Текст книги "Похищение Эдгардо Мортары"

Глава 24
Бегство Эдгардо

В начале 1861 года, как раз когда папа (в обществе Эдгардо) принимал делегатов римской еврейской общины, большая часть Италии уже объединилась под властью короля-савояра. Только область Венето на северо-востоке оставалась под контролем Австрии, а от растаявшего Папского государства остался только Рим с небольшой прилегающей территорией. В конце января 1861 года состоялись первые выборы в итальянский парламент, и церковь призвала всех добрых католиков бойкотировать их. В следующем месяце новый парламент, собравшийся в Турине, провозгласил образование Итальянского королевства под властью Виктора Эммануила II. В марте премьер-министр граф Кавур объявил, что новое государство обретет целостность лишь с освобождением Рима: национальная гордость итальянцев требовала сделать столицей Вечный город. Однако граф тут же призвал не совершать необдуманных военных действий. Присоединение Рима должно произойти только после того, как будет достигнуто соглашение с Францией, ведь папские владения продолжают охранять французские солдаты.

Франция, которая играла столь важную роль в 1859 году, когда она поддержала и защитила движение за объединение Италии, по-прежнему была в центре внимания, когда начались громкие и жаркие споры о судьбе Рима. Как ни пытался Кавур успокоить католиков, обещая предоставить твердые гарантии того, что за папой сохранится роль духовного лидера всего католического мира, общественное мнение во Франции мощно качнулось в другую сторону, услышав тревожные сигналы из Ватикана и поддавшись влиянию ультрамонтанства. Поскольку французское общественное мнение ни за что не хотело признавать законным новое итальянское государство и даже парламент Франции проявил непривычную независимость от суждений императора, осудив покушение Италии на папские земли, Наполеон III решил дождаться, когда парламент разойдется на каникулы, и тогда уже официально признать Итальянское королевство. А в мае с Наполеоном встретились представители Испании и Австрии и призвали его срочно создать общий католический фронт для защиты мирской власти папы, чтобы Рим и дальше находился под его контролем.[367]367
  Renato Mori, La questione romana, 1861–1865 (1963), pp. xix-xxi.


[Закрыть] Наполеон, каковы бы ни были его личные предпочтения, понял, что у него просто нет другого выхода, кроме как оставить свои войска в Священном городе.

В Риме все морально приготовились к жизни на осадном положении. Паника, поднявшаяся в 1859 году, в ту пору, когда сэр Мозес Монтефиоре поспешно покидал город (тогда известие о продвижении победоносных итальянских армий на юг заставило многих иностранцев, постоянно живших в Риме, срочно паковать вещи), несколько улеглась, но угроза вторжения не исчезла. Хотя наиболее трезвые головы понимали, что в ближайшее время итальянские войска вряд ли ворвутся в город, потому что в таком случае им пришлось бы сражаться с французами, Ватикан опасался и других вооруженных патриотов – в первую очередь Джузеппе Гарибальди и его добровольцев, пламенно мечтавших создать единое итальянское государство со столицей в Риме.

Городские ворота были забаррикадированы. После девяти часов вечера никому не разрешалось ни входить, ни выходить. Чуть ли не на каждой улице стояло по двое вооруженных караульных, которые проверяли документы у прохожих. Многие из этих часовых были представителями собственных оборонительных сил Ватикана – добровольцами и наемниками из разных европейских государств. Большинство не говорило по-итальянски и, хотя языком международного общения для защитников Святейшего престола давно сделался французский, не понимало даже французского. Римляне привыкли жить в постоянном напряжении. Шли годы, а папа Пий IX (при поддержке государственного секретаря кардинала Антонелли) все держался, правя своим церковным островком посреди бурного итальянского моря. В Рим продолжали стекаться паломники, там расхаживали кардиналы в алых мантиях, епископы в нарядных шапочках, а швейцарская гвардия в живописных полосатых костюмах придавала карнавальный вид окрестностям Ватиканского дворца, ярко контрастируя с дворянской гвардией в черных бархатных плащах.[368]368
  Яркое описание Рима той поры можно прочесть у Кастелара: Castelar, Ricordi d’Italia, глава первая.


