Текст книги "Похищение Эдгардо Мортары"

Возглавив правительство, которое прибрало к рукам бывшие земли двух герцогов и папы римского, Фарини прекрасно понимал, кто теперь его враги и что нужно делать, чтобы удержать власть. В конце 1859 года он написал: “Я укреплю Болонью, насколько необходимо. Хорошие солдаты и хорошие пушки защитят город от всех, кто попытается выступить против аннексии. Это моя политика, и мне плевать на принципы. Видит Бог: герцоги и попы вернутся сюда не раньше, чем повесят меня и сожгут дотла Парму, Модену и Болонью”.[279]279
  Dallolio, “Bologna nel 1859”, p. 205.


[Закрыть]

А в Риме папа и государственный секретарь все еще отказывались верить, что Романья для них потеряна навсегда. 10 декабря Одо Рассел в конфиденциальном меморандуме, адресованном министерству иностранных дел в Лондоне, докладывал, что с сентября его святейшество пребывает в крайнем раздражении и изливает свою ярость “перед всеми без разбора, кто оказывается рядом с его особой, в желчных обвинительных речах в адрес императора Наполеона и его посла в Риме”.[280]280
  Письмо Одо Рассела лорду Дж. Р., 10 декабря 1859 года, № 138, в: Blakiston, The Roman Question, p. 65. Глава 18


[Закрыть] Впрочем, и папу, и церковь впереди ждало еще горшее бесчестье.

Глава 18
Арест инквизитора

Отец Фелетти уже видел, как бежал кардинал-легат, как у ворот архиепископской резиденции собираются разъяренные толпы, как новые властители проводят свои кощунственные церемонии в базилике Сан-Петронио, он слышал, что приходских священников предупреждают, арестовывают и изгоняют, и наконец (что имело к нему самое непосредственное отношение), он знал, что инквизицию осудили и упразднили как варварский пережиток Средневековья, с которым цивилизованное общество мириться не может. Вряд ли он тешился надеждой, что новые правители оставят его в покое.

В бурных политических изменениях, столь болезненных для отца Фелетти, семейство Мортара, напротив, усмотрело вмешательство Провидения, новый луч надежды на скорое освобождение сына. Конечно, папа ясно дал понять, что никогда добровольно не отдаст Эдгардо, но ведь его способность удерживать мальчика зависела от того, долго ли еще за ним сохранится мирская власть. Если полиция перестанет ему подчиняться, то никакое церковное право и никакие ссылки на церковные прецеденты, сколько бы о них ни твердили ученые советники папы, уже не помогут. И Эдгардо сможет вернуться к родителям.

Семья уехала из Болоньи вскоре после того, как Марианна и Момоло возвратились из Рима и обнаружили, что их некогда процветавшая торговля совсем захирела. Марианна не хотела больше оставаться в городе, с которым теперь навсегда были связаны мучительные воспоминания. По счастью, семейство Ротшильдов предложило супругам Мортара достаточно денег, чтобы они могли расплатиться с долгами и обосноваться где-нибудь на новом месте. Они сделали довольно очевидный для того времени выбор: переехали в Турин – туда, где евреи были свободны, где инквизиция была давно отменена, где их детям ничто не грозило. Сами же они решили влиться в туринскую еврейскую общину, которая уже всячески поддерживала их в борьбе, а теперь поможет Момоло открыть новое дело.[281]281
  Иосиф Павия, письмо из Болоньи, 13 ноября 1859 года, в: Archives Israélites, декабрь 1859 года, с. 708–710.


[Закрыть]

Папская власть в Болонье пала, но Эдгардо находился в Риме, где по-прежнему правил папа. Хотя Момоло не видел смысла возвращаться в Болонью, крах папского режима в этом городе вселял в него надежду, что, быть может, от мирского владычества папы вскоре ничего не останется и в остальных областях. Или, быть может, европейские державы, видя шаткое положение Пия IX, заставят его отпустить Эдгардо, и это станет частью платы за сохранение его власти над Римом. В таком случае люди, на которых Момоло необходимо было повлиять в первую очередь, находились не только в Турине, но и в Париже и Лондоне, и потому последние месяцы 1859-го и январь 1860 года он провел в столицах Франции и Британии (отправиться в поездку ему помогли средства, собранные евреями не только в Италии, но и во Франции).

