Текст книги "Похищение Эдгардо Мортары"

Глава 16
В Рим едет сэр Мозес

Прибыв в Болонью в начале декабря после мучительного путешествия из Рима, Момоло, как ни странно, сохранял оптимизм. 3 декабря он написал Скаццоккьо письмо, где заверял, что они с женой “добрались домой весьма благополучно, хотя только в четыре часа утра… после очень утомительного путешествия. Тем не менее Марианна находится в добром здравии, я и дети тоже”. В заключение он просил римского секретаря прислать “известия о моем дорогом мальчике”.[238]238
  Письмо Момоло Мортары синьору Скаццоккьо, 3 декабря 1858 года, ASCIR.


[Закрыть]

Ответ Скаццоккьо весьма показателен: “Что касается Эдгардо, то я повторю то, что синьор С. Алатри [председатель еврейской общины в Риме] и все мы говорили уже тысячу раз: а именно, что невоздержная болтовня стольких газет, радостно хватающихся за любое событие, лишь бы оно возбуждало политические страсти, которые они представляют, испортила все дело. Если бы только они промолчали и дали нам спокойно заниматься своими делами, то политика законопослушного поведения, которая всегда оставалась нашим девизом, быть может, позволила бы нам достичь желанной цели, учитывая благосклонность и милосердие того, кто восседает на высоком престоле”. Только отсутствие заглавных букв в последних словах позволяет понять, что секретарь еврейской общины имел в виду отнюдь не Бога Авраама, Исаака и Иакова, а папу Пия IX.

“Конечно, эти встречные обвинения в адрес журналистов не утолят вашу безмерную боль, – писал далее секретарь римской общины, – но разве нельзя и мне высказать те слова, что гнетут мою душу, питая ее горечью и гневом?”[239]239
  Письмо синьора Скаццоккьо Момоло Мортаре, 7 декабря 1858 года, ASCIR.


[Закрыть] Это письмо весьма примечательно. Горечь и гнев Скаццоккьо – да, пожалуй, и других деятелей римской еврейской общины – были направлены отнюдь не против папы или государственного секретаря, а против либеральной прессы, требовавшей справедливости в деле Мортары. Тех, кто так громко критиковал церковь за то, что она захватила Эдгардо, они клеймили лицемерами, которые скорее стремятся заработать себе политические очки, нежели пекутся об освобождении ребенка и о счастье его семьи. К тому же все эти критиканы швыряли камни в Ватикан с безопасного расстояния, а расхлебывать последствия их критики, общаясь с разгневанным папой и его взбешенными сторонниками, придется им – римским евреям.

Как раз в ту пору, когда Скаццоккьо писал это письмо Момоло, внимание всех европейских евреев, следивших за развитием дела Мортары, привлекла важная новость. До Рима и до Болоньи дошло известие о том, что посетить Ватикан и ходатайствовать перед папой об освобождении Эдгардо намеревается один из самых знаменитых евреев в мире, прославленный сэр Мозес Монтефиоре – британский еврей, удостоившийся ни больше ни меньше как рыцарского титула.

Монтефиоре далеко не в первый раз отправлялся в подобное путешествие: ему уже доводилось заступаться за евреев во дворцах мировых правителей. Ко времени похищения Эдгардо сэр Мозес уже приобрел репутацию суда последней инстанции для евреев со всего мира, пострадавших от гонений. Он был готов ехать хоть на край света, чтобы помочь своим менее удачливым собратьям. У итальянских евреев имелась причина для особой гордости – ведь предки Монтефиоре происходили из Ливорно. В середине XVI века его дед и бабка с отцовской стороны эмигрировали в Англию. Да и сам он родился в Ливорно в 1784 году, когда его родители ненадолго приехали в город.[240]240
  Israel Davis, “Moses Montefiore”, Jewish Encyclopedia (1901), vol. 8, pp. 668–670.


