Текст книги "Маятник Судьбы"

9

На вывеске трактира темнел собакоглав с магдаленским копьем в правой руке. Вывеска была старой и покосившейся, и легкий ветер без труда раскачивал ее, заставляя скрипеть, и не испытывал никакого почтения к грозному оружию в лапах собакоглава.

– Здесь мы спросим дорогу, – произнес я.

Франсуаз взглянула на меня так мрачно, словно я сделал ей бог весть какое неприличное предложение. Ее грудь поднялась, когда девушка вздохнула.

– Майкл, – спросила она. – А почему ты командуешь?

– Должен же кто-то этим заниматься, – ответил я.

Крыша трактира была сложена из досок; он находился у самого края леса, на берегу розовой реки.

За стойкой стояла высокая девица с бледными волосами. Ламп в трактире не было; можно было заключить, что их зажигают лишь поздно вечером, а до той поры содержательница трактира полагается лишь на те услуги, что могло оказать ее заведению солнце, жирно плавающее на небесах.

Люди, сидевшие за низкими столами, вовсе не жаловались на недостаток света. Напротив, они еще ниже опускали лица, пряча их от солнца. Пользуясь широкой известностью, они не хотели пользоваться ее плодами.

– Не то место, куда я бы пригласил приличную девушку, – заметил я, подходя к стойке. – Не подскажете, в какой стороне Обелиск Хоттов?

Трактирщица встречала меня взглядом с первого же момента, как я растворил скрипящую, испещренную щелями дверь ее заведения. Она переводила глаза с моего лица на одежду, из мягкой достаточно дорогой материи, и обратно.

– Я могу сделать все, что вы захотите, – промурлыкала она.

– Эй, – произнесла Франсуаз. – Но меня-то ты сюда пригласил.

– Об этом и речь, – подтвердил я.

Я подошел к стойке. Два козлоногих вепря, пришедших в Минотаврию рощу, по всей видимости, на заработки, подковыляли ближе, потребовав медового эля.

Трактирщица нацедила им две кружки, почти не глядя, и даже не попробовала на зуб золотой, которым расплатились работники.

– Обелиск хоттов в четверти часа ходьбы к северу, по грунтовой дороге, – произнесла она, положив руки на стойку и вытягивая шею ко мне.

Девице хотелось, чтобы я смог оценить ее полную грудь, виднеющуюся за вырезом в белом платье.

– Но лучше вам туда не ходить…

– А что, это место проклято? – спросила Франзсуаз.

– Нет… Просто благородному господину будет гораздо приятнее, если он останется здесь.

Она наделила меня долгим взглядом. У меня возникло впечатление, будто я только что вышел на сцену и разделся под звуки танго.

– Впрочем, – обратилась девица к Франсуаз. – Ты-то, подруга, можешь валить, куда угодно.

С этими словами она наградила меня еще одним томным взглядом и отплыла. Трактирщица в совершенстве владела искусством нанести удар и отступить, пока ревнивые посетительницы не повыдирали ей все волосы.

Франсуаз гибко встала и, не оставляя кружки с медом, направилась вглубь трактира. На ее губах играла неопределенная улыбка. За дальним из столиков сидел одинокий человек, который натягивал на голову капюшон, и особенно старательно прятал лицо.

– Привет, Тадеуш, – произнесла она с веселой доброжелательностью.

– Франсуаза, – воскликнул человек. – Как я рад тебя видеть. Прости, тебя не заметил. Здесь темно, и… Спешу я вообще.

Он поспешно поднялся.

– Поболтал бы я с тобой, конечно, и с Майклом – привет, Майкл! – он помахал мне из угла трактира. – Да вот спешу, времени ни грошика нет. Обещал сдать поэму в один журнал, и задержал непростительно.

Дверь за Тадеушем хлопнула, на мгновение впустив в трактир сноп солнечного света.

Франсуаз неторопливо подошла ко мне, поставила на столик пустую кружку, и запустила по стойке, вертя, мелкую медную монету.

– Нам пора, – сказала девушка.

Дверь распахнулась. Яркий поток солнечных лучей не хлынул на опилки трактирного пола. В проеме стояли несколько человек, закрывающие его почти полностью.

Они простояли так несколько мгновений, словно желая закрепить впечатление, произведенное их приходом. Голова того из них, что стоял первым, медленно поворачивалась, обводя взглядом трактир.

