Текст книги "Фантастические создания (сборник)"

Энтони Бучер
Настоящий вервольф
^{Пер. М. Тогобецкой}

Еще один рассказ про вервольфов в этой книге. Если я и люблю вервольфов (а я их люблю), то это потому, что я прочитал этот рассказ, в котором были профессор, волшебник, нацистские шпионы и голливудские актрисы, в том возрасте, когда такие вещи оставляют глубокое впечатление. Это очень глупая история, написанная очень хорошим писателем и редактором Энтони Бучер.

Профессор Вольф Вулф, страдая от безответной любви, топит свои печали в стакане, сидя в баре, где встречает волшебника. И тот ни с того ни с сего сообщает, что Вольф на самом деле никакой не профессор, а вовсе даже… вервольф. Детективы, шпионы, умные секретарши…

Стоит ли упоминать, что все страшно запутывается и ни один план не срабатыает?

* * *

Профессор бросил еще один взгляд на записку, которую держал в руке, – там было всего три слова:

Не будь идиотом!

И подпись – «Глория».

Вольф Вулф скомкал желтый листок и швырнул бумажный шарик в окно, под весеннее солнце университетского двора. А потом выругался на свободном средневерхненемецком.

Эмили посмотрела на него поверх печатной машинки – она как раз работала над перепечаткой бюджета библиотеки кафедры:

– Боюсь, я не совсем поняла вас, профессор Вулф. Я не слишком сильна в верхненемецком.

– Это была импровизация, – ответил Вулф, яростно перелистывая журнал «Английская и немецкая филология».

Эмили встала из-за машинки:

– Что-то случилось? Комитет отверг вашу монографию по Хагеру?

– Этот монументальный вклад в копилку человеческих познаний? О нет, тут другое. Пустяки. Не стоит и говорить.

– Но вы так расстроены…

– Всеобщая мамочка, – фыркнул Вулф. – Как у вас получается держать всю кафедру в своих руках? Вы же в курсе всех дел! Оставьте меня.

Маленькое темное лицо Эмили зажглось пламенем праведного гнева, на нем и следа не осталось от недавнего сочувствия и симпатии.

– Не говорите со мной так, мистер Вулф. Я просто пытаюсь вам помочь. И вовсе не всю кафедру, а…

Профессор Вулф взял чернильницу, посмотрел на телеграмму и журнал, а потом со стуком опустил пузырек с чернилами на стол.

– Не надо. Есть куда более эффективные способы справиться с печалями. Скорбь неплохо тонет – ее гораздо проще утопить, чем разделить на части. Попросите Гербрета подменить меня в два часа, хорошо?

– Куда вы собираетесь?

– Я собираюсь спуститься в ад. С остановками на каждом уровне. Счастливо оставаться.

– Подождите! Может, я все-таки смогу вам чем-то помочь? Помните, как декан набросился на вас, когда вы угощали студентов спиртным? Возможно, я смогу…

Вулф остановился в дверном проходе и выразительно выставил вперед указательный палец, который был такой же длины, как средний.

– Мадам, с точки зрения академической работы вы незаменимы. Но сейчас эта кафедра может катиться ко всем чертям – хотя и там тоже, без сомнения, продолжит нуждаться в ваших бесценных услугах.

– Неужели вы не понимаете, – голос Эмили дрожал. – Нет, конечно, нет. Ничего вы не понимаете. Вы просто грубый, бесчувственный мужлан… нет, даже не мужлан. Вы просто профессор Вулф. Вы Вуф-Вуф.

Вулф смотрел на нее изумленно:

– Я – кто?

– Тяф-Тяф! Вольф Вулф – Тяф-Тяф. Все ваши студенты, все называют вас так! Но вы не замечаете такие вещи. Потому что вы – Тяф-Тяф!

– Это, – сказал Вольф Вулф, – последняя капля. Мое сердце разбито, мой мир рассыпался на части. Мало того что мне сейчас придется шагать целую милю, чтобы дойти от кампуса до бара, оказывается, этого недостаточно! Оказывается, я теперь еще и Тяф-Тяф. Что ж… Прощайте!

Он резко развернулся и с размаху вошел прямо в дверной косяк.

Послышался довольно громкий звук – это в одинаковой степени походило и на приветствие «Вулф!», и на сочувственное «Ууф!».

