Текст книги "Похищение Эдгардо Мортары"

Глава 23
Новые надежды на освобождение Эдгардо

Супруги Мортара не возлагали никаких надежд на суд над Фелетти. Ни Момоло, ни Марианна не имели прямого отношения к аресту инквизитора, да и адресованное Фарини прошение отца Момоло, которое привело к заточению монаха, имело своей целью вовсе не суд над отцом Фелетти, а возвращение Эдгардо семье.

В течение первых нескольких месяцев после похищения сына Момоло еще верил, что папу убедят вернуть мальчика. К тому времени, когда до него наконец дошло, что Пий IX никогда не согласится добровольно отпустить Эдгардо, на горизонте уже виднелось объединение Италии. Близился конец Папского государства. В июне 1859 года, когда папские войска и их австрийские защитники ушли из Болоньи и Романьи, а новый король и его премьер-министр граф Кавур приготовились послать свои войска на юг, в области Марке и Умбрию, в фокусе европейской дипломатии оказались статус Папского государства и будущее мирской власти папы римского. Папа лишился того положения, которое занимал еще несколько месяцев тому назад, когда, являясь правителем внушительной территории и пользуясь поддержкой иностранных армий, он мог поступать как ему вздумается. Теперь-то, подумал Момоло, Пию IX волей-неволей придется прислушиваться к иностранным державам, чье мнение будет отныне определять, останутся ли хоть какие-нибудь земли под его властью.

Осенью 1859 года, сразу же после восстаний в Романье, Парме, Модене и Тоскане, возник план провести в Париже конгресс европейских держав, чтобы обсудить судьбу Италии и Папской области. Двумя наиболее влиятельными участниками конгресса должны были стать Франция и Великобритания.

Все попытки Момоло следовать правилам тихой дипломатии, которые настоятельно рекомендовали ему Скаццоккьо и другие деятели римской еврейской общины, провалились. Теперь он жил в Турине и все больше подпадал под влияние пьемонтских евреев, которые публично критиковали Ватикан, что резко контрастировало с позицией еврейских лидеров в Риме, предпочитавших не выходить из роли смиренных просителей. С точки зрения пьемонтцев, папская власть являлась анахронизмом, с которым цивилизованный мир не может больше мириться.

Поэтому главная надежда Момоло на возвращение Эдгардо была связана с предстоящим конгрессом. Болонская Gazzetta del popolo в выпуске за 28 ноября оптимистично сообщала: “Члены конгресса, вероятно, и сами отцы семейств, но даже и те, кто ими не является, наверняка не останутся равнодушны к мольбам отца, который просит вернуть ему сына, насильственно отнятого у него тем правительством, которое угнетенные и возмущенные народы сбрасывали всякий раз, когда оно оказывалось без защиты иностранной армии”.[349]349
  “L’affare Mortara davanti al congresso”, La gazzetta del popolo, 28 ноября 1859 года.


[Закрыть]

В декабре 1859 года Момоло побывал в Париже, где отчаянно силился найти союзников, которые помогли бы ему в борьбе. Но история с похищением Эдгардо, которая столь живо занимала французского посланника в Ватикане в прошлом году и привела в сильное раздражение самого императора, уже не привлекала такого пристального внимания общества. Французы и так едва успевали следить за событиями, происходившими в Италии, где вначале разгромили австрийцев в Ломбардии, затем перестали существовать итальянские герцогства, рухнул старый режим в Романье и Тоскане и неопределенное будущее вырисовывалось для рушащегося Королевства обеих Сицилий, не говоря уж о щекотливом вопросе: что делать с остатками Папского государства?

Исидор Каэн, издатель Archives Israélites, давно поддерживавший в печати кампанию за освобождение Мортары, в отличие от Момоло хорошо все это понимал. В январе 1860 года он описал свою недавнюю встречу с Момоло, который явно был одержим одной мыслью – как вернуть сына: “Мы увидели в Париже отчаявшегося отца, – писал Каэн. – Мы слушали его, мы видели слезы на глазах человека, чья жена до сих пор болеет, не в силах оправиться от нанесенного ей удара. Мы чувствовали, что эта рана еще свежа, и у нас не нашлось мужества сказать ему, насколько невероятным нам кажется сегодня [дипломатическое] вмешательство”.[350]350
  Isidore Cahen, “Chronique du mois”, Archives Israélites, январь 1869 года, с. 46.


