Текст книги "Сент-Женевьев-де-Буа. Русский погост в предместье Парижа"

В 1992 году, изможденный болезнью, он ставил в Париже балет «Баядерка». Тот самый, в котором он, еще танцовщиком Кировского театра, в последний вечер перед побегом танцевал в Париже – в июне 1961 года. Теперь Нуреев принял поздравления (и орден), лежа на походной койке. Его воистину устрашающая фотография, помнится, появилась тогда во всех французских газетах. Он казался олицетворением СПИДа…

Поклонники балета или просто собратья по сексуальному предпочтению до сих пор устраивают панихиды на его могиле. Нуреев завещал учредить на его деньги стипендии для танцовщиков и передать часть его наследства на медицинские исследования. Денег, конечно, хватило ненадолго.

Под этим, ни на одно не похожим здесь надгробием, под каменной мозаикой восточного ковра покоится один из самых блестящих танцовщиков и хореографов минувшего века – Рудольф Нуреев

О

ОБОЛЕНСКАЯ (урожд. МАКАРОВА) ВЕРА (VICKY),

lieutenant F. F. G.,

24.06.1911– 4.08.1944, fusille par les nazi a Berlin

33-летняя красавица княгиня Вера (Вики) Оболенская была во время немецкой оккупации одним из организаторов резистантской сети информации. Она была арестована 17 декабря 1943 года и во время непрестанных двухнедельных допросов держалась (по свидетельству немцев) с удивительным мужеством. Гестаповцы склоняли ее к сотрудничеству, напоминая, что они ведут войну лишь против коммунистов и евреев, но молодая княгиня Оболенская отвечала:

– Я русская и всю свою жизнь прожила во Франции. Я не предам ни свое отечество, ни страну, давшую мне приют… Я верующая христианка, и потому я не могу быть антисемиткой… Вам этого не понять.

Она, единственная из всех арестованных, отказалась просить о помиловании и была казнена в тюремном дворе.

ОБОЛЕНСКИЙ НИКОЛАЙ, ARCHIPRETRE,

4.01.1900–5.07.1979

Князь Николай Александрович Оболенский участвовал во французском Сопротивлении, был заключенным нацистского лагеря Бухенвальд. Связной в Сопротивлении была и его жена Вера (Вики) Оболенская. Вернувшись в Париж, князь долго ждал возвращения любимой жены. Она не вернулась. Она была казнена нацистами в берлинской тюрьме. Князь Николай Оболенский постригся в монахи, был рукоположен в священники, позднее стал архимандритом…

Николай Оболенский писал стихи. Некоторые из них были напечатаны в 1947 году в коллективном сборнике Объединения молодых деятелей русского искусства и науки.

На надгробной плите Николая Оболенского (на участке легионеров) стоят также имена его героини-жены Вики Оболенской (похороненной где-то в Берлине) и его старшего друга, французского генерала Зиновия Пешкова (он был урожденный Свердлов, брат Якова Свердлова, но был крещен в молодости и носил фамилию, подаренную ему его «приемным отцом» М.Горьким).

ОРЛОВА (урожд. СТРУВЕ) ЕЛЕНА КИРИЛЛОВНА,

2.07.1877–19.02.1957

Вместе со старшей сестрой Верой Елена Кирилловна держала в Париже пансион для обучения хорошим манерам девиц из богатых семей, а позднее помогала сестре в создании Русского дома в Сент-Женевьев-де-Буа.

ОСОРГИН МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ,

ум. 29.10.1950 г.

Псаломщик и регент хора Богословского института на Свято-Сергиевском подворье, выдающийся знаток русского церковного пения, певец и чтец Михаил Михайлович Осоргин был также видным общественным и церковным деятелем и успел приобрести немалый опыт российской жизни, прежде чем уехать в эмиграцию, а еще позднее, к концу первой четверти нашего бурного века, водвориться на холме знаменитого Свято-Сергиевского подворья, что на северной окраине Парижа.

