Текст книги "Перегрузка"

От огорчения Георгос не сдержался и заплакал. Даже когда он услышал оглушающий взрыв фугасной бомбы на улице, это не утешило его и он пошел назад. Как же все это произошло? Почему он потерпел поражение? Какими окольными путями враг сумел все разнюхать? Он с горечью и злобой наблюдал за пожарными и полицией, этими слепыми, невежественными рабами фашистского капитализма. В этот момент Георгос понял, что его могут опознать, и бросился бежать.

Автомобиль стоял там же, где он его оставил. Казалось, никто и не заметил, как он сел в него и уехал, хотя в прилегающих зданиях горели огни и зеваки, привлеченные шумом и всеобщей суматохой, спешили к отелю. Как-то подсознательно Георгос направился на Крокер-стрит. Но потом засомневался – а безопасно ли это? Скоро все прояснилось. Повернув на Крокер-стрит с дальнего от дома № 117 конца улицы, он увидел, что дальше она блокирована полицейскими машинами. Через мгновение он услышал звуки выстрелов. Стрельба, пауза, затем опять стрельба. Георгос понял, что Уэйд, Ют и Феликс, которые предпочли в эту ночь остаться дома, оказались в ловушке.

Ему отчаянно хотелось быть сейчас рядом с ними и, если потребуется, умереть смертью храбрых. Но сейчас уже не было возможности ни прорваться туда, ни выбраться оттуда. Быстро, насколько это возможно, чтобы не привлечь к себе внимания, Георгос развернул машину и поехал в обратном направлении. Теперь для него осталась единственная возможность – спрятаться в квартире в Норд-Касле, которая и предусматривалась на такой, как этот, крайний случай.

Георгос сидел за рулем, тщательно все прикидывая и просчитывая. Если о нем известно, полиция станет его разыскивать. Не исключено, что они уже расставили свои сети, поэтому ему надо поскорее скрыться. По всей вероятности, эти свиньи уже знают о пикапе службы противопожарной безопасности и займутся его поисками. Значит, машину придется бросить, однако только неподалеку от нового убежища. Георгос прибавил скорость. В одном нельзя рисковать, решил он, – оставлять машину слишком близко от квартиры, иначе она выдаст его местонахождение.

Он уже подъезжал к Норд-Каслу. Насколько можно приблизиться к новой явочной квартире? Георгос решил, что на расстояние одной мили. Наконец он прижался к бордюру, выключил двигатель и вышел из машины, даже не подумав о том, чтобы запереть дверь или хотя бы вынуть ключ зажигания. По его расчетам, полицейским покажется, что его ждала машина и он поменял автомобиль, а может быть, сел в ночной автобус или взял такси. Любая из этих версий позволяла надеяться, что найти его нынешнее местонахождение будет непросто.

Однако Георгос не мог знать, что один пьянчужка, пришедший в себя после выпитой накануне кварты дешевого вина, торчал в дверном проеме напротив того самого места, где остановилась машина службы противопожарной безопасности. Этот тип уже достаточно протрезвел, чтобы заметить, как подъехал пикап и вышедший из него Георгос куда-то отправился пешком.

Георгос шел быстрым шагом. Улицы были тихими и почти безлюдными, и по пути к новому убежищу Георгос старался никому не попадаться на глаза. Никто так и не обратил на него внимания и не пытался это сделать, и уже через четверть часа, открыв дверь, Георгос с облегчением переступил порог квартиры.

Примерно в это же время полицейский патруль обнаружил красный пикап, на который незадолго до этого был объявлен розыск. Патрульный, передавший сообщение по радио, отметил, что радиатор был еще теплым.

Чуть позже этот же офицер полиции заметил пьянчужку в дверях напротив, который сообщил ему, в каком направлении ушел водитель грузовика. Полицейский автомобиль рванул в том направлении, но обнаружить Георгоса не удалось. Тем не менее полицейский патруль вернулся и с подлой неблагодарностью арестовал своего информатора, обвинив его в том, что он находился в общественном месте в нетрезвом состоянии.