[Закрыть]

Ортодоксальный иудей и отнюдь не сторонник тех религиозных реформаторов, которые в ту пору пытались изменить иудейские обряды, чтобы они лучше вписывались в современность, Монтефиоре принадлежал к высшему слою немногочисленной еврейской общины Британии. Эту элиту составляли несколько семейств, тесно связанных между собой узами родства и контролировавших крупные банки и фирмы. Например, сестра его жены была замужем за Натаном Майером Ротшильдом, а Лайонел Ротшильд, который сделался главой семьи Ротшильдов в Британии, был их сыном и приходился племянником Мозесу. Монтефиоре с его богатством, влиянием, талантами и родственными связями олицетворял какое-то неслыханное восхождение евреев на высшие этажи власти и вызывал изумление единоверцев по всей Европе. Монтефиоре, будучи человеком очень богатым, отошел от дел уже в 40 лет, а оставшиеся десятилетия своей необычайно долгой жизни посвятил филантропии. В 1835 году он согласился стать президентом Совета депутатов британских евреев, главной еврейской организации в Британии, и занимал этот пост в течение следующих 40 лет. Через два года после того, как он возглавил совет, королева Виктория пожаловала ему рыцарский титул (причем это была одна из первых церемоний, проведенных ею после восшествия на трон).[241]241
  О многочисленном семействе Ротшильдов см. Egon Caesar Corti, The Reign of the House of Rothschild, перевод Brian and Beatrix Lunn (1928), и Virginia Cowles, The Rothschilds: A Family of Fortune (1973).


[Закрыть]

Событие, впервые пробудившее в Монтефиоре жажду странствий с филантропической целью – странствий, которые со временем принесут ему международную славу заступника угнетенных евреев, – произошло в 1840 году. 5 февраля того года исчез вместе со своим слугой-мусульманином фра Томмазо – монах-капуцин итальянского происхождения, живший в Дамаске. Этот город, столица Сирии, с 1832 года находился под контролем Египта и разделялся на отдельные мусульманские, христианские и еврейские кварталы.

Когда Томмазо пропал, его собратья по ордену распустили слухи, будто его вместе со слугой схватили евреи, которым понадобилась кровь для приготовления мацы. Власти схватили и бросили в темницу 63 еврейских ребенка, чтобы заставить их родителей сообщить все, что они знают о местонахождении пропавших людей, и признаться, что евреи сделали с их кровью. В еврейских домах учинили обыски, чтобы найти улики – а заодно и дать выход агрессии, – и наконец в одной из сточных труб в еврейском квартале обнаружились какие-то подозрительные кости. Тут же объявили, что это и есть останки несчастного монаха, и захоронили их на территории капуцинского монастыря. На могильном камне начертали слова: “Здесь покоятся кости отца Томмазо из Сардинии, капуцинского миссионера, убиенного евреями 5 февраля 1840 года”. К концу апреля в тюрьме томились уже 129 евреев, еще четверо погибли от пыток, а десятерых признали виновными в убийстве, и они ждали казни. Большинство еврейского населения Дамаска бежало из города.

Когда об этой истории стало известно в Британии, Совет депутатов одобрил предложенный сэром Мозесом план – возглавить миссию в Дамаск, чтобы вступиться там за оклеветанных евреев. Из Англии он отбыл 7 июля. Через две недели он приплыл в Ливорно (“мой родной город”, как он назвал его в дневнике), где его встретила делегация от местной еврейской общины. Ливорнцы предупредили Монтефиоре, чтобы он ни в коем случае не сходил на берег в порту Чивитавеккья под Римом, потому что с недавних пор там случались беспорядки, направленные против проезжающих евреев. Виной тому были происки “священника по имени Мейер, выкреста”. Еще сэр Мозес узнал о неприятном случае, который произошел с другими еврейскими путешественниками, которые всего несколько недель назад высадились с корабля неподалеку от Чивитавеккьи. Речь шла о супругах Монтель из Франции.

Но еще больше Монтефиоре встревожили другие донесения, которые он получил из Рима, – о том, что (как записал он в своем дневнике, все еще находясь на корабле вблизи итальянского побережья) “и папа, и его правительство настроены к евреям чрезвычайно враждебно и уже высказывались о том, что верят в убийство отца Томассио [sic]. Папа отказался подтвердить две буллы, изданные прежними понтификами, когда против евреев возводились похожие обвинения”.

Правитель земель, оказавшихся под властью Египта, Мохаммед Али находился в Александрии, поэтому сэр Мозес направился туда. Отрекомендовавшись посланцем, уполномоченным британским правительством, Монтефиоре потребовал для себя разрешения отплыть в Дамаск и начать там расследование, а также призвал немедленно выпустить всех евреев, удерживаемых в сирийской тюрьме. Через три недели после его первой встречи с Мохаммедом Али было достигнуто соглашение: евреев выпустят на свободу, дамасским евреям позволят вернуться домой, а паша выступит с осуждением кровавого навета в адрес евреев. Взамен сэр Мозес откажется от своего требования (к которому пришлось отнестись со всей серьезностью, учитывая сильную дипломатическую поддержку, какую оказывало ему британское правительство) пустить его в Дамаск и начать расследование. Для Монтефиоре это была большая победа, а евреи Европы и США (где впервые прошли протестные митинги в защиту заграничных собратьев) узнали, что у них появился новый заступник – настоящий еврейский рыцарь.