[Закрыть]

Из Парижа Момоло отправился в Лондон, где его и застигло известие об аресте отца Фелетти. Там он впервые встретился с сэром Мозесом Монтефиоре и обратился к Совету депутатов британских евреев, умоляя их достучаться до британского правительства, чтобы оно поставило вопрос о судьбе Эдгардо на предстоящем конгрессе. Еще Момоло встретился с сэром Каллингом Эрдли, главой протестантского Евангелического союза в Британии, который тоже активно выступал за освобождение Эдгардо. Он встречался с членами семейства Ротшильдов, которые уже оказывали ему финансовую поддержку. Теперь Момоло надеялся, что они смогут пустить в ход свое влияние, чтобы на конгрессе всерьез заговорили о деле Мортары. Однако после всех этих энергичных попыток напомнить о себе Момоло ждало разочарование. Из-за молниеносной быстроты, с какой совершались политические события, конгресс был отменен и мечты Момоло о том, что ведущие дипломаты Европы обсудят похищение его сына и сообща придумают план освобождения мальчика, развеялись как дым.[351]351
  Там же; и Cahen, “Chronique du mois”, Archives Israélites, февраль 1860 года, с. 90.


[Закрыть] В Турин он вернулся подавленным и мрачным.

Хотя дело Мортары уже не находилось в фокусе внимания европейских дипломатов, оно продолжало находить живейший отклик среди евреев Италии, Британии и особенно Франции. Ни один другой журналист не ратовал за освобождение Мортары так неустанно, как Исидор Каэн в Париже. Немыслимо, писал Каэн, чтобы евреи сегодня жили в поистине средневековых условиях. Почти во всем мире евреи становились жертвами антиеврейски настроенных правительственных чиновников и оставались беззащитными против демагогов-антисемитов, которые периодически натравливали на них местный сброд, всегда готовый чинить погромы. В связи с делом Мортары и по свежим следам визита Момоло в Париж, в мае 1860 года в Париже собралась группа еврейских деятелей, убежденных в необходимости создать международную организацию для защиты гражданских прав евреев. И там они основали важнейшую (как показало будущее) европейскую организацию подобного рода – Всемирный еврейский союз (Alliance Israélite Universelle), штаб-квартира которой по сей день находится в Париже.[352]352
  Ключевая роль дела Мортары в учреждении Всемирного еврейского союза хорошо установлена. См., например, Bernhard Blumenkranz, Histoire des Juifs en France (1972), pp. 335–336; и Michael Gratz, Les Juifs en France au XIX-e siècle (1989), p. 13.


[Закрыть]

Люди, встречавшиеся с Момоло в ту пору, отмечали, как сильно изменили его страдания, пережитые за последние два года: он постарел, согнулся под гнетом забот. Его бизнес рухнул, и существовать ему теперь помогала еврейская благотворительность: деньги давали не только Ротшильды, но и простые евреи, приносившие пожертвования в синагоги по всей Европе. Вернувшись в Италию, Момоло явился к следователю Карбони для дачи свидетельских показаний. Он не сдержал горечи при упоминании слов бывшего инквизитора о том, что мальчик якобы сам был рад уехать от родителей, и о якобы проявленной папой заботе, и решительно опроверг их. При всем при том, если в остальных надежда на лучшее уже угасла, Момоло продолжал верить, что когда-нибудь сумеет вернуть Эдгардо.