[Закрыть]

Военные поражения Пия IX не только не заставили его заключить мир с новым режимом, но и подтолкнули снова пойти в наступление. В 1862 году в его воззвании Maxima quidem laetitia вновь прозвучало утверждение, что папа не может беспрепятственно исполнять свой духовный долг, не имея мирской власти, а 8 декабря 1864 года он издал одну из самых знаменитых (и спорных) энциклик современности, Quanta cura, которая сопровождалась “Силлабусом”, или “Списком заблуждений” (Syllabus errorum).[369]369
  Jemolo, Chiesa e stato, pp. 49–50.


[Закрыть]

Такую идею – составить перечень всех заблуждений современности – давно уже вынашивали иезуиты из Civiltà Cattolica. Список подготовила команда ватиканских экспертов, а затем папскую энциклику вместе с “Силлабусом” разослали всем епископам с сопроводительным письмом от кардинала Антонелли. Кардинал пояснял: “Папа и ранее осуждал в своих воззваниях и энцикликах главные ошибки нашего злополучного времени […] Поэтому папа пожелал составить Перечень этих заблуждений, чтобы у всех католических епископов были перед глазами те пагубные доктрины, которые он заклеймил”.[370]370
  Цитируется в: John B. Bury, History of the Papacy in the Nineteenth Century (1930), pp. 8–9.


[Закрыть]

В глазах врагов папы “Силлабус” лишь подтверждал их мнение о том, что Папское государство, если не само папство – вопиющий для XIX века анахронизм. Среди “пагубных доктрин”, подвергшихся осуждению папы, были, например, тезисы, гласившие, что люди должны иметь свободу исповедовать любую религию по собственному выбору; что даже люди, не являющиеся католиками, могут надеяться на спасение души; что католики могут возражать против сохранения за папой римским мирской власти; что церковь должна быть отделена от государства и что “папа может и должен примириться и согласиться с существованием прогресса, либерализма и современной цивилизации”.[371]371
  (Итальянский) текст энциклики и “Силлабуса”, который я использую здесь, взят из книги: Eucardio Momigliano e Gabriele M. Casolari, eds., Tutte le encicliche dei Sommi Pontefici (1959), pp. 262–280. О политическом влиянии “Силлабуса” см.: Holmes, The Triumph, p. 146. Подробный анализ роли папы в составлении “Силлабуса” см. в: Martina, Pio IX, pp. 287–356.


[Закрыть]

Даже многих верных католиков – пожалуй, почти всех – шокировал “Список заблуждений”, в котором папа, по-видимому, вознамерился однозначно осудить прогресс и современную цивилизацию. Для антиклерикальных сил “Силлабус” стал “манной небесной”, как выразился Роже Обер, биограф Пия IX. Одна пьемонтская газета, отметив, что папа осудил современную науку, с милой (пусть и коварной) непосредственностью задалась вопросом: может быть, теперь его святейшество запретит поезда, телеграф, паровые машины и газовое освещение в собственных – правда, в недавнее время сильно уменьшившихся в размерах – владениях?[372]372
  Aubert, Il pontificato, p. 398.


[Закрыть]

В 1864 году еще одна история с участием еврейского мальчика вновь продемонстрировала намерения Ватикана упорно противиться любой секуляризации. История эта касалась девятилетнего Джузеппе Коэна, жившего в римском гетто. Однажды вечером Джузеппе не вернулся домой из лавки сапожника неподалеку от гетто, где он работал подмастерьем. Вскоре родители выяснили, что их сын находится в Доме катехуменов, куда, по их словам, его насильно привел сапожник-католик. Евреи, как и враги мирской власти церкви, приготовились к тому, что сейчас в точности повторится история Мортары.[373]373
  Действительно, записи, касающиеся Мортары и Коэна, в архиве римской синагоги хранятся вместе, в одной папке под названием “Случаи насильственного крещения”, да и в Ватикане, в архиве государственного секретаря, бумаги, относящиеся к обоим делам, тоже хранятся в одной папке.