По пути домой сэр Мозес еще раз остановился в Италии. Он надеялся убедить церковные власти убрать надгробье с оскорбительной надписью, которое капуцины поставили в своем монастыре в Дамаске, но его старания не возымели успеха. Ему доложили, что папа да и остальные церковные чины в Ватикане и в капуцинском ордене по-прежнему убеждены, что фра Томмазо убили евреи с ритуальной целью. Могильный камень простоял на том же месте еще два десятка лет, продолжая упрекать евреев в коварстве, пока его не уничтожили в 1860 году, когда этот христианский форпост разорили друзы.[242]242
  Это описание дамасской миссии Монтефиоре основано главным образом на рассказе, который можно найти в книге Myrtle Frank and Michael Bor, Sir Moses Montefiore, 1784–1885 (1984), pp. 41–57.


[Закрыть]

Высадившись в Ливорно по пути в Англию в январе 1841 года, Монтефиоре написал и разослал письма в несколько еврейских общин Италии, известив их о результатах своей экспедиции. Одно из этих писем было адресовано депутатам еврейской общины города Реджо-Эмилия. “Зная о вашем религиозном рвении и благородных человеческих чувствах, – так начиналось его послание, – я рад прислать вам документы, относящиеся к Дамасскому делу”. Далее он сообщал, что Мохаммед Али официально объявил о невиновности евреев, а султан решил предоставить полноценные права евреям, проживающим на территории Османской империи (последнего решения тоже добился Монтефиоре, когда по пути домой сделал остановку в Константинополе). К письму прилагались копии обоих документов. Получение такого письма от еврейского героя наверняка стало сенсацией для евреев Реджо, среди которых жил тогда и 23-летний Момоло Мортара.[243]243
  Письмо Мозеса Монтефиоре депутатам еврейской общины Реджо (“Deputati dell’ Università Israelitica di Reggio”), 17 января 5001 года [в летоисчислении по еврейскому календарю], ASRE-AN, b. 28. Там же хранятся другие документы, присланные Монтефиоре.


[Закрыть]

В 1846 году Монтефиоре закончил выполнять обязанности шерифа Лондона и отправился в Санкт-Петербург, не испугавшись русской зимы, чтобы встретиться с царем и склонить его на свою сторону, положив конец гонениям на евреев. В том же году папой римским стал Пий IX, и сэр Мозес провел заседание Совета депутатов, в ходе которого было составлено письмо, где британские евреи выражали новому понтифику благодарность за его старания улучшить жизнь евреев в Папском государстве.[244]244
  Chaim Bermant, The Cousinhood: The Anglo-Jewish Gentry (1971), pp. 104–105.


[Закрыть]

В августе 1858 года Монтефиоре в качестве председателя Совета депутатов получил прошение, составленное еврейскими представителями Пьемонта, которые просили помочь им в попытках освободить Эдгардо Мортару. Совет депутатов откликнулся без промедления и организовал особый комитет содействия, который возглавил лично Монтефиоре.

Через три с половиной месяца, в декабре, сэр Мозес огласил заключительный отчет комитета. Монтефиоре передал материалы, полученные от пьемонтских евреев, британской прессе, а затем разослал копии публикации, вышедшей в лондонской Times, всем до одного представителям католического духовенства в Соединенном Королевстве (всего 1800 адресатам). Он сообщил, что комитет очень обрадовала солидарность, проявленная протестантской общиной Британии: особенно энергично в протестах участвовал Евангелический союз. Хотя британское правительство и выразило полную поддержку действиям комитета, министр иностранных дел заметил, что дипломатические отношения Британии с Ватиканом и так довольно напряженные, поэтому правительство не считает целесообразным направлять Папскому государству официальный протест. К тому же, добавил министр, толку от этого все равно не будет.