Дейви Бердсонг был арестован вскоре после 5.30 утра у дома, в котором проживал. Он только что вернулся на машине после лекции и собрания учебной группы, из-за которого проторчал за городом всю ночь. Бердсонг был шокирован. Он бурно выражал свой протест двум детективам в штатском, которые его арестовали. Один из них сразу же проинформировал Бердсонга о его законном праве не давать никаких показаний. Несмотря на предупреждение, Бердсонг заявил:

– Слушайте, парни, что бы там ни случилось, считаю необходимым вам сообщить, что меня здесь не было со вчерашнего дня. Я ушел из дома в шесть часов вечера и с тех пор не возвращался. У меня сколько угодно свидетелей.

Предупредивший Бердсонга детектив усмехнулся, зафиксировав это заявление и его «алиби». Когда в полицейском участке Бердсонга обыскали, в кармане его куртки был обнаружен текст заявления для прессы от имени организации «Энергия и свет для народа», в котором выражалось сожаление о «взрывах в отеле «Христофор Колумб» прошлой ночью».

Позже было доказано, что это заявление было напечатано на машинке, находившейся в квартире Бердсонга, – в той самой квартире, в которой, по его словам, он не появлялся начиная с шести часов вечера вчерашнего дня, то есть в течение почти девяти часов до сегодняшнего теракта в отеле «Христофор Колумб». Этих улик было бы вполне достаточно, однако в квартире были обнаружены еще два разорванных, более ранних проекта этого заявления, написанных рукой Бердсонга.

Другая улика оказалась столь же убийственной. Магнитофонные записи разговора Георгоса Арчамболта с Дейви Бердсонгом совпали с записью голоса Бердсонга после его ареста.

Водитель такси, молодой негр Викери, которого наняла Нэнси Молино, дал показания, подтверждавшие поездки Бердсонга сложными маршрутами в дом № 117 по Крокер-стрит. Также был засвидетельствован факт приобретения Бердсонгом огнетушителей, переделанных впоследствии в бомбы. Ему было предъявлено обвинение, шесть пунктов которого касались убийства. Обвинение включало в себя также тайное подстрекательство к совершению уголовного преступления, упоминался еще целый набор улик, обилие которых напоминало список, с которым ходят по магазинам.

Был установлен залог в миллион долларов, который Бердсонг не мог собрать, а желающих ему в этом помочь, видимо, не нашлось. Так он и остался под арестом в ожидании процесса над ним.

Из других «Друзей свободы» молодой марксист-интеллектуал Уэйд и Феликс из Детройта были убиты в перестрелке с полицией в доме № 117 по Крокер-стрит. Озлобленный индеец Ют выстрелил в себя и оказался уже мертв, когда полиция ворвалась в дом. Свидетельства революционной деятельности, включая и дневник Георгоса Уинслоу Арчамболта, были обнаружены нетронутыми в доме № 117.

Глава 7

В «Калифорния экзэминер» и в баре пресс-клуба уже поговаривали о том, что Нэнси Молино реально претендует на Пулитцеровскую премию. Прозвучало и высказывание ответственного редактора на этот счет:

– Эта классная дамочка ошарашила нас всех своим чертовым сенсационным материалом.

Вернувшись из отеля в редакцию, Нэнси не выпускала из руки перо вплоть до шести тридцати – первого контрольного срока подписания номера в печать. В оставшуюся часть утра и первую половину дня она дорабатывала и расширяла предыдущий материал для трех последующих номеров.

Вся информация о дальнейшем развитии событий попадала на ее рабочий стол. Если возникали какие-либо вопросы о «Друзьях свободы», Георгосе Арчамболте, Дейви Бердсонге, организации «Энергия и свет для народа», деньгах клуба «Секвойя», взрывах в отеле, о жизни и смерти Иветты, ответ был один, словно пароль: «Спросите Нэнси». О таком успехе любой репортер мог только мечтать – почти вся первая полоса под огромной «шапкой» отводилась под материал Нэнси Молино.

Газета поставила знак охраны авторского права на ее статью. Это означало, что любая телевизионная или радиостанция, а также газеты при использовании этого эксклюзивного материала должны были ссылаться на «Экзэминер» как на источник информации.