Драматический въезд Луиджи Карло Фарини в бывшее герцогство Моденское в роли защитника народа от отсталой власти церкви произвел большое впечатление на другого Мортару – Симона, отца Момоло, жившего в Реджо. Раз новый правитель обещает исправить несправедливости, учиненные при папах, разве он не сделает все возможное, чтобы возместить ущерб, нанесенный семье Мортара? 30 октября Симон призвал диктатора добиться возвращения его внука, и Фарини тут же отреагировал, приказав недавно сформированному министерству юстиции начать следствие. Через несколько дней Фарини, уже являвшийся диктатором Модены и Пармы, возложил на себя новую обязанность и стал в придачу губернатором Романьи. Одним из его первых распоряжений, принятых 14 ноября, стало упразднение инквизиции во всех подвластных ему землях.

30 декабря Симон, оставаясь в Реджо, написал Фарини с просьбой поторопиться. “Мой сын Момоло, – писал он, – сломленный тем, что папское правительство Рима похитило у него сына Эдгардо, в настоящий момент находится в Лондоне и надеется, что Британская держава поможет ему добиться возвращения нашего любимого Эдгардо”. Объяснив таким образом, почему он сам, а не отец мальчика, обращается с данным прошением, Симон продолжал: “Независимо от тех шагов, которые может предпринять мой сын, и зная о верности, справедливости и человечности вашего превосходительства, я осмеливаюсь обратиться к вам с этой просьбой – не только от себя, но и от имени сына. Прошу вас применить свою власть и вмешаться в это дело, чтобы состоялось долгожданное возвращение моего любимого внука Эдгардо, ибо с того дня, как его забрали из семьи, мы лишены и покоя, и утешения”.

Фарини был человеком занятым, перед ним стояло сразу много важных и сложных задач: создавать новое правительство, поддерживать общественный порядок и готовиться к отражению весьма вероятной контратаки со стороны войск, верных старому режиму. Однако он немедленно рассмотрел прошение Симона Мортары и уже 31 декабря приказал министру юстиции разыскать “инициаторов похищения”.[282]282
  ASV-FV, p. 4.


[Закрыть] Вскоре газеты по всей Европе сообщили об аресте инквизитора по просьбе деда Эдгардо. Но журналисты явно что-то недопоняли. Симон Мортара просил Фарини не арестовать инквизитора, а помочь с возвращением внука. К несчастью для безутешного деда, Фарини при всем желании не мог дотянуться ни до Эдгардо, ни до тех, кто его насильно удерживал. Зато до отца Фелетти дотянуться оказалось нетрудно.

Когда в канун Нового года поступил приказ начать дело против инквизитора, ответственным за следствие стал 41-летний Филиппо Курлетти, доверенное лицо графа Кавура и глава полиции всей Романьи, присланный из Пьемонта в помощь Фарини.[283]283
  Годом позже сам Курлетти оказался в туринской тюрьме: его собирались судить по делу об убийстве, в связи с запутанным клубком обвинений в организации воровских шаек и совершении политических убийств. Из-за того, что он грозился рассказать все о тайных преступлениях Фарини, Кавура и других создателей нового государства, тюремное начальство позволило ему совершить побег. Но в 1861 году, все еще злясь на то, как с ним обошлись, он опубликовал (вместе с единомышленником) – явно за щедрое вознаграждение от своих покровителей, католиков-ультрамонтанов, – скандальное разоблачение Фарини и его коллег, впоследствии переведенное на несколько европейских языков. Курлетти пришлось навсегда бежать из Европы, а в 1876 году он умер в безвестности в Филадельфии. Rodolfo Fantini, “Due ‘buone lane’ nelle vicende del nostro Risorgimento: Griscelli e Curletti”, Strenna storica bolognese 15 (1965): 99–112; Adriano Colocci, Griscelli ed i suoi memorie (1909). Разоблачительный материал был опубликован под псевдонимом “J. A.” и назывался La vérité sur les hommes et les choses du royaume d’Italie. Révélations par J. A., ancient agent secret du compte du Cavour [фр. “Правда о людях и делах Итальянского королевства. Откровения J. A., бывшего тайного агента графа Кавура”] (1861). О позиции церкви в этой истории см. уведомление в Civiltà Cattolica, ser. 4, vol. 12 (1861), pp. 121–123.


[Закрыть] Курлетти знал, как серьезно Фарини относится к делу Мортары (видя в нем воплощение всей несправедливости, которая чинилась при старом режиме под видом “правосудия”, а потому желая сделать его мощным символом, который продемонстрирует благородство нового режима), и тоже придал ему первостепенную важность. Рано утром 2 января 1860 года он выехал из города по дороге, которая шла по долине реки По к городу Ченто километрах в тридцати к северу от Болоньи. Он собирался разыскать главного свидетеля, второго лейтенанта (бывшего бригадира) Джузеппе Агостини – человека, который отвозил Эдгардо в Рим (это его рассказы о чуде, произошедшем по пути туда, так вдохновляли католиков по всей Европе).