– Вот она, – прорычал он, когда его глаза остановились на нас.

Человек вошел в залу, и оказался широкомордым орком, с узкими глазами и приплюснутым носом. Тонкие усы, выщипанные в два длинных крысиных хвоста, свисали с его верхней губы, жирный же безвольный подбородок был гладко выбрит.

– Франсуаза, – проговорил орк, делая несколько широких шагов.

Он вынул из-за пояса длинный нож с волнообразно изогнутым лезвием. Две длинные полосы материи свисали из-под шлема орка; их верхние кончики были заплетены в его волосы.

На каждой из ленточек виднелись иероглифы, написанные сверху вниз. Они должны были рассказывать о древности рода, к которому принадлежал орк, и его личной доблести.

– За твою голову назначена большая награда, – сказал предводитель.

Орк фыркнул по-лошадиному, оттопыривая нижнюю губу.

– Не сопротивляйся, – проговорил он. – Мне нужны пять тысяч сантангов.

– Не нужны, – ответила девушка.

Она выхватила из-за спины длинную дайкатану и, прежде чем орк успел отфыркнуться снова, разрубила его от головы до груди. Пинком ноги девушка освободила лезвие меча, сбросив на пол тело убитого охотника за наградами.

– Подходите, – воскликнула она. – Может быть, награду увеличат после вашей смерти.

Два орка бросились к девушке, размахивая волнообразными мечами. Клинок Франсуаз описал широкую дугу, и струи крови хлынули из рассеченных шей.

– Хотя вряд ли, – сказала она.

Четверо охотников за наградами стояли теперь у раскрытых дверей. Ни один из них не трогался с места; они не собирались близко подходить к яростной противнице, боясь рукопашной. Их руки-щупальца сжимали короткие арбалеты, направленные на девушку.

Я поднял руку, сжимая короткий прямой клинок. Прозрачный холодный луч вырвался из его острия. Он прочертил ровную линию, пройдя по телам четырех орков. Охотники за наградами разломились надвое, по плоскости разреза.

Верхние части их туловищ упали, утонув в несвежих опилках. Ноги солдат еще продолжали стоять, секунды три или четыре. Ни капли крови не вытекло из мертвых тел; края широких ран покрылись тонкой корочкой льда.

За дверями трактира раздался топот шагов; это в панике убегали оставшиеся в живых оркы.

Ни один из посетителей трактира не поднял головы, чтобы посмотреть на происходящее. Только один из них хоть как-то отреагировал на случившееся. Верхняя часть тела одного из солдат упала прямо на его стол, и хмурый вепрь сбросил останки на пол.

– Спасибо, – сказала девушка, возвращая меч в ножны. – Но я бы справилась и сама.

– Не сомневаюсь, – ответил я.

– Тадеуш натравил на нас орков, – произнесла Франсуаз.

– Почему ты так думаешь?

– Он не зря крутился в этом трактире. И не хотел, чтобы я его узнала.

– Это маловероятно, Френки. Если бы он служил охотникам за наградами, они пустили бы его впереди себя, чтобы он принял первый удар.

– Я говорила не об этом.

– А о чем?

– Не Тадеуш служил оркам, а они ему.

– Френки. Сложно поверить, что дикие орки стали бы ему подчиняться.

– Тадеуш знает меня, а я – его. Но перед орками он мог показать себя другим, и они поверили ему. У Владека огромное самомнение, но обычно ему нечем его подкрепить. Зато он умеет пустить пыль в глаза.

– Но зачем Тадеушу это понадобилось?

– А затем, что мы плетемся в хвосте событий, Майкл. Происходит что-то важное – а все пироги проносят мимо нас. И Чис-Гирей со своими дружками-террористами, и Владек с орками – все они спят и видят, как бы затормозить нас. И, знаешь, Майкл – у них это чертовски хорошо получается.

– А в чем же мораль? – поинтересовался я.

– Тадеушу лучше забиться поглубже в какую-нибудь щель.

– Хочешь найти его?

– Орки найдут его. И превратят в вафлю.

10

Тадеуш Владек опирался локтями о деревянный стол, врытый в землю, и, подперев голову руками, в волнении проводил пальцем по нижней губе. Владеку не нравились те чувства, что охватывали его, вырастая в душе уродливым, дурно пахнущим растением. Но побороть эти чувства он не мог.