Поскольку Нэнси сама была действующим персонажем этой истории – она раскопала Крокер-стрит, 117, встречалась с Иветтой и стала обладательницей единственной копии пленок, – неудивительно, что она превратилась в знаменитость. В тот день, когда прогремели эти сенсационные события, у нее брали интервью для телевидения прямо за ее рабочим столом в редакции. В тот же вечер телеинтервью прошло по национальной сети новостей на Эн-би-си, Эй-би-си, Си-би-эс.

Руководство «Экзэминер» заставило телевизионщиков ждать и нервничать, пока Нэнси не закончит свой собственный репортаж и не сдаст его в набор. С журналистами «Ньюсуик» и «Тайм», явившимися вслед за толпой телевизионщиков, поступили точно так же.

В городской утренней газете «Кроникл Уэст» царила атмосфера откровенной зависти; здесь подняли немыслимую суету в попытке угнаться за конкурентом. Тем не менее редактор «Кроникл» оказался джентльменом, приславшим на следующий день Нэнси полдюжины роз (дюжина, подумал он, было бы чересчур) и поздравительную записку. Все это доставили ей на рабочее место в «Экзэминер».

Эффект от этого авторского материала волнами распространялся вокруг. Для многих, кто прочитал репортажи Нэнси Молино, наиболее шокирующим оказалось то, что клуб «Секвойя», хотя и косвенно, финансировал взрыв отеля «Христофор Колумб». Возмущенные члены клуба «Секвойя» по всей стране звонили, телеграфировали, писали о своей отставке.

– Никогда больше, – грозил сенатор из Калифорнии в интервью «Вашингтон пост», – я не поверю этой гнусной организации и не буду прислушиваться к тому, что они говорят.

Это заявление вызвало повсюду тысячи откликов. Все сходились во мнении, что клуб «Секвойя» опозорился, его авторитет упал и ему уже не суждено вернуть былую известность.

Лаура Бо Кармайкл немедленно подала в отставку с поста председателя клуба. После этого она уединилась, отказавшись отвечать на телефонные звонки журналистов и вообще кого бы то ни было. Ее личный секретарь зачитывал звонившим краткое заявление, которое заканчивалось следующими словами: «Миссис Кармайкл считает, что ее общественная деятельность на этом завершена».

Единственной, кто вышел с честью из этой истории, была миссис Присцилла Куин, которая, как не преминула отметить Нэнси, оказалась единственным противником субсидии в пятьдесят тысяч долларов организации Бердсонга «Энергия и свет для народа». Нэнси не без удовольствия написала, что адвокат Большой лиги Ирвин Сондерс был одним из тех, кто проголосовал «за». Утверждалось, что если клуб «Секвойя» пожелает реабилитироваться, то его новым председателем станет Присцилла Куин, а основным акцентом в деятельности клуба будут уже социальные проекты, а не проблемы окружающей среды.

После публичного разоблачения Нэнси Георгоса Арчамболта и более поздних сообщений о его исчезновении маленькая армия полицейских детективов и специальных агентов ФБР стала прочесывать район Норд-Касл в поисках лидера «Друзей свободы». Успеха эти усилия не имели.

Тщательный обыск на Крокер-стрит, 117, выявил большое количество улик против Георгоса и Дейви Бердсонга. Среди одежды, оставленной Георгосом, был парашютный костюм из грубой хлопчатобумажной ткани. Лабораторные исследования показали, что дырка на порванной ткани по размерам совпала с небольшим кусочком материала, найденным на подстанции Милфилда. Георгос зацепился за перерезанную проволоку в ту самую ночь, когда были убиты два охранника.

Кроме того, в доме были обнаружены объемистые записи, включая дневник Георгоса. Все это было передано в распоряжение прокурора округа. О существовании дневника стало известно в прессе, но его содержание не раскрывалось. После того как роль Дейви Бердсонга в подготовке взрывов была описана в печати, его изолировали от остальных заключенных ради его же собственной безопасности.