Михаил Осоргин родился в 1887 году в Калужской губернии, в семье калужского губернатора, ставшего позднее протоиереем. Мать же его была из рода Трубецких и приходилась родной сестрой двум знаменитым философам (Сергею и Евгению Трубецким). Михаил Осоргин учился на юридическом факультете Московского университета, потом стал членом уездной земской управы и помощником уездного предводителя дворянства у себя в Калуге, во время Первой мировой войны был ординарцем Главнокомандующего Северо-Западным фронтом и командиром роты, а в 1918 году вместе с будущей своей супругой, графиней Еленой Николаевной Муравьевой-Виленской, возглавлял поезд Красного Креста. Еще и в 1919 году М.М. Осоргин был помощником начальника уезда в Ялте, однако к 1924 году уже оказался в эмиграции в Германии, служил псаломщиком и регентом православной церкви в Баден-Бадене. В тот же год он переехал в Париж, где занялся организацией нового русского православного «прихода, ибо единственный в ту пору храм Св. Александра Невского на рю Дарю давно уже не вмещал всех молящихся».

История возникновения этого нового (Свято-Сергиевского) прихода подробно описана митрополитом Евлогием, и М.М. Осоргин в этой истории – главный помощник владыки: это он отыскал предназначенную к продаже пустующую усадьбу на севере Парижа, на Крымской улице (рю Криме, 93). Усадьба митрополиту очень понравилась: «В глубине двора высокий холм с ветвистыми деревьями и цветочными клумбами. Дорожка вьется на его вершину к крыльцу большого деревянного здания школы, над его крышей виднеется маленькая колокольня кирки… Тихо, светло, укромно… Настоящая «пустынь» среди шумного, суетного Парижа…»

Упоминание о кирке не случайно. В округе жили до Первой мировой войны рабочие-немцы с близлежащего кирпичного завода. Лютеранский пастор Фридрих фон Бодельшвинг построил здесь церковь, но с началом войны усадьба была как немецкая собственность реквизирована, а в 20-е годы назначена государством к продаже. «Не рискнуть ли нам выступить на торгах?» – предложил тогда митрополиту М. М. Осоргин. Он сам отправился на торги, на которых усадьбу отдали русским. Однако нужно было внести за нее 35 000, а в ноябре еще 270 000… («Откуда их взять?») Митрополит даже заболел от этих хлопот. Создан был комитет по изысканию средств для приобретения Подворья. «Сбор пожертвований начался, и деньги потекли… Э. Л. Нобель пожертвовал 40 000 франков, А. К. Ушаков – 100 фунтов… Посыпались мелкие пожертвования… бедные рабочие, шоферы несли свои скромные, трогательные лепты… Дамы приносили серьги, кольца… А тем временем срок платежа приближался… В эти тревожные дни пришел ко мне один приятель и говорит: «Вот Вы, владыка, так мучаетесь, а я видел на днях еврея-благотворителя Моисея Акимовича Гинзбурга, он прослышал, что вам деньги нужны. Что же, говорит, митрополит не обращается ко мне? Я бы ему помог. Или он еврейскими деньгами брезгует?» Недолго думая, я надел клобук – и поехал к М.А. Гинзбургу. Я знал, что он человек широкого, доброго сердца и искренне любит Россию. На мою просьбу дать нам ссуду, которую мы понемногу будем ему выплачивать, он отозвался с редким душевным благородством. Ссуда в 100 000 его не испугала… он дал нам ее без процентов и бессрочно. «Я верю Вам на слово. Когда сможете, тогда и выплатите…» – сказал он…

Освящение состоялось 1 марта в Прощеное Воскресенье».

Парижская журналистка Н. Смирнова рассказывает, что в дни оккупации во время Второй мировой войны на Свято-Сергиевское подворье вдруг пришел немецкий офицер, сын пастора фон Бодельшвинга: «Осмотрев помещения и увидев в бывшем кабинете пастора висевшую на прежнем месте фотографию отца, он заверил нынешних владельцев, имевших все основания опасаться возвращения когда-то принадлежавшей его семье собственности, что им не стоит беспокоиться».