Вулф попятился обратно в комнату и обнаружил перед собой профессора Фиринга – брюшко, пенсне, трость и так далее. Пожилой профессор доковылял до его стола, плюхнулся на стул и стал отдуваться.

– Мальчик мой, – покачал он головой, – какая импульсивность!

– Прошу прощения, Оскар.

– Ах, молодость… – Профессор Фиринг пошарил в карманах в поисках носового платка и, не обнаружив его, начал полировать пенсне своим задрипанным, с бахромой по краям, галстуком. – Куда вы так спешите? И почему Эмили плачет?

– Эмили плачет?!

– Ну вот… сами видите… – безнадежно произнесла Эмили и буркнула в свой влажный носовой платок: – Тяф-Тяф.

– А почему журналы «Английская и германская филология» летают над моей головой, когда я гуляю по университетскому двору? Или вам в руки попал телепортатор?

– Прошу прощения, – отрывисто повторил Вулф. – Приступ раздражения. Я… просто я не смог выдержать эту смехотворную аргументацию Глока. Прощайте.

– Секунду. – Профессор Фиринг выудил из одного из бесчисленных карманов сильно мятый листок желтой бумаги. – Я полагаю, это ваше?

Вулф выхватил его и быстро превратил в конфетти.

Фиринг хихикнул:

– Ах… А ведь я помню, как Глория была здесь студенткой! Я думал о ней вот буквально накануне – когда увидел ее в «Лунной мелодии». Как она расстроила всю кафедру своим уходом! О небеса, будь я помоложе…

– Я ухожу. Вы позаботитесь о Гербрете, Эмили?

Эмили хлюпнула носом и кивнула.

– Идите, Вулф, – голос Фиринга стал серьезнее. – Я вовсе не хочу лезть к вам в душу. Но все же не стоит принимать все это так близко к сердцу. И потом – есть более эффективные способы справиться с печалью, чем напиваться в одиночестве.

– Кто говорил о…

– А говорить совершенно необязательно. Так что, мальчик мой, если вы собирались… Вы ведь не религиозны, не так ли?

– О господи, нет, – отозвался Вулф.

– А лучше бы были… Если позволите сделать предложение, Вулф, почему бы вам не прийти сегодня вечером в Храм? У нас будет особенная служба. Совсем особенная. Она может отвлечь вас от мыслей о Гло… от ваших проблем.

– Спасибо, нет. Я всегда хотел посетить ваш Храм – я слышал о нем удивительнейшие вещи! – но… не сегодня. Как-нибудь в другой раз.

– Сегодня будет особенно интересно.

– Почему? Что такого особенного в сегодняшнем тридцатом апреля?

Фиринг покачал седой головой:

– Просто поразительно, насколько невежествен может быть ученый вне выбранной им области знаний… Но вы знаете дорогу, Вулф; я все-таки надеюсь увидеть вас там вечером.

– Спасибо. Но мои проблемы не требуют вмешательства сверхъестественных сил. Думаю, пара коктейлей прекрасно поможет, скажем – «зомби» отлично подойдет, и я совершенно не собираюсь напиваться в стельку. До свиданья, Оскар.

Он уже почти вышел, но обернулся и добавил:

– Пока, Эмили.

– Какая стремительность! – промурлыкал Фиринг. – Какая импульсивность. Как приятно наслаждаться молодостью, не правда ли, Эмили?

Эмили ничего не ответила.

Она начала печатать предварительный бюджет с такой скоростью и так яростно барабаня по клавишам, будто за ней по пятам гнались адские псы и их было много.

Солнце садилось, а Вулф все никак не мог успокоиться.

Бармен уже отполировал все стаканы на стойке, а история, которую он вынужден был слушать, все не кончалась и не кончалась. Безумно скучая, бармен демонстрировал фальшивый интерес к россказням клиента, который поглощал уже не первый «зомби», – бармен был профессионалом.

– Я рассказывал, как она провалила промежуточный экзамен? – грозно вопросил Вулф.

– Трижды, – ответил бармен.

– Ну хорошо, тогда я тебе расскажу. Пмаешь, обычно я так не поступаю. Не по-сту-па-ю. Профессиональная этика – это все, что у меня есть. Но тут было иначе. Это было не то, что кто-то не знал просто потому, что не знает; это была девушка, которая не знала потому, что была такого типа, которая знает такие вещи, которые девушка должна знать, если она такого типа, что должна знать такие вещи. Пмаешь?