В одном из залов на втором этаже правительственного дворца в Ченто Курлетти допросил 53-летнего полицейского. Описав вначале тягостную сцену полицейского дежурства в доме Мортара, Агостини рассказал о поездке в Рим, однако ни словом не обмолвился ни о каких чудесных видениях или явлениях. Вот его слова: “Приехав в Рим в один из первых дней июля, я доставил мальчика в Дом катехуменов, где его принял начальник этого заведения. Он сообщил мне, что инквизитор, отец Фелетти, уже обо всем его известил”. В заключение Агостини сказал, что, оставив мальчика там, где ему велели, он немедленно отправился к месту своей постоянной службы в Лояно. Однако, заподозрив, что полицейский кое о чем умалчивает, Курлетти спросил его в лоб: разговаривал ли он после своего возвращения с отцом Фелетти или, может быть, даже получал от него какое-либо вознаграждение? Да, признался второй лейтенант, действительно, через некоторое время он посетил инквизитора в Сан-Доменико – но только потому, что ему приказал отправиться туда полковник де Доминичис. В монастыре, “когда я сообщил об успешном выполнении порученного мне дела, он выказал большое удовлетворение и перед моим уходом вручил мне подарок – четыре скуди [монеты], завернутых в бумагу”.[284]284
  ASV-FV, pp. 12–14.


[Закрыть]

Только поздно вечером Курлетти наконец вернулся в полицейское управление на третьем этаже Палаццо Комунале в Болонье, но, несмотря на поздний час, там его дожидались два карабинера, служившие в болонской полиции. Оба они недавно плавно перевелись с прежней службы в папской полиции на службу новоиспеченного государства.[285]285
  О переходе болонских полицейских отрядов со службы старому режиму на службу новому см. Hughes, Crime, Disorder and the Risorgimento.


[Закрыть] Курлетти вызвал их сюда, чтобы удостоверить, как велит закон, и подтвердить под присягой их свидетельства о том, кто именно отдавал приказ силой забрать Эдгардо Мортару из дома 24 июня 1858 года. Курлетти очень торопился. Первый из двух вызванных полицейских, 59-летний Плачидо Виццарделли, подполковник карабинерского корпуса, начал давать показания уже после полуночи.

Виццарделли вспоминал, что однажды, когда он работал в болонском штабе карабинеров, его начальник полковник де Доминичис, командир гарнизона, велел ему отправить донесение бригадиру Агостини, чтобы тот немедленно явился в Болонью. Вскоре, подчиняясь приказу, прибыл Агостини, и де Доминичис поручил ему забрать юного Мортару из дома и отвезти в Рим. Затем Виццардини добавил, уже от себя, что приказ полковнику де Доминичису поступил от доминиканца отца Фелетти, инквизитора. “Люди, которые могли бы рассказать вам больше об этом позорном деянии, – сказал он, – это Агостини, которого я уже упоминал, и фельдфебель Кароли. Оба они сейчас находятся в моем подчинении”.

Второй человек, ждавший в ту ночь своей очереди давать показания, как раз и был Пьетро Кароли. Тридцативосьмилетний Кароли был в 1858 году заместителем бригадира в подразделении папских карабинеров и отвечал за ведение полицейских протоколов в Болонье. Он вспомнил, что однажды в июне 1858 года ему довелось регистрировать письмо, в котором Фелетти поручал де Доминичису “отправиться в дом иудея Мортары в этом городе, чтобы забрать его сына, кажется по имени Эдгардо, и доставить мальчика в его распоряжение”. Кароли продолжал: “Мне известно, что эту задачу исполнял Пьетро Лючиди, фельдфебель карабинерского корпуса, и если я правильно помню, сопровождал его бригадир Джузеппе Агостини… и что потом Агостини отвез мальчика в Рим, в Дом катехуменов”. Еще Кароли припоминал, что отец Фелетти предупреждал в своем письме, чтобы Эдгардо ни в коем случае не перепутали с кем-нибудь из его братьев.

Для главы полиции Курлетти, как и позднее для прокурора, одним из ключевых принимаемых судом доказательств, позволявших установить ответственность за приказ о захвате ребенка, являлось это упомянутое Кароли письмо, в котором инквизитор приказывал де Доминичису схватить Эдгардо. Местонахождение этого письма очень интересовало следователя, и именно это стало главной темой допроса бывшего полицейского регистратора. К замешательству Курлетти, Кароли сообщил, что письмо Фелетти и последовавшие за ним письменные приказы де Доминичиса о взятии Эдгардо куда-то пропали: “Когда обо всем этом заговорили туринские газеты, синьор де Доминичис забрал эти бумаги, раньше находившиеся в моих руках, и с тех пор я их не видел”. Нельзя было обнаружить и других приказов, имевших отношение к делу, потому что в июне 1859 года, когда стало ясно, что близится крах папского режима, подполковник Виццарделли приказал уничтожить весь архив папской полиции.