[Закрыть]

В начале августа, когда в либеральной прессе стали появляться протесты в связи с новым делом, близкое к церковным кругам издание Giornale di Roma нарисовало собственную картину случившегося. Джузеппе Коэн, еврейский мальчик из римского гетто, давно уже лелеял в душе желание стать христианином, но боялся, что родители жестоко накажут его, если узнают об этом. “Пятнадцать дней подряд он молил своего хозяина отвести его в Дом катехуменов”. 25 июля представился счастливый случай: к сапожнику в гости пришел его родственник, а вместе с ним был священник, и тут наконец мечта Джузеппе сбылась. Его отвели в Дом катехуменов, и мальчик убедил директора в своем горячем желании принять христианство.

Коэны, не теряя времени, сразу обратились за помощью к французам, потому что после истории с Мортарой у них не было ни малейших надежд на то, что освободить сына удастся, просто подав петицию церкви. Через три дня после исчезновения ребенка французский посол пришел к кардиналу Антонелли, чтобы вступиться за его родителей, а на следующее утро он снова явился в Ватикан с новым гневным протестом.

Французская либеральная пресса быстро принялась обсуждать новое происшествие. Журналисты спрашивали: почему бездействуют французские солдаты, когда у них под носом у родителей-евреев крадут детей? 13 августа папский нунций в Париже написал кардиналу Антонелли, отчитываясь о своей недавней неприятной встрече с французским министром иностранных дел Друэном де Люисом. Министр возмущался тем, что мальчика отняли у родителей и удерживают силой, называя эти действия, “совершенные с одобрения Святейшего престола прямо на глазах у французских войск”, противными законам природы. Нунций докладывал: “Я отвечал на это, что роль Франции, выступающей защитницей мирской власти папы, еще не дает ей права вмешиваться в дела, относящиеся исключительно к духовной юрисдикции самого папы”.[374]374
  Письмо апостолического нунция в Париже кардиналу Антонелли, 13 августа 1864 года, ASV-SS, fasc. 3, p. 237.


[Закрыть]

Одновременно с этим донесением из Парижа государственный секретарь получил длинное письмо, которое написали папе делегаты римской общины, прося отпустить юного Коэна. Делегаты уверяли, что располагают некими свидетельствами, которые позволяют им “категорически исключить” предположение, что Джузеппе действовал самостоятельно.

Между тем мать Джузеппе арестовали возле Дома катехуменов, когда она пыталась хоть мельком увидеть сына, – так, во всяком случае, рассказывали об этом итальянские газеты.[375]375
  В Il monitore di Bologna от 13 августа 1864 года приводится материал, опубликованный в Italie 9 августа.


[Закрыть] Просьба, с которой директор этого заведения обратился к государственному секретарю, – сделать что-то с неугомонной женщиной – возымела действие, и там выставили полицейские патрули, но мать Джузеппе явно была не из тех, кого легко запугать.

Наконец, 1 октября одна болонская газета сообщила об отъезде семьи Коэнов в тосканский город Ливорно. Им пришлось уехать, утверждала газета, “чтобы избавить мать мальчика от жесточайших страданий, которые терзали ее каждый день, когда она бродила вокруг Дома катехуменов, где силой держат ее сына и откуда ее часто жестоко прогоняет полиция”. В статье, которую позже пересказывала либеральная пресса по всей Европе, говорилось, что “несчастная женщина дошла до отчаяния, которое опасно граничит с безумием”.[376]376
  Il monitore di Bologna, 1 октября 1864 года, с. 3.