Но еще раньше на Нэнси Молино свалились острейшие личные переживания. Это произошло еще до полудня, прежде чем разыгрались основные события. Она начала работать над срочным материалом в номер еще до рассвета, не спала всю ночь, поддерживая себя только кофе и апельсиновым соком. Неудивительно, что голова у нее была ватная.

Несколько раз после 7.30, когда редактор газеты пришел на работу для подготовки второго выпуска, этот старый «тренер», как он себя называл, останавливался около стола Нэнси и негромко подбадривал ее, хотя особой нужды в этом не было. Нэнси умело связывала собранные ею факты с теми, которые получала со стороны. За ней утвердилась репутация пишущей «начисто», поскольку ее материал не нуждался в правке. Случайно отвлекшись от пишущей машинки, Нэнси почувствовала, что редактор наблюдает за ней. Хотя выражение его лица было загадочным, она догадалась, что они оба думают об одном и том же – о том, что в течение нескольких часов решительно пытались выкинуть из головы. Последнее, что видела Нэнси, покидая отель «Христофор Колумб», были накрытые простынями тела погибших полицейских и пожарных – их везли на тележках к машинам из морга. Двое мужчин возле отеля складывали какие-то кусочки в пластиковый пакет. Минуту спустя до нее дошло, что они собирали останки шестого погибшего, которого разметало на куски взорвавшейся бомбой.

Именно тогда Нэнси взглянула в глаза суровой и беспощадной правде, которой до сих пор старалась избегать. А эта правда заключалась в том, что она располагала информацией, которая, поделись она ею с кем-нибудь, могла бы предотвратить гибель всех шестерых и многое другое. Эта мысль возникала у нее каждый раз, когда она ощущала на себе взгляд редактора. Ей вспомнились и слова, сказанные им неделю назад: «Предполагается, что ты, Нэнси, часть команды, а я – тренер. Я знаю, ты предпочитаешь сражаться в одиночку. И до сих пор тебе сопутствовала удача. Ты добиваешься результатов. Только вот игра эта может завести тебя слишком далеко». Тогда она мысленно сказала ему: «Да пошел ты, мистер Чарли». «Сейчас, – в отчаянии подумала она, – я бы этого не сказала». В 11.55, когда оставалось целых два часа двадцать минут до сдачи материала в номер, Нэнси уже не могла отделаться от мысли о шести мертвых телах. Она была близка к нервному срыву.

– Сделай перерыв и пойдем со мной, – раздался чей-то спокойный голос. Нэнси подняла голову. Рядом стоял старый «тренер». – Она было заколебалась, но он добавил: – Это приказ.

С необычной для нее кротостью Нэнси встала и последовала за ним. В конце коридора была маленькая комната, обычно запертая. Иногда она использовалась руководством для совещаний. Редактор открыл ключом дверь и пропустил Нэнси вперед. Обстановка в комнате была удобная, но незатейливая: стол для заседаний, обитые кресла, два шкафа орехового дерева, коричневые шторы. Другим ключом редактор открыл один из шкафов. Он усадил Нэнси.

– Бренди или виски? Не лучшие сорта, но все же. Предлагаю бренди.

Нэнси кивнула, не зная вдруг, что сказать в ответ. Шеф налил в два бокала калифорнийского бренди и сел напротив. Когда они немного отпили, он проговорил:

– Я за тобой наблюдал.

– Да, я знаю.

– И мы оба думаем одинаково. Верно?

Нэнси опять кивнула в знак согласия.

– Нэнси, – сказал редактор, – насколько я понимаю, к концу дня ты пойдешь по одному из двух путей. Либо перейдешь черту, что будет означать умственный срыв и посещение психиатрической больницы два раза в неделю на протяжении всей жизни, либо возьмешь себя в руки, оставив прошлое в прошлом. О первом пути скажу тебе вот что: это исковеркает тебе жизнь и, кроме психиатра, не принесет пользы никому. Что касается второго, ты обладаешь разумом и мужеством, на которые можешь опереться. Однако ты вынуждена будешь определиться, не позволяя себе плыть по воле волн.