Фельдфебель Кароли, вероятно понимая, что производит не лучшее впечатление на новоназначенного шефа полиции всей Романьи, добавил, что вскоре после того, как маленького Мортару увезли, отец Фелетти написал письмо Агостини, где хвалил его за благополучное завершение операции. Кароли добавил, что инквизитор сказал и ему лично, что очень доволен тем, как все прошло. С другой стороны, рассказывал дальше Кароли, позже он слышал, как фельдфебель Лючиди, выполнявший операцию, “жаловался на трудности, с которыми пришлось столкнуться, и даже заявлял, что, если ему снова попытаются поручить нечто подобное, он официально откажется участвовать в этом”.[286]286
  ASV-FV, pp. 5–7.


[Закрыть]

Отец Фелетти был далеко не первым инквизитором, чьи полномочия пытались оспорить светские власти. По сути, вся история инквизиции в Италии представляла собой сплошную борьбу за власть – власть вершить суд над населением, от нищего до принца, от нехристя до епископа, – и в этой борьбе централизованной церкви приходилось схлестываться с множеством других претендентов, как гражданских, так и религиозных.

С самого начала инквизиция была тесно связана с доминиканским орденом. Доминиканцы лучше других представителей церкви разбирались в тонкостях богословия и права. С XIII века, когда инквизиция только начала свою охоту на еретиков, большинство инквизиторов были доминиканцами. Со временем первоначальный инквизиторский пыл утих, но в XVI веке заявило о себе протестантское движение Реформации, что вновь вызвало потребность в искоренении ереси, и в Италии институт инквизиции пережил возрождение и реорганизацию. В 1542 году папа Павел III учредил Конгрегацию Священной канцелярии, состоявшую из кардиналов, которым поручалось надзирать за работой инквизиции. Так Рим стал средоточием борьбы против ересей и отклонений от ортодоксии во всех формах: от оскорбительного богохульства до сатанизма, от высмеивания священников до совокупления с дьяволом, от чтения запрещенных книг до основания новых религий. Наряду с этой современной итальянской, или римской, инквизицией существовало два совершенно самостоятельных института: печально знаменитая (во всяком случае, среди евреев) испанская инквизиция, учрежденная в 1478 году королем Фердинандом II и королевой Изабеллой и изначально направленная против иудеев и мусульман, и португальская инквизиция, основанная в 1531 году. И испанская, и португальская инквизиции просуществовали долго, но обе были упразднены в более ранние десятилетия XIX века, а итальянская продолжала здравствовать.[287]287
  Литература об инквизиции обширна. О различных формах современной инквизиции см.: Gustav Henningsen and John Tedeschi, eds., The Inquisition in Early Modern Europe (1986); Romano Canosa, Storia dell’Inquisizione in Italia dalla metà del Cinquecento alla fine del Settecento, 5 vols. (1986–1890); Stephen Haliczer, ed., Inquisition and Society in Early Modern Europe (1987); John Tedeschi, The Prosecution of Heresy, Collected Studies on the Inquisition in Early Modern Italy (1991); Andrea Del Col and Giovanna Paolin, eds., L’Inquisizione romana in Italia nell’età moderna (1991), особенно Andrea Prosperi, “Per la storia dell’Inquisizione romana”, pp. 27–64. Об обращении современной инквизиции с евреями см.: Michele Luzzati, ed., L’Inquisizione e gli ebrei in Italia (1994); Nicolas Davidson, “The Inquisition and the Italian Jews”, в Haliczer, Inquisition and Society, pp. 19–46; Pier Cesare Ioly Zorattini, Processi del S. Uffizio di Venezia contro ebrei e giudaizzanti, 5 vols. (1980); Brian Pullan, The Jews of Europe and the Inquisition of Venice, 1550–1670 (1983). Об истории инквизиции и евреев из Модены и других государств под властью рода д’Эсте см.: Albano Biondi, “Inquisizione ed ebrei a Modena nel Seicento”, в Euride Gregni e Mauro Perani, eds., Vita e cultura ebraica nello stato estense (1993), pp. 259–273; и Biondi, “Gli ebrei e l’Inquisizione negli stati estensi”, в Luzzati, L’Inquisizione, pp. 265–285.


[Закрыть]

Для церкви инквизиция имела большое значение. Кардиналы, входившие в состав Священной канцелярии, принадлежали к числу наиболее могущественных сановников Рима, а главой этого ведомства, порой выступавшим председателем на ее заседаниях, являлся сам папа.[288]288
  Canosa, Storia dell’Inquisizione, vol. 5, p. 216.


