Текст книги "Похищение Эдгардо Мортары"

В начале октября все заверенные у нотариуса показания свидетелей прибыли в Ватикан. Трудно сказать, о чем думал папа, читая все это.

Глава 11
Драма в Алатри

Пока Момоло собирал в Болонье свидетелей, они с Марианной спорили: оставаться в Болонье или же опять ехать в Рим, чтобы повидаться с Эдгардо и продолжить попытки его освободить? Доводом в пользу того, чтобы оставаться в Болонье, была серьезная опасность, грозившая торговым делам Момоло: уехав снова, он мог окончательно разориться. И как тогда прокормить семерых детей? Останется разве что полагаться на благотворительную помощь других евреев. Кроме того, дети, и без того расстроенные похищением брата, совсем не хотели, чтобы родители уезжали, пускай и не было недостатка в родственниках, готовых присмотреть за ними. Наконец, последнее сомнение возникало из-за состояния здоровья Марианны.

В каком именно состоянии находилось ее здоровье после разлуки с Эдгардо, понять нелегко. И дело не в недостатке источников – напротив, газеты из месяца в месяц публиковали все новые сводки медицинского характера. Нельзя даже назвать все эти сообщения противоречивыми. По сути, во всех говорилось примерно одно и то же. Однако они настолько похожи на другие истории, которые евреи на протяжении столетий рассказывали о сходных трагедиях, что все-таки у нас есть повод задуматься. Такое ощущение, что мы уже много раз видели эту еврейскую мать.

Новости о пошатнувшемся здоровье Марианны распространились по всей Европе уже через несколько дней после похищения Эдгардо. Например, Джеймс Ротшильд, когда писал 17 июля из Парижа кардиналу Антонелли, упомянул в письме о том, что из-за похищения сына Марианна заболела – точнее, сделалась presque folle, чуть не тронулась умом. Через месяц кардиналу Антонелли написал из Лондона Лайонел Ротшильд – и в сходных выражениях упомянул о том же.

Когда в еврейской и либеральной прессе по всей Европе начали появляться обличительные материалы с рассказами о действиях церкви, ухудшающееся здоровье Марианны сделалось одной из главных тем для обсуждения. Разумеется, все сочувствовали несчастной матери, которая пришла в такое отчаяние от разлуки с сыном, что оказалась на грани безумия. Многие газетные статьи даже намекали на то, что сама ее жизнь под угрозой. Одна из первых подобных статей, опубликованная в Париже, в L’univers Israélite, сообщала, ссылаясь на болонских друзей семьи Мортара, что Марианна “раздавлена горем”. Бросив дом и других своих маленьких детей, она уехала в Модену. Хотя о ней там заботятся родственники, она “тяжело заболела от горя, и родные очень боятся за ее жизнь”.[136]136
  S. Bloch, “Rapt d’un enfant israélite”, L’univers Israélite, 14 (июль 1858 года): 11.


[Закрыть]

Эта тема приобрела большую важность, она всплывала всякий раз, когда евреи взывали о помощи. Когда Главная консистория французских евреев, получив в конце августа письмо от евреев, собиравшихся в Пьемонте, отправляла собственную петицию Наполеону III, прося его о вмешательстве, они написали, что мать Эдгардо “довело до безумия страшное горе”. Далее в их прошении говорилось, что неустанные старания Момоло привести жену в чувство пока не увенчиваются успехом.[137]137
  Cahan, “L’affaire Mortara”, p. 555.


[Закрыть] Примерно в то же время в письме, которое отправили в Ватикан прусские евреи (на французском языке), тоже упоминалась “несчастная мать”, которая “почти лишилась рассудка”.[138]138
  Перепечатано как письмо C в Brevi cenni, “Supplica diretta dai rabini di Germania a Sua Santità”, p. 113, ASV – Pio IX.


[Закрыть]

История матери, которая сошла с ума от горя, задевала за живое всю Европу и потому становилась мощным оружием в руках всех, кто пытался надавить на Святейший престол, чтобы папа освободил ребенка. Только отпустив Эдгардо, Ватикан мог избавить всех от этого душераздирающего зрелища: мать, которая хочет лишь одного – снова прижать к груди любимое дитя, сходит с ума, а церковь в это время силой держит его в заточении под присмотром священников-часовых.

