Текст книги "Похищение Эдгардо Мортары"

Глава 17
Восстание в Болонье

Могла ли история, в которой участвовали неграмотная служанка, бакалейщик и маленький еврейский мальчик из Болоньи, изменить ход истории Италии и истории церкви? Вопрос не столь надуманный, как может показаться. Можно смело утверждать, что Анна Моризи – распутная и неимущая девица, неспособная написать даже собственное имя, – внесла больший вклад в объединение Италии, чем многие из героев Рисорджименто, чьи статуи стоят сегодня на площадях итальянских городов.

Национальная гордость заставляет итальянцев видеть в объединении своей страны прежде всего результат итальянских националистических настроений, воплотившихся в одержимом мыслителе Джузеппе Мадзини, итальянской воинской доблести, воплотившейся в бесстрашном Джузеппе Гарибальди, итальянской дипломатической изворотливости, воплотившейся в графе Кавуре, и, наконец, преданной своему народу итальянской королевской власти в лице Виктора Эммануила II. Но событием, которое по-настоящему ускорило объединение Италии, начавшееся в 1859 году, стало решение французского правительства, и в частности императора Наполеона III, направить войска в помощь Сардинскому королевству для изгнания австрийцев из Северной Италии, а также одобрить присоединение к этому королевству не только земель, находившихся непосредственно под властью Австрии, но и тех, где были расквартированы австрийские гарнизоны, – а к ним относилась значительная часть Папской области.

Здесь не место для подробного рассказа о жизни Наполеона III и его эпохе. В более ранний период он был энтузиастом объединения Италии и даже принимал участие в итальянских бунтах 1831 года, вдохновленных карбонариями. С другой стороны, в 1849 году, желая укрепить собственную власть и стремясь с этой целью заручиться поддержкой католиков, он направил французские войска в Рим, чтобы разгромить там республику и восстановить старый режим. Боясь настроить против себя католиков во Франции, он оставил французских солдат в Риме, однако, оставаясь в душе противником государства, которым по церковным законам управляет папа, он выказывал себя в лучшем случае нерешительным сторонником папской власти.

По словам одного болонского журналиста, который вспоминал о деле Мортары спустя полвека, захват Эдгардо стал для папской власти самоубийственным ударом. В патриотической манере журналист объясняет это отнюдь не воздействием этой истории на французов, а сильным впечатлением, какое она произвела на либералов и масонов в самой Италии, в чьих глазах папская власть давно уже дискредитировала себя.[258]258
  Giambattista Casoni, Cinquant’anni di giornalismo 1846–1900 (1908), vol. 2, p. 21.


[Закрыть] А вот французские журналисты, тоже называвшие дело Мортары последней соломинкой, переломившей хребет папскому режиму, писали больше о том, как это дело повлияло на французское общественное мнение. Статья в L’Espérance, вышедшая в самом начале 1860 года, вскоре после падения папского режима в “легациях”, сообщала (вне сомнения, впадая в преувеличение), что не было ни одного французского солдата, который, вернувшись в родную деревню, не рассказывал бы там про маленького еврейского мальчика, украденного у родителей.[259]259
  Приводится в: “Spoglio dei giornali”, Gazzetta del popolo (Bologna), 11 января 1860 года, с. 3.


[Закрыть]

Нельзя сказать, что подобного мнения о значимости дела Мортары придерживались только журналисты или горячие сторонники крошечной еврейской общины Италии. Историк Артуро Карло Йемоло, главный в Италии специалист по отношениям церкви и государства, причисляет действия папы Пия IX в истории с Эдгардо к важнейшим событиям его понтификата, а сам этот понтификат – к имевшим самые серьезные последствия для истории церкви. Йемоло ставит дело Мортары в один ряд с выпущенной папой в 1864 году декларацией “Список заблуждений” (Syllabus errorum, знаменитый документ, в котором церковь порицала современность) и с созванным им Первым Ватиканским собором 1869–1870 годов, на котором был провозглашен новый церковный догмат о папской непогрешимости: все это были главные вехи, которые проясняли папскую философию для остального мира. И эта философия оказалась роковой для самого папы, так как начисто отбила у конституционных правительств католических стран желание спешить на помощь Святейшему престолу.[260]260
  Arturo Carlo Jemolo, Chiesa e stato in Italia dal Risorgimento ad oggi (1955), pp. 49–50.


