Текст книги "Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера"

49

Набирается он быстро. Сначала распотрошив «корзинку для пикника» и выпив дьютифришную бутылку едва ли не залпом.

Затем Рыбий Глаз, чувствуя себя то ли Себастьяном, то ли Алистером <Грехемом> (бывшая жена его часто говорила, что когда Алистер напивается, то словно бы «входит в роль» или же роль им овладевает, подобно дьявольскому Бобу из линчевского «Твин Пикса»), блуждает по осеннему лабиринту темных окраин в поисках открытых баров. В темном плаще с поднятым воротником, дабы больше походить на шпиона. Непонятно только, зачем ему это нужно, возможно, защитная реакция.

Кажется, накрапывает. На улицах кое-где возникают мостки, что воспринимается с удовлетворением. Хотя наводнением пока и не пахнет. Но небо опускается ниже и ниже, точно Алистер все глубже и глубже погружается в бесконечный подземный (то ли города, то ли свой собственный) коридор со станциями опустошенных кампо и редкими фонарями, похожими на здравые мысли.

Разумеется, выпивку он находит рядом с центром, у площади, кажущейся в темноте огромнее, чем днем. Там все еще полно народу, Алистер стопорится возле одного из питейных заведений, чтобы, закинувшись очередной порцией жидкого топлива, выбегать на промозглые набережные, от которых все еще продолжают отходить водные трамвайчики, почти сразу же растворяясь в густом тумане. Превращаясь в мираж.

50

На одном из них он, ни в чем не твердый, отбывает, покидая Большую землю, мчит, покачиваясь к островам лагуны, один практически на палубе. Скучает, продуваемый в плаще, вяжется к матросам, уставшим за долгую дневную смену: человек с именем Алистер имеет право казаться другим неприятным. Скользким, особенно в ненастную, влажную пору, отталкивающим.

Романтика, которой переполнена и которой сочится Венеция, впрочем все дальше и дальше удаляющаяся, пропадающая у линии горизонта, сливающейся с ним, под воздействием дубильных веществ преображается порой в странные фантазии. Начинает казаться, что ты – персонаж книги или, может быть, фильма с непонятной моралью; романа, главная цель которого – не движенье к финалу, но плавное скольженье через страницы, заполненные убористым шрифтом.

Еще больше входя в роль, Алистер, рискуя упасть за борт, забирается на край кормы, широко расставляет руки, поддаваясь шири пространства, активности ветра, ожесточенно бьющего его по щекам, точно стараясь сбить с ног, вызывает духов этого места на бой!

Ему запрещают пить коньяк, купленный в Мерчерии. Алистер кочевряжится, пойло в состоянии его опьянения превращается уже в чистый (точнее, грязный) спирт, с которого и мутит, и воротит, выворачивает. Частью на палубу, частью за борт.

Возможно, и это терпят, пока Алистер не допускает что-то совсем из рук вон выходящее, не знаю даже, что придумать, чтобы терпение команды лопнуло и его ссадили на первом попавшемся из островов лагуны.

51

Внезапно Алистер осознает, что плаванье закончено, он стоит на берегу небольшого острова, где, кажется, нет никого, кроме него. В лагуне полно поразбросано такой малообитаемой самопогруженной суши, издалека, особенно если туман, похожей на китайский фарфоровый рисунок.

Особенно загадочными они кажутся, если плыть в сторону Торчелло: на некоторых из них видны живописные руины монастырей, складов или бывших казарм и совсем не видно людей. Ну, или же можно отправиться в прямо противоположную сторону лагуны, где таких планет, как бы нарочно предназначенных для круизного облета Маленьким Принцем, едва ли не архипелаг, похожий на остатки Млечного Пути.

Ну, или на океан за стеной самолета: когда на высоте десять тысяч метров медленное море, защищенное стеклом, неземной невесомый ландшафт, начинает клубиться картой твоего внутреннего состояния. Мысленных мыслей или тоски, материализовавшейся в непонятно за что и как подвешенных, подвисших материях.

Кажется, все они, эти молчаливые острова, со стороны напоминающие приземлившиеся облака, и есть родина меланхолии, вырабатывающей вязкое и топкое вещество ожидания, с комариной настойчивостью охочее до отдельных, непонятно откуда берущихся здесь человеков.

Так что Алистер мог попасть куда-то в предместья Торчелло, так и не освободившегося от призраков многовековой малярии (которая есть не болезнь, но состояние умственных протоков), а мог «заблудиться» где-то на юге. Совершенно неважно, в каком направлении шел корабль и где его, расшалившегося, выбросили на землю.