Эту историю использовали и для того, чтобы повлиять на самого Эдгардо. Многие опасались, что привязанность мальчика к семье быстро ослабнет из-за обольщения, пускаемого в ход церковью, и потому кто-то убедил Момоло рассказать Эдгардо, как жестоко страдает мать из-за насильственной разлуки с ним. И отец даже сказал Эдгардо, что если он в ближайшее время не вернется домой, то мать может умереть от горя.

В августе, когда Момоло находился в Риме, Марианна прислала в Università Israelitica письмо для сына. Изучив его, Скаццоккьо и его коллеги убедили Момоло не передавать это письмо Эдгардо. По-видимому, беда была в том, что Марианна рассуждала чересчур взвешенно, чересчур разумно. Скаццоккьо объяснил свое решение в письме, которое он написал 25 августа и адресовал группе поддержки Мортары в Болонье: “Письмо синьоры Марианны не будет передано сыну, потому что его содержание не соответствует той картине, которую [Момоло] Мортара уже обрисовал мальчику… Мы хотим, чтобы он думал, что мать его сильно страдает от нравственной и физической боли, какую причинила ей долгая и мучительная разлука с сыном”. Эдгардо следует убедить в том, что его возвращение домой – “единственный способ исцелить мать от горькой утраты”.[139]139
  Письмо к Sig. Alessandro Carpi, Болонья, 25 августа 1858 года, ASCIR.


[Закрыть]

Сообщения о том, что похищение Эдгардо очень плохо сказалось на здоровье его матери, были настолько тревожными, что еврейская пресса даже сочла нужным заверить своих читателей, что в действительности телесному и душевному здоровью женщины ничто не угрожает. Два материала, опубликованных в январе 1858 года в парижском издании Archives Israélites, раскрывают некоторые новые подробности. Первая статья сообщала хорошую новость: только что в редакцию пришло письмо, где говорится, что “праведная мать мальчика вовсе не сошла с ума после нанесенного ей удара. Она переносит великую боль молча. Ее горе неописуемо и безгранично, но она справится”. Читателям поведали, что мать ребенка вовсе не собирается сдаваться, а будет – вместе с мужем – бороться за сына дальше. “Отец и мать Эдгардо Мортары заявили нашему специальному корреспонденту, что они ни в коем случае ни на минуту не прекратят добиваться своей заветной цели и будут драться за сына… Их ничто не остановит”.[140]140
  “Cronique du mois”, Archives Israélites, 20 (январь 1859 года): 46.


[Закрыть]

Далее в том же выпуске Archives Israélites было опубликовано письмо, полученное редакцией от друга семьи Мортара в Риме. Он вспоминал, что эта семья пользуется большим уважением в Болонье, их знают как очень порядочных людей, преуспевающих владельцев магазина. Однако похищение Эдгардо перевернуло их прежде счастливую жизнь. Больше всего, сообщал корреспондент, тревожит подавленное душевное состояние родителей, а особенно матери: “Отец выказывает мужество и стойкость, а вот матери приходится очень тяжело. Хотя она больше не плачет, когда я ее вижу, на ее щеках можно заметить следы недавних слез, а самообладание, которое она выказывает, лишь делает ее боль и страдание более явными. Если бы папа римский увидел эту женщину такой, какой ее видел я, он бы не отважился удерживать ее сына больше ни минуты”. Однако, поспешно добавлял корреспондент, “широко распространившиеся слухи о ее безумии – это просто домыслы. Она сохранила здравый рассудок”.[141]141
  Там же, p. 61.


[Закрыть]

Неясно, насколько сама Марианна горела желанием ехать в Рим. Ведь речь шла о поездке в город, который олицетворял все ее страхи, к тому же она еще никогда не уезжала так далеко от родных мест. Общение с представителями власти – и церкви, и государства – было уделом мужчин, а не женщин. И хотя ее физическое здоровье не пошатнулось до такой степени, как уверяли некоторые друзья семьи и обличители церкви, перенесенное несчастье обернулось для Марианны тяжелой душевной пыткой. Пугала ее и мысль о том, что придется покинуть заботливых родственников и друзей, не говоря уж о детях. Однако и желание снова увидеть Эдгардо (ведь прошло уже пятнадцать недель с того дня, как она в последний раз поцеловала его в Болонье) тоже не ослабевало.