Ей стало легче на душе от того, что наконец-то можно сказать вслух обо всем, что ее терзало.

– Я виновата в том, что произошло минувшей ночью. Если бы я рассказала кому-нибудь о том, что мне было известно, полиция давно проверила бы этот дом на Крокер-стрит.

– Первое утверждение ошибочно, второе – правильное, – сказал он. – Я не собираюсь утверждать, что это не останется с тобой на всю оставшуюся жизнь. Думаю, останется. Ты не первая, кто допустил ошибку, приняв решение, которое нанесло ущерб другим. Но ты не будешь и последней. Скажу в твою защиту: ты просто не знала, что произойдет. А если бы знала, то действовала бы по-иному. Поэтому вот тебе мой совет, Нэнси: трезво взгляни на то, что ты сделала и чего не сделала. И сделай вывод на будущее. Или забудь навсегда. – Нэнси молчала, а он продолжал: – А теперь скажу тебе кое-что еще. Этим ремеслом я занимаюсь уже много лет. Иногда мне кажется, что даже слишком много. Но по-моему, Нэнси, ты лучший репортер, с которым мне когда-либо приходилось иметь дело.

И тогда с Нэнси Молино произошло то, что случалось с ней крайне редко, тем более в присутствии кого-либо. Уронив голову на руки, она разрыдалась. Старый «тренер» подошел к окну, деликатно повернувшись к ней спиной. Глядя вниз на улицу, он сказал:

– Нэнси, когда мы вошли, я запер дверь. Она все еще закрыта и будет закрыта, пока ты не приведешь себя в порядок. Так что не торопись. И вот что еще: я обещаю, что никто, кроме тебя и меня, никогда не узнает о том, что происходило здесь сегодня.

Спустя полчаса Нэнси снова была за своим рабочим столом. Она умылась, поправила макияж и погрузилась в работу. Самообладание полностью вернулось к ней.

На следующее утро Ним Голдман позвонил Нэнси Молино, после того как безуспешно пытался соединиться с ней накануне.

– Хотел поблагодарить вас, – сказал он, – за тот звонок в отель.

– Я была в долгу перед вами, – ответила она ему.

– Были или не были, я все равно благодарен. – А потом добавил с некоторой запинкой: – Вы выдали такой грандиозный материал. Поздравляю от души.

В ответ Нэнси с любопытством спросила:

– Что вы думаете обо всем этом? Я имею в виду то, что вошло в этот материал.

– Бердсонга, – ответил Ним, – мне ни капли не жалко. И я надеюсь, он получит по заслугам. Надеюсь также, что мы никогда больше не услышим о его организации «Энергия и свет для народа».

– А как насчет клуба «Секвойя»? Вы испытываете те же чувства?

– Нет, – сказал Ним, – не испытываю.

– Почему?

– Клуб «Секвойя» – нечто нужное всем нам. Это составная часть нашей системы, призванной поддерживать равновесие. О, у меня бывали дискуссии с людьми из «Секвойи». Мне кажется, клуб перегибает палку в своем сопротивлении всему, что его не устраивает. Но клуб «Секвойя» выражает общественное мнение. Он заставлял нас мыслить и проявлять заботу об экологии, иногда удерживая от крайностей. – Ним замолчал, а потом продолжил: – Я знаю, клуб рухнул, и я искренне переживаю за Лауру Бо Кармайкл. Несмотря на наши разногласия, она была моим другом. Но я надеюсь, что клуб «Секвойя» преодолеет этот кризис. Если нет, это будет потерей для всех нас.

– Что тут скажешь, – ответила Нэнси, – иной день богат на сюрпризы. – Пока Ним комментировал, Нэнси быстро записывала. – Я могу все это цитировать?

Ним запнулся лишь на мгновение.

– А почему бы и нет?

В следующем номере «Экзэминер» она цитировала Голдмана.

Глава 8

Гарри Лондон сидел и размышлял, глядя на бумаги, которые показал ему Ним. Он мрачно заметил:

– Знаешь, что я испытываю по поводу всего этого?