[Закрыть]

Ведущие биографы Пия IX тоже проводят связь между поведением папы в деле Мортары в 1858 году и утратой им большей части своих земных владений в следующем году. “В более широкой исторической перспективе, – пишет Джакомо Мартина, самый выдающийся итальянский биограф папы, – дело Мортары свидетельствует о глубине религиозного чувства Пия IX, о его твердости в исполнении любой ценой того, что он почитал своим прямым долгом. Он понимал, что рискует лишиться популярности, престижа (в ту пору еще почти непоколебимого) и, что важнее всего, поддержки своей мирской власти со стороны французов”.[261]261
  Martina, Pio IX, p. 34. Вспомним, что, согласно видному биографу Пия IX Роже Оберу (Il pontificato, p. 145), именно поведение папы в деле Мортары заставило Наполеона III отбросить последние сомнения и согласиться на разрушение земной империи папы. Или, говоря словами британского историка Дж. Дерека Холмса (из The Triumph, p. 126), именно дело Мортары “снова подняло вопрос о мирской власти и церковной автократии” и “подготовило французское общественное мнение к перемене взгляда на внешнюю политику Наполеона”.


[Закрыть]

Предчувствие близящихся больших перемен уже несколько месяцев держало жителей Болоньи в состоянии тревожного возбуждения. Город и в прошлом не раз восставал против папского правления, и сейчас было понятно, что сражения, происходящие на севере Италии, могут решить судьбу болонцев. Хотя знаменитый Болонский университет находился под папским управлением, его студенты всегда готовы были примкнуть к бунтарям.

В середине апреля 1859 года, когда должна была состояться лекция о Наполеоне Бонапарте, в зал набилась огромная толпа, взбудораженная мыслью о том, что, быть может, уже скоро племянник Бонапарта проложит путь к объединению Италии. Власти, перепуганные таким зрелищем, посоветовали лектору (священнику) не проводить занятие, и вскоре в аудиторию ворвался отряд полицейских с обнаженными мечами и принялся разгонять студентов. Либерал Энрико Боттригари так описывал это столкновение в своем дневнике: “«Вон отсюда, мерзкие свиньи! Вон, собаки!» – такую брань изрыгала эта грубая солдатня. Но оскорблений им было мало: они принялись избивать и ранить лезвиями и остриями мечей безоружных юнцов”. Студенты бросились бежать из лектория, но снаружи их уже поджидали две колонны жандармов под командованием полковника де Доминичиса, руководившего операцией.[262]262
  Bottrigari, Cronaca, vol. 2, p. 446.


[Закрыть]

12 июня 1859 года в три часа ночи австрийские войска, непрерывно находившиеся в Болонье с 1848–1849 годов, когда они усмиряли антипапское восстание, покинули город. Посреди ночи группа местных аристократов (из Национального общества, которое ратовало за присоединение Болоньи к Сардинскому королевству) встретилась с кардиналом-легатом. Кардинал Милези все еще надеялся сохранить власть, хотя, должно быть, и он уже понял, что дело его проиграно (во всяком случае, на ближайшее время). Вышел настоящий конфуз: в городе, которым больше двух с половиной столетий правила папская власть, ни одна душа не пожелала предотвратить низвержение папского режима.

В шесть часов утра Пьяцца Маджоре перед Палаццо Комунале начала наполняться народом. Подбадриваемые членами Национального общества, люди принялись махать трехцветными флагами и скандировать лозунги: “Да здравствует Италия! Да здравствует Виктор Эммануил! Да здравствует Война за независимость! Да здравствует Наполеон III! Да здравствует Франция! Кавур! Гарибальди!” Поспешно собрался городской оркестр и заиграл духоподъемные военные песни и патриотические гимны. Из окон, выходивших на площадь, женщины махали белыми платками и вывешивали с карнизов национальные флаги. Несколько мужчин вскарабкались по фасаду Палаццо Комунале наверх и, к радости толпы, сорвали папские эмблемы и водрузили на их место итальянское знамя, украшенное крестом Савойской династии. Папский режим пал. Но он уже падал несколько раз в сравнительно недавнее время. Никто не был уверен в том, что на сей раз его не восстановят.