Бармен бросил оценивающий взгляд на полноватого невысокого мужчину, сидевшего в одиночестве за стойкой пустого бара и медленно потягивавшего свой джин-тоник.

– Она мне это показала. Она показала мне мно-о-ожество разных вещей, и я до сих пор вижу вещи, которые она мне показала. Это не обычная история, когда профессор влюбляется в студентку и бла-бла-бла, пмаешь? Это было иначе. Это было пркрассссно. Это было как целая новая жизнь… типа.

Бармен бочком двинулся к тому концу барной стойки, где сидел толстяк со странной бородкой.

– Братец, – тихонько позвал бармен.

Толстяк глянул на него поверх джин-тоника:

– Да, коллега?

– Еще пять минут бесконечной заезженной пластинки этого профессора – и я за себя не ручаюсь. Как насчет заменить меня, а?

Человек повернулся к Вулфу и остановил взгляд на его руке, сжимавшей высокий стакан с «зомби».

– С удовольствием, коллега, – кивнул он.

Бармен с облегчением выдохнул.

– Она была сама Мооооолодость, – сосредоточенно тянул Вулф в ту сторону, где только что стоял бармен. – Но это было не все. Это было… д-д-д-другое. Она была сама Жжжжжизнь, и Волнение, и Радость, и Экстаз и все такое. Пмаешь… – Он запнулся и уставился на пустое пространство. – Пт-рясающе, – отметил он. – Прямо на моих глазах. Пт-рясающе!

– Продолжайте, коллега, – подбодрил его толстяк со своего места.

Вулф обернулся:

– А… Вот ты где. Я рассказывал, как пошел к ней домой, чтобы проверить курсовую?

– Нет. Но у меня такое ощущение, что еще расскажете.

– Как ты дгадался? Каккой ты дгаааадльвый. Итак, тем вечером…

Коротышка пил медленно, но его стакан опустел к тому времени, как Вулф закончил описание вечера попыток неумелого флирта. Появлялись новые посетители, бар уже заполнился на треть.

– …и с тех пор… – Вулф вдруг резко остановился. – Это не ты, – негодующе заявил он.

– Думаю, это я, коллега.

– Но ты бармен… Ты не бармен!

– Нет. Я волшебник.

– О. Это все объясняет. Итак, как я говорил… Эй! У тебя бородатая лысина!

– Прошу прощения?

– Твоя лысина бородатая. Ой, мне нравится твоя голова! Такой прям ободок вокруг…

– Мне тоже нравится.

– И у тебя стакан пустой.

– Это тоже хорошо.

– Нет, не хорошо. Не каждый вечер ты пьешь на пару с человеком, который с-с-сделал предложение Глории Гартон и получил отказ. Это стоит отметить. – Вулф глухо ударил по стойке и поднял два пальца правой руки вверх.

Коротышка обратил внимание на их одинаковую длину.

– Нет, – вежливо сказал он. – Думаю, не стоит. Я знаю свою меру. Если я выпью еще – могут начать случаться странные вещи.

– Пусь… пусь случаются!

– Нет. Пожалуйста, коллега. Не стоит…

Бармен принес напитки.

– Давай, братец, не подведи, – прошептал он. – Не дай ему разбушеваться. Я тебе тоже когда-нибудь окажу услугу.

Бородатый неохотно пригубил свой свежий джин-тоник.

Профессор глотнул «зомби», уже неизвестно, какой по счету.

– Меня зовут Тяф-Тяф, – объявил он. – Нет, так-то, по-настоящему, меня должны звать Вольф Вулф. Но все зовут Тяф-Тяф. Атякак?

Коротышка ответил не сразу – ему понадобилось время, чтобы расшифровать это арабское на слух слово, а потом кивнул:

– А меня – Великий Озимандиас.

– Смешное имя!

– Ну я же уже сказал тебе – я волшебник. Только я уже давно не работаю. Знаешь, импресарио и директора театров и цирков очень своеобразны, коллега. Им не нужен настоящий волшебник. Они даже не дают мне показать свой лучший материал. О, помню одним вечером в Дарджилинге…

– Приятно познакомиться, мистер… мистер…

– Можешь звать меня Оззи. Так делает большинство.

