Текст книги "Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера"

9 ноября 2013 года

Мои твиты

Пт, 23:17. Своды рынка Риальто структурированы так же, как потолок метро «Маяковская»: ряды локальных каменных шатров, в центре каждого круг с остатками фресок.

Пт, 23:19. Где у меня расположено мое внутреннее Каннареджо?

В ногах. Примерно знаю, где рынок Риальто и где площадь Сан-Марко.

А вот где, например, Сан-Поло?

Пт, 23:21. Между тем температура воздуха днем доходила до го, чек из Billa – до 32, вода в каналах прибывает, соль в солонке слиплась, как мокрая.

Пт, 23:26. Самый интригующий (романтичный, пустынный, прекрасный, таинственный) – север Венеции, Новая набережная с видом на Сан-Микеле и морскую суету.

Пт, 23:27. Наверняка кто-нибудь уже сравнивал местные кораблики с мотыльками.

Сб, 00:02. Из ресторана на первом этаже нашей средневековой скворечни аппетитно тянет жареной рыбой. Треской. Натуральная харчевня «Три пескаря».

Сб, 00:19. Город, похожий на коробку с арахисовой шелухой, среди которой болтаются купола расколотых грецких орехов.

Сб, 05:06. Да… Не хотел бы я оказаться ночью на Сан-Микеле в полном одиночестве. Даже после смерти.

Сб, 05:07. Ночи в Венеции удивительно тихи и отчаянно темны. Единственная возможность почувствовать себя внутри аутентичного исторического ландшафта, за которым, собственно говоря, и ехал.

Сб, 05:13. Иногда ловишься на ощущении: толпы людей на венецианских улицах – не праздношатающиеся туристы, но жители этого города в диахронии. Все разом.

Сб, 05:22. Злопамятны в основном незанятые люди. Занятые в основном равнодушны.

Сб, 06:13. Согласно мобильному приложению «Артгид», посвященному программе Венецианской биеннале, палаццо Кавалли-Франкетти с одной из фестивальных выставок находится на метро «Автозаводская».

Сб, 06:23. Опечатка, разумеется, но какая многозначительная.

Сб, 06:30. На месте венецианцев я бы произвел в святые гениев этого места, поставив бы храмы святым Тьеполо и Тинторетто, Карпаччо и Веронезе, построил бы базилики Джорджоне и Тициана.

Сб, 13:30: Я обязательно должен вернуться сюда летом.

Здесь темно и тихо, никого нет, после шумной торговой улицы церковь кажется совершенно выхолощенной: входишь сбоку, а у кассира на мониторе белый телевизионный снег шуршит, видеотрансляция отсутствует. То есть можно фотографировать, никого не стесняясь, не партизанить, как в других соборах и храмах, но действовать почти внаглую. Спрятавшись за колонну или углубившись в проходимую капеллу.

Обходишь церковь против часовой стрелки, разглядывая, что Бог послал, что тебе здесь приготовили, чем она отличается от других и как набившие оскомину религиозные сюжеты решаются в этой конкретной капелле или в этом конкретном углу трансепта.

Картин разного качества здесь, может быть, даже больше, чем в иных храмах: Сан-Поло раскрывается постепенно, как и положено древней, многократно перекроенной церкви, внутри которой, кажется, никогда не наступает ясность и всегда колышется осень.

Важно задержать впечатление в полости этого «проходного двора», аккумулирующего пустоту по соседству с оживленными торговыми «площадями».

Человек, увлеченный товарным изобилием, почти перестает смотреть по сторонам, вот и не замечает сей воздушный дирижабль, пойманный древней готической кладкой и похороненный у нее же внутри.

На том и построен эффект попадания под киль потолка, со всех сторон обставленного симметричными капеллами из более поздних времен: теснота торговой улицы до последней секунды скрывает масштабность церкви Сан-Поло, осознать которую можно только попав сюда, начав осматриваться.

Вряд ли может быть что-то более противоположное туристической безмятежности улицы, чем сомнамбуличность первоначальной планировки, с ее тремя нефами и путаницей внутренней логики, возникающей при всех последующих перестройках.

Важно зафиксировать, что любая церковь подобна тексту, некогда нацарапанному на пергаменте, позже соскобленному с него для того, чтобы поверх старых стен написать нечто новое.