Сэр Мозес доложил, что члены комитета, досконально изучив подробности дела, “имеют веские основания полагать, что предполагаемое крещение вовсе не имело места”. А даже если и имело, добавил он, то обстоятельства, при каких совершено предполагаемое крещение, “по всей видимости, делают его недействительным – даже с точки зрения римского канонического права”. Отвергая все рассказы, какими пестрела католическая пресса, о том, будто бы “Эдгар Мортара счастлив перейти в католическую веру (само это утверждение, учитывая весьма нежный возраст ребенка, представляется чрезвычайно нелепым)”, Монтефиоре сообщил, что мальчик “очень тоскует по родному дому и хочет туда вернуться”. В заключение он сказал: “Поистине, цивилизованный мир проявит недостаток энергии и благоразумия, если позволит запятнать наш XIX век этим насильственным пленением ребенка, которое противоречит законам природы, нравственности и религии. Еврейскому же сообществу особенно подобает напрячь все силы для благополучного разрешения дела”.[245]245
  L. Loewe, ed., Diaries of Sir Moses and Lady Montefiore (1890), pp. 85–86.


[Закрыть]

Выслушав отчет, совет депутатов постановил не только направить петицию папе, побуждая его отпустить Эдгардо, но и призвал сэра Мозеса совершить поездку в Рим, чтобы подать это прошение лично. Любопытно, что сэр Каллинг Эрдли, глава Протестантского евангелического союза Британии, который инициировал собственную кампанию по освобождению Эдгардо, настойчиво убеждал Монтефиоре избрать другой путь. Направив в комитет еврейского совета целых пять писем, он призывал депутатов организовать делегацию с прошением не к папе (который, как наверняка считал Эрдли, не проявит ни малейшего снисхождения к подобному ходатайству), а к французскому императору. Когда Монтефиоре известил его о том, что совет пришел к мнению, что “депутация от еврейской общины к императору Франции не добьется никакого успеха”, протестантский лидер выразил свое разочарование в письме к сэру Мозесу, которое опубликовал в Times. Эрдли так разъяснял свою позицию:

Если бы ваше внимание было устремлено к Парижу, мы бы постарались всячески помочь вам. Сопровождать депутацию от британского ответвления союза к императору согласились лорд-мэр Лондона и лорд-провост Эдинбурга. Секретари получили распоряжение направить такую же просьбу к лорду-мэру (избранному) Дублина […] Нам казалось, что такое обращение к императору, которое подкрепляло бы сходное обращение европейских евреев, пришлось бы по душе французскому народу. Нам также представлялось, что такие действия приветствовал бы и сам император.[246]246
  Переписка между Монтефиоре и Эрдли была перепечатана в The Jewish Chronicle and Hebrew Observer (London), 31 декабря 1858 года, с. 2.


[Закрыть]

Готовясь к поездке в Рим, сэр Мозес встретился с лордом Малмсбери, британским министром иностранных дел, и тот пообещал ему всяческое содействие. В частности, он снабдил Монтефиоре рекомендательными письмами, адресованными разным британским дипломатам в Италии. После того как во всех лондонских синагогах прочитали молитвы об успехе миссии по освобождению Мортары, Монтефиоре и сопровождавшие его лица отправились в путь. Произошло это 3 марта 1859 года, через восемь с лишним месяцев после того дня, как Эдгардо увезли из дома.[247]247
  Среди людей, сопровождавших Монтефиоре, был Гершом Куршидт, еврей-предприниматель из Нового Орлеана, который жил в ту пору в Лондоне. Как отмечает Корн (Korn, American Reaction, p. 157), Куршидт отправился в Рим как “неофициальный представитель американского еврейства” и потому его поездку можно считать первым случаем прямого заступничества американской еврейской общины за евреев за границей. Однако такое заявление выглядит довольно безосновательным, так как трудно понять, какую именно роль Куршидт играл в Риме. Он не присутствовал ни на одной важной встрече вместе с сэром Мозесом, и сам Монтефиоре не упоминает о Куршидте ни словом.


[Закрыть]

Делегация несколько замешкалась в пути (отчасти потому, что заболела леди Монтефиоре) и прибыла в Рим только 5 апреля. Ни один из тех дипломатов, с кем беседовал сэр Мозес, не разделял его оптимизма. Одно дело – уломать пашу, султана и царя, и совсем другое – подступаться к папе римскому.