[Закрыть]

Все до одного инквизиторы Болоньи (начиная с первого, назначенного в 1273 году, до последнего – отца Фелетти) были доминиканцами и жили в особых покоях при монастыре Сан-Доменико. В одной из комнат отца Фелетти в этой резиденции стояли огромные деревянные шкафы, где хранилось его самое драгоценное имущество: инквизиторские архивы с текстами всех допросов и переписка со Священной канцелярией в Риме. Другая комната, расположенная прямо над первой, в прошлом служила камерой пыток, где допрашиваемых побуждали к исповедям, хотя в XIX веке она, конечно, уже не применялась по прямому назначению. В третьей комнате велись более традиционные допросы – и именно туда приводили Анну Моризи для разговора наедине с отцом Фелетти. Там стоял стол с обтянутой кожей столешницей, кожаное кресло, стул с плетеным сиденьем и деревянная скамья, на которой сидел писец, протоколировавший допросы. К этому кабинету примыкала комнатка, тщательно изолированная от остальных помещений монастыря: в прошлом там проводились особенно сложные допросы, которые могли сопровождаться громкими криками и прочими неприятными происшествиями, хотя и не требовали применения специальных орудий, какие имелись в пыточной камере. Ниже располагалась классная комната, где изучали процесс судопроизводства молодые братья-доминиканцы, которым со временем, возможно, тоже предстояло сделаться инквизиторами. В прошлом неподалеку имелись и тюремные камеры, которые оставались вечной головной болью для инквизиторов – и потому, что камер было слишком мало, и потому, что они были далеко не такими надежными, как требовалось. Заключенным не раз удавалось оттуда бежать.[289]289
  Antonio Battistella, Il S. Officio e la riforma religiosa in Bologna (1905). О ранней истории инквизиции в Болонье см.: Massimo Giansante, “L’Inquisizione domenicana a Bologna fra XII e XIV secolo”, Il Carrobbio 13 (1987): 219–229; и Guido Dall’Olio, “I rapporti tra la Congregazione del Sant’Ufficio e gli inquisitori locali nei carteggi bolognesi (1573–1594)”, Rivista storica italiana 105 (1993): 246–286.


[Закрыть]

На протяжении почти всей истории своего существования в Болонье современная инквизиция занималась искоренением протестантской ереси. Эта задача была здесь особенно важной отчасти потому, что знаменитый Болонский университет привлекал студентов и преподавателей из тех стран, где широко распространился вирус лютеранства и кальвинизма. Однако за полвека между основанием инквизиции и изгнанием евреев из Болоньи местным инквизиторам много раз приходилось справляться с особыми трудностями, возникавшими из-за евреев.

12 августа 1553 года Священная канцелярия в Риме приказала инквизиторам по всей стране собрать и сжечь все экземпляры Талмуда, какие найдутся в еврейских домах и синагогах; спустя четыре года она запретила евреям держать у себя какие-либо иные книги на древнееврейском языке, кроме тех, что составляют Ветхий Завет.[290]290
  Davidson, “The Inquisition and the Italian Jews”, p. 35.


[Закрыть] Всего за несколько месяцев до того, как евреев изгнали из Болоньи, куда они не могли вернуться целых двести лет, инквизиция арестовала одного еврея и обвинила его в том, что он уничтожил несколько священных христианских изображений в придорожных часовнях Болоньи. Аллегро, сына Иакова, родом из моденского гетто, схватили вместе с его другом-христианином Оттавио Барджеллини. Хотя выяснилось, что в святотатстве они невиновны, допросы выявили, что они повинны в совершенно другом преступлении против Господа и религии – в содомии. Барджеллини также обвинили еще и в том, что из-за связи с Аллегро он подвергся “иудаизации”. Обоих мужчин приговорили к смерти.