То, что одномоментно возникает перед нами после предъявления кассиру билета Chorus, – это несмолкаемый гомон, многоликий, многоголосный и разностилевой, как правило, сбивающий ощущение на манер скороговорки, так как не знаешь, за что же цепляться в первую очередь. Вот и начинаешь обращать внимание на живопись, закупоренную по капеллам. Так-де привычнее. Понятней.

Веронезе и Пальма Иль Джоване, два Тинторетто и три холста Тьеполо-младшего и даже старший тут присутствует; причем один из Тьеполо изображает Яна Непомуцкого, небесного заступника Праги и всей Чехии, покровителя молчания, защитника от наводнений и клеветы. Ибо есть в истории Сан-Поло и богемский след: одну из реликвий, с Яном Непомуцким непосредственно связанную, передал сюда в 1740-м Август III, король Польши и курфюрст Саксонии, бывший, между прочим, одним из главных коллекционеров своего времени. Именно ему обязана многими шедеврами собрания Дрезденская картинная галерея.

Останавливаюсь на этом факте так подробно, ибо меня уже давно интриговала устойчивая историческая, культурная и ассоциативная связь между Венецией и Дрезденом, на которую я впервые обратил внимание при чтении мемуаров Казановы – как известно, в Дрездене долгие годы жила его матушка, которую он навещал.

Пожалуйста, на досуге, если будет желание, вспомни эффектный эпизод из фильма Феллини, где встреча матери и сына проходит после оперного спектакля при свете оплывающих свечей на фоне опустевших театральных лож и постепенно спускаемых сверху люстр. Военизированный отряд охранников тушит огонь огромными веерами, а после снимает с монументальных светильников накопившийся за время представления свечной нагар.[31]31
  Нигде особенно не останавливаясь на этом изысканном фильме,


[Закрыть]

Есть, впрочем, в Сан-Поло «секретик», который надолго застревает в зрачках, – отдельный зал (часовня Распятия) с циклом картин Тьеполо-младшего, посвященных Крестному Пути. Скоромный, боковой зал, архитектурно совершенно неприметный, но тем не менее затмевающий все прочее впечатление от церкви Сан-Поло. Точно ты не в огромном ангаре побывал, а вот только в этой комнатушке. Точно это у часовни Распятия такой многодельный коридор, многократно превосходящий ее размерами.

Четырнадцать, значит, штук-картин-остановок-станций, плюс четыре боковых из другого цикла, плюс два плафона рокайльной формы, вывешенных на потолке, совсем как в скуоле которого иначе как «фреской» и не назовешь, хочется сказать, что это, пожалуй, самая венецианская из всех виденных мною кинолент на заданную тему. Феллини удается главное – детальная реконструкция барочной эпистемы, позволяющая ему создать «непревзойденное визуальное решение», словно бы дублирующее (и может быть, даже отчасти конкурирующее, как это и положено симулякру) достижения венецианского искусства XVII–XVIII веков. Можно действительно покадрово (особенно когда компьютер подвисает) разбирать аллюзии и реминисценции из Тьеполо, Лонги, Гварди и, скажем, Гойи. Однако это путь не то чтобы порочный, но тупиковый: учитывая творчество «малых венецианцев» и «больших виртуозов», Феллини, снимающий фильм о Казанове принципиально в условных декорациях демонстративного павильона, не имеет в виду ничего конкретного. Передавая дух, а не букву венецианского искусства. какой, то есть весьма по-светски: никакой иной цели, кроме любования, у таких объектов быть не может, религиозным чувством они не «дышат». Или, если еще точнее, как в художественной галерее, поскольку на белых стенах, как-то не очень соотносимых с тем, что вокруг, но…

Раньше, честно говоря, я относился к Джандоменико Тьеполо как к бесплатному приложению к его отцу, члену артели и автору не слишком самостоятельному.

Сан-Поло подарила мне знание о его особости и самостоятельности: между отцом и сыном – гигантский исторический разлом. Тьеполо-старший стоит на пике барочной волны, фиксируя всю возможную полноту этого складчатого, куражащегося мира.

Тьеполо-младший – импрессионист и декадент, вынужденный певец развала и распада, любящий изображать персонажей со спины, заставая их врасплох. Заставляя их пялиться прямо в «камеру». Совсем как Вермеер или как, если брать еще позже, Моне или Мане.

Ирония перебродила и стала сарказмом, легкость и невесомость красок, несмотря на демонстративную, демонстрируемую воздушность, сгустились и запеклись. Спеклись.