Кардинал Милези (которого в прошлом году так отчаянно разыскивали дядья Эдгардо) наконец понял, что ему придется уйти. Ему было позволено беспрепятственно покинуть Палаццо Комунале, что он и сделал в девять часов утра под охраной отряда папских солдат. Перед уходом он выпустил свое последнее воззвание: “Болонцы! Австрийский гарнизон покинул наш город. Однако это не означает отмены тех священных договоренностей, по которым гарантами владычества его святейшества являются оба католических императора, в настоящее время находящиеся в состоянии войны [т. е. Австрия и Франция]”. Легат завершил свое обращение словами: “Взываю к здравомыслию этого города и провинции. Все, кто любит порядок, вставайте на мою сторону, дабы сохранить и защитить его. И он будет сохранен, если вы будете уважать первое и священнейшее из прав – право на власть его святейшества”.[263]263
  “Cronaca contemporanea – Notificazione dell’Em. Legato di Bologna”, Civiltà Cattolica, ser. 4, vol. 3, p. 103.


[Закрыть]

В ответ на это воззвание члены поспешно созванного временного правительства Болоньи провозгласили приверженность города Войне за независимость и желание присоединить Болонью к Сардинскому королевству. В ту ночь в окнах по всему городу горели свечи и газовые рожки по случаю падения папского режима, толпы людей высыпали на улицы, празднуя приход свободы. В воздухе звенели популярные мелодии: между домов шествовал городский оркестр, а за ним, освещая ему путь, – вереница горожан с высоко поднятыми факелами.[264]264
  Мое описание событий, связанных с уходом австрийских войск из Болоньи, основано в первую очередь на: Bottrigari, Cronaca, vol. 2, pp. 460–464.


[Закрыть]

Австрийские войска ушли в воскресенье, Троицын день, когда совершалось миропомазание. Несмотря на начавшиеся беспорядки, болонские дети, которым положено было проходить обряд конфирмации в том году, нарядились в белое и явились к Болонскому собору. Там дети увидели странное, почти фантастическое зрелище, как вспоминал об этом много лет спустя один из тех детей.

Альберто Даллольо заметил, что творится нечто странное, когда они вместе с дедушкой шли, держась за руки, к собору неподалеку от центральной площади. В их сторону двигалась шумная процессия. Люди выкрикивали – явно радостно – какие-то странные слова, смысла которых мальчик не понимал. Возглавлял шествие возбужденный человек, который, размахивая белым флагом, направлялся к площади. Когда они приблизились, один из участников процессии подозвал деда Альберто и вытащил из коробочки какую-то яркую цветную ленточку. Он прикрепил эти ленточки к петлице дедушкиного пиджака, а потом повернулся к мальчику и приколол такую же трехцветную кокарду к его одежде. Вот так, с кокардой на конфирмационном наряде, Альберто и вошел в собор Сан-Пьетро. Должно быть (писал он позже), он произвел тогда очень неприятное впечатление на кардинала Вьяле-Прела![265]265
  Alberto Dallolio, “Bologna nel 1859”, в: Bologna nella storia d’Italia (1933), p. 163.


[Закрыть]

Действительно, сам архиепископ оказался в немыслимом положении, крайне унизительном для него. Если кардинал-легат мог просто бежать, то у архиепископа такой возможности не было. Ведь он был пастырем народа и нес ответственность за души всех людей в своей епархии. И его присутствие именно там, где он находился, было совершенно необходимо, чтобы защищать церковь и папу, подвергшихся безжалостному нападению.

В день ухода австрийцев к архиепископу явилась делегация аристократов и других членов временного правительства, чтобы заверить кардинала, что ему ничто не угрожает и он сможет беспрепятственно выполнять свои религиозные обязанности. Однако кардинала Вьяле-Прела не так-то легко было переманить на свою сторону. В его глазах новые правители являлись незаконными узурпаторами папской власти, и он не признавал за ними права командовать. Кардинальская газета L’osservatore bolognese, рупор затеянной им кампании религиозного обновления, была закрыта по распоряжению нового правительства в связи с обвинением в подрывной деятельности.[266]266
  Fantini, “Un arcivescovo bolognese”, p. 220; см. также Fantini, “Il clero bolognese nella crisi del 1859–60”, Bollettino del Museo Del Risorgimento di Bologna 3 (1958): 109–161.