М.М. Осоргин явился и одним из главных организаторов прихода на Подворье, ведал восстановительными работами. 1 марта 1925 года освящен был главный придел храма, а в мае того же года был открыт на Подворье Богословский институт. М.М.Осоргин стал управляющим Подворья и преподавал в Институте церковный устав. Им были учреждены курсы псаломщиков, издано краткое изложение порядка церковных служб, он ввел на Подворье строгий стиль пения, основанный на древних распевах (никакой «концертности» и «светскости»). Служба на Подворье велась по русскому монастырскому обычаю, и позднее ученики М. М. Осоргина, выпускники Института, распространяли этот стиль по всему русскому зарубежью. Хор Богословского института давал концерты по всему свету (с целью сбора средств), а новые обработки церковных песнопений делали для него А. Глазунов, Н. Черепнин, А. Гречанинов. Знаток русского церковного пения М. М. Осоргин и сам делал переложения традиционных распевов. Он «пел и читал в храме почти до последнего дня жизни», а потом его пост регента унаследовал сын его, Николай Михайлович.

Ученик М. М. Осоргина о. Семенов-Тян-Шанский так вспоминал о трудах своего учителя на Подворье: «Сохранившийся и в России почти только в монастырях этот способ пения стихир (слова выразительного речитатива, тотчас повторяемые) в исполнении М. М. давал, из года в год, совершенно незаменимую духовную пищу».

ОСТРОУМОВА СОФЬЯ МИХАЙЛОВНА,

няня и друг кн. Марии и графов Романа, Михаила, Александра, Иллариона Илларионовичей Воронцовых-Дашковых, 1859–1949

Некоторые подробности о няне, С. М. Остроумовой, растившей и спасавшей сирот графа И.М. Воронцова-Дашкова, сообщает в своих мемуарах священник Русского дома о. Борис Старк: «Во время революции все семейство трагически погибло, и няня сама спасла детей… и сумела вывезти их за границу. За границей детей приютили родные, а няня, выполнив свой долг, поместилась в Русском доме. Ее воспитанники выросли: Мария Илларионовна вышла замуж за сына Вел. Кн. Ксении Александровны князя Никиту Александровича; Михаил Илларионович женился на дочери нашей директрисы Марине Мещерской, а один из младших мальчиков, красавец Ларик, женился на американской миллионерше и иногда приезжал из США на ослепительно-белой машине, изнутри обитой ярко-красной кожей. Приезжая в Париж, он всегда приезжал к няне Соне и возил ее по окрестностям на своей изумительной машине. Очень старая няня Соня держала себя с большим достоинством. У нее был сильный тик – тряслась голова, и так, кивая, она ходила целый день по аллеям парка при Доме. Все ее воспитанники окружали ее трогательным вниманием».

ОЦУП НИКОЛАЙ АВДЕЕВИЧ,

поэт, 1894–1958

В погожий зимний день 1958 года русский поэт, профессор знаменитой парижской «Эколь нормаль сюпериор», медленно гулявший по пришкольному саду, вдруг остановился, схватился за сердце и упал замертво. Ему было всего 64, но он мог предвидеть такой исход и даже обращался к Господу в последнем своем стихотворении:

 
В смирении стою перед концом,
Но знаю, что Себя Ты не отнимешь.
 
 
Все это раньше было быть могло,
Но медлил Ты, чтоб я и сердцем понял:
Отечество не Царское Село,
А благоденствие Твое в Сионе.
 

Здесь все не случайно, в этом стихотворении, – и милый Пушкин, и Царское Село, и Сион (а дальше есть и упоминание об «избранном народе», к которому крещеный Николай Оцуп принадлежал по крови…).

Николай Оцуп родился в Царском Селе в семье придворного фотографа. Он был моложе, чем Гумилев и Ахматова, но он ходил в ту же Царскосельскую гимназию, что и Гумилев, закончил ее (в отличие от двоечника Гумилева) с золотой медалью. Потом он поехал в тот же Париж и два года слушал там лекции выдающегося философа Анри Бергсона. Вернувшись в Петербург, он знакомится с Блоком, близко сходится с Гумилевым, играет активную роль в гумилевском Цехе поэтов, издает альманахи Цеха, сотрудничает во «Всемирной литературе» у Горького. Впрочем, убийство ни в чем не повинного Гумилева в подвале ЧК заставляет молодого поэта бежать прочь, пока еще не поздно. В Берлине, а потом и в Париже Оцуп печатал стихи и писал статьи о Гумилеве, а в 1930 году он стал редактором журнала «Числа», сыгравшего важную роль в жизни литературной эмиграции вообще, а особенно в жизни молодых поэтов «незамеченного поколения».