[Закрыть]

Если гнев, который вызвал у Наполеона отказ папы отпустить Эдгардо Мортару, побудил императора поддержать намерения итальянцев отобрать у папы легации, то, если верить некоторым наблюдателям, возмущение делом Коэна повлияло на следующий шаг Наполеона: он наконец решился вывести французские войска из Рима. По сообщению газеты La nation, французский посланник, разговаривая с кардиналом Антонелли о юном Коэне, уже предупреждал его, что, “если папский двор и дальше будет упорно двигаться курсом, который столь враждебен общему направлению современных идей – и в особенности французских идей, – то правительство императора, при всей своей симпатии к папскому двору… будет вынуждено предоставить защиту папы его собственным войскам”.[377]377
  Там же, 6 сентября 1864 года, с. 2.


[Закрыть] И в самом деле, уже через несколько недель после того, как посланник услышал отказ в ответ на свою просьбу освободить Джузеппе, французы подписали с итальянским правительством соглашение о начале вывода всех французских войск из Рима. Хотя этот договор и обязывал итальянцев воздерживаться от нападения на Рим, папа не слишком-то верил, что те сдержат обещание, как только французы уйдут. Через несколько лет – уже после того, как итальянские войска смели с пути игрушечную папскую гвардию, – австрийский посланник в Риме сказал своему государю Францу-Иосифу, имея в виду Джузеппе Коэна: “Италия должна повсюду возводить триумфальные арки в честь этого еврейского мальчишки”.[378]378
  Цитируется в: Fernando Ceccarelli, “1870 – La riconsegna del giovinetto Coen alla famiglia”, L’urbe 12 (1949): 20. Чеккарелли также приводит утверждение Стефано Ячини о том, что отказ кардинала Антонелли уступить просьбе французского посла и вернуть Джузеппе Коэна родителям стал последней каплей для Наполеона III, после чего император пожалел о том, что продолжает оказывать военную поддержку папе, и помог итальянской армии в оккупации Рима.


[Закрыть]

Пока происходил поэтапный уход французов из Рима, вновь сделался чрезвычайно актуальным вопрос о будущем статусе города. Некоторые консерваторы склонялись в пользу компромиссного решения: Рим войдет в состав Италии, но папа сохранит на него определенные права. Но даже и тогда, через несколько лет после похищения Эдгардо, дело Мортары продолжало влиять на умы. В июле 1865 года Марко Мингетти, до недавних пор премьер-министр Италии, объясняя, почему он не согласен с таким предложением, заявил, что итальянские солдаты не займут место французов и не станут защищать папскую власть в Риме, потому что “мы не можем стеречь для папы юного Мортару”.[379]379
  Письмо Марко Мингетти из Болоньи графу Джузеппе Пазолини, 20 июля 1865 года, в: Guido Pasolini, ed., Carteggio tra Marco Minghetti e Giuseppe Pasolini, vol. 4, 1864–1876 (1930), письмо № 747, с. 117.


[Закрыть]

К тому времени Эдгардо прожил в лоне церкви уже половину своей жизни. Воспоминания о родителях все больше тускнели, ведь он не видел их и не получал от них вестей с тех пор, как они в последний раз приходили в Дом катехуменов в 1858 году.

К тринадцати годам Эдгардо решил посвятить свою жизнь церкви и стал послушником в ордене латеранских каноников – с тем чтобы в дальнейшем тоже сделаться монахом. Он принял имя Пио – в честь своего нового отца и покровителя Пия IX. На церемонии посвящения отец Строцци, генерал ордена, произнес проповедь на тему стиха 65:1 из Исайи: “Я открылся не вопрошавшим обо Мне; Меня нашли не искавшие Меня”. Эти же слова из Ветхого Завета цитировал апостол Павел в Послании к Римлянам, 10:20, где Павел выражал пламенное желание, чтобы все евреи спаслись, поверив в Иисуса.[380]380
  Arthur F. Day, The Mortara Case (1929), pp. 502–503.