[Закрыть]

Первые акты неподчинения, совершенные архиепископом, объяснялись глубокой неприязнью к мятежникам и их кощунственному поведению в отношении церкви. К тому же он питал надежду, что недалек день расплаты, когда надлежащий порядок будет восстановлен, а бунтари получат по заслугам. В Риме кардинал Антонелли, получая одно за другим известия о неудачах, рассуждал о событиях 1859 года в категориях, сложившихся еще во время восстания десятилетней давности. Через месяц после падения папской власти в Болонье британский военный атташе Одо Рассел сообщал в своем письме в Лондон:

Его преосвященство государственный секретарь, который также является военным министром, сказал мне вчера, что в начале войны в папской армии насчитывалось около 8000 человек: 2500 дезертировали и перешли в пьемонтскую армию, так что теперь в войсках его святейшества остается всего 5500 человек. Кардинал формирует новые полки, и очень активно ведется вербовка новобранцев, потому что поставлена цель: довести папскую армию до ее нормальной численности, которая должна составлять 14 тысяч человек.

Набор должен быть завершен к концу года, и кардинал Антонелли заверил меня, что искренне надеется, что к тому времени добьется ухода французской оккупационной армии из Рима и Чивитавеккьи, о чем он мечтает теперь более, чем когда-либо. Французское правительство уже добилось от короля Виктора Эммануила отзыва маркиза д’Адзельо из Болоньи. Следующим шагом, как он надеется, станет вывод пьемонтских войск из легаций, а когда это произойдет, то, как полагает его преосвященство, не составит труда напасть на эти мятежные области и отвоевать их. По просьбе императора он отказался от идеи разорвать дипломатические отношения с Сардинией и, в свой черед, ожидал, что Франция поддержит порядок по эту сторону Апеннин, пока папские войска будут осуществлять подчинение легаций.

Похоже, кардинал Антонелли настроен оптимистично, он верит в успех задуманных предприятий. Возможно, его преосвященство не знает того, что решительные приказы, отданные императором генералу Гуайону в начале войны, были призваны поддерживать порядок в самом Риме и его ближайших окрестностях, однако он не собирался никоим образом вмешиваться в события во всех остальных частях Папской области.[267]267
  Письмо Одо Рассела лорду Дж. Р., 22 июля 1859 года, № 94, в: Blakiston, The Roman Question, pp. 26–27.


[Закрыть]

В самом деле, прибытие Массимо д’Адзельо, отправленного в Романью эмиссаром от Сардинского королевства, вызвало новое противостояние с кардиналом Вьяле-Прела, который увидел в этом визите первый шаг к аннексии: получалось, что король Виктор Эммануил II уже признал Болонью и всю Романью частью своего разросшегося королевства. Теперь, через два года после того, как толпы горожан высыпали на улицы, которые вели к центру Болоньи, чтобы одним глазком взглянуть на торжественный въезд папы римского, они точно так же стеклись уже для того, чтобы поприветствовать д’Адзельо. Его конный экипаж медленно проезжал по украшенным знаменами улицам Болоньи, а сверху, из окон, на него лился дождь цветов и гирлянд. Когда карета выехала на Пьяцца Маджоре, ее покрывала уже такая гора цветов, что самого маркиза почти не было видно. За экипажем выступал длинный строй ополченцев (многих из них так же быстро призвали на новую службу, как незадолго до этого без лишних церемоний уволили со старой), затем ехали чиновники из нового временного правительства, а за ними тянулись сотни карет с представителями болонской элиты. Все они решили воздать почести новым правителям.