22 мая, в день, на который была назначена казнь, Аллегро (без сомнения, надеявшийся на помилование) заявил о желании принять христианство, и его в тот же день крестили – в восемь часов утра. Однако приговор остался в силе, и обоих приговоренных вскоре повели к эшафоту, специально сооруженному на Пьяцца Маджоре, где без лишних проволочек обезглавили. Но даже при таких кровавых обстоятельствах крещение еврея стало поводом для празднования. Если тело казненного христианина без церемоний сбросили в яму и прикрыли рогожей, то тело Аллегро торжественно положили в Сан-Петронио, приставив отрубленную голову к шее. В тот же день с большой пышностью, в сопровождении множества ликующих болонцев, его расчлененный труп перенесли для погребения в церковь Сан-Доменико. Похоронили бывшего иудея под новым именем Паоло Орсини, которое он получил в то же утро от гордого крестного отца, Лодовико Орсини. Все это происходило через девять дней после того, как на улицах Болоньи появились объявления с приказом всем евреям убираться вон из города.[291]291
  Vittore Ravà, Gli ebrei in Bologna (1872), pp. 17–19. О печальном случае в середине XVII века, когда еврей был брошен в болонскую тюрьму Торроне и с пристрастием допрошен инквизитором, см. Ermanno Loevinson, “Un marrane du XVII siècle à Bologne, Emmanuel Passarino Léon ou Juda Vega”, Revue des Études juives, n.s. vol. 3 (1938): 91–96.


[Закрыть]

Лучшая пора инквизиции миновала к началу XVIII века – тогда уже перестали публично приносить в жертву еретиков и подозреваемых больше не пытали, поднимая с земли за запястья, связанные за поясницей.[292]292
  Об истории инквизиции в Болонье в XVII и XVIII веках см. Alessandra Fioni, “L’Inquisizione a Bologna. Sortilegi e superstizioni popolari nei secoli XVII e XVIII”, Il Carrobbio (1992): 141–150.


[Закрыть] Но лишь в последние годы того столетия, когда в Италию вторглись французы, инквизицию впервые отменили. Болонский инквизитор не просто потерял работу: он заодно лишился и пристанища, потому что доминиканский монастырь был упразднен и распущен, а инквизиторские архивы захвачены. Инквизиция вернулась в Болонью, как и в остальные города Папской области, лишь после падения французского режима в 1814 году.

В годы Реставрации одной из главных обязанностей Священной канцелярии был надзор над евреями, жившими в Папском государстве. Помимо разбора дел тех евреев, что выходили из повиновения, инквизиция издавала указы, напоминавшие еврейскому населению о вновь наложенных ограничениях. В 1843 году Священная канцелярия распространила полный список запретов: евреям запрещалось предоставлять христианам жилье или продавать пищу, а христиане не должны были работать на них. Евреям не позволялось владеть землей или зданиями. Евреям нельзя было проводить ночь за пределами своего гетто, не разрешалось поддерживать “дружеские отношения с христианами”. Евреям запрещалось проводить какие-либо церемонии, связанные с погребением покойников. Главный инквизитор заключал свой указ словами: “Тех, кто нарушит эти правила, ждет наказание Священной инквизиции” – и добавлял: “Эти постановления будут зачитаны в гетто и развешаны в синагогах”.[293]293
  “Editto della Santa Inquisizione contro gl’Israeliti degli Stati Pontifici”, в: Achille Gennarelli, Il governo pontificio e lo stato romano, documenti preceduti da una esposizione storica (1860), parte I, pp. 304–305.


[Закрыть]

Когда отец Фелетти впервые написал в Священную канцелярию в Риме, спрашивая, как ему быть с делом Мортары, у него (как и у его болонских предшественников) практически не было опыта обращения с евреями. Зато он знал, что такого опыта более чем достаточно у Священной канцелярии. Двенадцать кардиналов, входивших в Конгрегацию Священной канцелярии, и другие опытные инквизиторы собирались каждый понедельник для решения как раз таких дел, о котором он спрашивал.

А вот у новоиспеченной команды судей, которым поручили уголовное судопроизводство в королевском правительстве провинции Эмилии – территориальной единицы, возникшей днем раньше, опыта не было почти совсем. Приступая к рассмотрению первого уголовного дела при новом режиме, они рисковали погрязнуть в политической и юридической трясине: ведь было совсем неясно, какие законы теперь следует применять. Впрочем, в данный момент их гораздо больше занимало преступление инквизитора, который приказал силой забрать ребенка у родителей, чем какие-либо тонкости, связанные с применением новой системы законов, которые имели бы обратную силу для действий, совершенных при старом режиме и старых законах.

Как только Курлетти завершил ночной допрос двух карабинеров, он решил – с одобрения Фарини – арестовать инквизитора. Для выполнения этой миссии он собрал внушительную группу сопровождения, ведь отец Фелетти не был заурядным преступником. Вместе с Курлетти в Сан-Доменико отправились несколько высших чинов болонской полиции, судья по уголовным делам Франческо Карбони, а также большое количество других полицейских. Было почти три часа ночи, когда они прибыли в Сан-Доменико, находившийся едва ли в двух минутах езды на карете от Палаццо Комунале. Впоследствии сам отец Фелетти так описывал сцену своего ареста:

Ранним утром второго числа сего месяца, около половины третьего, меня внезапно разбудили: в моей спальне находились разные полицейские начальники и еще множество полицейских. Они попросили меня немедленно одеться и приготовиться к обыску помещения. Я оделся как мог быстро, и из спальни меня перевели в другую комнату моей резиденции, где полицейский инспектор – он не был болонцем [Курлетти выдавал его акцент] – сообщил мне, что я арестован. После этого меня принялись допрашивать, утверждая, что я виновен в нарушении общественного порядка, так как, по их словам, я приказал схватить мальчика Эдгардо Мортару, сына еврея Момоло.[294]294
  ASB-FV, p. 23.