– Приятно познакомиться, Оззи. Теперь об этой девушке. Этой Г-г-г-глории. Ты пмаешь, правдж?

– Конечно, коллега.

– Она думает, что профессор немецкой филологии ничего не стоит. Она хочет чего-то гламууууур-мууурного. Она говорит, что если бы я был актером, ну там или агентом ФБР… пмаешь?

Великий Озимандиас кивнул.

– Ну и отлчно! Ты пмаешь. Хорошо. Но пчему ты не хочшь об этом грить? Ты пмаешь. Хорошо. К черту это.

Круглое, обрамленное бородкой лицо Озимандиаса просветлело.

– Вот именно, – сказал он, с энтузиазмом кивая. – Давай выпьем за это!

Они чокнулись и выпили.

Вулф непринужденно произнес тост на древненижненемецком с непростительной ошибкой в форме родительного падежа.

Двое крепко выпивших приятелей рядом с ними начали было петь на два голоса «Моя дикая ирландская роза», но почти сразу же умолкли.

– Вот что нам сейчас нужнее всего – так это тенор, – сказал тот, что в котелке.

– А вот что мне сейчас нужнее всего, – пробормотал Вулф, – так это сигарета.

– Разумеется, – сказал Великий Озимандиас.

Бармен сейчас наливал пиво прямо напротив них, и Озимандиас потянулся через стойку, достал сигарету из-за уха бармена и протянул своему компаньону.

– Откуда она взялась?

– Я не знаю, откуда они там берутся. Я знаю только, как их доставать. Я же говорил тебе – я волшебник.

– А, понял. Фоооокусссник.

– Нет. Не фокусник; я сказал – волшебник. О, проклятье! Опять я это делаю! Один лишний джин-тоник – и я начинаю выделываться!

– Я тебе не верю, – категорично сказал Вулф. – Волшебников не существует. Это такая же глупость, как Оскар Фиринг со своим Храмом… да и что такого особенного в тридцатом апреля?

Бородатый поднял брови:

– Пожалуйста, коллега. Давай просто забудем об этом.

– Нет. Я тебе не верю. Это какой-то фокус с этой сигаретой. Ты не мог раздобыть ее с помощью магии! – его голос набирал обороты. – Ты мошенник!

– Пожалуйста, братец, – прошептал бармен. – Утихомирь его.

– Ладно, – устало сказал Озимандиас. – Я покажу тебе то, что нельзя объяснить ловкостью рук.

Нетрезвые певцы по соседству вновь затянули песню.

– Итак. Им нужен тенор? Так слушай!

И сладчайший, самый прекрасный и совершенный из когда-либо звучавших на свете, ирландский тенор присоединился к дуэту. Певцов не волновал его источник – они были достаточно пьяны, чтобы просто с радостью принять новый голос, и старались изо всех сил, в результате чего посетители бара познали высочайшую гармонию и соприкоснулись с таким высоким искусством, какого никогда не слышали в этих стенах.

Все это произвело впечатление на Вулфа, но он упрямо покачал головой:

– Это тоже никакая не магия. Это… чревовещание!

– Ну вообще-то, если уж быть точным, это был уличный певец, который погиб во время теракта в Ирландии. Он был славным парнем, и я никогда не слышал голоса лучше, не считая того вечера в Дарджилинге, когда…

– Мошенник! – громко и воинственно сказал Вольф Вулф.

Озимандиас вновь взглянул на этот длинный указательный палец.

Он посмотрел на темные брови профессора, сходившиеся в прямую линию на переносице, поднял вялую руку своего собеседника со стойки, перевернул и тщательно рассмотрел ладонь: так и есть, волосяной покров был не сильно, но выражен.

Волшебник сдавленно рассмеялся.

– И ты – ты! – насмехаешься над магией!

– А шо такого смешного в том, что именно я над ней насмехаюсь?

Озимандиас понизил голос:

– Потому, мой мохнатый друг, что ты… вервольф.

Ирландский мученик завел «Траллийскую розу», и двое смертных с готовностью присоединились к нему.

– Я… кто?!

– Вервольф. Оборотень.

– Но их не существует. Это любому дураку известно!