С самого детства Тадеуш осознавал, что принадлежит к избранным. К той небольшой группе людей, которой суждено руководить всеми остальными; к тем, чьи имена произносятся с почтением и страхом; к тем, кто движет историю.

Тадеуш всегда видел, что он во много крат превосходит людей, которые его окружают. Он был умнее, он видел в себе натуру, более возвышенную, чем другие, он считал себя прирожденным лидером.

Стоило ли удивляться, что люди вокруг никогда не могли оценить Тадеуша по достоинству. Приземленные, они не воспринимали высокого полета его души. Тупые, как самые примитивные животные, не были в состоянии проследить за ходом его мысли.

Люди завидовали тем качествам, которыми обладал Владек и которыми были обделены они сами. Они презирали и ненавидели его за то, что он принадлежит к пастухам, но не овцам; и, как закономерное следствие такого отношения, делали все, чтобы не дать Тадеушу расправить крылья.

Первые одиннадцать лет своей жизни Тадеуш путешествовал вместе с бродячим цирком; там его научили жонглировать восемью предметами сразу, кувыркаться на трапеции и, с размалеванным белой краской лицом клоуна, принимать удары от партнеров по манежу, и гнилые фрукты, которыми зрители всегда были рады кинуть в маленького паяца.

Тадеуш осознавал, что его жизнь не должна ограничиться убогими стенами фургона, с аляповатой и безвкусной вывеской на них «Цирк Эдди». Никого из тех, кто странствовал с труппой, не звали Эдди; никто даже не мог сказать, кем был этот человек и существовал ли вообще.

В одиннадцать лет Тадеуш ушел из цирка, получив на прощание несколько особенно крепких колотушек. Он начал путешествовать сам; кочевая жизнь была единственной, которую он знал, и ему было не привыкать довольствоваться грязным, темным углом и помоями.

Такую жизнь вел он, и нигде, за время его странствий, не встретил он места, в котором захотел бы остаться. Если же и находилось такое, то никто в нем не был ему рад. Ни разу в жизни не встречал Владек человека, которого счел бы достойным своей дружбы. И ни разу не попадался ему тот, кто сам привязался бы к нему.

Можно было бы сказать, что Тадеуш Владек сменил много профессий; однако он никогда и ничем не занимался всерьез. Он полагал, что ищет себя, и поиски эти длились и до сих пор. Он давно уже перестал быть мальчиком; но то ощущение, что испытывал он на далеком теперь манеже, кривляясь и падая на потеху публике, где должен был плакать, когда хотел смеяться, и смеяться, когда слезы раздирали его горло – те чувства остались с ним навсегда, и он не мог вытравить их из своей души.

Тадеуш хранил мечту; бывали дни, и он совсем переставал в нее верить, но только она одна заставляла его просыпаться по утрам, и идти вперед, не зная, куда, не зная, зачем. Он думал, что настанет день, и люди поступят с ним справедливо.

Они оценят его, и разрешат занять в жизни то место, которое он заслуживал с самого рождения; не клоуна, не того, кто может быть любим публикой лишь если позволяет смеяться над собой, и подставляет голову под гнилые овощи – но короля.

И настал день, когда Тадеуш подумал, что мечта его наконец сбылась. Но почему же тогда здесь, сидя в полуврытой в землю, покинутой хижине полудницы, он не чувствовал себя человеком? Почему в тот момент, когда серые, безжалостные глаза демрнессы поймали его, он вновь сжался, испуганно склонил голову, и все его существо задрожало и сморщилось, в ожидании удара – удара, который последовал?

Почему он не встал, не выпрямился смело во весь рост, и не сказал, не сделал – чего? Что он должен был сделать, чтобы не чувствовать себя ничтожеством и неудачником? Тадеуш Владек не мог найти ответа на этот вопрос, и указательный палец все быстрее проводил по его нижней губе.

Дверь растворилась, и широкое, узкоглазое лицо орка просунулось в заброшенную хижину полудницы. Владек встрепенулся; внутри него, щемяще, заскулила испуганная надежда, что теперь все пойдет правильно, и он сможет ощутить себя тем, кем считал всегда.

– Вы схватили ее? – спросил Тадеуш. – Живой или мертвой?

– Нет, – отвечал наемник.