В мае Джузеппе Гарибальди приплыл на Сицилию во главе легендарной тысячи добровольцев и установил свою власть над островом во имя короля Виктора Эммануила, хотя и вопреки его воле. В августе увеличившаяся армия гарибальдийцев двинулась походом на полуостров, а к началу сентября уже завладела Неаполем, где размещался бурбонский двор, правивший оттуда всем Королевством обеих Сицилий. Вскоре после этого оставшиеся территории Папского государства перешли под контроль пьемонтской армии, и под властью папы с его государственным секретарем осталась только небольшая область вокруг Рима.

Войска Виктора Эммануила быстро продвигались по Апеннинскому полуострову, Папское государство рушилось на глазах, и у Момоло появлялись новые основания для оптимизма. В августе 1860 года в благодарственном письме к главному раввину эльзасского города Кольмар, который переслал ему пожертвования, собранные кольмарской общиной, Момоло писал: “Счастливые события, происходящие сейчас в Италии, вселяют в меня надежду, что уже недалек тот день, когда справедливость будет восстановлена и ко мне вернется мой бедный милый сынок”.[353]353
  Цитируется в: Volli, “Il caso Mortara nell’opinione pubblica”, p. 1136.


[Закрыть]

Теперь падение Рима казалось уже неминуемым. А если Рим падет, что может помешать супругам Мортара вернуть себе сына? Чиновники недавно организованного Всемирного еврейского союза пристально следили за развитием событий. 17 сентября, когда пьемонтские войска двинулись из Романьи на области Марке и Умбрию, они написали графу Кавуру.

“Подобно всем друзьям прогресса и свободы”, писал председатель этой организации, члены союза с радостью услышали известие о том, что французские войска скоро покинут Рим и папа наверняка тоже обратится в бегство. Однако их тревожила мысль о том, как бы папа, “движимый чрезмерным религиозным пылом”, не попытался захватить вместе с собой Эдгардо Мортару. Всемирный еврейский союз, сообщал его председатель премьер-министру, уже “принимает меры для защиты этого ребенка, который ныне является сардинским подданным и удерживается в неволе вопреки вечным законам природы и Бога!” Союз “смеет надеяться, – продолжал автор письма, – что вы, обладая утонченным духом и благородным сердцем, не забудете об этой невинной жертве жесточайшего преследования, несмотря на обилие важных вопросов, которые, несомненно, возникнут, когда Итальянское королевство завладеет столицей”.

Через две недели Кавур ответил на это письмо, заверив еврейскую организацию в том, что его правительство сделает все возможное для того, чтобы юный Мортара вернулся к семье.[354]354
  Выдержки из этих писем приводятся в: Gemma Volli, “Alcune conseguenze benefiche dell’affare Mortara”, pp. 312–313.


[Закрыть] Его письмо было выдержано в подобающе дипломатичном тоне, однако на самом деле он совсем не думал, что папу в ближайшее время удастся выдворить из Рима. Впрочем, премьер-министр непритворно интересовался судьбой Эдгардо. Весной следующего года, когда у него и без того хватало забот и когда дело Мортары уже не сулило никакой дипломатической выгоды, он отправил письмо графу Джулио Гропелло, сардинскому представителю при Неаполитанском королевстве, с напоминанием о похищении мальчика и категорическом отказе папы отпускать его. Кавур сообщил графу, что недавно получил новое прошение от отца мальчика, и горячо поддержал просьбу Момоло о возвращении ему сына, вновь высказав мнение, что похищение мальчика является грубым попранием естественного права. Он с сожалением отмечал, что сам мало что может сделать, так как его правительство не поддерживает дипломатических отношений со Святейшим престолом. Кавур предположил, что, возможно, поддержка Франции, от чьих войск папа зависит, могла бы принести лучшие результаты.[355]355
  Письмо Кавура Гропелло, 29 апреля 1861 года (n. 3405), в: Camillo Cavour, La liberazione del Mezzogiorno e la formazione del regno d’Italia. Carteggi di Camillo Cavour, vol. 4 (1954), pp. 456–457.


[Закрыть]

А уже через пять недель, в расцвете славы и в самый разгар работы над созданием нового итальянского государства, Кавур внезапно заболел и умер. Ему было всего 50 лет.