Волна барокко, стиля плотного и потного, ушла, сошла. Начался бесконечный отлив, обнажающий распад ландшафта – воспаленные глотки парадных подъездов, миндалины слуховых окон, заплаканные маски на фасадах.

Двадцатилетний Джандоменико помещает Христа в узнаваемо венецианские декорации. Вот и Антоний с Клеопатрой на фресках его родителя в палаццо Лабиа точно так же разодеты по самой последней моде. Ну а фигуры массовки, окружающей в одном случае античных героев, а в другом – персонажей Евангелий, расставлены среди почти узнаваемых, обобщенно венецианских дворцов и дворов.

Дерзкий юноша рассредоточивает по холстам повседневную жизнь своих современников, совершенно не понимающих, в чем они участвуют. И в этом венецианцы, мимо которых гонят умученного Христа, ничем не отличаются от нас, назубок знающих святых и заступников прошлых времен, но с отчаянным равнодушием проходящих мимо праведников, рядом с нами живущих.

Советским искусствоведам обязательно понравилась бы эта празднично разодетая толпа горожан, позволяющая найти у Тьеполо-младшего «народный дух» и «широкие массы».

Людей здесь много, они ярки и индивидуальны до такой степени, что Главный Мученик как-то теряется на их артистическом, непосредственном фоне.

Тут кто-то чихает, и я понимаю, что окна в часовню Распятия раскрыты настежь. Церковь Сан-Поло стоит на большой одноименной площади, боком выходя на одну главных проходных торговых улиц «правого» берега. Некогда стоявшая на пустыре, она постепенно обросла постройками и домами, затеснилась в самом центре жизненных циклов средневековой Венеции, поэтому исторически «главный вход»[32]32
  Возле которого в 1548 году убили Лоренцино Медичи по прозвищу Лорензаччо, «плохой Лоренцо».


[Закрыть] теперь недоступен, и в центральный неф, без каких бы то ни было предисловий, шагаешь прямо с улицы, на которой всегда многолюдно; мимо зарешеченных окон, расположенных как раз на уровне человеческих глаз, постоянно идут люди, разговаривают, курят. Смеются. Какой-то старик вместе с женой заглядывает в часовню с улицы (ну интересно же: свет горит, люди ходят, картины висят) и… чихает.

Дует ветер. Курлычут птицы. Саунд присутствия не ослабевает ни на минуту: Христос все еще здесь, в маленькой Венеции, переживающей очередной период упадка и запустения.

Но открытые настежь окна…

Картины Тьеполо-младшего не боятся местного климата, они в нем живут и пока не разрушаются – ткани оперных героев, окружающих изможденного Спасителя, все такие же яркие и блестящие, как и тогда…

Поразительное на самом деле, уже не в первый раз здесь пойманное ощущение сокровищ, лишенных музейных правил хранения и важных температурных режимов, порой охраняющих в Москве всяческую хрень, открытое окно, женщина курит, цветок в окне, «кто ж его посадит, он же памятник»…

Нащелкав от души общих и крупных планов картин и их деталей, я вышел в сумрак ночи, краем глаза замечая, что экран-то у кассира все-таки работает. Видимо, он включается вместе со светом, когда в тьеполовский зал кто-нибудь заходит.

Стыдно, конечно, что застукали. И чтобы побороть неловкость, спрашиваю сам у себя: вот интересно, эта самая партизанщина, то есть желание урвать нечто запретное, тебе не принадлежащее, внесенное в реестр проступков, она насколько индивидуальна?

Ни в одной церкви мне не сделали замечания, не шуганули, не посмотрели косо. Ни сотрудники, сидящие на кассе, ни служки, подготавливающие реквизит для вечерней мессы, ни туристы, осматривающие достопримечательности вместе со мной. Немцы, французы, англичане, американцы, русские…

Снимаю не я один, но только один я снимаю так много и так подробно. Но не станешь же объяснять, что для меня это рабочий инструмент и важное подспорье в описаниях венецианской действительности, совершенно не случайно фиксируемой именно здесь – в старинных церквях и музеях, потому что сам город такой, старинный и музейный. Музеефицированный. Полуживой. Обращенный в прошлое.

Все эти храмы – посольства времен, в которые их строили и заполняли богатствами; той самой Венеции, которой, может быть, никогда на самом деле и не было, но куда мы так стремимся попасть, просыпаясь в том или ином пространственно-временном отсеке.

Звуки живого города, проникающие через решетки, дополнительным кислородом насыщают внутренний трепет живописи, каждой складки одежды, изображенной на каждой из набора картин.