Если и оставались какие-либо сомнения – стоит ли Марианне ехать в Рим, – то их рассеял совет, полученный от римской еврейской общины. Скаццоккьо и его коллеги сочли, что Марианне пришла пора появиться на сцене. Во-первых, вид несчастной матери, у которой отобрали ребенка, должен разжалобить церковь, а во-вторых, обняв Эдгардо, Марианна могла бы развеять самые кошмарные опасения, а именно, что Эдгардо уже сам не прочь остаться в Доме катехуменов и стать христианином.

10 октября Момоло написал в Рим, что они с женой скоро обязательно приедут: “Спешу… уведомить Вас, что, с Божьего изволения, завтра вечером, в понедельник, я отправлюсь в путь на дилижансе, вместе с особой, о чьем присутствии просили эти почтенные люди еще до моего отъезда [из Рима]”. Так как время года было благоприятным для путешествий, то ожидалось, что супруги приедут в Рим в среду вечером, и они попросили заранее подыскать им комнату для постоя.[142]142
  Письмо Момоло Мортары из Болоньи с пометкой: “via Giacobbe Tiagliacozzo”, Рим, 10 октября 1858 года, ASCIR.


[Закрыть]

Когда Энрико Сарра, директор Дома катехуменов, узнал, что мать Эдгардо уже выехала в Рим и собирается встретиться с сыном, он запаниковал. Мальчик стойко вынес все мольбы отца, думал Сарра, но объятья плачущей матери – это уж слишком. Против такого Эдгардо может не устоять.

С тревогой думая о неминуемом визите Марианны Мортары, директор обратился за помощью к своим родственникам. И вот, когда Момоло и Марианна на следующий день после приезда в Рим, едва отряхнув с себя дорожную пыль после долгого пути, явились к Дому катехуменов, им сообщили, что их сына там уже нет. Тогда Момоло потребовал, чтобы его провели к директору, но услышал в ответ, что директор тоже уехал.

Вскоре Момоло выяснил, что именно произошло. Сарра тайно увез мальчика в свой родной Алатри – городок с населением в 20 тысяч человек в 80 километрах от Рима, в глубине области Лацио. Супруги Мортара наняли карету, но прежде чем начинать погоню, узнали, к кому из евреев можно обратиться за помощью в Алатри.

Приехав в Алатри, Момоло узнал от человека, чьи контакты ему дали, где живет родня Сарры, и они с женой поспешили туда. Ни директора, ни Эдгардо дома не оказалось, зато Момоло выяснил, что чуть раньше Сарру видели вместе с маленьким мальчиком, когда они направлялись в церковь неподалеку. Оставив Марианну в доме Сарры, сам Момоло побежал к церкви. Войти внутрь он, как обычно, не решился, тем более что там шло богослужение. Но, встав снаружи у входа, он увидел в дальнем конце церкви маленького Эдгардо – тот помогал священнику, который служил мессу. Момоло решил дождаться конца церемонии, а потом побеседовать с сыном и директором. Позже он так рассказывал о том, что случилось дальше:

“Когда я увидел, что люди начинают выходить, я подошел к двери возле ризницы. Я хотел поговорить с директором и попросить его отправить Эдгардо домой, чтобы мы с женой могли там с ним увидеться. Но едва только я приблизился к двери, как священник, в котором я узнал брата директора, захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Тогда я вернулся на улицу и стал дожидаться их у выхода”. Момоло продолжал нести свою беспокойную стражу еще полчаса, и наконец у двери церкви показались директор и его брат. Между ними шел Эдгардо, и оба священника держали его за руку. “Вместо того чтобы направиться туда, где стоял я, то есть в сторону своего дома, они повернули в другую сторону и ускорили шаг. Я пошел за ними и увидел, что мальчик оборачивается, чтобы увидеть меня, но вдруг меня остановил другой человек. Он сообщил мне, что он тоже брат директора. Он попросил меня от имени директора вернуться в его дом, где через некоторое время появятся директор и мой сын”.

Вместо того чтобы пойти за Эдгардо, которого двое священников уводили все дальше, Момоло вернулся в дом директора и рассказал о случившемся Марианне. Они стали дожидаться прихода Эдгардо. Они ждали и ждали, но никто не появлялся. Наконец, у них лопнуло терпение, и они решили уйти. Когда они оказались на улице, Момоло заметил, что за ними по пятам идут двое полицейских. Когда они пришли к себе в гостиницу, где оставили экипаж, полицейские проследовали за ними.