Крупному орку было сложно протиснуться в маленькое дверное отверстие, созданное для юркой полудницы. Вступив на травяной пол, он несколько мгновений поводил плечами, словно измялся, когда протискивался внутрь. Четверо орков, его товарищи, последовали за ним.

– Она двигается слишком быстро. Мы не успели еще подойти к ней, а эта девушка разрубила Бурайда, а потом еще двоих. Нет, двадцать тысяч этого не стоят.

Тадеуш поднялся; спина его была согнута, а маленькие слабые руки сжаты в кулаки.

– Вы дали ей уйти? – спросил он. – Ты, Гезир – отвечай, вы дали ей уйти?!

– Да, – ответил орк.

Он не стал уточнять, что на самом деле это им пришлось спасаться бегством, чтобы не разделить судьбы своих семерых товарищей.

Лицо Тадеуша исказилось в гримасе, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось сейчас в его израненной душе. Сколько раз происходило это в его жизни, и повторялось, снова и снова, словно никак иначе обстоятельства не могли развернуть пестрого полотна своих свитков.

Долгими ночами ждал он, когда перед ним откроется шанс; настоящая, большая возможность реализовать себя. И всегда, когда этот шанс выплывал перед ним, где-то вдалеке, покачиваясь на волнах жизненного моря – Тадеуш тянулся к нему, вытягивался всем телом, полз, подобно ужу, но пальцы его, вновь и вновь, обхватывали только пустоту.

– Сколько их было? – негромко спросил он.

Он все рассчитал. Он знал, что на этот раз должен выиграть в той войне, которую вел с жизнью. Она зло посмеялась над ним, сделав в детстве клоуном; не по профессии, но душой. Жизнь смеялась над ним и потом, била зло, жестоко, в те моменты, когда он меньше всего мог ожидать предательского удара. Но он знал, что наступит день, и он восторжествует над жизнью; он был уверен, что это произойдет сегодня. Но жизнь опять провела его.

Плоское, как лепешка, лицо орка выразило одно из немногих чувств, на которое он был способен – непонимание.

– Сколько их было? – повторил Владек. – Я послал туда вас, двенадцать человек; сколько людей было у демонессы?

Тонкие усы орка вздрогнули, когда он раскрыл рот для нерешительного ответа.

– С ней был этот ее друг, которого называют Майклом.

– Нет, – с досадой взмахнул рукой Тадеуш. – Я знаю, что он там был; я сам его видел. Говори, сколько с ними было солдат.

Он в бешенстве думал о том, что его помощники не в состоянии ответить на простейший из вопросов; можно ли ожидать от них, что они хоть что-нибудь смогут сделать?

– Солдат? – губы орка опустились, как тесто, свешивающееся с края кастрюли. – А разве там были солдаты?

Тадеушу показалось, что тяжелый маятник часов, угрюмой гирей, опустился в нем, пройдя сквозь все его тело, и начал выкатываться обратно.

– Демонесса и ее друг были одни? – шепотом спросил он.

Орк задумался, теребя грубой лапой кончик усов.

– Еще была трактирщица, – ответил он, старательно припомнив.

– Трактирщица? – повторил Владек. – Двенадцать солдат победили двое и трактирщица?

– Трактирщица с нами не сражалась, – отвечал орк.

– Жалкие трусы! – воскликнул Тадеуш, и его слова тонко поднялись визгом. – На что вы годитесь, жирные пожиратели верблюдов.

Владек не заметил, как глухая злоба закипела в глазах орка. Не понимал он и того, что эти люди, столь недавно униженные при многих свидетелях, искали только повод сорвать на ком-нибудь свой гнев.

– Разве я не говорил вам, что демонесса нужна мне, живая или мертвая? – закричал Владек. – Почему вы сразу ее не убили? Тупые свиньи. Вы годитесь только на то, чтобы доить овец в своих юртах.

Четверо орков, что до сих пор стояли поодаль, и сами пристыженные своим поражением, теперь подошли ближе. Они подталкивали друг друга локтями, и скашивали узкие глаза.

– Я говорил вам о власти, – продолжал Тадеуш. – Никто из вас не годится для власти. Вы умеете лить валяться в помоях, когда об вас вытирают ноги. Вот только на что вы все способны.

Рот первого из орков открылся, потом его губы закрылись; это движение стало как бы отметиной, по которой одна часть их разговора отделяла себя от другой.