[Закрыть]

Два разных мира столкнулись в ту ночь, когда полицейские ворвались в покои инквизитора, обвиняя его в похищении ребенка, и постепенно, видя, что доминиканский монах упрямо отказывается признавать за ними право судить его, начали терять терпение. Все встало с ног на голову: отец Фелетти сидел в собственной резиденции в Сан-Доменико, но не он вел допрос, а его допрашивали.

“Меня зовут падре Пьер Гаэтано Фелетти, я принадлежу к ордену доминиканцев, – сообщал он, отвечая на вопросы. – Моего отца, ныне покойного, завали Филиппо. Я родился в Комаккьо [под Феррарой]. Я живу в этом монастыре. До сей поры я никогда не имел дела с законом, меня никогда не арестовывали и не допрашивали”. На вопрос о том, знает ли он, за что его арестовали, он ответил отрицательно, но добавил: “В этом смысле я должен заявить следующее: я считаю данный арест произволом некомпетентных властей, потому что я священник и, более того, сам папа римский назначил меня некогда главой инквизиции Болоньи”.

“Известно ли вам, – спросил глава полиции, – о похищении мальчика по имени Эдгардо Мортара, которое произошло в этом городе при участии папских жандармов 24 июня 1858 года?”

На это отец Фелетти ответил: “Мне нечего сказать”.

Но полицейский инспектор настаивал: “Выступая в роли главного инквизитора, вы писали письмо полковнику де Доминичису, приказывая ему организовать похищение мальчика?”

“Если я писал кому-либо официальные письма, я не могу этого отрицать, но в то же время я ничего не могу сказать по этому поводу”.

Курлетти, взбешенный уклончивостью монаха, повторил вопрос, но инквизитор ответил просто: “Священная клятва не позволяет мне разглашать сведения, являющиеся достоянием трибунала католической веры”.

Сформулировав вопрос несколько по-другому, Курлетти спросил, не являлся ли приказ инквизитора причиной того, что бригадир Агостини доставил мальчика в Дом катехуменов в Риме. Но отец Фелетти увильнул от ответа и на этот вопрос, сославшись на клятву хранить тайны, и добавил: “Поскольку я слышу, что здесь упоминается имя некоего мальчика, Эдгардо Мортары, то я должен сказать: меня утешает мысль о том, что в лице этого невинного создания я обрел нового ангела-хранителя, который будет молиться милосердному Господу о спасении моей души”.

Когда и другими вопросами из доминиканца не удалось вытянуть ни одного полезного ответа, Курлетти велел монаху сдать все бумаги, связанные с делом Мортары.

“У меня здесь нет ничего, что имело бы отношение к Священной канцелярии”, – ответил Фелетти. Он уже сжег все документы, касавшиеся дела Мортары. Но когда его спросили, когда именно он предал их огню и как это происходило, монах повторил, что о делах, имеющих отношение к Священной канцелярии, он не вправе говорить ни слова.

Курлетти сделал последнюю попытку развязать инквизитору язык: “Похищение Эдгардо Мортары нарушило общественный порядок и лишило его семью покоя. Поэтому, позвольте, я снова попрошу вас давать более удовлетворительные ответы, поскольку, какую бы должность человек ни занимал, особенно если это должность главного инквизитора, он должен быть готов объяснять отданные приказы”.

“Что касается моей деятельности в качестве инквизитора Священной канцелярии в Болонье, – отвечал отец Фелетти, – то давать объяснения я обязан лишь одному суду – суду Верховной священной конгрегации в Риме, префектом которой является его святейшество папа римский Пий IX, и больше никому”.

Затем отцу Фелетти, как положено, зачитали запись допроса, однако он отказался поставить свое имя на этой бумаге. Документ подписали другие восемь человек, присутствовавшие при допросе: шеф полиции Курлетти, прокурор Карбони, четыре полицейских чина и еще двое полицейских, приглашенных в качестве свидетелей.