Фельдфебель попросил супругов Мортара предъявить паспорта (евреям полагалось иметь особые паспорта для поездок по Папской области), а потом, удостоверив их личности, приказал им следовать за ним к мэру города. Положение становилось все более угрожающим, потому что среди жителей Алатри разлетелся слух, будто родители-евреи явились сюда, чтобы убить своего сына, ставшего католиком. Вот что рассказывал Момоло:

Мы повиновались и, переходя площадь, увидели, что там собралось много людей и все они как-то злобно на нас смотрят. Мы пришли к мэру, и он спросил, что мы здесь делаем. Мы ответили, что хотели просто увидеть и обнять сына. Мэр ответил, что это невозможно, так как мне дали разрешение увидеться с ним в Риме всего один раз. Я возразил, что мне позволили видеться с сыном без ограничений, и в доказательство сообщил, что уже виделся с сыном много раз. Но мэр продолжал стоять на своем. Он дал мне всего час на то, чтобы покинуть город, и вернул мне паспорт, завизировав его для поездки в Рим.[143]143
  Показания Момоло Мортары 6 февраля 1860 года на суде над отцом Фелетти, Болонья, ASV-FV.


[Закрыть]

Мэр действовал не по собственной инициативе, а по поручению епископа Алатри. 16 октября, в тот день, когда состоялась злополучная поездка супругов Мортара в его епархию, епископ отправил государственному секретарю, кардиналу Антонелли, следующее донесение:

В восемь часов утра в наш город прибыли евреи из Болоньи, Саломоне Мортара и его жена Мария-Анна, родители маленького Эдгардо, ныне христианина, о котором Вашему Преподобному Преосвященству уже все известно. С помощью еще одного еврея, имени которого я не знаю, они попытались поговорить с сыном. Дон Энрико Сарра, директор Дома неофитов, чьему попечению вверен мальчик, очень удивился, узнав о появлении в этом городе вышеупомянутой супружеской пары. Пока он находился в церкви вместе с мальчиком, евреи успели попасть в его дом. Услышав об этом, он почел благоразумным укрыться вместе с Эдгардо здесь, в епископстве. Он обратился к нам с мольбой срочно принять какие-нибудь меры.

Епископа встревожили такие известия, так как он уже знал, что это дело очень деликатное. Он сообщил, что на его решение повлияло волнующее зрелище – а именно мольбы расстроенного ребенка: “Обдумывая просьбу директора, я заметил, что мальчик крайне взбудоражен, ведь он узнал, что к нему приехала мать, и он много раз просил не отдавать его «на муки» (как он сам выражался)”.

Епископ был тронут душераздирающими мольбами мальчика и, осознавая важность этого дела и то, сколь бурную реакцию оно вызвало, принял решение. Он придрался к тому, что супруги Мортара явились в Алатри, не имея письменного разрешения на встречу с сыном, и под этим предлогом выгнал их из города.[144]144
  Письмо епископа Алатри государственному секретарю Антонелли, 16 октября 1858 года, ASV-SS, fasc. 1, n. 7.


[Закрыть]

Антонелли узнал о неудачной поездке четы Мортара в Алатри еще до того, как получил письмо епископа, потому что сам Момоло бросился к кардиналу, как только вернулся в Рим. Зная о том, как пристально следят за всеми перипетиями дела Мортары посланники других стран при Святейшем престоле, государственный секретарь желал любой ценой выглядеть в этой истории благоразумным и порядочным человеком. А директор Дома катехуменов, внезапно покинувший Рим и ударившийся в бега вместе с мальчиком, и епископы, искавшие укрытия для парочки беглецов, явно портили ту благостную картину, которую кардинал хотел бы предъявить мировой общественности.

18 октября кардинал Антонелли, уже повидавшийся с Момоло, получил письмо епископа Алатри. Он сразу же написал ответ, сдобренный скупыми словами похвалы: “Принося Вам благодарность за Ваше сердечное участие в этой истории, я вынужден добавить, что, на мой взгляд, было бы гораздо желательнее, если бы дон Энрико Сарра вернулся в Рим вместе с маленьким Эдгардо”.[145]145
  Письмо государственного секретаря Антонелли епископу Алатри, 18 октября 1858 года, ASV-SS, fasc. 1, n. 9.