И в самом деле, поначалу складывалось впечатление, что он не добьется даже приема у папы. Монтефиоре заручился помощью представителей британского дипломатического сообщества в Риме, которые оказывали ему всякую поддержку, но сами были настроены пессимистично. Особые надежды он возлагал на Одо Рассела, британского военного атташе, который отправился от его имени к кардиналу Антонелли. Потом Рассел докладывал Монтефиоре: “С глубоким сожалением вынужден сообщить вам, что все мои попытки выступить в интересах вашего дела провалились. Кардинал Антонелли отказался даже говорить на данную тему, сказав: «Вопрос уже закрыт»”. Впрочем, государственный секретарь направил Рассела к папскому управляющему, монсеньору Пакке, – может быть, тот поможет устроить встречу Монтефиоре с папой. Хотя дело казалось уже безнадежным, сэр Мозес поспешил написать письмо монсеньору Пакке и лично доставил его в Ватикан.

Обстановка в Риме была напряженная. Ходили слухи о том, что пьемонтские войска вот-вот двинутся на Папское государство и начнется война против австрийских сил в Италии. В феврале Франция и Сардинское королевство подписали тайное соглашение: французы обещали предоставить военную помощь для создания расширенного итальянского королевства, которое охватит земли с самого севера Италии (для этого из Ломбардии и Венето придется изгнать австрийцев) до южных легаций, входивших в Папскую область. Члены Национального общества в Тоскане и в легациях уже получили тайные указания готовить сторонников объединения Италии к восстанию.

Вечером в пятницу, 15 апреля, с наступлением еврейской субботы, в римское гетто вошел отряд полицейских и начал обыскивать синагогу. Они рылись среди свитков Торы, осматривали все уголки и закоулки подвального этажа. Тем временем снаружи начала собираться разозленная толпа: евреев обвиняли в том, будто они похитили двоих христианских детей, чтобы использовать их кровь для приготовления пасхальной мацы. Поздно ночью остатки толпы наконец разошлись, но наутро над гетто повис страх.

На следующий день газета Il vero amico del popolo опубликовала материал, где рассказывалось, что недавно в Смирне евреи убили католика, чтобы вмешать его кровь в тесто для мацы, и вспоминалась уже давняя история фра Томмазо, якобы убитого евреями в Дамаске. Римские евреи уже заподозрили, что время для этих нападок выбрано неслучайно. Кое-кому явно пришелся не по душе приезд Монтефиоре.

Когда руководители еврейской общины высказали свои подозрения сэру Мозесу, готовившемуся к пасхальному седеру, он очень расстроился. Но потом воспрял духом, потому что к нему зашел британский представитель в Ватикане и сообщил, что замолвил за него слово кардиналу Антонелли и кардинал готов его принять. Не желая терять время, Монтефиоре сразу же сел в карету и помчался к ватиканскому дворцу, где покои кардинала помещались прямо над покоями самого папы. “Мне пришлось преодолеть 190 ступенек, – записал в дневнике 74-летний сэр Мозес, – поднимаясь по великолепной мраморной лестнице”. Однако Антонелли на месте не оказалось. Он оставил государственному секретарю свою визитную карточку, а затем оставил вторую в резиденции французского посла, герцога де Грамона, которого хотел поблагодарить за усердные попытки добиться освобождения Эдгардо.

В тот же вечер с последними новостями из гетто к Монтефиоре явился синьор Тальякоццо (который двумя месяцами ранее посещал папу в составе еврейской делегации). В двух синагогах евреи обнаружили спрятавшихся детей-католиков: по-видимому, кто-то оставил их там нарочно – в надежде, что на ночь их запрут и тогда подстрекатели поднимут антиеврейскую истерию. В одной из этих синагог, когда ее уже собирались запирать после вечерней пятничной службы, в углу под скамейкой нашли спящего маленького ребенка – и выставили его за дверь. А через час в гетто явилась толпа женщин и детей с некоторым количеством мужчин и в сопровождении полицейских. Все они отправились к той самой синагоге и стали кричать, что евреи спрятали там христианского ребенка, чтобы принести его в жертву. На следующее утро многие евреи, обычно работавшие за пределами гетто, остались дома, потому что с недавних пор они подвергались в городе словесным оскорблениям со стороны случайных прохожих, а иногда в них даже швыряли камнями.