Вслед за письмом, отправленным в середине сентября Кавуру, председатель Всемирного еврейского союза написал в Турин Момоло Мортаре, сообщив ему воодушевляющую, хотя и загадочную, новость о том, что союз вынашивает план действий по освобождению его сына: “Вот что вам надлежит сделать, чтобы найти сына и вернуть его себе. Вы должны внимательно следить за событиями, и наиболее осведомленные люди в Турине подскажут вам, когда, вероятнее всего, папа лишится власти. Затем вы поедете в Рим и там побеседуете с другом, чье имя мы назовем вам ниже. Он – один из наших единоверцев, и вы убедитесь в том, что он окажет вам самую действенную поддержку в Риме”. Кто именно был этот тайный еврейский агент в Риме, мы не знаем. В копии этого письма, хранящейся в парижском архиве союза, его имя не указано, а оригинал, полученный Момоло, давно утрачен.

Далее в письме Момоло предлагалось возмещение расходов, которые ему придется понести, оставив дела и уехав в Рим, потому что “возвращение вашего сына – дело всего Израиля […] Само собой разумеется, – добавлял председатель союза, – что вы должны вести себя в этих деликатных обстоятельствах с чрезвычайной осмотрительностью, держа все в строжайшей тайне. От этого зависит успех дела”.[356]356
  Письмо, датированное 27 сентября 1860 года, воспроизводится в: Volli, “Alcune conseguenze”, pp. 314–315.


[Закрыть]

Похоже, тогда не было недостатка в заговорщицких планах вырвать Эдгардо из уже слабеющих рук папы. По-видимому, в них оказался замешан даже сам Гарибальди. В его армии добровольцев – отчаянных людей, готовых рисковать жизнью ради идеала единой Италии, – было, что интересно, много иностранцев. Один из них, английский еврей по имени Карл Блюменталь, разозленный провалом всех дипломатических попыток добиться освобождения Эдгардо, выдвинул собственный план повторного похищения мальчика. Он и трое его друзей переоденутся монахами, проникнут в таком виде в римский монастырь, где держат Эдгардо, и убегут вместе с ним. В 1860 году Блюменталь просил Гарибальди одобрить его план, и Гарибальди (который, кстати, позже упомянет дело Мортары в романе собственного сочинения) дал свое благословение. Однако этот план так и не был претворен в жизнь – рассказывали, что его выполнению помешала неожиданная смерть одного из заговорщиков.[357]357
  Volli, “Il caso Mortara nell’opinione pubblica”, pp. 1136–1137. Роман Гарибальди “Тысяча”, впервые опубликованный в 1873 году (I Mille, 1982), довольно подробно рассказывает о двух евреях-выкрестах и отражает резкие антиклерикальные и антикатолические взгляды автора. О деле Мортары Гарибальди упоминает, когда речь заходит об обряде крещения тех двух персонажей в одной из римских церквей: “Поклонники этих тошнотворных церемоний наверняка радовались одному такому случаю – обращению юного Мортары, которого попы ребенком отняли у родителей, чтобы сделать из него католика” (p. 165).


[Закрыть]

Гарибальди был не единственным человеком, увидевшим беллетристический потенциал в драматичной истории Мортары. Уже вскоре после похищения Эдгардо появилось сразу несколько пьес на эту тему. Наиболее значительной из них была “Гадалка” (La Tireuse de cartes) – на ее премьере, состоявшейся в Париже 22 декабря 1859 года, присутствовали сами император с императрицей. Драма была навеяна делом Мортары, но содержание ее существенно переосмыслено, чтобы привлечь более широкую публику, причем действие было перенесено во Францию XVII века. Сюжет этой драмы подробно пересказывался в Monitore di Bologna, где пьесу хвалили за то, что она “воскрешает в памяти историю, потрясшую весь мир, и вызывает сочувствие к ее героям”.[358]358
  Monitore di Bologna, приложение к № 11 (15 января 1860 года), с. 1–2. Вступление к пьесе описано и Исидором Каэном в “Chronique du mois”, Archives Israélites, январь 1860 года, с. 47–48. По-видимому не желая оскорбить религиозные чувства католиков, драматург представил дело так: воссоединившись с матерью, ребенок все-таки не отвергает свою новую религию.