[Закрыть] Получив это письмо, епископ понял, что попал в неловкое положение: ведь директор и его маленький подопечный уже уехали. В ответном письме он сообщил кардиналу Антонелли, что эти двое уже собирались выезжать в Рим, однако потом дон Сарра передумал, так как опасался, что по дороге в столицу их может ждать засада, а потому решил отвезти мальчика в архиепископскую резиденцию во Фрозиноне, чтобы посоветоваться там с кардиналом Каджано. В заключение епископ Алатри заверил Антонелли, что передаст Сарре его совет привезти Эдгардо в Рим.[146]146
  Письмо епископа Алатри государственному секретарю Антонелли, 19 октября 1858 года, ASV-SS, fasc. 1, n. 75.


[Закрыть]

Кардинал Каджано сам не терял времени даром и, желая посоветоваться с государственным секретарем, без ведома епископа написал ему в тот же самый день, когда на его пороге появился Эдгардо. Дон Сарра поделился с кардиналом Каджано своими страхами: он боялся, что у него попытаются отбить Эдгардо. “Он рассказал мне о том, что произошло в Алатри, и признался, что боится ехать вместе с мальчиком в Рим, потому что опасается засады. Он был очень взволнован”. Согласившись, что такие опасения вполне обоснованны, кардинал Каджано предложил ему собственный план: “Я подумал, что мог бы взять мальчика с собой на следующей неделе, когда поеду во Фраскати, чтобы принять там участие в повторном открытии семинарии. Я мог бы оставить дитя в этом святом месте, если только Ваше Преосвященство не будет возражать против такого решения и если оно найдет одобрение в глазах Его Святейшества”.[147]147
  Письмо кардинала Каджано из Фрозиноне государственному секретарю Антонелли, 18 октября 1858 года, ASV-SS, fasc. 1, n. 73.


[Закрыть]

Письмо кардинала Каджано встревожило Антонелли. Известия о новом бегстве директора с мальчиком, как и о попытках спрятать Эдгардо в какой-то семинарии в глуши, подали бы обществу совсем нежелательные сигналы – о слабости и неуверенности духовенства. К тому же подобное поведение было попросту недостойным. Государственный секретарь слишком хорошо понимал, какую шумиху устроит из этой истории антиклерикальная пресса, не говоря уж о газетных карикатуристах.

Он не медлил с ответом. Сообщив кардиналу, что епископ Алатри уже доложил ему о случившемся, Антонелли написал, что хочет избавить “от новых страхов и опасений душу человека, чьим заботам вверен юный неофит”. Он уже отправил приказ епископу Алатри, требуя немедленного возвращения мальчика в Рим, “где могут лучше позаботиться о его духовном благополучии и где можно избежать любых возможных неудобств. Находясь здесь, трудно понять, – раздраженно добавлял Антонелли, – чем вызваны все эти страхи и домыслы о каких-то засадах на дороге”. Что же касается плана, предложенного кардиналом Каджано, писал Антонелли, “Ваше Преосвященство сами должны понять, что, учитывая нынешнее положение дел, мысль поместить неофита в семинарию во Фраскати не слишком удачна, хотя я и понимаю, что к такому предложению Вас подвигло благочестивое рвение”.[148]148
  Письмо государственного секретаря Антонелли кардиналу Каджано во Фрозиноне, 21 октября 18858 года, ASV-SS, fasc. 1, n. 77.


[Закрыть]

Государственный секретарь вынес решение, и вскоре дон Сарра и Эдгардо выехали в Рим. Хотя директор все время с тревогой выглядывал из окна экипажа, по дороге домой их никто не тревожил.