Наконец, 28 апреля сэр Мозес в сопровождении Одо Рассела попал на встречу с кардиналом Антонелли. А днем раньше, хотя никто в Ватикане еще не знал об этом, австрийские войска вошли в Пьемонт, рассчитывая разгромить пьемонтские войска, пока им на подмогу не прибыли французские союзники. В тот самый день, когда сэр Мозес снова поднимался по 190 ступенькам, чтобы попасть на прием к государственному секретарю, из Флоренции бежал великий герцог Леопольд II: его напугали народные демонстрации, требовавшие присоединения Тосканы к Пьемонтскому королевству, а еще он опасался бунта среди собственных войск. Борьба за объединение Италии, а заодно за ликвидацию многовековой мирской власти пап шла полным ходом.

Монтефиоре объяснил государственному секретарю, зачем приехал в Рим, и выразил разочарование тем, что ему не удается увидеться с папой и изложить ему свою просьбу. Он попросил кардинала передать от него папе прошение, написанное Советом депутатов британских евреев, если ему так и не удастся сделать это лично, и добавил, что пробудет в Риме еще неделю, дожидаясь ответа папы. Антонелли принял пожилого еврея с большой любезностью: энергично пожал ему руку и усадил Монтефиоре рядом с собой на диване. Впрочем, по существу дела он не мог сказать ничего обнадеживающего. После того как ребенка крестили, заявил он сэру Мозесу, “законы церкви запрещают отдавать его родителям”. Однако, став взрослым – достигнув 18-летия, Эдгардо будет волен поступить так, как захочет. А пока кардинал обещал, что родители мальчика смогут регулярно навещать его. “Я выразил надежду получить от папы ответ на обращение [Совета депутатов]”, – писал Монтефиоре, но государственный секретарь сказал на это только: “Папа не давал ответов на подобные меморандумы из Голландии, Германии и Франции”.

Смирившись с неудачей, Монтефиоре вернулся к себе и отправил телеграмму с удручающей новостью в Лондон. Она была адресована Совету депутатов, лорду-мэру, главному раввину, барону Ротшильду и сэру Каллингу Эрдли, главе Протестантского евангелического союза.

Через два дня известия о сражении между австрийскими и пьемонтскими войсками и о бегстве великого герцога из Тосканы достигли Рима, и представители британской общины в Вечном городе, боясь, что вот-вот совсем рядом вспыхнут беспорядки (а может быть, даже явятся вражеские войска), принялись спешно паковать саквояжи. Никто больше не был уверен в том, что французские войска, защищавшие папский режим в Риме, останутся здесь.

Однако Монтефиоре не уехал сразу, а дождался конца недели, все еще цепляясь за надежду получить от папы ответ. Найти спальные места на корабле было нелегко – ведь из города сразу бросилось бежать множество людей. Но, заплатив двойную цену, чета Монтефиоре все-таки раздобыла билеты и 10 мая покинула Рим. Сэр Мозес записал у себя в дневнике: “Эта поездка и миссия во многом были мучительным и печальным испытанием терпения… Но, как видно, такова воля Всевышнего, чтобы свершилось то, что явится разочарованием для наших друзей, etc., и является горем для нас, руководствовавшихся лучшими и мудрейшими намерениями. Благословенно имя Его!”

По пути домой Монтефиоре остановился в Париже, где встретился с министром иностранных дел, чтобы лично поблагодарить его за предпринятые французским послом герцогом де Грамоном попытки освободить юного Мортару. Во всех британских газетах появилась новость о том, что миссия Монтефиоре кончилась неудачей, и в Лондоне стихийно возник особый комитет, собиравшийся направить папе протест от имени британской христианской общины. Две тысячи представителей британской аристократии составили и подписали заявление, в котором действия Ватикана назывались “позорящими христианство” и “противными человеческим инстинктам”.[248]248
  Loewe, Diaries of Sir Moses Montefiore, p. 103.


[Закрыть]

В британской еврейской прессе похвалы сэру Мозесу соседствовали с грубыми словами в адрес католической церкви. Через две недели после отъезда Монтефиоре из Рима лондонское издание Jewish Chronicle [“Еврейская хроника”] сообщило, что его миссия оказалась успешной хотя бы потому, что продемонстрировала папе, “что еврейский народ больше не намерен кротко сносить глумление над человеческой природой”, но, к сожалению, “выродившийся современный Рим, пустив в ход грубую силу, добился временного преимущества. Он отказывается пойти навстречу мольбам возмущенной общины, уступить требованиям оскорбленной религии и растоптанной морали и искупить совершенную жестокость единственным уместным и приемлемым образом – вернуть ограбленным родителям похищенного сына”.[249]249
  “Return of Sir Moses Montefiore”, The Jewish Chronicle and Hebrew Observer, 27 мая 1859 года, с. 4.