С началом войны Оцуп записался во французскую армию, но во время отпуска в Италии был брошен в тюрьму по обвинению в антифашизме. Он бежал из тюрьмы, был схвачен и отправлен в концлагерь. Из лагеря бежал снова, причем не один – русский поэт увел за собой 28 военнопленных, и с 1943 года сражался в отряде итальянских партизан. Он не посрамил памяти своего друга, бесстрашного георгиевского кавалера Николая Гумилева. Вернувшись из Италии в Париж, он привез новую свою монументальную (12 000 строк) поэму… Оцуп преподавал литературу и писал стихи, в которых его философские размышления, его молитвы, его ежеминутные ощущения от жизни, –

 
От запаха настурций на газоне,
От всех жестокостей и нищеты,
От сна, от смеха женщины в вагоне –
Томиться, петь, исписывать листы…
 

Впрочем, жизнелюбивый поэт не забывает о том, что будет дальше:

 
А дальше? Дальше на твоей могиле
Сравняется земли разрытый пласт.
И будет ветер, и круженье пыли,
И все, что говорил Екклезиаст.
 

Мемориальная доска в память Веры Оболенской – часть Мемориала русских участников французского Сопротивления, погибших во время Второй мировой войны

П

ПАНИН ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВИЧ,

11.02.1911–18.11.1987

Здесь похоронен человек нелегкой судьбы, человек ищущей, неутомимой мысли, ученый, философ, правозащитник, мученик сталинских лагерей. При нашем знакомстве в Париже мне показалось также, что это был человек смиренный, скромный, терпимый…

Дмитрий Панин родился в Москве, мать его принадлежала к старинному дворянскому роду, так что после Октябрьского переворота он оказался в числе «лишенцев», лишенных большевиками многих человеческих прав по причине неугодного «происхождения». Юный Панин поступает рабочим на цементный завод, чтоб заслужить право на высшее образование. Перед войной он окончил Институт химического машиностроения и аспирантуру, но перед самой защитой его как «врага народа» арестовывают по навету и отправляют на пять лет в тюрьму, а потом в лагерь. Через 5 лет ему добавляют еще 10 за «организацию вооруженного восстания» и ссылают на вечное поселение. Заключенному Панину довелось работать в Марфинской «шарашке» КГБ (вместе с Л. Копелевым и Солженицыным), и в романе А. И. Солженицына «В круге первом» Панин выведен под именем Дмитрия Сологдина. Панин и сам описал свои круги лагерного ада в книге «Записки Сологдина», которая в России вышла под названием «Лубянка – Экибастуз. Лагерные записки. Т. 1». На второй том записок у Панина не хватило духу… В 1956 году Панин был реабилитирован, вернулся в Москву и до выхода на пенсию работал в одном из московских НИИ главным конструктором проекта. В 1972 году Д. М. Панин вместе с супругой эмигрирует на Запад. Он участвует здесь в научных конгрессах по биоматематике, физике и эпистемологии, пишет научные статьи и книги, читает лекции по философии и политэкономии в разных городах Европы… В своих натурфилософских трудах он утверждает, что именно законы природы доказывают существование Творца Вселенной.

Перед смертью, в стенах своей парижской квартирки этот неуемный человек «занимался реконструкцией «легкого» лазера… Хотя много лет существовала в Европе ассоциация «Друзья Дмитрия Панина», научное и натурфилософское наследие этого русского ученого до сих пор по-настоящему не исследовано…

ПАНТЕЛЕЙМОНОВ БОРИС ГРИГОРЬЕВИЧ,

1888–1950

Писатель, химик и предприниматель Борис Пантелеймонов был человек талантливый и таинственный. Свою тайну (или тайны) он, как выражаются, «унес с собой в могилу». Скажем, в горьковском альманахе «День мира» (вышедшем уже после смерти Горького, в 1937 году) со ссылкой на бейрутскую газету сообщалось о самоубийстве русского инженера Пантелеймонова, который расплатился с долгами, выпил вина, разбросал по комнате цветы, лег и принял яд. В том же 1937 году, когда в Москве вышел «День мира», покойник Пантелеймонов объявился в Париже. Вскоре он увел из милюковской газеты машинистку Тамару Ивановну (свою будущую жену), а потом исчез с ней куда-то на все годы войны и оккупации…

