ним убрал руку и отошел.

Карен тихо прошептала:

– Черт! Как не вовремя! – И проворчала: – Входите! – А еще мгновение спустя: – Нимрод, я хочу познакомить тебя с моими родителями.

Уже не первой молодости импозантного вида мужчина с копной седеющих вьющихся волос и обветренным лицом протянул Ниму руку. В его голосе слышались глубокие гортанные нотки, а акцент все еще выдавал австрийское происхождение.

– Лютер Слоун, мистер Голдман. А это моя жена Генриетта. Карен рассказывала нам о вас, и мы видели вас по телевизору.

Рука, которую пожимал Ним, была рукой рабочего, жесткой и мозолистой. Казалось, однако, что он регулярно ухаживал за своими руками: ногти были в безупречном состоянии. На его комбинезоне оставались следы только что выполненной работы, природная аккуратность проявлялась в том, что в некоторых местах комбинезон был тщательно заштопан.

Мать Карен тоже пожала Ниму руку.

– Хорошо, что вы, мистер Голдман, навестили нашу дочь. Она это очень ценит. И мы тоже. – Это была маленькая изящная женщина, скромно одетая, со старомодным пучком волос. Судя по всему, она была старше своего мужа. Когда-то, подумалось Ниму, она, вероятно, блистала красотой, отсюда и корни внешней привлекательности Карен. Но сейчас ее лицо постарело, во взгляде сквозила усталость от житейских проблем. Ниму даже показалось, что две последние приметы дали о себе знать уже давно.

– Я здесь по одной причине, – объяснил он ей. – Мне доставляет удовольствие бывать в обществе Карен.

Когда Ним опустился в свое кресло и расселись старшие Слоуны, Джози принесла кофейник и четыре чашки. Миссис Слоун налила кофе себе и Карен.

– Папочка, – спросила Карен, – как идут дела?

– Не очень хорошо, – ответил Лютер Стоун и вздохнул. – Материалы очень дорогие, а цены все равно растут с каждым днем. Для вас это не секрет, мистер Голдман. Когда я объявляю, во сколько обойдется моя работа, прибавьте к этому стоимость материалов, людям кажется, что их обманывают.

– Мне это хорошо известно, – сказал Ним. – Нас в «Голден стейт пауэр энд лайт» обвиняют в том же самом по тем же причинам.

– Но у вас-то большая компания с мощным тылом, а у меня крохотный бизнес. У меня работают еще трое, да я и сам вкалываю. И порой, скажу вам честно, руки опускаются. Особенно из-за этих правительственных бланков отчетности. Их становится все больше и больше, а в половине случаев я просто не понимаю, зачем им вся эта информация. По вечерам и в выходные приходится заполнять бесконечные формуляры, но никто не считает нужным за это платить.

Генриетта с укором посмотрела на мужа:

– Лютер, стоит ли морочить голову всем подряд нашими проблемами?

Он только пожал плечами:

– Меня спросили, как идут дела на работе. Вот я и сказал правду.

– Ладно, Карен, – сказала Генриетта, – все эти проблемы не имеют к тебе никакого отношения и никак не связаны с приобретением для тебя фургончика. Мы уже почти набрали денег для покупки в рассрочку, ну а остальное займем.

– Мама, – запротестовала Карен, – я же говорила, никакой срочности в этом нет. Я могу выходить на улицу. И Джози мне помогает.

– Но ты выбираешься не так часто, как могла бы, и не так далеко, как тебе хотелось бы. – Мать дала понять, что дискуссия закончена. – Фургончик будет, обещаю тебе, дорогая. Причем скоро.

– Я тоже об этом думал, – сказал Ним. – В прошлый раз, когда я был тут, Карен говорила, что хотела бы иметь фургончик, в который помещалось бы кресло, а за руль садилась бы Джози.

В разговор вмешалась Карен:

– А теперь прошу всех перестать обо мне беспокоиться. Пожалуйста!

– Да никакое это не беспокойство. Просто я вспомнил, что в нашей компании часто используются маленькие фургончики, которые после года-двух работы продаются и заменяются на новые. Многие еще в очень даже приличном состоянии. Если пожелаете, я попрошу одного из наших сотрудников подыскать что-нибудь по сходной цене.

Лютер Слоун просиял:

– Вот это была бы неоценимая услуга. Конечно, каким бы хорошим ни был фургончик, его придется приспосабливать под кресло-коляску да еще подумать о безопасности.

– Может быть, и здесь мы сможем быть вам полезными, – заметил Ним. – Я точно не знаю, но наведу справки.

– Мы оставим вам наш номер телефона, – сказала Генриетта. – Тогда, если будут какие-нибудь новости, вы сможете нам сообщить.

– Нимрод, – воскликнула Карен, – ты просто молодец!

Непринужденный разговор продолжался до тех пор, пока Ним, взглянув на часы, не понял, сколько времени он уже здесь.

– Знаете, мне пора, – проговорил он.