Повторяя поступок Пия IX двухлетней давности, маркиз вошел в Палаццо Комунале и поднялся к окну, выходившему на площадь с колышущейся толпой. Справа он увидел величественный фасад Сан-Петронио, освещенный шестью канделябрами и украшенный знаменами и цветочными венками. Слева, в мерцании огней, зажженных внутри огромного сосуда на крыше, возвышался средневековый Палаццо дель Подеста. Среди языков этого пламени стояли восемь больших плакатов, и на каждом было крупными буквами написано название одного из недавних сражений, в которых одержали победу союзники, и изображена эмблема Савойской династии. В дальнем конце площади рядом висели знамена Болоньи и Савойи, бок о бок с флагами Италии и Франции, а прямо посередине площади был установлен бюст короля. Бюст был до смешного маленький, учитывая величину самой площади и торжественность случая, однако скульптор-патриот получил заказ слишком поздно и вложил в работу все свое старание. Толпа, возбужденная столь яркой иллюминацией после наступления темноты, музыкой в исполнении четырех военных оркестров и восторженными возгласами ликующих сограждан, криками вызывала д’Адзельо, требуя, чтобы тот вышел и обратился к ней. Маркиз, изумленный таким зрелищем, вышел на балкон и помахал толпе рукой.

Среди множества городских зданий, светившихся радостными огнями, одно – дворец архиепископа – выделялось демонстративной темнотой. Эта умышленная мрачность не осталась незамеченной. Обозленные толпы двинулись к кардинальскому двору, выкрикивая оскорбления и изрыгая богохульства. Потом хулиганов прогнала полиция, но они успели выставить целый лес свеч, которые освещали теперь и это здание.[268]268
  Это описание основано на: Bottrigari, Cronaca, vol. 2, pp. 479–482, включая материал из болонской газеты Monitore, который он воспроизводит у себя.


[Закрыть]

Очень скоро перед болонцами, привыкшими читать L’osservatore bolognese, Il vero amico и другие газеты, подававшие местные новости под церковным соусом, стала проступать совсем другая картина событий. Появились новые газеты, которые воспевали добродетели савойского короля и восхваляли мужество солдат, сражавшихся за объединение страны. Антиклерикальные настроения – никогда не затихавшие в Болонье и Романье, где церковь издавна отождествлялась с автократическим правлением, – в одночасье вышли из подполья и заявили о себе во весь голос, выплеснулись на страницы газет и заговорили языком официальных деклараций.

Например, 17 августа новая болонская Gazzetta del popolo обратилась к жителям окрестных сел, крестьянам, которые, как многие опасались, могут оказаться особенно восприимчивы к тревоге, поднятой духовенством: “Ваши священники обманывали себя, и они продолжают обманывать вас и вредить вам, постоянно высказываясь против нового правительства […] А что хорошего сделало для вас папское правительство? И бывало ли такое?” – спрашивал корреспондент. И продолжал: папа, отчаянно цепляясь за свои владения, и священники, в силу своего невежества, утверждают, будто папское правление необходимо для того, чтобы его святейшество мог свободно выполнять свои духовные обязанности. “Но тут хочется спросить: а можно ли считать, что монарх свободен в своем правлении, если он опирается на другие державы, желая удержаться на троне?” И разве не сам Иисус говорил: “«Мое царствие – не от мира сего?» […] Может быть, нашей религии чинят препоны в Пьемонте? Священники заявляют, будто бы чинят. Но как же они смеют так нагло врать? В Пьемонте священников еще больше, чем здесь у нас, и больше красивых церквей, и все ходят на мессу, когда пожелают”. Разгорячившись и войдя в роль истинного защитника миссии Христа, возмущенный корреспондент заключал: “Как смеет представитель Иисуса Христа изрекать подобную ложь, чтобы просто сохранить за собой богатства и земли – и, что хуже всего, чужие богатства и чужие земли. Как смеет он отлучать людей от церкви только потому, что они отобрали у него то, на что у него нет ни малейшего права […] Стыд и срам! Разве вы не понимаете, что папа обманывает вас?”[269]269
  “Popoli della campagna”, Gazzetta del popolo, 17 августа 1859 года.


[Закрыть]

Всего неделей раньше, в одном из своих первых официальных указов, новый генерал-губернатор Романьи провозгласил свободу вероисповедания и равенство всех граждан перед законом. Отныне евреи – впервые с той поры, когда христианство стало официальной религией Римской империи (если не считать кратковременного наполеоновского периода), – получили точно такие же права, как христиане. В ноябре 1859 года, всего через 17 месяцев после того, как инквизитор отдал приказ схватить Эдгардо, Луиджи Карло Фарини, диктатор бывших герцогств Моденского и Пармского, а также губернатор Романьи, выпустил указ об упразднении инквизиции. Объявив инквизиторский суд “несовместимым и с цивилизацией, и с самыми основными принципами общественных и гражданских прав”, указ напоминал о том, что все цивилизованные страны давным-давно покончили с подобными “судами” и они остались лишь в Папском государстве.[270]270
  Текст указа Фарини можно найти в приложении E к: Francesco Jussi, Studi e ricordi di Foro Criminale per l’avvocato Francesco Jussi (1884).