Не обращая внимания на протесты монаха, Курлетти приказал полицейским обыскать монастырь, надеясь, что все-таки найдутся какие-нибудь документы инквизиции, связанные с делом Мортары. Они обыскали все закоулки резиденции Фелетти, перерыли все шкафы с инквизиторским архивом и всю монастырскую библиотеку. Но ничего не обнаружилось. Уже брезжил рассвет, и Курлетти сдался. Инквизитора повели к полицейскому фургону, и он прошел по двору Сан-Доменико, подметая камни своими длинными белыми одеждами. Процессия экипажей покатилась назад в полицейское управление, по пути доставив инквизитора в его новые покои – а именно в печально знаменитую тюрьму Торроне.[295]295
  Там же, с. 7–12.


[Закрыть]

Изо всех эпизодов истории Мортары, обросшей множеством мифов, арест отца Фелетти в Сан-Доменико примечателен тем, что обрел мифическое измерение едва ли не сразу. Несмотря на свою главную роль в деле Мортары, раньше монах не привлекал к себе всенародного внимания. Его заслоняли другие церковные фигуры, куда более известные. Когда искали виноватых в Болонье, всегда вспоминали кардинала Вьяле-Прела, которого знали во всей Европе и который привычно служил в глазах публики живым воплощением религиозного фанатизма. Во многих пересказах этой истории именно кардиналу отводилась роль инициатора и организатора похищения Эдгардо, хотя в действительности ничто не указывало на то, что он мог играть такую роль. А поскольку в любом случае основная битва давно уже переместилась в Рим, где удерживали Эдгардо, то внимание публики переключилось на кардинала Антонелли и на папу Пия IX. И лишь когда Курлетти с командой полицейских явились в Сан-Доменико, отцу Фелетти с изрядным запозданием досталось вполне заслуженное внимание общества.

Хотя обстоятельства его ареста были действительно довольно драматичными, европейская пресса значительно приукрасила сцену, разыгравшуюся в Сан-Доменико. Либеральные газеты с большим воодушевлением передавали эту новость, и в их статьях фигурировали подробности (по большей части вымышленные), которые изображали падре настоящим религиозным фанатиком – пускай, может быть, и искренним в своей вере, но все-таки фанатиком.

Чаще всего повторялся рассказ, опубликованный в лондонской Times: полиция будто бы явилась как раз вовремя и поймала монаха, когда тот уже садился в карету, намереваясь бежать. Когда же рука правосудия настигла его, монах упал на колени прямо на мостовой, “чтобы поблагодарить Небо за то, что оно избрало его и велело ему стать мучеником за святое дело”. Потом, вернувшись мыслями на землю, продолжал автор статьи в Times, отец Фелетти принялся осыпать проклятьями и угрозами отлучения от церкви поймавших его людей, на что те отвечали насмешками.[296]296
  Из итальянского перевода в Volli, “Il caso Mortara nell’opinione pubblica”, p. 1121n64. Материал из Times также воспроизведен в заметке Исидора Каэна в “Chronique du mois”, Archives Israélites, февраль 1860 года, с. 91.


[Закрыть] Боттригари в своей болонской хронике добавлял, что, хотя Фелетти и утверждал, будто сжег все инквизиторские записки по приказу начальства, полиция после тщательных поисков все же обнаружила “стопку бумаг, которые, возможно, имеют определенную важность”.[297]297
  Bottrigari, Cronaca, vol. 3, p. 3.


[Закрыть] Такой слух тоже получил тогда широкое хождение, хотя в действительности полиции ничего не удалось найти.

Католическая пресса встретила известие об аресте инквизитора с возмущением, однако, что любопытно, некоторые ее выдумки были очень созвучны домыслам либеральной прессы. О том, насколько совпадали их версии изложения событий, можно судить, например, по решению ультрамонтанского издания Il Cattolico не пересказывать самостоятельно историю с арестом, а просто перепечатать текст, опубликованный в недавно основанной в Милане либеральной газете La perseveranza. События были описаны так:

Когда полиция явилась к монастырю и постучалась в главные ворота, их быстро отперли, хотя и было три часа ночи, потому что привратник ждал возвращения одного монаха. Повинуясь приказу полицейских, привратник провел их в покои отца Фелетти […] Как только они позвонили в дверь, им открыл послушник. Когда полиция вошла в покои инквизитора и приказала ему встать, он встал с постели, но тут же опустился на колени и проговорил: “Благодарю Господа за ваш приход; благословенны те, кого он навещает в их страданиях”.

То, что для либеральной газеты La perseveranza служило явным свидетельством фанатического безумия, в глазах набожных издателей Il Cattolico, напротив, являлось вдохновляющим рассказом о вере и триумфе христианства над жестокостью его противников. Правда, само описанное событие происходило исключительно в воображении журналистов, но как раз это не имело никакого значения.