20 октября, пока директор с Эдгардо все еще скрывался во Фрозиноне, Скаццоккьо и его коллеги из Università Israelitica разослали письмо всем еврейским общинам в Папской области, где рассказали о приезде Момоло и Марианны в Рим и об их недавней неудаче в Алатри. О кардинале Антонелли там говорилось в самых лестных выражениях. Когда Момоло рассказал ему о своих злоключениях в Алатри, “его высокопреосвященство государственный секретарь, явно огорченный, пообещал, что в тот же день отдаст все необходимые распоряжения, чтобы мальчика привезли обратно в Рим”. Еврейские активисты также не упустили случая заверить своих собратьев, что мать Эдгардо – настоящая воительница и что ее дух нисколько не ослаб от потери сына: “Хотя синьора Мортара и наделена робостью, присущей всем женщинам, а испытываемая ею душевная боль написана у нее на лице, тем не менее, когда речь идет об освобождении сына, она становится деятельной и отважной и смело добивается цели”. В этой сводке новостей сообщалось также, что папа еще не вынес окончательного решения по делу Мортары. Родители Эдгардо еще не простились с надеждой.[149]149
  Письмо, адресованное “Alle Università Israelitiche dello Stato”, в Рим, 20 октября 1858 года, ASCIR. Глава 12


[Закрыть]

Глава 12
Встреча с матерью

Спустя четыре месяца после слезного прощания с Эдгардо дома, в Болонье, Марианна наконец снова смогла обнять сына. В пятницу 22 октября супругов Мортара пустили в Дом катехуменов в Риме и ввели в комнату, где взволнованный мальчик уже ждал их. Позднее в этот же день Марианна подробно рассказала об этой встрече в письме болонской подруге. Этот текст впоследствии переписывали и рассылали другим сочувствующим корреспондентам и публиковали повсюду – но только не на территории Папской области, где его сочли подстрекательским материалом и потому запретили. Вот что писала Марианна:

Сегодня утром мы с мужем явились к Дому катехуменов и узнали, что директор как раз сам вот-вот приедет: он возвращался из Алатри с моим дорогим сыном. Мы вошли и вскоре уже заключили в объятья нашего любимого Эдгардо. Плача и рыдая, я бросилась целовать его и целовала много раз, а он с большой нежностью тоже обнимал нас и целовал. Он весь раскраснелся от чувств и заплакал, разрываясь между страхом перед тем человеком, который не спускает с него глаз, и любовью к родителям, которая осталась прежней. Последняя в итоге победила, и он много раз громко повторил, что хочет вернуться домой – к родителям, братьям и сестрам. Я сказала Эдгардо, что он родился евреем, как и мы, и что, как и мы, он должен всегда оставаться им, а он ответил: “Si, cara mamma,[150]150
  “Да, дорогая мама” (ит.).


[Закрыть] я ни за что не забуду читать «Шма»[151]151
  Shema (ְַׁעמש) – древнееврейское слово, означающее “слушай”; первое слово самой важной молитвы в иудаизме, провозглашающей идею единственности Бога.


[Закрыть] каждый день”. А когда я сказала ему, что мы приехали в Рим, чтобы забрать его, и что мы не уедем без него, он очень обрадовался, он весь так и просиял! Все это время директор, а также его брат и сестра находились рядом, но они даже не знали, что сказать.[152]152
  “Ratto del fanciullo Mortara”, Il piccolo corriere d’Italia, 8 ноября 1858 года.


[Закрыть]

Следующие сорок дней, вплоть до конца ноября, Марианна и Момоло оставались в Риме и регулярно курсировали между своим пансионом и Домом катехуменов, навещая Эдгардо. Что именно происходило на этих свиданиях, остается предметом споров, потому что здесь снова возникли две совершенно несхожие между собой версии истории.

Если верить родителям, мальчик жил в постоянном страхе перед своими опекунами-церковниками и отчаянно желал вернуться домой. Он был явно запуган священниками, которые беспощадно контролировали каждый его шаг и взгляд. Из слов Марианны можно было понять, что борьба в душе мальчика, который одновременно ощущал себя иудеем и христианином, стала испытанием, в котором его преданность родителям в итоге одержала верх над преданностью священникам, опекавшим его.

Спустя год с небольшим, когда готовился суд над болонским инквизитором, Марианна Мортара давала показания об этих встречах с сыном. Описав свой первый визит – когда Эдгардо, увидев мать, бросился ей на шею, они обнялись и безудержно зарыдали, – она рассказала, как в течение следующих сорока дней еще много раз виделась с сыном, всегда в той же самой комнате. “Хотя он находился во власти и под влиянием директора, который присутствовал на всех наших свиданиях и, похоже, наводил на него страх одним своим взглядом, Эдгардо всегда выказывал любовь ко мне и выражал желание вернуться к семье и к прежней вере. Он всегда молился вместе со мной и заверял меня, что произносит положенные молитвы каждый день, когда никто его не видит”. По словам матери, мальчик выглядел не очень здоровым: “Он похудел и побледнел, а в глазах его поселился страх”.[153]153
  Запись материалов, представленных для суда над отцом Фелетти в Болонье, показания Марианны Падовани, 20 февраля 1869 года, Турин, ASB.