Подождал немного – вдруг борт возвратится, одумавшись? – но так и не дождался. Потом еще подождал и еще. И еще. Тихо вокруг, даже вода плещется приглушенно.

Алистер озирается по сторонам и начинает трезветь, понимая, что оказался в ситуации Робинзона Крузо.

52

Притом темно и холодно, вдали виднеются другие острова без призраков жизни, но тем не менее привлекающие внимание хоть каким-то, начальным, ландшафтом, в отличие от того, что внезапно выпал Алистеру.

«Нигде на карте нет Буяна, но завтра я отправлюсь в путь…»

Здесь его можно было бы и оставить навсегда «загорать», чтобы вернуться к реальности или воспоминаниям о моей второй поездке в Венецию, однако мне самому интересно, что же с ним произойдет дальше.

А далее Алистер пойдет налево или направо, чтобы убедиться, что остров больше, чем казался в первый момент (может быть, полуостров? – начинает надеяться Алистер), и в пространстве его есть изгиб, как бы заглядывающий за линию фасадного тумана. Где возникает подобье пейзажа, размытые очертанья растительности – густых кустов, деревьев, торчащих из этих зарослей, напоминающих… сад?

У страха глаза велики, возможно, на необитаемом острове (или острове, первоначально показавшемся таковым) обитают люди, есть даже гостиница или что-то в этом духе: так как места здесь предельно туристические, было бы странным не устроить на одном из отдаленных берегов приют для романтически неудовлетворенных скитальцев также, да?

53

Потоптавшись, Алистер идет по кромке брега. Затем, удивляясь, что земля не заканчивается, расширяясь с каждым шагом (вдруг это – полуостров? вдруг это – Лидо или что-то в этом роде?), шагает уже в глубь суши. Ровная, пустая, если не считать кустов и редких деревьев, площадка. Туман, разумеется. Ночь.

Ночь темна особенной беспросветностью воды, окружающей сушу, сливаясь с ней без оттенков и просветов, без отблесков. Алистеру все же не страшно. Инерция приключения с легким финалом, или же попросту не протрезвел еще. И пусть качает, качает волна морская и далеко от нас родной маяк…

Хотя и поеживается. Сознание запаздывает, ему еще кажется забавным это нетрезвое путешествие на край света. Хотя вместе с ветром фонит, плещется в ушах разочарование. Остывающее, переходящее в раскаянье. Значит, и похмелье уже где-то не за горами.

Хотя нет на острове никаких гор. Даже холмов, иных неровностей. Алистер успевает испугаться картин, разворачивающихся в голове: голод и холод, тоска, голодная смерть… жажда…

…с другой стороны, катера же вокруг. Лодки. Обязательно подберут. Сразу после рассвета. Как в том фильме про человека, выжившего после кораблекрушения на одном плоту со львом.

54

Приключение начинает надоедать. Силы покидают вместе с винными парами. Вместе с возвращением резкости зрения. Впрочем, тусклый огонек, возникающий возле линии горизонта, кажется столь размытым, что не сразу осознается. Более похожий на мираж или подспудное желание. На отсвет несуществующего фонаря или Луны, сейчас закрытой облаками.

Ну да, вот уже вырисовывается жилище, окруженное забором, вероятно, дом. Точнее, невероятно, что это – дом, целая усадьба на заброшенном острове, похожем на край земли. Сильней ускоряет шаг, начиная махать руками от неловкости, так как заранее проигрывает ситуацию знакомства. Смотрит на себя со стороны: пьяный или, скажем так, не совсем тверезый, помятый незнакомец, стучащий или – о, ужас! – звонящий в запертые ворота, устраивающий побудку жильцам, которые никого, кажется, и не ждали.

Но, может быть, не надо торопиться. Алистер залезает в карманы, устраивая ревизию наличности. Так мысль его расходится в разные стороны: одним полушарием он еще здесь, все ближе и ближе к пятну у линии горизонта, оказывающегося забором, но другим – он уже снова в Венеции: собирает чемоданы и спешит на самолет…

55

Кстати, на возвращение в город, кажется, не хватит. Идешь, печатая шаг. С каждым метром приближаясь, ну да, к человеческому жилью, «находящемуся в превосходном состоянии».

С каждым метром все сильнее впадая в нравственные мучения от неизбежной неловкости, впрочем (это так Алистер себя уговаривает) ничем не угрожающей здоровью и не подрывающей «основы жизни».