Известно, что, объявившись после войны в Париже, Пантелеймонов уже был ярым советским патриотом и сотрудничал в нескольких сомнительного характера советских изданиях, где добросовестно пересказывал сообщения советских газет о счастливой жизни в СССР («Над океаном русского крестьянства уже горит заря свободной жизни»), к тому же за свой (или за чей-то еще) счет издавал свою просоветскую полемику с Бердяевым, а также имел лабораторию по производству косметики.

Многие в Париже считали Б. Пантелеймонова «человеком подозрительным», ходили слухи о том, «что Пантелеймонов якобы правая рука советского посла в Париже Александра Богомолова и спаивает по его заданию Бунина и Тэффи» (которые бражничали с ним весьма охотно). Впрочем, самым поразительным в бурной жизни Б. Пантелеймонова было другое. В 60 лет (по другим источникам, ему было уже 68) Пантелеймонов вдруг начал писать прозу. «Литература как-то ошеломила Пантелеймонова, – сообщает Тэффи. – Он ушел в нее с головой, забросил свою большую химическую лабораторию. За четыре года выпустил три книги и приготовил четвертую. И уже за день до смерти нацарапал еле понятными буквами начало нового рассказа…»

Писал Пантелеймонов в традициях старой русской прозы XIX века, и критика находила, что он очень талантлив… Однако писательская жизнь его была недолгой: он умер от рака горла в сентябре 1950 года.

ПАШУТИНСКИЙ ЕВГЕНИЙ,

1897–1971

В конце 20-х – начале 30-х годов три брата-таксиста Пашутинских (родом из Киева) жили в северном парижском пригороде Клиши. Все трое трудились за баранкой знаменитого такси G-7. Их соседом в Клиши был веселый американец по имени Генри Миллер, живший на авеню Анатоля Франса и часто в ту пору испытывавший материальные затруднения. Так что он не раз появлялся у братьев Пашутинских, чтобы перехватить «пару копеек». Из троих братьев он ближе всех сошелся с молодым Евгением, который вел почти такой же разгульный образ жизни, как и сам Миллер. Шли разговоры о том, что во время одной из их эскапад веселый Женя спас жизнь веселому Генри. Потом у себя на родине этот Миллер стал знаменитым писателем и описал свою тогдашнюю жизнь в романе «Спокойная жизнь в Клиши». А после войны Генри Миллер решил разыскать русских друзей своей бурной юности. Это было не так просто, и свои поиски Генри Миллер описал в рассказе про апельсины Иеронима Босха. Позднее французская печать опубликовала фотографию, запечатлевшую встречу двух постаревших друзей…

Племянница таксиста Евгения Пашутинского, Элен Менегальдо, преподававшая русскую литературу, посвятила в своей новой книге о русской эмиграции целую главу русским таксистам, которых было тогда в Париже и его пригородах больше трех тысяч. Автор перечисляет там типовые шоферские байки (о встречах с богатыми и бедными родственниками, о знакомстве с богатыми невестами, о состязаниях с полицией, о клиентах, которые любят прокатиться на халяву, о забытых в такси чемоданах, о славном таксисте-жулике по кличке Вовка Золотой Зуб…). Кое-какие из этих легенд вошли в свое время в очерки Андрея Седых, Зинаиды Шаховской и Нины Берберовой, в романы Бориса Поплавского. Еще больше было забыто, а жаль…

Французская молва представляла чуть не всех русских таксистов великими князьями, которые еще недавно секли крестьян в своих поместьях, а нынче вот… И хотя чаще все же шоферили молодые поручики и есаулы, князья с генералами и впрямь попадались за рулем тоже. Шоферили начальник I отдела РОВС генерал Иван Эрдели и адмирал Старк, шофером такси был бывший кавалергард из древнего русского рода князь Юрий Ширинский-Шихматов. Шоферская жизнь хоть и предоставляла минимальную свободу, которой лишен был работяга у заводского конвейера, чревата была также трудностями и унижениями. Недаром именно в головах двух интеллигентных таксистов – Ширинского-Шихматова и Казем-Бека – зародились столь сходные экстремистские, профашистские и прокоммунистические идеи протеста, которые в 1923 году привели к созданию «младоросской» партии. Иные же из таксистов попроще (вроде Вадима Кондратьева) и без теорий и партий стали советскими агентами.