[Закрыть]

12 апреля следующего, 1866 года, когда папа совершил ежегодное посещение церкви Святой Агнессы за городскими стенами (Сант-Аньезе-фуори-ле-Мура), четырнадцатилетнему Эдгардо была оказана особая честь. Выйдя из группы юных семинаристов, он прочитал наизусть оригинальное стихотворение, возносившее льстивую хвалу папе. Каждая из 18 цветистых строф состояла из 8 строк.[381]381
  Edgardo Mortara, “Stanze recitate alla presenza della Santità di Nostro Signore Papa Pio Nono da Egdardo Mortara in S. Agnese fuori le mura il dì 12 Aprile 1899”, BAV, 8501, n. 22.


[Закрыть]

В скором времени, в 1867 году, его святейшество прислал мальчику записку, из которой явствует, что почти через десять лет после того, как Пий IX впервые твердо решил оставить Эдгардо у себя, он по-прежнему был убежден, что тем самым исполнил Божью волю и что, поступив так, сам себя обрек на горькие муки. Вот что он писал:

Ты очень дорог мне, сынок, ибо я обрел тебя для Иисуса Христа большой ценой. Да, это так. Я дорого заплатил за тебя. Из-за тебя на меня и на апостольский Престол обрушилась ярость всего мира. Правительства и народы, мировые властители и журналисты – эти поистине могущественнейшие люди наших дней – объявили мне войну. Сами монархи вступали в сражения со мной, вместе со своими посланниками они забрасывали меня дипломатическими нотами, и все это – из-за тебя […] Люди оплакивали горе, причиненное твоим родителям, потому что тебя переродила благодать священного крещения и ты воспитывался в согласии с Божьей волей. И все это время никто не выказывал ни малейшей заботы обо мне, об отце всех верующих.[382]382
  Цитируется в: Pelczar, Pio IX, p. 200.


[Закрыть]

В том же году, несколько позже, после безуспешной попытки Гарибальди завоевать Рим, в Священный город снова нахлынули французские войска. Но Эдгардо, который был теперь послушником ордена латеранских каноников, этот год запомнился и по другой, более личной причине. Он наконец получил весточку от родителей. “Я много раз писал родителям письма, – вспоминал он позднее, – в которых рассуждал о религии и изо всех сил старался убедить их в истинности католической веры”. К сожалению, добавлял он, “они понимали, что эти письма, хотя в них и выражалась моя собственная горячая убежденность, не могли быть написаны мной без посторонней помощи, а потому и не отвечали на них”. Они ответили только в мае 1867 года – возможно, окрылившись надеждой, что Рим наконец-то освободится из-под власти папы и вскоре они смогут воссоединиться с сыном. Вот как позже пересказывал сам Эдгардо это письмо: “Вначале они заверили меня в своей нерушимой любви, а потом объяснили, что не отвечали раньше на мои письма только потому, что в них не было от меня ничего, кроме моего имени и подписи, но что теперь они надеются, что я смогу общаться с ними без всякого надзора”. Момоло и Марианна все еще цеплялись за надежду, что их сын в глубине души остался верен семье, а значит (как они свято верили) и религии предков.[383]383
  Из воспоминаний Эдгардо Мортары 1878 года, перепечатанных в: Masetti Zannini, “Nuovi documenti”, p. 269.


[Закрыть]

Молитвы супругов Мортара о том, чтобы войска единой Италии вошли в Рим и папская власть окончательно пала, были, похоже, наконец-то услышаны в 1870 году, через одиннадцать лет после крушения папского режима в Болонье. В течение последних десяти лет они пристально следили за политическими событиями, молясь о приближении того дня, когда Эдгардо сможет вернуться домой. Ему было шесть лет, когда папская полиция явилась за ним в их болонскую квартиру. Теперь ему было восемнадцать.

В июле 1870 года Франция совершила ошибку, объявив войну Пруссии, и уже через несколько недель прусские войска разгромили французскую армию. Остававшихся в Риме французских солдат отозвали на родину, Наполеон был низложен, и во Франции вместо монархии провозгласили новую республику. Теперь, когда французские войска окончательно убрались, а сама Франция больше не представляла угрозы, итальянский парламент постановил, что Рим следует сделать столицей государства, а для осуществления этой цели в случае необходимости разрешалось предпринять военные действия. В последний момент, желая избежать кровопролития, король Виктор Эммануил отправил папе письмо, в котором просил его согласиться на вход итальянской армии в Рим, а также гарантировал папе полную духовную независимость Святейшего престола. Однако Пий IX не пожелал идти на такой сговор с дьяволом и продолжал упорно стоять на своем.