[Закрыть] Пьесу вскоре перевели на итальянский язык и показали в Болонье в том самом месяце, когда отца Фелетти выпустили из тюрьмы.[359]359
  Corriere dell’Emilia, 19 апреля 1860 года.


[Закрыть]

Учитывая дух времени, совсем неудивительно, что в Италии инсценировки истории Мортары выливались в восхваление национального объединения и в поношение папского правления. Но для соответствия такой цели требовалось придумать более удовлетворительную концовку. Действие самой известной из этих пьес, La famiglia ebrea (“Еврейское семейство”), написанной Риккардо Кастельвеккьо в Милане в 1861 году, происходило в Болонье в 1859 году, однако похищение главного героя – еврейского мальчика, тайно крещенного домашней служанкой, – произошло, согласно сюжету, двадцатью девятью годами ранее. Хотя мальчика вырастили иезуиты, в его душе все эти годы тлела ненависть к тем, кто лишил его родителей, и он стал тайным вожаком болонских сторонников объединения Италии.

В последней сцене этой пьесы, когда в Болонье происходит восстание патриотических сил, герой наконец воссоединяется со своим отцом-раввином. Кардинала-легата арестовывают, но прежде чем его уводят, он злобно бросает раввину: “И все-таки вы не насладитесь плодами своей победы. Я посеял раздор в вашей семье: отец – иудей, а сын – христианин!”

“Вы забываете, – возражает раввин, – что уже взошла звезда свободы, и ее свет разгоняет туман предрассудков и невежества. Христиане и иудеи, протестанты и католики станут одной семьей. Все мы пожмем друг другу руки на алтаре единой нации и назовемся одним именем: итальянцы!”[360]360
  Riccardo Castelvecchio, La famiglia ebrea. Dramma in quattro atti ed un prologo (1861). Не израсходованный до конца драматический потенциал дела Мортары в Италии оказался снова востребован сравнительно недавно: в 1983 году вышел роман, в основу которого легла эта история. См. Pier Domiano Ori e Giovanni Perich, La Carrozza di San Pietro (1983).


[Закрыть]

Любопытно, что в двух пьесах, итальянской и американской, написанных одновременно, имя Эдгардо было заменено на более еврейское на слух имя – Беньямино/Бенджамин. Американская драма, лишенная того романтического патриотизма, который пронизывал итальянскую пьесу, стала просто продолжением антикатолической полемики, вспыхнувшей в США благодаря делу Мортары. Не оставляя ни малейших сомнений относительно своего содержания, пьеса называлась “Мортара, или Папа и его инквизиторы”. Действующими лицами были: отец Мортара, его сын Бенджамин, папа Пий, кардинал, монахи и инквизиторы – и даже английский раввин по имени Монтефиоре.

Пьеса представляла собой крайне жестокую и крайне антикатолическую по духу мелодраму. Безумный папа кричит инквизиторам, чтобы те “бросили в тюрьмы всех евреев до одного”. Кардинал жестоко пытает Мортару, добиваясь сведений о его племяннике, бежавшем от папского правосудия. Инквизитор, с удовольствием вывихивая Мортаре пальцы и обливая ему руки кипящим маслом, угрожает подвергнуть пыткам и его сына: “Я вздерну на дыбе твоего сына и выжгу ему глаза, я сдеру кожу с его ступней и заставлю ходить по песку, я поджарю его заживо и положу на битое стекло” и так далее в том же духе.[361]361
  H. M. Moos, Mortara: or the Pope and His Inquisitors; a Drama (1860).