– Владек, – проговорил орк. – Ты говорил, что обладаешь властью. Какой?

– Ничтожная тупица, – прокричал Тадеуш. – Кусок жира. Стану я перед тобой показывать то, что было мне даровано. Убирайтесь с глаз, все.

– Покажи свою власть, – тупо потребовал орк.

Тадеуш поднял на него глаза, и только сейчас увидел по-настоящему. Пятеро огромных наемников, каждый из которых был, пожалуй, в два раза больше Владека, стояли перед ним: и на лицах орков была написана угроза.

И Владек испугался.

Испугался, как боялся всегда, когда ему приходилось вступать в противоборство с жизнью. Он отступал, когда кто-то становился на его пути. У него ни разу не хватило мужества, чтобы сопротивляться; даже в те моменты, когда мог одержать победу.

Тадеуш никогда по-настоящему не задумывался о том, в чем причина его постоянных поражений. Была ли она в том, что шел он не тем путем, или же делал это не так. Но всякий раз, когда он имел возможность достичь желаемой цели, его собственный страх заставлял его испуганно сдаться и отступить.

Он попятился, и, когда открыл рот, то лишь тонкие, дребезжащие слова смогли высунуться из него.

– Убирайтесь, – пропищал он. – Уходите прочь.

Тело Тадеуша сжалось, как сжимался он, когда выходил на манеж бродячего цирка; ибо он знал, что ждут его там только побои и унижения, и нет у него способа, чтобы избежать их.

Он начал пятиться, поднимая вверх руки и прикрывая голову.

– Уходите, – повторил он. – Прочь.

Главный из орков посмотрел на своих товарищей; те пожали широкими плечами и, вслед за ним, поковыляли вперед. Первый наемник ударил Тадеуша по лицу, кулаком снизу вверх. Это заставило вампира распрямиться и упасть, спиной на травяной пол.

– Как ты нас назвал? – угрожающе спросил один из орков. – Кусками жира? А ну-ка повтори.

– Нет, – взвизгнул Тадеуш. – Не надо.

Они били его и после того, как он потерял сознание.

11

Поле было широким, словно человеческая жизнь, когда смотришь на нее из ее начала, и одиноким, как тот же жизненный путь, видимый в его конце.

Трава, когда-то бывшая ярко-зеленой, теперь пожелтела под лучами солнца, ласкового к другим, и беспощадного к ней. А, может быть, она никогда и не была изумрудной, наполненной веселым соком и радующей глаз.

Тонкие побеги травы склонялись под руками набегающего ветра, в покорном смирении готовые выполнить каждую его прихоть.

Чего ждали они в обмен на это безвольное подчинение? Или жить, не ради себя и не ради других, но только во имя прославления своих мучителей, стало для них единственной ролью, которую они получали в пьесе нового дня.

Каменный истукан стоял посреди желтеющего поля, и степной ветер, в чьей теплоте не было ни крупицы ласки, хлестал изваяние столь же неумолимо, как пригибал он к земле побеги травы. Но матовая поверхность камня оставалась безразличной к его ударам.

Надписи, которые резчик поселил жить в его глубинах, не стерлись и не забились пылью, а животные и чудовища, поднимающиеся над ним барельефом, не утратили ни очертаний, ни гармонии форм.

Камень не был обтесан; он родился таким, немного расширяющимся к одной стороне, с неровными сколами краев. Иной художник увидел бы в нем очертания колесницы, или небесного дракона, и выточил бы их из скальной тверди.

Но камень оставался таким, каким создала его природа, отделив от массива огромной горы. Мастер нанес на него письмена и изображения, не насилуя тот материал, с которым работал, не заставляя его подчиняться себе, но сам следуя каждому его изгибу.

Скальный истукан возвышался над полем, став его частью, и случилось это настолько давно, что никто уже не вспоминал о тех днях, когда он здесь появился.

Так люди воспринимают солнце и луны, встающие над недосягаемым горизонтом – как то, что существовало всегда.

Небольшое стадо паслось недалеко от каменного истукана. Толстые ленивые ящерицы, самые крупные из которых достигали груди взрослого человека, перебирали челюстями, и между плоских зубов их вздрагивали пучки пожелтевшей травы.

Этих существ разводили здесь ради яиц; несколько пастухов, покачивая босыми ногами на боках флегматичных осликов, охраняли стадо, не давая ящерицам разбредаться.