[Закрыть]

Архиепископ тоже не терял времени даром и делал все, что мог, чтобы защитить свою епархию от влияния всех антиклерикальных публикаций, появившихся сразу же после ухода австрийцев. В конце августа он выпустил уведомление, которое затем отпечатали на больших листах и вывесили на дверях церквей по всей епархии: людей предупреждали о “серьезной опасности”, какую представляют все эти публикации. “Мы с огорчением видим, как осыпают оскорблениями и хулами священную особу того, кто, обладая верховной властью над церковью, должен оставаться предметом нашего преклонения и нашей любви”. Не забыв осудить также тревожный подъем театра с его кощунственными представлениями, Вьяле-Прела заключал: “Настоятельно советуем вам следовать примеру первых христиан, которые, как написано в Деяниях апостолов, бросали дурные книги в огонь”.[271]271
  “Notificazione Ecclesiastica” за подписью M. Card. Viale-Prelà, Arciv., Palazzo Arcivescovile di Bologna, 29 августа 1859 года, AAB-N.


[Закрыть]

Но проблема никуда не девалась, и через несколько месяцев, в начале декабря, кардиналу пришлось выпустить еще одно церковное обращение, предупреждавшее паству о “пагубных и предосудительных средствах, которые пускаются в ход, дабы истребить вашу веру… и ввергнуть неосторожные и невежественные души в смертельную пропасть ереси […] С этой целью, – продолжал архиепископ, – печатают и продают вам за гроши безбожные книжонки, которые обрушивают ненависть и град насмешек на святую католическую церковь, глумятся над ее авторитетом и высмеивают ее учение”. Свое новое обращение, как и предыдущее, Вьяле-Прела заключал выражением пылкой надежды, что верующие поступят с этими подлыми публикациями так, как они того заслуживают, то есть “бросят их в огонь, как некоторые из вас, без сомнения, уже сделали”.[272]272
  “Notificazione Ecclesiastica” за подписью M. Card. Viale-Prelà, Arciv., Palazzo Arcivescovile di Bologna, 8 декабря 1859 года, AAB-N.


[Закрыть]

Битва продолжалась: с одной стороны – церковные воззвания и ритуальные санкции, с другой – народные демонстрации и нескончаемые атаки в прессе. В сентябре Энрико Боттригари изложил точку зрения патриотов на начатую кардиналом Вьяле-Прела борьбу против нового режима: “Наш архиепископ, как и следовало ожидать, по-прежнему враждебно настроен по отношению к новому порядку вещей и публикует разные «Извещения», полные лжи. Он пытается внушить народу, что новые власти мешают совершению священных обрядов и благочестивых действий”. Некоторые священники, сообщал Боттригари, уже начали сотрудничать с новыми правителями, но архиепископ быстро принял меры и отстранил их от церковных должностей.[273]273
  Bottrigari, Cronaca, vol. 2, p. 509.


[Закрыть]

Борьба вокруг ритуала шла с двух сторон. Ритуал вовсе не являлся церковной монополией, он служил главным средством, при помощи которого новые правители строили свой режим, придавали себе атрибуты законности, приобщали народ к своей идеологии и приводили его в возбуждение.[274]274
  Об использовании ритуала в политике см. David I. Kertzer, Ritual, Politics, and Power (1988).


[Закрыть] Источником самого жгучего унижения для уязвленного архиепископа Болонского был непрерывный поток просьб от узурпаторов, которые стремились привлечь священников к контрритуалам нового государства, беспардонно стремясь использовать церковь для легитимации нового режима.