Такой вот он у меня вышел сегодня, Тьеполо-младший.

«Нельзя спорить против того, что Леонардо создал в „Тайной вечере“ самую умную, законченную и полную иллюстрацию слов Евангелия. Но кто не согласится, что одна часть великого события – его тревога, его предчувствие, отдаленные молнии надвигающейся грозы – была более открыта для Тинторетто, когда он писал „Тайную вечерю“ в Сан Поло в Венеции. Он был более художником, чем Леонардо, когда, вместо психологического повествования, перенес на полотно трепетный свет, золотые брызги солнца, садящегося за синий горизонт, и нарастающую тьму, уже поглотившую высокую фигуру Иуды».

Из «Образов Италии» Павла Муратова

Хотел было написать, что я ничего не помню о Сан-Джованни Элемозинарио, но заглянул в записи, сделанные по ходу, и начал вспоминать; образ этой церкви, недалеко от Риальто, медленно, но восстановился, потянулся вслед за святым Жаном де Мата, главным алтарным образом, – вполне узнаваемым Тицианом, окруженным алыми шторками.

Возле Риальто – две церкви. Одна (Сан-Джакомо ди Риальто) у самого моста, фасадом выходит на Гранд-канал и почти всегда открыта: секуляризованная, она превращена в концертный зал, живопись в ней аховая, зато у стен выставлены старинные музыкальные инструменты. И большие средневековые часы на фасаде – главная ее достопримечательность.

Сан-Джованни Элемозинарио прячется во дворе чуть дальше. Мимо идет напряженный пассажиропоток в сторону Фрари и/или моста Академии, улица бессовестно торговая, в каждом домике обязательно торгуют едой или сувенирами, так что никакой благости или хотя бы сосредоточенности не наблюдается даже близко.

Фасада Сан-Джованни Элемозинарио не видно, просто решетка между двух магазинов и широкая дверь в стене: вроде не прячемся, но сторонних нам не нужно.

Заходишь за дверь, попадаешь в умиротворенность; теснота и накипь рассасываются, точно ты на солнечной поляне в середине лета.

Только вместо ягод висят светильники алого стекла и светятся святые, изображенные на картинах, но уже внутренним, а не отраженным светом. Самое то, особенно если вокруг одна сплошная суетная и теснючая бездуховность.

Церковь недавно реставрировали, и она еще не успела затянуться новой-старой ряской, разводами важной влажности, сыростью по углам, пространственным холодом, который особенно внимателен к твоему неприкрытому темечку.

Картина Тициана стягивает все энергетические сквозняки и архитектурную рассеянность в один тугой узел: достаточно увидеть на холсте святого старика, одного из трех отцов-основателей ордена Пресвятой Троицы, тринитариев, задумчиво склонившего бородатую голову, и все раскладывается по полочкам.

Над ним еще купол единственно правильной формы, выкрашенный в небесно-голубой, и ангельские физиономии порхают в нем по кругу, образуя узор работы Порденоне, из которого, как считают некоторые исследователи, выросла вся «движуха» Тинторетто.

Так это или нет, можно попытаться понять не сходя с места: в одной из часовен апсиды (справа от алтаря) висит его алтарь со святыми Екатериной, Себастьяном и Рохом.

Здесь очень много хорошей, вполголоса разговаривающей живописи, причем некоторые картины спорят между собой. Вазари же и пишет о том, что работы Порденоне задуманы и написаны как вызов Тициану, его манере и безбрежному царствованию в тогдашней Венеции.

Нашлось даже несколько богатых людей, почему-то обиженных на Тициана и желающих его уесть, которые «профинансировали проект» его соперника.

Тициан, разумеется, выигрывает, хотя и не без позиционной борьбы. Но по очкам – белыми шароварами святого Иоанна, его оцепенелой пластикой и добродушным лицом.

Близко подойти к нему нельзя, издали же он кажется похожим на самого Тициана, точнее, на то, каким мы Тициана представляем.

Кстати, если голубоглазый купол с ангельским хороводом – это тоже Порденоне, то, выходит, он все-таки возвысился над Тицианом таким вот буквальным способом. Впрочем, если сопоставить даты работ обоих живописцев, то станет очевидным, что и тут Вазари… э-э-э… несколько преувеличивал драматичность конфликта.

Там еще весьма манерный Веронезе есть, в центр которого вклеена другая, более ранняя картина.