– Вот он, – произнес я. – Священный камень хоттов. Они устанавливали такие во всех странах, где побывали. Вначале камень был совершенно гладким; потом на нем наносилась история того, как последователи пророков сражались здесь с детьми Ночи.

– Ты говорил, что имя хоттов запрещено даже называть. Как же сохранились эти камни?

– Большинство их давно разрушено. Хотты не успели причинить зла Валахии. Они приплыли сюда, высадились и разбили форпост. Но их внимание было отвлечено войнами, которые они вели в сопредельных странах. Минотавры сохранили камень, потому что он ничего не значит для их истории. Бурю, которая потрясала миры и уничтожала империи, жители Валахии познали лишь по легкому касанию.

Френки мрачно ответила:

– Тогда им тем более стоит избавиться от камня.

Я спрыгнул на пожелтевшую траву, и внезапно понял, насколько силен здесь ветер. Я нагнулся, прикрывая лицо раскрытой ладонью.

Порывы теплого воздуха не были настолько мощны, чтобы не давать продвигаться вперед; но их было достаточно. Они не хлестали по лицу, но давили упругой невидимой стеной, словно рожденные крыльями огромного дракона.

Френки легко спрыгнула со своей гнедой и недовольно посмотрела в мою сторону. Мне удалось выпрямиться; к ветру тоже можно было привыкнуть, но приходилось наклонять голову и прикрывать глаза. Девушка упругой походкой обошла лошадь и сложила руки на груди, с мрачным подозрением глядя на меня.

– Тебе надоело подавать мне руку? – осведомилось. – Это была хорошая игра, но если тебе наскучило быть джентльменом, то я пойму.

Ни один каштановый локон не колебался на лице девушки; охваченная порывом ветра, которого она не чувствовала, демонесса казалась особенно красивой.

– Ты прекрасно справилась и без меня, – ответил я. – Нам туда.

Френки зло зашипела.

– Я со многим могу справиться сама, – сказала она. – Но если ты рядом, то… Майкл, что у тебя с лицом?

– Ветер, – ответил я.

Мне было сложно произносить длинные фразы; теплые снопы бегущего воздуха, свистя, залетали в мой рот, забивая его.

– Здесь нет ветра, – возразила Френки.

– Для тебя нет, – ответил я. – Ты демон. Дочь Мрака. Меня хлещет так, что сложно говорить.

– Я знаю, кто мои родители, – прошипела девушка, поддерживая меня под руку. – Так что не говори обо мне, как о дочери греха. Сможешь идти или мне тебя отнести?

– Я не сказал греха, – отвечал я. – Я сказал Мрака. Я должен дотронуться до истукана. Френки.

Френки помогла мне сделать пару шагов и пропустила меня вперед.

– Готов? – спросила она.

– Нет, – сварливо ответил я.

Девушка толкнула меня в спину. Я пролетел добрый десяток футов, а может, их было там целых три. Я коснулся руками поверхности камня, словно бейсболист, достигающий цели в решающем прыжке.

– В детстве я мечтал летать, – прошептал я, поднимаясь на ноги. – Теперь нет.

– Ну, как? – Френки встала передо мной на одно колено, заботливо проводя пальцами по моему лицу.

– Какой позор, – пробормотал я, вставая. – Потомок древнего эльфийского рода приближается к древней святыне хоттов. Торжественная, величественная минута. И как же это все происходит? Пинком в спину.

– Ветра больше нет? – спросила девушка.

– Есть, – отвечал я. – Он всегда здесь – там, где побывали хотты, и коуди оставили ведическое кольцо. Это способ распознать детей Ночи. Одно из препятствий, которое должно помешать им обмануть Свет.

– Но ветер не бьет тебя по лицу? Значит, он стих.

– Ветер не стих, – произнес я. – Он превратился в часть меня, а я стал им. Это как здание, в котором много людей, тысячи и тысячи. Например, зала Драконовой фондовой биржи и помещения вокруг нее. Если ты входишь туда с улицы, никого не зная, то для тебя это жужжащий беспорядок. Но если ты одна из них, ты видишь его как бы изнутри. Ты разбираешься, что означают слова, куда идут люди…

– Когда двое занимаются любовью, они сливаются вместе, – констатировала девушка, рывком поднимая меня на ноги.

– Френки, – сказал я. – Умеешь же ты все опошлить.