– Дуракам, – заметил Озимандиас, – известно много такого, о чем не догадываются мудрецы. Вервольфы существуют. Они всегда были и, скорее всего, всегда будут, – он говорил так спокойно и убедительно, словно о самых обыденных и привычных вещах, которые не требуют объяснений. – И есть три безошибочных внешних признака вервольфа: сходящиеся брови, длинный указательный палец и волосатые ладони. У тебя в наличии все три. И даже твое имя на это указывает. Фамилии не происходят из ниоткуда. У каждого Смита был в предках кузнец. Каждый Фишер происходит из семьи рыбаков. А твоя фамилия Вулф. То есть Волк.

Это звучало так уверенно и убедительно, что Вулф заколебался.

– Но вервольф – это человек, который превращается в волка. А я такого никогда не делал! Чесслово – никогда!

– Млекопитающее, – сказал Озимандиас, – это живородящее животное, которое кормит своих детенышей молоком. Девственница – млекопитающее, хотя она никого пока не рожала и не кормила. То, что ты никогда не превращался, не мешает тебе быть вервольфом по сути.

– Но вервольф… – Внезапно глаза Вулфа вспыхнули радостью. – Вервольф! Это же даже лучше агента ФБР! Теперь я покажу Глории! Я ей д-д-д-окажу!

– Что это ты имеешь в виду, приятель?

Вулф сполз со стула.

Он даже, кажется, протрезвел, охваченный гениальной идеей, и схватил коротышку за рукав:

– Пойдем! Найдем хорошее, спокойное место. И ты докажешь, что ты маг.

– Каким образом?

– Ты научишь меня обращаться!

Озимандиас прикончил свой джин-тоник и в нем утопил остатки сомнения и раскаяния.

– Что ж, коллега, – провозгласил он, – за дело!

Стоя у украшенного изящной резьбой алтаря Храма Темной Истины, профессор Оскар Фиринг не лишенной торжественности скороговоркой закончил молитву:

– И в эту Ночь всех ночей, именем черного света, горящего во тьме, мы возносим свою благодарность! – Он закрыл старинную книгу в кожаном переплете и повернул одухотворенное лицо к прихожанам: – Кто желает воздать свою благодарность Князю Тьмы?

Упитанная вдова поднялась на ноги.

– Я воздаю благодарность! – восторженно завизжала она. – Моя Минг Чой была смертельно больна. Я принесла немного ее крови в жертву Князю Тьмы – и он сжалился и вернул ее мне!

За алтарем электрик проверил выключатели и с отвращением сплюнул:

– Насекомые! Все до последнего! Тьфу!

Его собеседник, сражающийся в этот момент с гротескным костюмом какого-то чудища, замер и пожал плечами:

– Они хорошо платят. Что с того, что они насекомые?

Высокий худой пожилой прихожанин неуверенно поднялся на ноги.

– Я воздаю благодарность! – закричал он. – Я воздаю благодарность Князю Тьмы за то, что закончил свой величайший труд. Защитная сетка против магнитных мин испытана, и испытания прошли успешно – во славу нашей страны, науки и Бога!

– Псих, – пробормотал электрик.

Человек в костюме с любопытством выглянул из-за алтаря:

– Чертов псих! Это профессор Чизвик с кафедры физики. Удивительно, что такой человек повелся на эту ерунду! Ты только послушай его: он уверяет, что правительство планирует установку этой его идиотской сетки. Знаешь, готов поспорить – эти, которые вечно все вынюхивают, папарацци, здесь нашли бы чем поживиться.

Когда прихожане закончили воздавать свою благодарность, в храме наступила абсолютная тишина.

Профессор Фиринг тихо и внушительно заговорил:

– Мои дорогие братья во тьме, сегодня тридцатое апреля – ночь, священная для всей церкви из-за мученицы, миссионерки святой Вальпургии. А для нас эта ночь особенная по другим, более глубоким причинам. Именно сегодня ночью – и только сегодня ночью! – мы можем напрямую передать свою благодарность самому Князю Тьмы. Не похотливой оргией и непристойностями, как в Средние века, когда люди имели неправильные и недостойные представления о его желаниях, но восхвалением, молитвой и глубокой, темной радостью, уходящей корнями своими во Тьму.

– Ну, держитесь, крошки, – сказал мужчина в костюме. – Вот и мой выход.

– Eka! – проревел Фиринг. – Dva tri chatur! Pancha! Sapta! Ashta nava dasha ekadasha!