– И нам тоже, – сказал Лютер Стоун, вставая из-за стола. – Я тут в одном старом доме меняю газовые трубы, между прочим, для вашего газа, мистер Голдман. Сегодня надо все закончить.

– Только не думайте, что я ничем не занимаюсь, – подхватила эту тему Карен. – Мне еще нужно дописать текст выступления.

Родители нежно попрощались с дочерью. Ним последовал за ними. Перед уходом он ненадолго остался с Карен наедине и во второй раз поцеловал ее, стараясь прикоснуться только к щеке, но она повернула голову, и губы их встретились. Очаровательно улыбнувшись, она прошептала:

– Приходи снова, только поскорее.

Слоуны и Ним спустились на лифте. Все трое молчали, каждый был погружен в собственные сокровенные мысли. Потом Генриетта тихо произнесла:

– Мы стараемся делать для Карен все, что в наших силах. Иногда хочется сделать больше.

Утомление и усталость во взгляде, скорее даже ощущение безвозвратной утраты, которые поразили Нима раньше, вновь напомнили о себе.

Он тихо проговорил:

– Я не думаю, что Карен воспринимает происходящее точно так же. Из того, что она рассказала, мне стало ясно, как высоко она ценит вашу поддержку и все, что вы для нее сделали.

Генриетта решительно покачала головой, и пучок волос на затылке затрясся в такт этому движению.

– Что бы мы ни делали, это малая толика из того, на что мы способны. Но все равно это вряд ли восполняет произошедшее с Карен.

Лютер нежно положил руку на плечо жены:

– Дорогая, мы уже столько раз возвращались к этому. Перестань себя корить. Это ничего не изменит. Не терзай себя!

Она резко повернулась к нему:

– Ты ведь считаешь точно так же. Ты знаешь, что это так, а не иначе.

Лютер вздохнул и вдруг спросил у Нима:

– Карен говорила вам, что она подхватила полиомиелит?

Ним кивнул:

– Да.

– Она рассказала вам, как и почему?

– Нет. То есть не все.

– Обычно она эту тему обходит.

Они спустились на первый этаж и, выйдя из лифта, остановились в небольшом пустынном вестибюле. Генриетта Слоун продолжила:

– Карен исполнилось пятнадцать, она еще училась в средней школе. Она была круглая отличница, принимала участие в школьных соревнованиях по легкой атлетике. Все ожидания были окрашены в светлые тона.

– Моя жена хочет сказать, – заметил Лютер, – что в то лето мы с ней собрались наконец съездить в Европу. С нами были и другие лютеране – в общем, это было своего рода религиозное паломничество по святым местам. Мы договорились, что, пока мы в отъезде, Карен поедет в летний лагерь. Мы считали, что ей будет полезно провести некоторое время в сельской местности. К тому же два года назад в этом лагере побывала наша дочь Синтия.

– По правде говоря, – сказала Генриетта, – мы больше думали о себе, чем о Карен.

Муж продолжал, словно его и не прерывали:

– Однако ехать в лагерь Карен не хотелось. У нее был приятель, который из города не уезжал, и вот, чтобы быть рядом с ним, она хотела остаться на лето в городе. К тому времени Синтия уже уехала, так что Карен была бы одна.

– Карен все спорила с нами, – сказала Генриетта, – убеждала, что вполне может остаться одна. А что касается приятеля, то мы можем ей доверять. Она даже рассказала о каком-то предчувствии. Мол, если она уедет согласно нашему желанию, то обязательно случится что-то плохое. Это навсегда осталось в моей памяти.

По собственному опыту Ним хорошо знал, как все это происходит: Слоуны достаточно молодые родители, Карен только что вышла из детского возраста – неизбежное столкновение желаний. Все трое в то время наверняка были совсем не такими, как сейчас.

Лютер продолжал свой рассказ, словно опасаясь, что не успеет его завершить:

– И вот наступила развязка. Мы заняли одну сторону, а Карен – другую. Мы настаивали на том, чтобы она ехала в лагерь, что в конце концов и произошло. Пока она находилась там, а мы в Европе, произошла вспышка полиомиелита, и Карен стала одной из ее жертв.

– Если бы только она осталась дома, – начала Генриетта, – как того хотела…

Муж прервал ее:

– Довольно! Уверен, мистер Голдман все себе представляет.

– Да, – тихо проговорил Ним, – думаю, что представляю. – Он вспомнил стихи, которые Карен написала ему после беды, приключившейся с Уолтером Тэлботом-младшим:

 
Ах! «Если б только» в этот самый день,
А может в тот,
Намек малейший прозвучал на перемены,
Чтобы в реальности предстало то,
Что было в забытьи,
Иль чтоб забылось то, что состоялось!
 

Только теперь до него дошел смысл этих строчек. Ощущая, что не может не сказать что-то очень важное, но не знает что, Ним добавил:

– Не понимаю, почему вы должны все время корить себя за обстоятельства…

Взгляд Лютера и слова «пожалуйста, мистер Голдман» заставили его замолчать. Ним осознал то, что ощущал до этого скорее инстинктивно: больше говорить не о чем.