Итак, густой сад с множеством деревьев, невозможный в Венеции, где деревьев, кажется, вообще не видно, все окаменело давно, с декоративными лианами и заснувшими до весны цветами. Их, впрочем, почти не видно из-за глухого забора, строгого, но непреклонного.

56

Из-за чего Алистер и решает, что, скорее всего, дача эта – его соплеменника, отечественного нувориша. С чего он это решил, если нет к тому никаких показаний, неизвестно. Возможно, с пьяных глаз. Тем более что позже подозрение это не подтвердится.

За забором тихо и «мир спит окрест»; отбежав помочиться на символическое расстояние от поместья, Алистер решает не вторгаться в «частное владение» до тех пор, пока не рассветет. Тут он вступает в дискуссию сам с собой, точно стараясь заглушить стыд и всенарастающее раскаянье за «нервный срыв вечером». За наше негулянье под венецианской луной. А что было бы, если бы встреча с коллегой, приятной во всех отношениях, состоялась?

Покрываясь похмельем, точно рассветным загаром, Алистер бессознательно отвлекает себя максимально важными материями для того, чтобы укутаться в них на пороге чужой территории.

57

Он же не может сам «решить проблему» и выбраться с острова обратно, ему, безусловно, нужна помощь, поэтому от контакта с неприветливыми островитянами не увернешься.

Принимай очевидное, взрослый мальчик, не поморщась, примерно так, как вчера, соколом, ты глотал бренди и коньяк.

Островитян, кстати, будет немного, всего один человек, но зато какой! Нет уж, в самом деле, лучше бы их было несколько. Лучше бы уж они спустили на него свору гибких, как на фресках Веронезе, собак, чем…

…он же «добавочно подстраховался», постучав в ворота не на рассвете, как планировал, но практически «в рабочий полдень», изнывая на пустом берегу все это бесконечно тянущееся утро, отчетливо понимая, что не может, не должен нарушить покой неизвестных венецианцев. И чем дальше Алистер скучал, отвлекая себя от голода и жажды, тем отчетливее понималось, что решиться на вторжение попросту невозможно.

Голод подвел. Голод становится невыносимым, а мимо острова ничего так и не проплывает. То есть вообще ничего. Чтобы можно было замахать руками, разжечь костер для «привлечения внимания» (не из чего), закричать что есть мочи.

Есть захотел, как начало припекать, вот и ломанулся, как с обрыва в воду, на счет «три – два – раз», зажмурившись, на всякий случай, тук-тук-тук.

Тишина. Тогда снова тук-тук-тук. И снова молчок, глубокий, как обморок. Тук-тук-тук… Пока не начнется за стеной какой-то шорох, какое-то движение, слушать его – как вены отворить, обливая сердце кровью, а лоб – крупным, с град, потом.

58

Человек в футляре. Мгновенно оценивший иронию судьбы.

– Ты?

Скривил тонкие, почти отсутствующие губы. Алистер-то его еще мгновением раньше узнал, но намеренно притормозил реакции, чтобы выказать себя деревяннее, чем он есть на самом деле. На всякий случай. Улыбаться глупо.

Я, что тут еще скажешь? Я, что за странное слово? И сказать-то нечего. Приходится молчать, вместо того чтобы попытаться выровнять ситуацию. Впрочем, можно ли изменить то, чего нет?

Или все-таки есть. Тем более что, выдержав паузу, хозяин брякнул странное:

– Я так и знал, что это ты.

Ждал, что ли? Откуда же мог знать?

Поняв, что брякнул что-то непонятное, добавил, разъясняя:

– Ну, или кто-то типа тебя. Пришелец в твоем роде.

Алистер и зацепился за это объяснение как за приглашение к разговору: раз захотел быть понятным, значит, можно вмешаться. Поддержать. Продолжить.

– Сам в шоке.

В смирении и удивлении, отчего это хозяин территории воспринимает неурочный визит как данность. Заинтригованный непредсказуемостью реакций.

– Ну, проходи, раз зашел.

А эта реплика смущает еще больше. Точно участвуешь в чужом спектакле. Точно хотел навязать кому-то свою ситуацию, а так выходит, что это тебя втягивают в чужую. Почти мгновенно переигрывают, что немудрено, так как сила-то не на твоей стороне.

А Человек в футляре уже сторонится, пропуская к двери в дом.

59

Но решил выдержать (кино)стиль до конца. Оттянуть момент «разоблачения истинных мотивов». Вместо того чтобы пуститься в разъяснения, молча прошел через двор, направившись к центральному входу. Симпатичный особняк. Не отказался бы.