ПЕВЗНЕР АНТОН БОРИСОВИЧ,

artiste-peintre et sculpteur,

18.01.1884–12.04.1962

Не так уж много на этом кладбище основоположников художественного авангарда и вдобавок не так уж много крещеных евреев (3. Пешков, Ю. Мандельштам, А. Галич, М. Лосская…), чтобы нам пройти мимо, не остановившись у этой могилы. Ибо Антон (он же Антуан, он же Натан) Борисович (он же Беркович, он же Абрамович) Певзнер и младший брат его Наум (он же Нехамия) Габо (он же Певзнер) были воистину корифеями авангарда в скульптуре, хотя и не стали слишком известными у себя на родине, в скромных Климовичах (бывшей Могилевской губернии), где они родились в многодетной еврейской, однако не вполне ортодоксальной (Антон, как и его матушка, был крещен в православие) семье. Антона, рано проявившего художественные наклонности, послали учиться в Киевское художественное училище, откуда он поехал в петербургскую Академию художеств. И в Киеве, и в Петербурге Антону было скучно – только в частных московских галереях Щукина и Морозова да на выставках «Бубнового валета» его бунтарская натура воспаряла. Естественно, что поиски самого что ни на есть современного искусства привели его в Париж, где новые друзья, Архипенко и Модильяни, познакомили его с кубистами. После революции оба брата – Антон и Наум – возвращаются в Россию (Наум за истекшие годы успел поучиться в Мюнхене медицине, биологии, потом физике, химии, инженерным наукам и в конце концов стал художником). Братья полны надежд на освободительную революцию, равенство, братство, свободу и полный переворот в русском искусстве.

В 1920 году в оркестровой яме театра на Тверском бульваре в Москве открылась выставка братьев Певзнеров (один из них уже стал к тому времени Габо), сопровождаемая их «Реалистическим манифестом», который даже на тогдашнем вполне несдержанном фоне показался неслабым. Там было сказано, что и кубизм, и футуризм – это вчерашний день. Братья Певзнеры «утверждали линию только как направление скрытых телестатических сил и их ритмов… утверждали… кинетические ритмы как основные формы» своих «ощущений реального времени». Они затеяли знаменитую дискуссию о пространстве и форме, и, хотя людишек в России большевики уже стреляли почем зря, и вешали, и морили голодом население, жизнь еще представлялась молодым художникам полной надежд. Однако со знаменитой заграничной, устроенной Наркомпросом, русской выставки авангарда в 1922 году оба брата в Россию не вернулись: они уже ощутили, вероятно, что «социальный заказ», выйдя из стадии эксперимента, будет требовать в ближайшем будущем меньше манифестов и новаций, но больше крови.

В Париже в 1929 году братья оформляют у Дягилева балет «Кошка», в котором стояла на сцене вполне обобщенная статуя богини. Позднее художественные пути братьев расходятся – они оказались очень разными, хотя оба до предела авангардными. У Наума превалируют легкость форм и полет, у Антона – «внутреннее движение и энергия тяжкой массы». На все это был тогда непреходящий спрос… Энциклопедии высоко оценивают творчество братьев: «Каждый по-своему, Габо и Певзнер своими произведениями вносили гармоническую меру, подобную «золотому сечению», в «порядок» окружения человека. В этом их вклад в мировое искусство XX века».