Впоследствии итальянская армия под командованием генерала Раффаэле Кадорны вошла в область Лацио и приблизилась к окраинам Рима, не встретив никакого сопротивления. 20 сентября 1870 года войска проломили брешь в городских стенах и вошли в город через ворота Порта Пиа. После короткой схватки с горсткой папских гвардейцев итальянцы положили конец папскому правлению в Риме. Папа укрылся в Ватикане. Ватиканские здания и прилегающую к ним территорию военные трогать не собирались. Спустя шесть недель, выставляя себя узником Ватикана, Пий IX выпустил энциклику, в которой клеймил итальянскую оккупацию территории Святейшего престола как “несправедливое, насильственное, незаконное и недействительное” действие, а также отлучал от церкви короля Италии и всех, кто вместе с ним участвовал в узурпации власти над Папским государством.[384]384
  Storia d’Italia, Cronologia 1815–1990 (1991), p. 165.


[Закрыть]

В своих мемуарах генерал Кадорна вспоминал те первые головокружительные дни итальянской оккупации Рима как время, когда можно было исправить зло, причиненное при старом режиме. Из всех этих зол он подробно остановился на одном – на похищении и насильственном удержании Джузеппе Коэна. “Шестью годами ранее, – писал он, – это событие потрясло весь цивилизованный мир”.

Генерал рассказал о том, что произошло, когда через две недели после битвы у Порта Пиа родители Джузеппе вернулись в Рим и бросились в церковное заведение для сирот, где их сын жил последние шесть лет. Коэны застучали в дверь, но их “стал грубо прогонять директор”. Видя, что по улицам сердито расхаживают все более многочисленные толпы евреев, сам начальник римской полиции решил взять дело в свои руки. Он лично явился в сиротский приют, но ему сообщили, что мальчика там больше нет: он сбежал. “Однако, – писал генерал, – в действительности его тайно переправили в другое место, и мы выяснили, где именно его прячут”. Джузеппе забрал один из священников, служивших в приюте, и они вместе с мальчиком, переодевшись в гражданскую одежду, укрылись в доме одного из работников приюта, мирянина. Там полиция нашла их и передала мальчика родителям.

В своем донесении начальству о завоевании Рима генерал Кадорна описывал все это и обсуждал щекотливый вопрос о том, какие меры следует применить к тем, кто отобрал мальчика у родителей. “Хотя папские законы внушали мне сомнения в возможности наказать людей, которые изначально захватили Коэна, я счел справедливым под свою ответственность арестовать директора сиротского заведения и того человека, который помогал прятать мальчика, чтобы удовлетворить требования общественной совести. Таким образом, сейчас этим делом занимаются судебные власти”.[385]385
  Raffaele Cadorna, La liberazione di Roma nell’anno 1870 ed il plebiscito (1889), pp. 247–248, 557.


[Закрыть] И директора, и работника приюта, который прятал у себя мальчика, бросили в тюрьму.

Но с точки зрения римских евреев, да и итальянских либералов, это, казалось бы, триумфальное завершение печальной истории обернулось далеко не счастливой концовкой. Когда мать Джузеппе, не говорившая с сыном с того самого дня шесть лет назад, когда тот ушел на работу в сапожную лавку, наконец-то увидела его снова, она бросилась обнимать своего – теперь уже шестнадцатилетнего – мальчика и осыпать его поцелуями. Но, как писал Кадорна, “все было напрасно. Голос крови был в нем заглушен, он смотрел на мать с полным равнодушием, и циничный директор приюта изрек: «Его уже нельзя считать членом собственной семьи»”. Тем не менее директор не мог помешать Коэнам забрать сына с собой, и 9 октября Джузеппе передали матери. Однако, как описывал эту сцену местный корреспондент либеральной газеты, “для своей отчаявшейся, плачущей матери у него нашлись лишь презрительные и злые слова, он повторял, что с ней у него больше нет ничего общего”.[386]386
  Ugo Pesci, Gazzetta del popolo, 10 октября 1870 года, цитируется в: Ceccarelli, “1870 – La riconsegna”, p. 17.