– Руки где у вас помыть?

– Ну, ты молодец, – поощряет хозяин, – сориентировался сразу. Налево. Обувь можешь не снимать. Чего уж стесняться, когда уже вторгся.

– Можно подумать, ждал? – Тщательно избегая «ты» и «вы», чтоб ненароком не перейти еще одну границу.

– А оно мне надо? – Футляр демонстративно ответил вопросом на вопрос, как бы показывая, что конвенции вежливости не действуют, они – пустой звук, которого нужно избегать. Предлагая, таким образом, что ли, только насыщенное общение?

Хорошо еще, что в гостевом сортире первого этажа, закрыв за собой дверь, можно перевести дух, мысленно синхронизировав развитие ситуации с собственными выкладками. А еще – ухмыльнуться зеркалу, фиксирующему, как быстро ты стал бессовестным интриганом, вторгшимся на чужую территорию.

Но пока тебе границ никто не ставит, можно попытаться выкрутить свое. Позавтракав для начала.

Выйдя из уборной, Алистер идет на звон посуды, попадает в просторную кухню. Хозяин ставит чайник, вытаскивает из холодильника сыр и масло. Какая предупредительность, однако!

– Ну, рассказывай.

Садится, замирает выжидательно. Прямо старые знакомые. Встреча друзей. Одноклассников, все время ожидающих друг от друга подвоха.

60

Что рассказывать? Поскользнулся, упал, очнулся – гипс. Нет, не так. Юмора может не понять. Лучше сказать, как есть. Искренность и вера в людей – главное наше оружие.

Выслушал молча. Бесстрастно. Не выказывая, верит или нет. Под конец истории, правда, начал улыбаться. Рассмеялся даже:

– Ну ты парень и влип.

Футляр-то, оказывается, писатель. Да, это его дом, его поместье. Уединяться, чтобы работать. Пишет большой роман о… Впрочем, неважно.

– Твое счастье, что не отвлек от процесса. Иначе убил бы. А труп спрятал в водах лагуны, как думаешь, скоро схватились бы? Да даже если бы и начали поиски, то кто догадается привести нити следствия сюда, на этот остров, заброшенный и практически необитаемый?

Влип, потому что лодка с Большой земли приходит сюда два раза в неделю, привозит продукты и почту, а все формы и виды связи Писатель намеренно похерил, чтобы ничто не отвлекало. Так-то.

– А если я маньяк? Представляешь, куда и к кому прямо в лапы ты угодил, парниша?

Ну, как-то так.

Да только и выбора ведь нет никакого.

Что же делать?

61

Так, нужно хорошенько подумать. Для того чтобы хозяин не мешал, ненароком спросил, о чем книга. Пусть, мол, говорит, а я думу думать стану. Футляр на наживку клюнул, начал излагать фантасмагорическую историю. Разумеется, о Венеции, которая, как известно, должна уйти под воду.

Однако английские ученые сделали сенсационное открытие: Венеция затонет даже раньше, чем рассчитывали. Парниковый эффект и прочая погодная хрень меняют баланс природных сил, диспропорция внутри которых нарастает с каждым днем. И вот уже в самом что ни на есть обозримом будущем городу грозит непоправимое: трещины на дне лагуны расшатались и готовы поглотить красоту всемирного значения в считаные минуты. Из-за чего уже сегодня необходимо предпринимать судьбоносные шаги.

– Какие именно?

Футляр не торопится ответить. Заваривает кофе. Жестом приглашает Алистера присоединиться к трапезе. Ну и продолжает спойлер, наблюдая за тем, как гость реагирует, при этом поглощая бутерброды, на развитие фабулы.

Катастрофа неотвратима, поэтому городской совет совместно с Всемирным фондом друзей Венеции решаются на эффектное и парадоксальное решение – перенести город на безопасное расстояние от места будущей трагедии.

– То есть?

– То есть построить точную копию Тишайшей на материковой части и уже туда перенести все, что имеет хотя бы малейшую ценность. Заново построить систему каналов и улиц, площадей с церквями и ренессансными колодцами, просто сделать это на новом месте.

– Тем более что Венеции не привыкать переезжать с места на место, ведь первые жители ее основали город не там, где он теперь стоит, но на Торчелло, откуда их согнала лихорадка. Ты же наверняка знаешь эту многократно описанную историю…

(Почему он мне тыкает?)