Он сделал паузу.

Всегда существовала опасность, что на службе окажется какой-то ученый из университетского городка, достаточно разбирающийся в лигвистике, чтобы понять, что эта молитва, даром что произнесенная на совершенном санскрите, состоит просто из цифр – от одного до одиннадцати.

Но никто не пикнул, и он перешел на латынь, более подходящую к случаю:

– Per vota nostra ipse nunc surgat nobis dicatus Baal Zebub!

– Baal Zebub! – хором повторили прихожане.

– Ку, – сказал электрик и нажал на выключатель.

Свет помигал и выключился.

Потом последовала вспышка – и внезапно из темноты послышался резкий лай, скулеж, полный боли, затем чересчур затянувшийся торжествующий вой.

Затем загорелся тусклый синий свет, и электрик с изумлением увидел, что его напарник, наряженный в костюм, трясет раненой рукой.

– Что за… – прошептал электрик.

– Будь я проклят, если знаю! Я вышел туда по сигналу, я был готов явиться во всем своем блеске и величии – и что происходит? Чертова огроменная псина бросается и кусает меня за руку! Почему они не сказали мне, что изменили сценарий?

В сиянии синего света прихожане с благоговением созерцали полноватого невысокого мужчину со странной бородкой и рядом с ним – роскошного серого волка.

– Слава тебе, о Князь Тьмы! – прогремел хор, в котором потонуло бормотание одной старой девы:

– О… дорогая, клянусь, в прошлом году он был куда симпатичнее!

– Коллеги! – сказал Великий Озимандиас, и наступила полная тишина – все замерли в ожидании тех, несомненно, важнейших и значительнейших слов, которые произнесет сейчас Князь Тьмы. Озимандиас сделал шаг вперед, аккуратно высунул язык, материализовал самую спелую и сочную ягоду малины за всю свою карьеру и исчез, вместе с волком и всем остальным.

Вольф Вулф открыл глаза – и поспешно закрыл снова.

Он никак не думал, что в тихом и спокойном Беркли Инн есть комнаты со встроенными центрифугами. Это было нечестно! Лежа с закрытыми глазами, он ждал, пока комната перестанет вращаться с дикой скоростью, и пытался восстановить в памяти вчерашний вечер.

Он хорошо помнил бар. И «зомби». И бармена – очень приятный и отзывчивый малый был, до тех пор пока не превратился в невысокого мужчину с бородатой лысиной. С этого начались странности. Что-то там было с сигаретой, ирландским тенором и вервольфом. Какая-то фантастика. Ведь каждый дурак знает, что…

Вулф резко сел.

Он же вервольф!

Отбросив простыню, он уставился на свои ноги. Потом облегченно вздохнул: это были длинные ноги, они были довольно волосаты, они были коричневыми от загара – но они были, бесспорно, человеческими.

Вулф встал и начал собирать одежду, небрежно раскиданную по полу, стараясь не обращать внимания на сомнения в глубине души. В его голове разрабатывала новую шахту бригада гномов с отбойными молотками, но он надеялся, что они уйдут, если не замечать их.

Одно было ясно: теперь с ним все будет в порядке.

Глория или не Глория, разбитое сердце или не разбитое – а топить свою печаль в вине было глупо. Тем более когда ты знаешь, каково быть вервольфом…

Но почему он представлял это в таких деталях? Столько обрывочных воспоминаний всплыло в мозгу, пока он одевался: как они шли в Клубничный Каньон с бородатой лысиной в поисках глухого, пустынного места для волшебства, как он пытался запомнить волшебное слово…

Черт, он даже помнил это слово! Слово, при помощи которого превращаешься в волка, а потом назад.

Неужели он выдумал это слово в пьяном угаре? И разве в состоянии он придумать все это: поразительную, волшебную свободу превращения, укол острой, мучительной боли во время метаморфозы, а потом – безграничное счастье от ощущения своей гибкости, скорости и свободы?

Он изучал свое отражение в зеркале.

Если не считать легкой помятости его консервативного однобортного серого костюма, он выглядел в точности как всегда: тихий университетский профессор… чуть лучше сложен, чуть более импульсивен, чуть более романтичен, чем остальные, но все же – профессор Вулф. Всего-навсего.