Патриотично настроенной элите Болоньи необходимо было продемонстрировать остальному миру, что народ Романьи безоговорочно поддерживает новый режим и желает стать частью Сардинского королевства. Кроме того, перед элитой стояла непростая задача: объяснить неграмотному в большинстве своем населению, из чего складывается это новое государство, заставить людей ощутить себя частью этого целого, а еще убедить их в том, что его созданию нужно радоваться. Конечно, печатать газеты, которые поют дифирамбы новому государству и нападают на папу, – это очень хорошо, но лишь малая часть населения была способна их прочесть. К тому же одно дело – просто прочитать статью, в которой написано, что народ Болоньи радуется избранию нового правительства, и совсем другое – вместе с тысячами других сограждан принять участие в массовых обрядах, где выставляются на всеобщее обозрение священные символы нового порядка и поются новые священные песни. Второй способ гораздо лучше убеждает людей и сильнее воздействует на их чувства.

В первые дни после бегства кардинала-легата из Болоньи, когда старый режим уже рухнул, но еще никто не был уверен, что его не восстановят, общественные ритуалы удовлетворяли настоятельную потребность людей в порядке, позволяли обозначить посреди хаоса какую-то политическую реальность и заново подтверждали важность товарищеских уз в пору, чреватую потенциальным братоубийством. Главная задача новых правителей Болоньи заключалась в том, чтобы убедить народ отказаться от прежней лояльности церкви и Риму и ощутить себя подданными короля и единой Италии. Точно так же, как в свое время один за другим вожди Французской революции тратили много сил на изобретение общественных ритуалов, призванных установить и легитимизировать новый политический порядок в глазах взволнованных, но сбитых с толку масс, новоиспеченные болонские правители теперь придумывали все новые утомительные (но, как они надеялись, возвышающие) патриотические обряды.[275]275
  О ритуалах Французской революции см. Mona Ozouf, La fête révolutionnaire (1976).


[Закрыть]

Когда недавно сформированная Ассамблея Романьи провела 1 сентября 1859 года свое первое заседание, делегаты единодушно одобрили две резолюции, в которых явственно слышались отголоски американской Декларации независимости. Депутаты постановили: “Мы, представители народа Романьи, собравшиеся на общей ассамблее и поклявшиеся перед Богом в праведности своих намерений, провозглашаем: 1) что народы Романьи… не хотят больше терпеть мирскую власть папского правительства; 2) что народы Романьи хотят присоединения к конституционному Сардинскому королевству под скипетром Виктора Эммануила II”.[276]276
  Dallolio, “Bologna nel 1859”, pp. 193–195.


[Закрыть]

Ассамблея отправила к королю своих представителей, чтобы они лично ознакомили его с этими резолюциями. Их возвращение из Турина с дружественным посланием от Виктора Эммануила II было сочтено подходящим случаем для того, чтобы торжественным обрядом скрепить возникшую связь между народом Романьи и его будущим монархом. Болонский городской совет первым проявил инициативу и провозгласил этот день народным праздником, в который следует непременно вознести благодарность Всевышнему. Помня о важной исторической роли Сан-Петронио – монументальной церкви на Пьяцца Маджоре, где в 1530 году короновался Карл, становясь императором Священной Римской империи, – христианскую часть ритуала решили провести именно там. После того как в церкви пропоют Te Deum, состоится другая торжественная церемония: над главными воротами Палаццо Комунале поднимут славный герб Савойской династии. А затем, дабы ознаменовать символическое пресуществление, саму площадь Пьяцца Маджоре переименуют: теперь священный центр Болоньи примет новое имя – площадь Виктора Эммануила. И наконец, венчая празднество, к фасаду дворца прибьют мраморную доску с надписью, которая увековечит этот великий день для потомства.

Ритуалы, намеченные на тот октябрьский день, в целом прошли по плану. После того как пропели Te Deum, из просторного чрева Сан-Петронио выплеснулось огромное количество людей и смешалось с толпами, уже собравшимися на площади. Под ликование народа и под волнующую музыку патриотических оркестров подняли савойский герб, дала залп артиллерия, зазвонили церковные колокола. Однако чего-то недоставало. Архиепископ дал священникам Сан-Петронио строгое указание: не участвовать в событии. А поскольку немыслимо было бы проводить подобный обряд без участия духовенства, на церемонию специально пригласили местных полковых капелланов, которые не подчинялись власти архиепископа. Сам кардинал Вьяле-Прела нарочно уехал из города в день празднеств: он отслужил мессу в одном из сельских приходов своей епархии. Он был уже не очень здоровым человеком (и в самом деле, хоть он был еще не слишком стар, жить ему оставалось недолго) и во время богослужения, поднимая гостию перед таинством евхаристии, вдруг потерял сознание и рухнул на пол. Сопоставляя это происшествие с другими событиями того же дня, Боттригари немилосердно заметил: “Политические события вызывают у кардинала жестокое несварение!”[277]277
  Bottrigari, Cronaca, vol. 2, pp. 514–515.