– Могу себе представить, – ответил Ним.

Гарри продолжал размышлять, словно и не слышал собеседника.

– Прошлая неделя получилась самой неудачной за долгое время. Арт Ромео был славным парнем. Ты с ним был не очень-то хорошо знаком, Ним. Но он был преданным и честным – настоящий друг. Когда я узнал, что случилось, мне стало плохо. Когда-то, уже после того, как я покинул Корею, где служил морским пехотинцем, я надеялся, мне уже не придется слышать, что кого-то из знакомых парней разорвало на части.

– Гарри, – сказал Ним, – я тоже страшно сожалею об Арте Ромео. Того, что он сделал в ту ночь, я не забуду никогда.

Не обратив внимания на реплику, Лондон сказал:

– Дай мне закончить.

Это было утром в среду, в первую неделю марта, шесть дней спустя после происшествия в отеле «Христофор Колумб». Они сидели в кабинете Нима за закрытыми дверями.

– Так вот, – проговорил Лондон, – теперь ты показываешь мне это, а, честно говоря, лучше бы ты этого не делал. Судя по тому, что я вижу, во что еще остается верить?

– Во многое, – ответил Ним. – О многом надо позаботиться и во многое надо верить. Но только не в честность судьи Йела.

– Вот, держи. – Гарри Лондон вернул Ниму бумаги.

Они собрали кучу всякой корреспонденции – восемь писем, некоторые с подколотыми копиями, причем все из последних папок Уолтера Тэлбота, главного инженера «ГСП энд Л», погибшего в июле. Три картонные папки, в которых находились письма Тэлбота, лежали на полу, их содержимое было разбросано. Поиски писем, о которых Ним неожиданно вспомнил на съезде НИЭ, были отложены из-за трагедии на прошлой неделе и ее последствий. Сегодня Ним распорядился принести папки из хранилища в подвале. Ему потребовалось больше часа, чтобы найти именно те бумаги, которые он искал, – те самые, что видел семь месяцев назад в доме Тэлботов, когда Ардит передала ему на хранение эти папки. Но он их нашел. Память его не подвела. И вот теперь эти письма будут использованы для сравнительного анализа документации. Ровно две недели назад, во время совещания с участием Эрика Хэмфри, Нима, Гарри Лондона и судьи Пола Шермана Йела по поводу кражи электроэнергии, бывший судья Верховного суда определенно заявил: «Я нахожу интересной всю концепцию кражи электроэнергии. Честно говоря, я не думал, что подобное случается на самом деле. Никогда ранее я об этом и не слышал. Я первый раз слышу, что в энергокомпаниях есть такие люди, как мистер Лондон». Корреспонденция, которую обнаружил Ним, доказывала, что все его четыре свидетельства – откровенная ложь. Как говорилось в связи с Уотергейтским скандалом, это была явная «дымовая завеса».

– Конечно, – внезапно проговорил Лондон, – мы никогда точно не узнаем, давал ли старик «добро» на воровство электроэнергии своему фонду или он был в курсе, но ничего не предпринял, чтобы вмешаться. Все, что мы можем доказать, это то, что он лжец.

– Он был чертовски озабочен, – добавил Ним. – Иначе ни за что не стал бы загонять себя в ловушку столь рискованными утверждениями.

Все было крайне просто. Уолтер Тэлбот был первым, кто привлек внимание энергетических и газовых предприятий к огромным финансовым потерям в результате воровства. Он писал об этом статьи, выступал с речами, давал интервью средствам массовой информации, привлекался в качестве эксперта в уголовном суде штата Нью-Йорк, который подавал апелляции в более высокие судебные инстанции. Дело получило широкую огласку, обросло разными документами. К этой переписке имел отношение и член Верховного суда Соединенных Штатов Пол Шерман Йел. Из переписки было ясно, что Уолтер Тэлбот и Пол Йел хорошо знали друг друга еще по Калифорнии. Первое письмо было напечатано на изящном бланке:

ВЕРХОВНЫЙ СУД СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ

ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ, 20543

Обращаясь к «дорогому Уолтеру», автор письма как правовед сообщал ему о своем внимании к новой области юридического контроля, а именно к той, которая имела отношение к краже электричества и газа. Он интересовался различными деталями нарушений и методами борьбы с ними. Запрашивал также любые известные факты предъявления исков в разных частях страны и их результаты. После деловой части он справлялся о состоянии здоровья Ардит. Письмо было подписано: «Пол». Уолтер Тэлбот ответил более официально, однако с соблюдением этикета общения: «Мой дорогой судья Йел». Его письмо было на четырех страницах. К нему прилагалась фотокопия одной из опубликованных статей Уолтера. Несколько недель спустя Пол Йел написал снова. Он выражал благодарность за письмо и статью и задавал целый ряд относящихся к делу вопросов. Это свидетельствовало о том, что он внимательно прочитал полученные материалы. Переписка продолжалась более восьми месяцев. В одном из пяти написанных за это время писем Уолтер Тэлбот описывал функции отдела охраны собственности энергокомпании и круг обязанностей Гарри Лондона как руководителя этого подразделения. Письма говорили об остром и пытливом уме Пола Йела и о его живом интересе к затронутому вопросу. Вся переписка происходила за два года до отставки судьи Йела… Неужели Пол Йел мог забыть о ней? Ним все время задавался этим вопросом и решил, что ответ будет однозначно отрицательным. Старик слишком часто демонстрировал свою удивительно цепкую память и в серьезных вещах, и в малых, чтобы можно было поверить в его забывчивость.

– Почему же тогда старик так поступил? Почему он нам так врал? – спросил Гарри, подхватив волновавшую Нима тему.

– Скорее всего потому, – задумчиво проговорил Ним, – что знал: Уолтер мертв, а шансы, что мы – президент, ты и я – знаем об этой переписке, крайне малы. Ну, скажем, миллион к одному. И в самом деле, вероятность того, что эти письма когда-нибудь напомнят о себе, была равна нулю.

Лондон кивнул в знак согласия.

– Следующий вопрос, который меня волнует: до каких пор «уважаемый» Пол будет прятать концы в воду?

– Думаю, мы этого никогда не узнаем, не так ли?

Руководитель отдела охраны имущества указал жестом на лежавшие на столе письма:

– Ты, конечно, покажешь их президенту?

– Да, сегодня днем. Мне случайно стало известно, что мистер Йел должен скоро здесь появиться.

– Нам остается еще кое в чем определиться. Будем ли мы и дальше уберегать этого драгоценного Йела от надвигающегося судебного расследования? Или, учитывая новую информацию, можно было бы отказаться от услуг Мистера Честность?

– Уж и не знаю, – проговорил Ним, тяжело вздохнув. – Я просто не знаю. И в любом случае не мне это решать.

Крупная разборка с мистером Йелом состоялась сразу после четырех часов в кабинете президента. Когда Ним явился туда после телефонного звонка секретаря Эрика Хэмфри, он сразу же почувствовал, что обстановка накалена. Глаза «старого подраненного бостонца» были холодны, рот плотно сжат. Но по его хмурому виду угадывалось, что он предчувствует какие-то неприятности. Оба сидели за столом для совещаний и молчали, когда вошел Ним. Усевшись слева от Эрика Хэмфри, напротив судьи, Ним положил перед собой папку с перепиской Тэлбота и Йела. До того Эрик Хэмфри и Ним после краткого совещания договорились о линии поведения. Решили, что на этот раз в присутствии Гарри Лондона не было необходимости.

– Пол, – начал Хэмфри, – в прошлый раз, когда мы были вчетвером, у нас состоялся разговор о кражах энергии. Частично это касалось и семейного фонда Йелов. Я уверен, что вы помните об этом.

– Да, конечно, – кивнул Йел.

– В прошлый раз вы утверждали, что до того момента и понятия не имели о существовании такого явления, как кража электроэнергии.