[Закрыть]

Несмотря на возражения юноши, суд постановил, что он должен вернуться к родителям, – на том основании, что отец обладает законными правами на него. Понадеявшись на то, что с отъездом из Рима к сыну вернется прежняя привязанность к родным, Коэны увезли его в Ливорно.[387]387
  “Il fanciullo Coen”, L’opinione nazionale 18 (1870): 332–335.


[Закрыть] Но Джузеппе так и не переменился, и как только появилась возможность, он вернулся в Рим и стал священником.

Семья Мортара тоже жила в Тоскане. Они переехали из Турина во Флоренцию в 1865 году, когда туда же переместилась и столица Италии. Подобно Микеле и Фортунате Коэнам, Момоло Мортара последовал по пятам итальянской армии в Рим в надежде вернуть себе сына. Но, возможно, не он первым из всей семьи достиг Рима, потому что, судя по некоторым рассказам, его опередил сын Риккардо. Это был тот самый Риккардо, который двенадцать лет тому назад, в достопамятный и трагичный июньский вечер, бросился бежать по улицам Болоньи, чтобы поскорее найти дядьев, а потом в слезах рассказал им, что домой к ним нагрянула полиция и хочет забрать младшего брата. Возможно, помня о той своей роли, Риккардо решил вступить в ряды итальянской армии – ко времени битвы при Порта Пиа он был молодым офицером пехоты.

Хотя патриоты всячески старались раздуть важность этого сражения, в военном отношении оно представляло собой какую-то пародийную схватку несоразмерных сил. Когда итальянские войска ворвались в город через пробитые стены, Риккардо, который бился в отряде под началом генерала Кадорны, ринулся в Сан-Пьетро-ин-Винколи, где, как было известно, находился его брат. Но, когда Риккардо в форме итальянского легкого пехотинца появился на пороге монастырской кельи Эдгардо, его ждал весьма грубый прием. Его 19-летний брат в одеяниях послушника прикрыл глаза ладонью, как бы ограждая их от кощунственного зрелища, и знаком велел Риккардо оставаться на месте. “Изыди, Сатана!” – прокричал Эдгардо. Упавший духом Риккардо ответил: “Я твой брат”. На что Эдгардо сказал: “Не приближайся ко мне, сними вначале эту форму убийцы”.[388]388
  Эта сцена описана в классической работе Джеммы Волли, посвященной делу Мортары: Volli, Il caso Mortara nel primo centenario (1960), p. 36. Она кажется слишком уж драматичной, чтобы поверить в ее правдивость, и, к сожалению, я больше нигде не нахожу данных, которые подтверждали бы ее, хотя нам действительно известно, что Риккардо Мортара сделался кадровым офицером итальянской армии. Сам Эдгардо ни словом не упоминает об этом в 1878 году, вспоминая о событиях 1870 года, хотя, конечно, можно небезосновательно предположить, что он умолчал об этом намеренно.


[Закрыть]

Единственный дошедший до нас рассказ от первого лица о том, как Момоло искал сына после падения Рима, принадлежит самому Эдгардо. Юноша – теперь почти взрослый мужчина – наблюдал за происходившими событиями с нараставшей тревогой, понимая, что вокруг него сужается кольцо: “После того как в Рим вошли пьемонтские войска, в те дни анархии, что предшествовали образованию нового правительства, полиция была не в силах обуздать подстрекателей черни. Силой захватив неофита Коэна из Колледжо-дельи-Сколопи, они бросились к Сан-Пьетро-ин-Винколи, чтобы попытаться похитить и меня”.