[Закрыть]

Патриотические обряды, справленные в Болонье, повторялись в разных городских общинах по всей Романье, связывая народ узами верности с новым правительством и демонстрируя, что отныне местные жители признают над собой власть савойской династии, остальному миру – прежде всего католическим державам, которые следовало убедить в том, что сам народ пожелал поменять политическую ориентацию и, отвернувшись от папы, присягнуть королю. И во всех городских общинах повторялась та же борьба вокруг ритуала: приходские священники, выполняя распоряжения архиепископа, отказывались совершать религиозные церемонии и всеми силами пытались не допустить людей, отмечавших светские празднества, в свои церкви.

В Сан-Ладзаро-ди-Савена, неподалеку от Болоньи, церемонии были назначены на воскресный день в конце октября. После завершения первой утренней мессы приходской священник объявил, что вторая месса отменена. Потом он запер двери церкви и ушел. Когда к церкви прибыли местные сановники, чтобы приступить к патриотическим церемониям, которые были приурочены ко второй мессе того дня, они с оторопью обнаружили запертые двери. Пришлось обратиться за помощью к полицейским, и те выломали двери. Потом вызвали армейского капеллана, и тот совершил положенные обряды, пока все пели Te Deum, благодаря Господа за освобождение Романьи и ее присоединение к Савойскому королевству.

Гражданские власти, которых возмутило упрямство приходского священника, немедленно приказали отправить его в ссылку в Пьемонт, вместе с другим священником, его товарищем и, предположительно, сообщником. Кардинал Вьяле-Прела, услышав о случившемся, заявил протест губернатору Романьи (тому самому человеку, который двумя месяцами ранее провозгласил свободу вероисповедания на недавно освобожденной территории), утверждая, что, выломав двери церкви в Сан-Ладзаро, правительство осквернило святыню и растоптало права местных представителей духовенства. Архиепископ требовал, чтобы двух сосланных священников немедленно вернули в их приходы. Леонетто Чиприани, первый губернатор Романьи (сам недавно вернувшийся из Калифорнии, где жил изгнанником), ответил, что этих двух священников выслали подальше для их же блага, желая оградить их от патриотического гнева их собственных прихожан. Губернатор пообещал, что позволит им вернуться, как только народное недовольство уляжется. В скором времени, уже при новом губернаторе Романьи Луиджи Фарини, тем священникам действительно разрешили вернуться. Их случай был не единственным. Летом 1859 года шесть священников болонской епархии были сосланы, пять – заточены в тюрьмы, а еще двадцать четыре получили официальные предупреждения.[278]278
  Fantini, “Un arcivescovo bolognese”, p. 226.


[Закрыть]

Луиджи Карло Фарини, который стал губернатором Романьи в ноябре, не всегда был противником церкви. Он даже успел послужить министром в недолговечном конституционном правительстве Папского государства в 1848 году, еще до бегства Пия IX из Рима. Однако в 1859 году он придерживался уже совсем иных политических взглядов и стремился как можно скорее укрепить новый режим. В середине ноября Фарини объявил, что на подвластные ему территории будут распространены законы Сардинского королевства. Чуть позже в том же месяце он сообщил о ликвидации отдельных правительств Романьи и бывших герцогств Моденского и Пармского. В результате образовалось единое правительство территорий, которым суждено было стать основой для региона Эмилия-Романья со столицей в Болонье (эти земли по сей день остаются одной из двадцати административных областей Италии). Чтобы привязать это новое правительство к Сардинскому королевству, Фарини провозгласил, что с 1 января 1860 года область получит название “Королевские провинции Эмилии” и начнет чеканить монеты с изображением короля.