[Закрыть]

В середине ноября, когда надежды на то, что папа прислушается к мольбам евреев, начали быстро улетучиваться, римская Università Israelitica составила отчет на французском языке об этих свиданиях родителей с сыном. Отчет был адресован общине французских евреев, которым не терпелось получить известия о похищенном мальчике.

С недавних пор, когда месье и мадам Мортара посещали сына, находящегося под стражей в Доме катехуменов, им начали говорить, с каждым разом все откровеннее, что их попытки вернуть ребенка безнадежны. С самого возвращения из Алатри, когда несчастная мать наконец увидела сына впервые после разлуки и когда, следуя велению сердца, она напомнила сыну о религии, в которой тот родился и вырос, и о его долге всегда сохранять ей верность, люди, опекающие мальчика, жаловались, что такой призыв вернуться к вере родителей оказывает на ребенка нежелательное воздействие: сами-то они пытались обратить его душу совсем в другую сторону. Поэтому они как могли старались сократить эти несвоевременные (с их точки зрения) посещения.

Согласно этому отчету, работники Дома катехуменов уговаривали супругов Мортара воздерживаться в разговорах с Эдгардо от всяких пренебрежительных замечаний о христианском воспитании, которое он здесь получает, но Момоло отвечал на это, что он лишь пользуется своими священными отцовскими правами. Он находил себе дополнительное оправдание в том, что мальчик по секрету шепнул матери, что “боится рассердить директора, потому что тот отругал его после первого визита родителей, и только это мешает ему открыто заявить, что он хочет вернуться в родительский дом”. Момоло добавил, что папа позволил им видеться с сыном без всяких ограничений. Когда власти Дома катехуменов в ответ стали выводить Эдгардо на прогулку как раз в те часы, когда его должны были навещать родители, Момоло подал новую жалобу директору, и такие попытки жульничества прекратились.

Во время одного из посещений родителей, когда они сидели рядом с сыном, брат директора заметил, что Эдгардо чрезвычайно повезло: ведь его святейшество лично принимает в нем величайшее участие. Он добавил, что многие завидуют такой удаче семьи Мортара, а затем высказал мысль, что забота папы римского об Эдгардо может простереться и на его родителей. “Доброе сердце Пия IX опечалилось, когда он узнал, что фортуна отвернулась от семьи Мортара, – сообщил им брат директора, – а потому он хотел бы чем-нибудь помочь кровным родителям своего любимого чада”. Затем священник, явно намекавший на недавний крах, который потерпели торговые дела Момоло, предложил Момоло повидаться с папой и заверил его, что эта встреча принесет ему только пользу. Если верить отчету, написанному римской еврейской общиной, такие прозрачные намеки глубоко ранили супругов Мортара. Они решительно “отвергли мысль о том, что в обмен на финансовую помощь церковь получит их согласие на воспитание сына в христианской вере”. Никакие сокровища не заставят их смириться с потерей любимого сына.

Неясно, действительно ли папа собирался предложить семье Мортара подобную финансовую помощь, чтобы они прекратили упорную борьбу. Однако звучало одно утверждение, на котором сходятся обе стороны (хотя они и толкуют его совершенно по-разному), – а именно, что директор и его коллеги-церковники изо всех сил убеждали Момоло и Марианну в том, что они сами могут положить конец всем своим бедам. Для этого достаточно войти в Дом катехуменов вслед за сыном и тоже обратиться.

Документ, составленный римскими евреями, дает некоторое представление об умонастроении супругов Мортара во время этих визитов. По-видимому, несмотря на различные неблагоприятные сигналы, они по-прежнему надеялись на скорое освобождение сына:

До сих пор прямые отношения с директором и его братом оставались в рамках известной вежливости. Сердца месье и мадам Мортара разрывались между надеждой и страхом. Они ожидали папского декрета, который или подарит им утешение, или обречет их на вечную скорбь. Они не могли примириться с мыслью, что, проделав столь дальнее путешествие, приведя столько доводов в подтверждение своей правоты, предъявив столько документов и сославшись на такое количество авторитетов, они в итоге не добьются своей цели.