Как вспоминал Эдгардо, в те неспокойные дни Пий IX много раз присылал гонцов к начальству Эдгардо, спрашивая, не увезли ли его куда-нибудь за пределы Рима в целях безопасности. Именно по-отечески заботливый папа, по словам Эдгардо, придавал ему “сил и мужества, чтобы не уступать перед мольбами и угрозами либеральных властей, которые собирались заставить меня, нарушив мои религиозные обеты, вернуться к семье, где я подвергся бы опасности не только нарушить принесенные обеты, но и стать настоящим вероотступником”.

В монастырь явился сам префект римской полиции, он “уговаривал и убеждал меня вернуться к семье, чтобы удовлетворить общественное мнение”. Между тем Эдгардо узнал, что отец уже приехал в Рим и ждал его. Полиция выставила вокруг монастыря патруль, чтобы монахи не попытались тайком вывезти Эдгардо из Рима. Эдгардо не желал видеть отца и боялся, что, как уже случилось с Джузеппе Коэном, его скоро схватит полиция и передаст родителям, поэтому (наверняка не без помощи высших церковных властей) он договорился о встрече с генералом Ламарморой, представителем короля в Риме. По воспоминаниям Эдгардо, когда он объяснил генералу ситуацию, тот спросил, чего хочет он сам.

– Полиция хочет, чтобы я вернулся к семье.

– А сколько вам лет? – спросил генерал.

– Девятнадцать, ваше превосходительство.

– Ну, тогда вы свободны. Поступайте, как хотите сами.

– Но, ваше превосходительство, мне угрожают репрессиями.

– В таком случае, – ответил генерал, – обращайтесь ко мне, я предоставлю вам защиту.

Несмотря на эти заверения (если это были заверения), начальство Эдгардо все равно опасалось, что юношу захватят. Каждый день происходили какие-то акты насилия по отношению к церкви, а Эдгардо был живым символом папской мирской власти, падение которой народные массы так радостно праздновали. Хотя кардинал Антонелли говорил, что не считает такие меры необходимыми, возник план переправить Эдгардо за границу. Вот что рассказывал позже сам Эдгардо:

22 октября 1870 года, в десять часов вечера, я прошел через монастырский сад в сопровождении одного из монахов (мы оба были в уличной одежде), чтоб не попасться на глаза часовым, выставленным у входа. Мы отправились на центральный вокзал, где мой наставник, по его словам, заметил моего отца. Сильно испугавшись, я взмолился про себя, чтобы меня миновала встреча с ним, и молитва моя была услышана. Без каких-либо происшествий я сел на поезд до Болоньи.

Эдгардо и монах ненадолго вышли из поезда в Фолиньо, небольшом городке в Умбрии, чтобы перекусить в ресторане.

Перед нами сидели несколько молодых людей – судя по их красным платкам, гарибальдийцы. Они толковали о недавнем побеге молодого Мортары и объясняли его, как обычно, происками иезуитов. По правде сказать, я трясся как осиновый лист, но мой спутник, не теряя самообладания, заговорил с этими людьми и умело перевел разговор на другую тему, чтобы они перестали думать про беглеца.

Потом Эдгардо и его провожатый вернулись в поезд. Они благополучно доехали до австрийской границы, пересекли ее и укрылись в одном из монастырей.

А тем временем в Риме отец Эдгардо впал в отчаяние. Двенадцать лет Момоло и Марианна ждали этого мгновенья, находя утешение в мысли, что дни папской власти уже сочтены и скоро тьма, воцарившаяся в их доме на все эти годы, наконец рассеется. Все его надежды, все мольбы о помощи, с какими он обращался ко всем благожелательным слушателям, пропали втуне. А еще у него было чувство, что он подвел свой народ, подвел всех евреев. Ведь они годами молились о том, чтобы его сын вернулся к семье и к религии отцов, и вместе с тем боялись в душе, что мальчик переметнется на сторону захвативших его монахов и примкнет к длинной череде выкрестов, которые посвятили жизнь поношению религии предков. Во Флоренцию, к семье, Момоло вернулся сломленным человеком.