Нравы на этой торговой улице незамысловатые.

10 ноября 2013 года

Мои твиты

Сб, 22:16. На Сан-Марко какой-то университет (Ка’Фоскари?) устраивал торжественную церемонию, одаривая молодых людей (абитуриентов?) лавровыми венками.

Сб, 22:17. Молодежь в венках (многие парни в бабочках) до вечера шумела и хором кричала кричалки на разных кампо, создавая заторы в тесных улочках-трещинах.

Сб, 22:18. Сегодня в Венеции +17 °C и светит солнце, хотя кое-где в районе Сан-Марко лежат мостки, а на площади даже слегка хлюпает под ногами.

Сб, 22:20. Культурную программу я сегодня начал в палаццо Фортуни, где проходит выставка Тапиеса (€10, но это за четыре этажа и прекрасные виды).

Сб, 22:24. Дальше по плану у меня была Галерея Академии, но я не мог миновать по дороге к ней биеннальные павильоны братской Украины и братского Азербайджана.

Сб, 22:25. Вход в Галерею Академии €15, но мне по международному журналистскому удостоверению дали билет за €6. Там сейчас еще большая выставка рисунков Леонардо проходит.

Сб, 22:48. Будьте внимательны с кассиром слева (брюнет с бородкой): делает вид, что вы дали ему купюру не в €20, но в €10. Делано конфузится и отдает сдачу.

Сб, 22:50. Галереи ремонтируют, расширяют (есть новые туалеты, где я дернул за какую-то веревочку и включил сигнализацию) – многое висит не на своем месте.

Сб, 22:51. Кроме того, весь коридор живописи XVIII века отдан под выставку рисунков Леонардо и его подражателей. В ней же выставлены два шедевра Джорджоне (один гастролирует из Скуола Сан-Рокко).

Сб, 22:54. «Грозу» Джорджоне перенесли в коллекцию готики, размещенную в зале бывшей церкви Санта-Мария делла Карита. Там же висит «Святой Георгий» Мантеньи и масса работ Якопо Беллини и Кривелли.

Сб, 22:55. Лучше по порядку. Тем более что он год от года меняется. Все начинается с византийского зала, в котором много Венециано, затем, с Беллини и Карпаччо, начинаются залы Возрождения.

Сб, 22:56. Дальше перекресток небольших залов – с известным мужским портретом Лотто, отсеком Беллини (вокруг одной из мадонн необычно вьются красные ангелы).

Сб, 22:57. Рядом Мемлинг и выгородка живописцев самой Академии (масса архитектурных фантазий, лучшая из которых – вполне известная ведута Каналетто).

Сб, 22:58. Дальше начинаются большие залы больших художников, первые из них – Тинторетто (самого разного уровня) и превосходный Веронезе.

Сб, 23:00. Дальше совсем уж большой зал с огромным «Пиром в доме Левия» Веронезе, недописанной предсмертной «Пьетой» Тициана и роскошным циклом Тинторетто из Скуола Гранде ди Сан-Марко.

Сб, 23:01. В следующем зале со всех сторон, боков и потолков гроздьями свешивается Тьеполо, извлеченный из самых разных церквей и скуол. Плюс Порденоне etc.

Сб, 23:04. Дальше зал бывшей церкви Санта-Мария делла Карита с работами династий Виварини и Беллини (ну и еще много кого), от готических примитивов до монументалки Беллини…

Сб, 23:05. Последний зал. Скуола Санта-Мария делла Карита размещалась здесь с самого начала. Тинторетто и Тициан писали работы как раз под это помещение.

Сб, 23:06. Дальше можно пойти на выход (такова логистика, вновь приводящая в византийский зал), а можно скакануть вбок, где есть еще пара лучших залов.

Сб, 23:08. Сначала попадаешь в комнату с циклом Джентиле Беллини-среднего со товарищи «Чудо Святого Креста» из Скуола Гранде ди Сан-Джованни Эвангелиста с панорамой Сан-Марко. Сб, 23:09. В цикл входит самая знаменитая картина Беллини-среднего с бесконечной процессией, идущей по площади Сан-Марко (занимает стену). Картина как важное градостроительное сообщение: у собора совсем иные мозаики, часовая башня только строится.

Сб, 23:10. В соседнем же зале – цикл Карпаччо про святую Урсулу. «Дембельский аккорд», перебивающий послевкусие от всего прочего музея. Девять лучших картин коллекции, выигрывающих от взаимного дополнения.