Все аргументы приводились и отвергались. Да просто нет способа, его никогда и не было, который заставил бы этих двоих избавиться даже от малой доли того тяжкого бремени, которое взвалили на свои плечи.

– Генриетта права, – сказал Лютер. – Я думаю так же, как она. Мы оба унесем свою вину в могилу.

Жена добавила:

– Теперь-то вам ясно, что я имею в виду, когда говорю: что бы мы ни предпринимали, включая усилия, чтобы заработать денег на покупку Карен фургончика, все это, в сущности, ничто.

– Неправда, – возразил Ним. – Истина в том, что лучше делать хотя бы ничтожно мало, чем не делать ничего.

Они вышли на улицу. Машина Нима стояла от них в нескольких ярдах.

– Спасибо за ваш рассказ, – проговорил Ним. – Постараюсь что-нибудь сделать насчет фургона, и как можно скорее.

Как и рассчитывал Ним, через два дня от Карен пришли новые стихи.

 
А пробовал ли в детстве ты
Над тротуаром прыгать,
Чтобы ногой не провалиться в щели?
А повзрослев,
Держался за канаты,
Дрожа от страха,
В самый миг паденья?
 
 
И этот миг представился «бедою»?
Да нет, ошибка в этом слове.
Поскольку в жизни есть
Падения иные
И наказания совсем другие,
Далекие от разных катастроф.
Они и щедрость дарят нам,
И славу.
 
 
Влюблять – это дар такой,
И впрочем, он из многих,
И все ж премудрость
Хочет нас предостеречь:
Падение останется паденьем,
Напомнив о себе и болью, и обидой,
Пускай не сразу, но обману места нет.
А впрочем, это все и чушь, и вздор!
И наплевать на всякую премудрость.
Поэтому ура безумным мостовым,
Канатам да и страху с них сорваться!
А если хочет кто премудрым показаться,
Пусть пробует,
Но я не в их ряду.
А ты?
 

Глава 7

Темой беседы стал проект «Тунипа».

– Это был разговор вроде и о чем-то, а в итоге все же ни о чем – так в своей лаконичной бостонской манере президент Эрик Хэмфри оценил смысл встречи с губернатором штата. – Все равно что сунуть руку в ведро с водой. Когда выдернешь из ведра руку, с водой ничего не произойдет, она останется точно такой же, какой и была.

– Правда, рука станет мокрой, – заметил Рей Паулсен.

– Холодной и влажной, – поправил Рея президент.

В разговор включилась Тереза ван Бэрен:

– А я вас, между прочим, предупреждала. Предупреждала сразу после отключения подачи электроэнергии, что у людей короткая память, что они, включая политических деятелей, забудут и про нехватку электроэнергии, и про вызвавшие ее причины.

– У губернатора с памятью все в порядке, – заверил ее Оскар О’Брайен. Главный юрисконсульт был вместе с Эриком Хэмфри на недавней сессии законодательного собрания штата, где обсуждались проекты новых электростанций, в том числе и «Тунипа». – У него только одна проблема: уж больно ему хочется стать президентом США. Ему это, наверно, даже во сне снится.

– Кто знает? А может, из него действительно получится хороший президент, – сказал Ним Голдман.

– Когда-нибудь, почему бы и нет, – согласился О’Брайен. – Пока же у Калифорнии нет настоящего руководителя, а тот, что есть, лишен своей точки зрения и не способен принимать решения. Особенно если они могут задеть чувства хоть одного избирателя из национальных меньшинств.

– Несмотря на некоторое преувеличение, суть нашей проблемы охвачена верно, – подвел итог Эрик Хэмфри.

– Более того, – добавил О’Брайен, дымя сигаретой, – то же самое можно сказать о любом политическом деятеле из Сакраменто. На то у них похожие, если не идентичные причины.

Все пятеро непринужденно расположились в кабинете президента в штаб-квартире компании «Голден стейт пауэр энд лайт».

Меньше чем через две недели состоятся публичные слушания, посвященные проекту мощной угольной электростанции в Тунипе. Проект имел жизненно важное значение для Калифорнии. С ним неофициально согласились губернатор, его помощники и наиболее известные законодатели. Однако из политических соображений ни один из них не высказался в поддержку плана «Тунипа». Поэтому электрокомпании, несмотря на мощное противодействие, придется в одиночку пробивать новый проект.

Кроме того, губернатор отказал компании «ГСП энд Л» в просьбе о совместных слушаниях организаций, выдающих лицензии на строительство электростанции в Тунипе, ввиду особой срочности проекта. Вместо этого будут применяться обычные процедуры. Это означало, что надо готовиться к длительным изнурительным дискуссиям с бесконечным изложением собственных аргументов перед четырьмя самостоятельными правительственными комиссиями, каждая из которых рассматривает собственный аспект проблемы, однако в чем-то нередко пересекаясь с другими структурами.

– Можно ли рассчитывать на то, что губернатор или еще кто-нибудь в правительственных кругах примет иное решение? – спросила Тереза ван Бэрен.