ПЕШКОВ ЗИНОВИЙ,

legionnaire, 16.Х.1884–27.XI.1966

Под этой плитой покоится рядом со своим другом, о. Николаем Оболенским, бригадный генерал французской армии (а вдобавок и прототип Павла Власова из романа Горького «Мать»), один из самых фантастических русских эмигрантов Зиновий Алексеевич Пешков, носивший до своего крещения имя Ешуа Золомон Мовшев Свердлов и приходившийся младшим братом знаменитому большевику Якову Свердлову. Приемным отцом Зиновия Пешкова был А. М. Пешков (писатель Максим Горький), и хотя крещение, предпринятое в 18 лет, лишь должно было помочь молодому Свердлову поехать на учебу в Москву, по многим свидетельствам, 3. Пешков до конца своих дней оставался верующим христианином (а одно время намерен был даже постричься в монахи) и завещал похоронить себя по православному обряду на русском кладбище. На свою мертвую грудь 3. Пешков завещал положить портрет Горького, первую свою солдатскую военную медаль, значок Иностранного легиона и Большой крест Почетного легиона (орденов и знаков отличия у него было, кстати, великое множество). Гроб его, как он и просил, несли на русское кладбище легионеры. Судя по его замечательным письмам из Марокко, он любил легионеров, а особенно своих подчиненных, тех русских солдат и офицеров-изгнанников, которые после Галлиполи подались, за полной бездомностью, в Иностранный легион. Несмотря на их идейные расхождения и «семейные» размолвки с М.Горьким, Зиновий до последнего дня любил своего приемного отца, да и Горький писал, что связь их нерасторжима («ты должен знать, что какой-то кусок моего сердца сросся с тобой»). Кстати, в публицистике Горького без труда можно угадать некоторые идеи, наблюдения и даже словечки его секретаря 3. Пешкова, которого Горький высоко ценил.

Во французской армии 3. Пешков прошел пятнадцать ступеней – от солдата 2-го класса до бригадного генерала, а на дипломатической службе – от беспаспортного, безработного русского эмигранта до французского посла в Китае и Японии, до французского эмиссара (и, вероятно, разведчика) в дальних уголках планеты, доверенного генерала де Голля, и еще, и еще… Он был обаятелен, общителен, и писатель А. Амфитеатров, у которого он был в Италии секретарем, отмечал: «…кто с ним знакомится, обыкновенно остается надолго к нему расположен». Когда грянула Первая мировая война, 3. Пешков оставил службу у Амфитеатрова и ушел воевать против немцев. Амфитеатров писал: «…первым русским волонтером из Италии во Францию был приемный сын… Горького, Зиновий Пешков, молодой человек исключительных способностей, покинувший ради благородной цели свою молодую жену и своего ребенка…

На надгробной плите участника французского Сопротивления, князя Николая Оболенского (на участке легионеров), стоят также имена его героини-жены Вики Оболенской (похороненной где-то в Берлине) и его старшего друга – приемного сына Горького, младшего брата Якова Свердлова, генерала французской армии Зиновия Пешкова

Летом 1915 года в бою под Аррасом Зиновий Пешков потерял правую руку. Любопытно, что самый подробный рассказ об этом напечатал в киевской газете посетивший парижский госпиталь А. Луначарский. После выписки из госпиталя началась и секретная дипломатическая карьера 3. Пешкова. В чине капитана он едет в Россию – связным к Колчаку и Деникину…

Первый его брак распался в 1916 году – похоже, его жена, красавица-казачка, без радости встретила возвращение однорукого героя. Но влюбчивый Зиновий женился еще не раз, а в 1920-м вывез из России знаменитую «красавицу тринадцатого года» Саломею Андроникову (мандельштамовскую «соломинку»). Его же самого любили революционерки, графини, дочери миллионеров, писательницы и подпольщицы… Знавшая Пешкова H. Н. Берберова представляет его как фигуру легендарную: «По слухам, у него в каждой европейской столице была обожающая его подруга, испанская графиня, французская принцесса, итальянская герцогиня, которая мечтала выйти за него замуж. Все это было немножко смешно, и Максим посмеивался, и Горький тоже (хотя и верил каждому слову Зиновия)…»

За два года до смерти 3. Пешкова де Голль отправил его с щекотливой миссией на Тайвань – попытаться объяснить их общему другу Чан Кайши, что Франции позарез нужно дружить с Мао. Так старый генерал снова стал эмиссаром правительства Франции. Да и вообще – чем он ни занимался и кем он только не бывал на своем веку, этот волжанин, как выразился о нем Амфитеатров, «исходил и изъездил весь свет, был на возу и под возом»! Даже любящая женщина называла его авантюристом…

И все же на надгробье своем на православном русском кладбище он просил прибавить к своей подаренной Горьким фамилии только одно слово – «легионер» (legionnaire).