[Закрыть]

Между тем во Франции далеко не все газеты, даже еврейские, столь единодушно пели дифирамбы сэру Мозесу. Среди французских еврейских деятелей нашлись и такие, кого обидело пренебрежительное отношение почтенного филантропа и путешественника. Ведь он отправился в поездку сам, решив, что поддержки британского правительства будет вполне достаточно для повторения дамасского успеха, хотя всем было хорошо известно, что на Ватикан имеют влияние французы, а вовсе не британцы. По пути в Рим он проезжал Францию, но даже не удосужился там остановиться и посовещаться с представителями французской еврейской общины.

В июльском выпуске Archives Israélites за 1859 год сообщалось о провале миссии Монтефиоре. “Когда он отправлялся в путь, – вспоминал главный редактор, – мы выражали сожаление о том, что он не заехал в Париж, чтобы найти там помощь в том деле, которое собирался отстаивать перед кардиналом Антонелли […] В Риме ему не удалось добиться даже аудиенции у папы”.[250]250
  Isidore Cahen, “Chronique du mois”, Archives Israélites, июль 1859 года, с. 423–424.


[Закрыть]

В этой же статье, написанной через год после того, как Эдгардо поступил в Дом катехуменов, с удовлетворением отмечалось, что мальчик, “по словам хорошо осведомленных лиц, не капитулировал […] Ни угрозы, ни посулы, ни подарки, ни развлечения – ничто не сломило эту юную душу, а потому и наша настойчивость не должна ослабевать”.[251]251
  Там же.


[Закрыть] Приблизительно в то же время другая французская газета Journal des Débats сообщила, что 14 июля, на торжественной церемонии, состоявшейся в знаменитой римской церкви Сан-Пьетро-ин-Винколи, Эдгардо был миропомазан.[252]252
  Volli, “Il caso Mortara nell’opinione pubblica”, p. 1117.


[Закрыть] Газета (не являвшаяся сторонницей Ватикана) была недостаточно информирована: в действительности эта церемония состоялась месяцем раньше и провел ее кардинал Габриэле Ферретти (племянник Пия IX) в частной капелле. Обряд был совершен через три дня после отъезда Монтефиоре из Рима, и церковь явно не собиралась устраивать никаких пышных публичных церемоний, памятуя о восстаниях, вспыхнувших на севере, и опасаясь, что французы могут вывести свои войска из Рима.[253]253
  Рукописный отчет Энрико Сарры, директора Дома катехуменов, где содержится эта информация, хранится в ACC#184, запись n. 317, pp. 95–96.


[Закрыть]

Однако теперь Эдгардо действительно воспитывался уже в Сан-Пьетро-ин-Винколи, а не в Доме катехуменов. В письме, которое Скаццоккьо написал 1 февраля (накануне той самой аудиенции у папы, что так расстроила секретаря), он сообщал семье Мортара эту новость, полученную от директора Дома катехуменов.[254]254
  Письмо Скаццоккьо Анджело Падовани в Болонью, 1 февраля 1859 года, ASCIR.


[Закрыть] После того как Эдгардо получил начатки католического образования, его уже не было смысла держать в Доме катехуменов. Он прошел необходимую подготовку и мог поступать в collegio, чтобы изучать религию и остальные предметы с другими мальчиками.

Решение о том, где именно будет учиться Эдгардо, принимал лично папа: ведь речь шла о судьбе мальчика из Болоньи, а не какого-нибудь рядового неофита. Первоначально Пий IX склонялся к тому, чтобы отдать его на попечение иезуитов – в надежде на то, что когда-нибудь Эдгардо сам сделается иезуитом. Можно ли было придумать решение более удачное? Во-первых, основатель иезуитского ордена Лойола основал еще и Дом катехуменов, а во-вторых, именно иезуитский журнал Civiltà Cattolica первым бросился защищать решение церкви не отдавать Эдгардо. Однако, немного поразмыслив или, быть может, прислушавшись к совету государственного секретаря, который лучше разбирался в политических тонкостях, папа передумал. Дело в том, что иезуиты слишком часто вызывали неудовольствие иностранных правительств. Не стоило лишний раз привлекать к ним всеобщее внимание.[255]255
  Источник этих сведений – сам Эдгардо, чьи автобиографические заметки, написанные в 1878 году, были заново опубликованы в приложении к: Masetti Zannini, “Nuovi documenti”, pp. 264–265. Подтверждения подлинности этих текстов из папских архивов у нас нет.