Остальное казалось бессмыслицей. Чушь. Выдумка.

Но импульсивная сторона натуры Вулфа шептала ему, что существует только один способ проверить этот факт.

Попытаться еще раз.

– Хорошо, – сказал Вольф Вулф своему отражению. – Я тебе докажу.

И он произнес Слово.

Боль была острее и мучительнее, чем ему запомнилось.

Алкоголь снижает чувствительность к боли. А сейчас он, похоже, испытал нечто подобное тому, что испытывают женщины при родах. Но боль прошла, и он в радостном изумлении пошевелил конечностями.

Нет… он не был гибким, быстрым, свободным зверем.

Он был беспомощным, попавшим в ловушку волком, намертво упакованным в консервативный однобортный серый костюм.

Вулф попытался встать и пойти, но длинные рукава и штанины заставили его распластаться на брюхе. Он начал лягаться, пытаясь вырваться на свободу, но скоро остановился: вервольф или не вервольф, а все-таки он оставался профессором Вулфом, и этот костюм стоил тридцать пять долларов. Должен был быть более дешевый способ обрести свободу, чем привести костюм в негодность, разорвав его на мелкие кусочки.

Вулф пробормотал несколько добротных, хотя и грубоватых ругательств на нижненемецком.

О подобном затруднении ничего не было сказано ни в одной из прочитанных им легенд о вервольфах. Там люди просто ррраз! – и становились волками, а потом бац! – и становились снова людьми. Будучи людьми, они носили одежду, будучи волками – шерсть. Даже Супермен превращается вновь в Кларка Кента на вершине Эмпайр-стейт-билдинг и находит там свою повседневную одежду. Все это вводило в заблуждение.

Вулф вспомнил – правда, с некоторым опозданием, – как Великий Озимандиас заставил его раздеться, перед тем как научить слову…

Слово!

Ну конечно!

Нужно только произнести слово – АБЗАРКА! – и он снова станет мужчиной в ладно сидящем костюме. А потом он может раздеться и развлекаться сколько угодно.

Всегда стоит сначала подумать, прежде чем впадать в истерику.

– АБЗАРКА! – сказал Вулф.

Или подумал, что сказал.

Он прошел через все необходимые мыслительные процессы, чтобы сказать «АБЗАРКА!», но из его пасти раздалось только что-то вроде лязга зубов и скулежа. И он по-прежнему оставался абсолютно беспомощным волком в костюме консервативного покроя.

Эта проблема была куда серьезнее, чем проблема с одеждой. Если он может трансформироваться, только сказав «АБЗАРКА!», а в обличье волка произнести ничего не может, – что ж, вот тогда он попал.

Непонятно.

Можно, конечно, найти Оззи и спросить, но как мог спеленутый в серый костюм волк безопасно выбраться из отеля и отправиться по неизвестному адресу в поисках неизвестно кого?

Итак, он был в ловушке. Все пропало.

Он, Вулф…

– АБЗАРКА!

Профессор Вольф Вулф с трудом встал на ноги, отряхивая удручающе мятый костюм, и увидел обрамленное странной бородкой лицо Великого Озимандиаса.

– Видите ли, коллега, – пояснил коротышка, – я догадался, что вы попытаетесь, сразу же как проснетесь, проверить… и я чертовски хорошо знал, что у вас будут неприятности. Вот я и подумал, что стоит зайти и исправить неловкую ситуацию.

Вулф прикурил сигарету и подал пачку Озимандиасу.

– Думаю, после такого можно перейти на «ты». Тем более что вчера мы вроде друг другу не «выкали», – буркнул он. – Когда ты только что вошел… что ты видел?

– Тебя. Ты был волком.

– Тогда оно действительно… я на самом деле…

– Конечно. Ты вполне развитый вервольф, в полном порядке.

Вулф сел на мятую постель.

– Что ж… Думаю… – он все еще колебался. – Придется в это поверить. Но если я поверю в это… тогда мне придется поверить во все, что я всегда презирал! Придется верить в богов, и дьяволов, и в ад, и…

– Вовсе не обязательно бросаться в такой плюрализм. Хотя Бог есть. – Оззи сообщил об этом с той же уверенностью и невозмутимостью, с какой прошлой ночью утверждал, что вервольфы существуют на самом деле.

– Если Бог есть – значит, у меня есть душа?