– Хватит! – Лицо Йела побагровело от злобы. – Меня не устраивают ваш тон и ваше отношение, Эрик. Кроме того, я здесь не для того, чтобы выслушивать всякие рассуждения о том, что я мог сказать или нет…

Хэмфри с раздражением прервал его:

– Никаких «мог». Вы выразили эту мысль четко и недвусмысленно, более того, повторили ее несколько раз. Я помню, как это прозвучало. Ним тоже.

Ним чувствовал, что мозг Йела заработал на полную мощность. Он попытался придать твердость своему голосу:

– Мало ли что я там говорил, из этого вовсе не следует…

– Ним, – приказал президент, – покажите мистеру Йелу содержимое вашей папки.

Открыв папку, Ним положил на стол небольшую пачку писем и документов. Сверху было письмо, зарегистрированное канцелярией Верховного суда. Пол взял его в руки, осмотрел и тут же отбросил. На другие он даже не взглянул. Его лицо, и без того багровое, потемнело еще больше. Позже, вспоминая эту сцену, Ним предположил, что Йел хотя и ожидал каких-то неприятных разоблачений, ему и в голову не приходила мысль, что ему предъявят некогда им же самим написанные письма. Видимо, поэтому у него и был такой жалкий вид. Йел облизнул губы. Казалось, что он просто-напросто лишился дара речи. Наконец, словно извиняясь, он произнес невразумительные слова:

– Иногда, особенно в Вашингтоне… когда столько всего происходит, столько бумаг, поток корреспонденции… порой забываешь… – Йел замолчал.

Очевидно, для самого Йела эти слова звучали так же фальшиво и неубедительно, как и для Хэмфри с Нимом.

– Ничего тут не поделаешь, – буркнул он и вышел из-за стола. Потом, уже не глядя на Нима и Хэмфри, попросил: – Пожалуйста, дайте мне собраться с мыслями. – Он сделал несколько шагов в сторону, затем, повернувшись к ним, проговорил: – Из документов следует, джентльмены, что я виновен в обмане и, что совершенно справедливо, уличен в нем. – Голос Пола Йела звучал ниже, чем обычно, на его лице отразилась боль, когда он продолжил: – Я не собираюсь ничего объяснять или просить извинения, не стану говорить о своем беспокойстве в момент нашего предыдущего разговора и воздержусь от естественного желания защитить свое доброе имя.

«Именно этого он сейчас и добивается», – подумал Ним.

– И тем не менее, – продолжал Йел, – я клянусь вам, что никогда не участвовал в краже электроэнергии семейным фондом Йелов и не имел об этом понятия, как и заявил здесь во время нашего первого разговора.

Эрик Хэмфри, который, как запомнилось Ниму, был готов поверить Йелу, теперь хранил молчание. Возможно, он думал так же, как и Ним: единожды совравший во имя собственной репутации способен на повторение этого по той же причине. Ниму пришел в голову вопрос Лондона: «Как долго еще «уважаемому Полу» все будет сходить с рук»? В воздухе повисла зловещая тишина. В глазах судьи застыла боль.

– Ним, – невозмутимо проговорил Хэмфри, – я думаю, в твоем дальнейшем присутствии нет необходимости.

Ним с облегчением собрал со стола бумаги, сложил их в папку. Зажав ее под мышкой, он без единого слова вышел из кабинета. В тот момент он и не думал, что видит судью Йела в последний раз.

Ним так никогда и не узнал, что еще происходило в тот день в кабинете президента. Он не спрашивал, а Эрик Хэмфри не проявлял инициативы. Но окончательный результат стал ясен на следующее утро. В 11.00 Хэмфри вызвал к себе Нима и Терезу ван Бэрен и показал им письмо.

– Мной получено заявление от судьи Пола Шермана Йела об отставке с поста нашего общественного представителя и директора компании. Отставка принята с сожалением. Я бы хотел, чтобы об этом было объявлено немедленно.

– Мы должны указать причину, Эрик, – сказала Тереза.

– По состоянию здоровья, – сказал Хэмфри, указывая на письмо. – Врачи мистера Йела сказали, что в его возрасте напряжение от выполнения новых обязанностей в «ГСП энд Л» может отрицательно сказаться на его здоровье. Поэтому они посоветовали оставить эту работу.