[Закрыть]

Что одинаково ясно звучит в обеих этих пьесах – это двусмысленное положение маленького Эдгардо, который как бы идет по узкой черте, отделяющей геройство от подлости. В итальянской инсценировке отец заявляет, что убьет сына, если окажется, что тот сделался “иезуитом”, хотя ввиду более светского характера, который приобрела в этой пьесе вся история, такая отцовская кровожадность объясняется скорее патриотическими, нежели религиозными чувствами. А сам Эдгардо/Беньямино прекрасно понимает, что, воспитывая его, священники просто стремятся превратить его в очередное “орудие угнетения”. Это двусмысленная формулировка, поскольку речь может идти об угнетении вообще. Однако для еврейской части публики она была вполне конкретной. Их веками сгоняли силой на проповеди, которые читали выкресты, они с детства слышали предостерегающие рассказы о выкрестах-фанатиках, которые жгли Талмуд и крестили несчастных еврейских детей, поэтому они-то отлично знали, в какого именно дьявола может превратиться Эдгардо/Беньямино.

Опасения относительно того, что сам Эдгардо может стать врагом собственного народа, прямо высказывались в антипапской литературе еще в ту пору, когда Эдгардо было без малого девять лет. Один французский памфлет, написанный в 1860 году, отразил эти настроения, описав возможную судьбу, ожидавшую маленького Эдгардо: “Ребенок станет не христианином, каким он должен быть, следуя Евангелию, а – перо замирает над этим словом – иезуитом! [Устав этого ордена] находится в противоречии с законным, истинным христианством. Кем еще станет это невинное дитя, как не орудием этого ордена, одним из его миссионеров, гонителем евреев, гонителем собственного отца?” И автор этой брошюры, написанной во Франции еще до появления пьесы Кастельвеккьо, заключает: “Возможно, в этот самый миг мы услышим, как его родители кричат в сердечном сокрушении: «Видит Бог, лучше бы ему не родиться на свет!»”[362]362
  Edgar Mortara, dédié aux pères et aux mères de toutes les nations et de toutes les religions [фр. “Эдгар Мортара, посвящается отцам и матерям всех стран и религий”] (Paris,1860), pp. 20–21.


[Закрыть]

Осенью 1860 года в газете L’opinione nazionale появилась статья. В распоряжении газетчиков появилась жуткая новость об Эдгардо. По-видимому, церковные власти, с восторгом обнаружив у Эдгардо певческий талант, кастрировали его, чтобы он занял недавно освободившееся место в хоре Сикстинской капеллы. Начальник французских войск на службе папы в Риме генерал Ламорисьер будто бы энергично выступал против операции. Эта история – если не сама операция – ударила по больному месту. О том, что такие операции проводятся, говорили уже давно. Например, Александр Дюма сообщал, что, приехав в Рим несколько лет назад, он увидел объявление в окне цирюльни: “Здесь кастрируют мальчиков”. В 1860-х годах Эмилио Кастелар, испанский путешественник, посетивший Ватикан, докладывал о слухах, будто в ватиканских хорах вечно недостает голосов сопрано, “потому что не находится таких бессердечных семей, которые из любви к золоту согласились бы пожертвовать своими маленькими сыновьями”. Однако в глазах представителей Святейшего престола газетная публикация лишь подтверждала их мнение о том, что шумиха вокруг Эдгардо – всего лишь оскорбительная антипапская кампания, развязанная врагами церкви. 13 октября в Giornale di Roma было помещено категорическое опровержение слухов о кастрации мальчика.[363]363
  Volli, “Il caso Mortara nell’opinione pubblica”, p. 1136; Castelar, Ricordi d’Italia, p. 7.


[Закрыть]

У папы имелись все основания ощущать себя загнанным в угол. Мало того что в минувшем году он потерял Болонью и Романью, теперь из-под его власти ускользнули и достались неприятелю многие из земель, еще остававшихся в составе Папского государства, – области Марке и Умбрия. 4 ноября 1860 года в этих землях повторился ритуальный референдум, какой проводился годом ранее в Романье, и теперь из бывших 232 685 папских подданных, принявших участие в голосовании, 230 805 человек проголосовало за присоединение к Сардинскому королевству. Единственное, что мешало военным отрядам, которые уже вошли в эти области, двинуться теперь на Рим, были стоявшие там французские войска, но ведь именно французы первыми развязали эту войну, вступив в сговор с Кавуром и королем Виктором Эммануилом. Поэтому присутствие французских солдат казалось папе весьма ненадежной защитой от вторжения полчищ безбожников.