– Безусловно.

– А если я вервольф… Эй!

– В чем дело, коллега?

– Ладно, Оззи. Ты знаешь все. Скажи мне: я… проклят?

– Да почему? С чего бы? Просто потому, что ты вервольф? Ерунда. Дай я объясню: есть два вида вервольфов. Есть те, которые ничего не могут с собой поделать и превращаются в волков. А есть вервольфы, которые имеют свободу выбора – такие, как ты. Так вот, большинство из вервольфов действительно проклятые, потому что они злые люди, вожделеющие крови и поедающие ни в чем не повинных жертв. Но стали злыми и заслужили проклятие не потому, что они вервольфы, – напротив, они стали вервольфами потому, что были злыми и заслуживали проклятие. А ты, – ты превращаешься ради самого процесса, ну или потому, что это показалось тебе хорошим способом впечатлить девчонку. Этот мотив абсолютно невинный, и он не становится менее невинным оттого, что ты вервольф. Вервольф не обязан быть монстром – просто мы слышим в основном именно о таких вервольфах.

– О какой свободе выбора ты говоришь, если я даже не умел превращаться до того, как ты сказал мне, что я вервольф, и научил меня?

– Не все могут обращаться. Это как умение свернуть язык трубочкой или шевелить ушами. Ты либо можешь, либо не можешь – и все. Здесь тоже наверняка задействована генетика, хотя никто всерьез это не исследовал. Ты был вервольфом in posse; теперь ты вервольф in esse.

– Тогда все в порядке? Я могу быть вервольфом только для того, чтобы повеселиться, и это совершенно безопасно?!

– Совершенно.

Вулф возликовал:

– Я покажу Глории! Вот уж поистине «скучный и негламурный»! Кто угодно может выйти замуж за актера или агента ФБР, но вервольф…

– Ваши дети, скорее всего, тоже будут вервольфами, – радостно подхватил Озимандиас.

Вулф мечтательно закрыл глаза, а потом открыл, встрепенувшись:

– Знаешь что?

– Что?

– У меня больше нет похмелья! Это чудо. Это… о да, это практично! Наконец-то найдено идеальное лекарство от похмелья. Перекинуться волком, потом обратно и… кстати, это мне напомнило. Как мне снова становиться человеком?

– АБЗАРКА.

– Я знаю. Но когда я волк, я не могу этого произнести.

– Вот же ж… – печально произнес Озимандиас. – Это все проклятие белой магии! Всегда приходится пользоваться второсортными заклинаниями, потому что самые лучшие заклинания всегда черные. Конечно, с помощью черной магии оборотень может перекинуться обратно, когда пожелает, как в Дарджилинге…

– Но что насчет меня?

– В этом и проблема. Кто-то должен сказать тебе «АБЗАРКА!». Я сделал это прошлой ночью, не помнишь? После того как мы ворвались на вечеринку в храме твоего друга… Знаешь, у меня есть идея. Я сейчас отошел от дел и всегда найду средства на жизнь, потому что всегда могу наколдовать немного… Ты вообще как – собираешься отнестись к своему вервольфству со всей серьезностью?

– Как минимум на некоторое время. Пока не добьюсь Глории.

– Тогда почему бы мне не пожить здесь, в твоем отеле? Так я всегда могу вовремя сказать тебе «АБЗАРКА!». А когда добьешься девчонки – научишь ее.

Вулф протянул руку.

– Как благородно с твоей стороны! Позволь пожать тебе руку. – Взгляд его упал на циферблат часов на запястье. – Святой боже! Я пропустил две утренние пары! Вервольфство – это очень хорошо, это замечательно, но человеку нужно работать, чтобы жить.

– Большинству людей – да. – Озимандиас спокойно вытянул руку и, вытащив из воздуха монетку, уныло посмотрел на нее. Это была золотая монета достоинством в луидор. – Глупые духи… когда же до них дойдет, что золото сейчас в ходу?

«Пижон из Лос-Анджелеса!» – подумал Вулф неприязненно, с привычным презрением жителя Северной Калифорнии разглядывая широкое спортивное пальто и ярко-желтую майку посетителя.

Этот молодой человек вежливо поднялся навстречу, когда профессор вошел в кабинет. Его рыжие волосы в свете весеннего солнца казались огненными, а в глазах плясали веселые черти.