[Закрыть]

Учебным заведением при Сан-Пьетро-ин-Винколи управлял орден латеранских каноников. Эта церковь, стоящая на вершине самого высокого холма в Риме (не более чем в получасе ходьбы от гетто), является одной из самых древних и знаменитых церквей Вечного города. Свое название – “Святой Петр в веригах” – она получила от ковчега с цепями, которыми, по легенде, некогда сковали святого Петра. В то время, когда туда попал Эдгардо, принято было верить, что эти цепи привезли в римскую церковь в V веке прямо из Иерусалима.[256]256
  Этот рассказ приводит Морони Романо в статье “Церкви Рима – Сан-Пьетро-ин-Винколи” (“Chiese di Roma – S. Pietro in Vinculis”) в своем Dizionario di erudizione storico-ecclesiastico, vol. 13 (1843), p. 6.


[Закрыть] В другой раке хранились кости, считавшиеся останками героев Маккавеев со Святой земли. Здание collegio размещалось рядом с прославленной церковью – с цепями святого Петра, прекрасными росписями на потолках, величественными колоннами и знаменитой статуей Моисея работы Микеланджело. А из окон открывался великолепный вид на Рим. Такая обстановка наверняка ослепляла своей пышностью семилетнего сына лавочника.

Вскоре после того, как супруги Мортара получили письмо Скаццоккьо, где тот сообщал о переселении Эдгардо в школу при Сан-Пьетро-ин-Винколи, мальчика вместе с другими учениками повели в собор Святого Петра. По случайному совпадению, в это же время Ватикан осматривали Луи Вёйо и его сестра. Редактор французской католической газеты заметил группу мальчиков, одетых точно так же, как их учитель, как раз когда они входили в церковь. Гид Вёйо, французский епископ, показал на одного из самых маленьких детей и воскликнул: “Voilà! Это же тот самый знаменитый ребенок, из-за которого поставили на уши всю Европу, в том числе и нас. Давайте я познакомлю вас с маленьким Мортарой”. Потом епископ отвел в сторонку монаха, который привел в собор группу учеников, и объяснил ему, кто такой Вёйо.

Вот как рассказывал об этой встрече сам Вёйо: “С тех самых пор, как я сюда приехал, я всегда надеялся увидеть знаменитого маленького Мортару. Мне посчастливилось встретить его у престола Святого Петра. Послушавшись своего наставника, он поцеловал мне руку”. Чувство радости и ликования, переполнившее издателя L’Univers, заставило его вспомнить о своих недругах – редакторах светской французской прессы, которые поносили папу в связи с делом Мортары. “Вот это зрелище! Видел бы его месье Пле из Siècle!” Вёйо обнял мальчика и прижал его к груди. Эдгардо, как вспоминал потом Вёйо, с виду здоров, у него доверчивое и “одухотворенное” лицо и “самые прекрасные глаза на свете”, а “на вопросы он отвечает без смущения, как хорошо воспитанный ребенок”. Еще Вёйо сообщал, что среди учеников его возраста Эдгардо лучше всех знает катехизис.

Вскоре после той встречи французский издатель решил еще раз повидаться с Эдгардо, навестив его в Сан-Пьетро-ин-Винколи. Придя туда, он вначале поцеловал ковчег с оковами святого Петра, а потом отправился к неофиту. “Я увидел те же открытые и живые манеры, те же большие умные глаза”. Вёйо, не устававший собирать материалы, подтверждавшие его позицию, стал расспрашивать мальчика о его семье. “Он сказал мне, что любит отца и мать и что вернется жить к ним, когда станет старше и образованнее, и тогда расскажет им про святого Петра, про Иисуса и про пресвятую Марию”. По словам Вёйо, они еще немного побеседовали, а потом Эдгардо вернулся в класс. Француз заключал своим всегдашним саркастичным тоном: “Похоже, сам он не сознает, насколько ужасна его участь. А ведь месье Пле уверяет, что ужаснее не бывает”.[257]257
  Это место из рассказа Вёйо воспроизводит Дюфо: Dufault, Vie anecdotique, pp. 125–129.


[Закрыть]