ПИЛЕНКО СОФЬЯ,

17.08.1862–21.06.1962.

La теге de soeur Marie, qui a péri a Ravensbruck le 31.03.1945

Софья Борисовна Пиленко не дожила двух месяцев до столетия, при том что судьба уготовила ей все вообразимые беды и горести: гибель сына Георгия, страшную эвакуацию из Новороссийска, смерть обеих внучек, арест внука Юры и дочери – поэтессы, богослова, подвижницы – матери Марии, организовавшей в Париже для помощи бездомным и голодным русским эмигрантам свое «Православное дело», а потом уж спасавшей обреченных на гибель евреев…

В феврале 1943 года были арестованы гестаповцем Гофманом внук Софьи Борисовны Юра, ее дочь и помощники матери Марии в «Православном деле» – о. Димитрий Клепинин, Т. Ф. Пьянов, Ю. П. Казачкин… Отец С. Гаккель рассказывает в своей книге «Мать Мария»:

«Гофман долго допрашивал мать Марию, потом ее обыскал. Софии Борисовне он крикнул: «Вы дурно воспитывали Вашу дочь, она только жидам помогает!»…София Борисовна ответила… «Моя дочь настоящая христианка, и для нее нет ни эллина, ни иудея, а есть несчастный человек. Если бы и Вам грозила беда, то и Вам помогла бы». Мать Мария улыбнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы». Думая, что над ним издеваются, Гофман размахнулся и чуть не ударил мать Марию. Но она не издевалась. «Мы, слабые, грешные, выброшенные из нормальной жизни, призваны, как каждый христианин призван, всегда и везде защищать обижаемых, клеймить насилие, отрицать ненависть, – писала она еще накануне войны. – Мы призваны к свободе и любви».

Настал момент разлуки… «Обнялись мы с ней. Благословила я ее, – рассказывает С. Б. Пиленко. – Всю жизнь, почти неразлучно, дружно, прожили мы вместе. Прощаясь, она, как всегда в самые тяжелые минуты моей жизни (когда сообщала о смерти моего сына, а потом внучки), сказала: «Крепись, мать!».

Гофман вернулся на другой день и сказал: “Вы больше никогда не увидите Вашу дочь”».

Софья Борисовна больше никогда не увидела ни дочь, ни юного внука…

ДЕ ПЛАНЬИ (De PLAGNY) ЮРИЙ ФИЛИППОВИЧ,

6.01.1905–4.08.1986

Юрий де Планьи в эмиграции был таксистом и агентом рекламы, в войну французским солдатом, а после войны вместе с Диком Покровским управлял русским кемпингом на популярном тогда среди русских дачном пляже в Ла Фавьер на берегу Средиземного моря. О старшем брате Юрия, Вадиме Кондратьеве, упоминает в приложении к своей книге о Цветаевой Ирма Кудрова: «Кондратьев Вадим (1903–1939)… работал во Франции шофером такси, часто безработный. Завербован в советскую разведку Н.А. Клепининым в середине тридцатых годов. Участник оперативной группы, преследовавшей Рейсса. Ранее других скрылся из Парижа после убийства Рейсса. Умер от туберкулеза в Москве». Если сотрудник Юрия по кемпингу Дик Покровский был тем же лицом, что и В.И.Покровский, то он работал в тридцатые годы сотрудником советского посольства, а после бегства агента НКВД Сергея Эфрона в Москву, был куратором Марины Цветаевой (о чем она писала в дневнике). Он передавал Марине Ивановне «жалованье», снимал для нее и сына комнаты в парижском отеле «Иннова», передавал ей инструкции об отъезде, имел служебное помещение для встреч в пригороде, выполнял деликатные поручения своего начальства.