Они по-прежнему не оставляли надежды на лучшее и утром 9 ноября, когда снова держали Эдгардо в объятьях. На другом конце комнаты стояли директор с братом и еще несколько монахинь. Священники довольно громко (на всю комнату) говорили о каких-то железных аргументах, которые готовят церковные власти, чтобы папа принял окончательное решение и отказал в просьбе отпустить Эдгардо домой. За этим последовала драматическая сцена, которая подробно описана в отчете Università Israelitica:

Несчастные родители принялись просить двоих говоривших не отравлять их свидание подобными словами, но, даже не думая внять этой разумной просьбе, оба клирика воскликнули, что это противоречило бы их долгу, который состоит в том, чтобы побуждать родителей вслед за сыном обратиться в новую веру. Лишь в том случае, если они сами примут христианство, им будет позволено видеться с сыном. Если они обратятся, к ним будут относиться с величайшим уважением. Священники добавили, что сей новый сын церкви не только не вернется к прежней религии, но, напротив, сделается апостолом христианства в собственной семье. Он посвятит свою жизнь обращению родителей, братьев и сестер, потому что так решил сам Господь.

Все три еврея испуганно прижались друг к другу, когда (далее описывается сцена, странным образом напоминающая рассказ Анны дель Монте о том, что происходило в этих самых стенах у нее на глазах – уже более века назад) оба священника и сестры вдруг бросились на колени перед образом Христа и принялись с жаром возносить молитвы об обращении всего семейства Мортара. “Мальчик не последовал примеру своих наставников, хотя те очень бы хотели, чтобы он тоже опустился на колени рядом с ними. Он оставался рядом с родителями. Но Момоло и Марианна не могли выдержать такого зрелища и, хотя они испытывали сильные страдания, приготовились уйти, не проронив ни единого слова”.

Когда родители двинулись к выходу, Эдгардо бросился к матери и обнял ее. Вид коленопреклоненных священников и монахинь, которые усердно молили Иисуса явить свет этим евреям,

умножил потоки слез, количество поцелуев и вздохов, и бедная мать прижимала мальчика к груди, пока не подошел директор и силой не оторвал от нее мальчика, сказав: “Довольно”.

Легко представить, в каком состоянии месье и мадам Мортара возвратились к себе в пансион. Они были ошеломлены и совершенно подавлены разыгравшейся сценой, которую им пришлось наблюдать. Страдания матери привели к тому, что ее охватили жестокие судороги, длившиеся весь день, и с той поры она уже не могла вставать с постели.[154]154
  “Dans les plus recentes…”, черновик письма, написанного в середине ноября 1858 года, ASCIR.


[Закрыть]

Пока по всей Италии и по другим странам расходились эти волнующие рассказы о мучениях несчастной матери, в газетах, сочувствующих церкви, начала распространяться совсем другая версия событий. Там рассказывали, что ребенок в ужасе шарахался от матери, а эта женщина никак не оставляла его в покое. Он же больше всего хотел остаться в полюбившейся ему новой семье – в церкви. Из первой такой истории, напечатанной в откровенно проватиканской газете L’univers, французские читатели узнали, что Эдгардо охватил ужас, когда мать сказала ему, что он должен сохранять преданность религии предков. Эдгардо заявил директору, что если она еще раз придет, то он лучше спрячется, потому что хочет больше слышать таких страшных слов.[155]155
  L’univers, 11 ноября 1858 года, цитируется Делакутюром в Le droit canon, p. 43.


[Закрыть]

Самый авторитетный католический отчет о первых встречах матери с сыном появился в иезуитском издании Civiltà Cattolica. Большой материал, опубликованный в ноябрьском номере, обозначил основные линии ответного нападения, которые будут задействованы в предстоящей битве со всеми силами – еврейскими, либеральными, антиклерикальными, – очернявшими (по мнению католиков) папу и церковь в связи с делом Мортары. Оборона опиралась на две линии. Одну из них (связанную с церковными законами и прецедентами) мы рассмотрим позже. Вторая имела прямое отношение к поведению Эдгардо и его отношению к родителям и к церкви. По версии Civiltà Cattolica, Эдгардо уже сделал однозначный выбор.