Одо Рассел (британский атташе в Риме, который годом ранее всячески помогал сэру Мозесу Монтефиоре) докладывал в начале декабря, что папа находится в скверном расположении духа, “хотя временами он бывает таким же бодрым и благодушным, как прежде”. Злоба, с какой папа поносит иностранцев за поведение их правительств, писал Рассел, “не раз ставила государственного секретаря в весьма неловкое положение по отношению к представителям католических держав”. Теперь Пий IX не просто чувствовал, что все его преследуют: он еще и преисполнился уверенности в том, что его жизни грозит опасность. На этот раз, поклялся он, уже не повторится постыдная история двенадцатилетней давности, когда ему пришлось бежать в Гаэту. “Его святейшество убежден, – писал Рассел, – что враги церкви непременно совершат покушение на его особу и что конец его уже близок. Он жаждет получить венец мученика, которого сподобились многие из его ранних предшественников. Он отказался от прежнего плана укрыться в катакомбах в час опасности и теперь желает принять смерть в папской мантии и пасть жертвой своих мучителей прямо на алтаре святого Петра”.[364]364
  Письмо Одо Рассела лорду Дж. Р. из Рима, 4 декабря 1860 (n. 183), в: Blakiston, The Roman Question, p. 142.


[Закрыть]

Месяцем позже, когда в Ватикан на ежегодную встречу с папой явилась делегация евреев из римской общины, его святейшество находился в совершенно ином положении, чем два года назад, когда он оказал им весьма бурный и неприветливый прием. Но Рим все еще оставался под папской властью, и евреи держали себя с всегдашней почтительностью, хотя наверняка и задумывались, не станет ли этот их традиционный визит последним в истории. Войдя же в покои Пия IX, они чрезвычайно удивились, заметив возле него девятилетнего мальчика в одежде семинариста. Папа нежно придерживал мальчика за плечо. Из всех присутствующих евреев один только Скаццоккьо уже видел этого мальчика раньше. Это был Эдгардо Мортара.[365]365
  Di Porto, “Gli ebrei di Roma”, p. 59.


[Закрыть]

К тому времени, когда делегация римских евреев мимолетно увидела Эдгардо, он прожил в Священном городе уже два с половиной года и не виделся с родителями больше двух лет. Зато он постоянно поддерживал связь с человеком, которого называл теперь своим вторым отцом, – с папой Пием IX. Можно только гадать, что́ думали об этом мальчике, чей отец – сам папа римский, его юные товарищи-семинаристы из Сан-Пьетро-ин-Винколи. Каждый месяц в монастырь прибывал гонец из Ватикана и приносил кошелек с тридцатью скуди – платой, которую вносил папа за проживание и обучение Эдгардо. Каждый год под Рождество Эдгардо приглашали в Ватикан к папе. Пий IX – тепло вспоминал позже сам Эдгардо – “всегда выказывал ко мне самую нежную отеческую приязнь, давал мне мудрые и полезные наставления и, ласково меня благословляя, часто повторял, что я стоил ему многих страданий и многих слез […] Словно добрый отец, играл со мной, прятал меня под своим красным плащом и спрашивал в шутку: «Где наш мальчик?», а потом, распахивая плащ, показывал меня находившимся рядом посетителям”. Особенно папа гордился успехами Эдгардо в учебе и любил изумлять своих гостей религиозными познаниями мальчика. Папа сиял от гордости, когда по его просьбе маленький неофит, к восхищению всех присутствующих, переводил вслух фрагменты латинских текстов.[366]366
  Автобиографические заметки Эдгардо Мортары, написанные в 1878 году, перепечатаны в приложении к: Masetti Zannini, “Nouvi documenti”, p. 265. Глава 24


[Закрыть]