…про то, как венеты, Гомер называл их enetoi, поскольку в греческом не существовало звука «v», взяли руки в ноги, разобрав свои храмы и дома, чтобы перевезти их район нынешнего Риальто, ну и поставили город на совершенно новом месте. По камушку, по кирпичику перевезли улицы и даже мостовые сюда, где мы теперь уже их видим. Точнее, не их, но то, что от них осталось.

62

– Вот-вот, – насытившись, гость наконец решает вставить ожидаемое участие, – но как же быть тогда с великой живописью и не менее великой архитектурой?

– Аутентичность Венеции – миф, еще одна легенда, которую всячески поддерживают, поскольку именно она привлекает в город миллионы туристов и которую давным-давно нарушили солдаты наполеоновской армии. Именно они вывезли из Венеции почти всю живопись, сняли с насиженных мест картины и скульптуры, позже, правда, возвращенные (хотя много и рассеялось тогда по Европе). Оказалось, что город может легко обойтись без своих художественных святынь, понимаешь?

– Не очень.

– А как часто ты ремонтируешь свой дом?

– Не понял.

– Как часто ветшают постройки, в которых мы живем и мимо которых ходим? Не задумывался?

– Нет.

– Тогда ты тем более не думал о том, насколько местный климат губителен для стен и красок, постоянно мокнущих и покрывающихся плесенью да подтеками. Для того чтобы поддерживать Венецию в надлежащем виде, ее следует постоянно править. Я уж не говорю о комфорте, требующем новых водопроводов и телефонных кабелей, проникнувших в начинку каждого венецианского жилища. В твоем гостиничном номере есть горячая вода?

(Кивнул.)

Так, может быть, ты думаешь, что она, как и вай-фай, были тут изначально?

– К чему ты клонишь?

(Тоже решился пойти на ты.)

– К тому, что строительные леса стали неотъемлемой чертой города. Ползучий, неостановимый, неостанавливаемый ремонт давным-давно съел оригиналы, заменив их муляжами, неотличимыми от оригиналов. Я даже не уверен, что на материк переносить следует именно их, а не отстроить на новом месте копии домов из более прочных и современных материалов.

– Но все же, как же быть с живописью?

– Так именно она и должна придать новому населенному пункту, «Венеции плюс», статус культурного и исторического места. Именно она. Ведь Венеция – не Флоренция, покрытая фресками, как татуировками, с головы до пят. И даже не Сиена: венецианский ренессанс пришелся на более поздний период, когда пришли более современные технологии и – с помощью северных художников – появилась масляная живопись. Собственно, все достижения великой венецианской школы связаны с этими изобретениями, поскольку во влажном климате фрески долго не живут.

Тут Футляр помолчал какое-то время, точно обдумывая сюжетные повороты своей книги.

Подумав, добавил, как бы поставив точку:

– Точно не живут.

63

– А роман-то, собственно говоря, про что?

– Сюжет совершенно неважен, он же только повод для того, чтобы построить облако в голове другого человека, а затем постепенно делать его все более и более плотным. Поди скажи, о чем облако?

Тупиковая реплика. После нее продолжения быть не может. Каждый остается при своем. Каждый сидит и слушает воздух вокруг. То, как он переливается и как в него вплетаются заоконные звуки – шум волн, шелест песка на берегу, чаинки чаек, призывающих солнце. День, разъедаемый осенней прохладой, и это, кстати, тоже отчетливо слышно. Но кухонное молчание тягостно. Хозяин непроницаем, а Алистер никак не может понять, как же вести себя здесь, на голом острове, в компании странного Футляра, который встретил его как родного.

Вдруг он действительно маньяк и в подвалах его – всевозможные пыточные, а также алтарь с фотографиями каких-нибудь монстров? С одной стороны, ситуация действительно необычная (кино какое-то), но с другой – может, оно так и надо себя вести в этой самой Венеции, где любое, даже самое обыденное действие почти на автомате обрастает тенями долгих, объемных ассоциаций?

Посмотреть бы на себя со стороны, чтобы понять, насколько все происходящее (не)типично. Или? Тем более что дальше обязательно должно последовать действие, приводящее к развязке. И будь автор немножечко Дюрренматтом или хотя бы Максом Фришем, можно было бы ввернуть сюжетный разворот на 180 градусов. Сделав Человека в футляре и Алистера, скажем, родственниками или одним и тем же лицом, привидевшимся с будуна в расколотом зеркале.

Или превратить все, что нагородилось, в сон, как это принято у не слишком опытных новеллистов, не способных совладать с нарративной машинерией?