Текст книги "Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера"

Впрочем, Венеция старается, как может, выправить ситуацию почти повсеместным запретом фотографирования внутри замкнутых и закрытых пространств церквей и музеев, который, правда, мало кто соблюдает.

Впрочем, до тотальной фиксации города нам всем еще далеко.

Туристы, как правило, скапливаются на своих конкретных «муравьиных тропах»; шаг в сторону – и вот ты уже попадаешь на территории тихие и пустые (кажущиеся едва ли не заброшенными), поэтому «лак от всех тысяч взглядов» блестит и бликует лишь там, где глазу есть зацепиться за нечто выделенное в дополнительный пунктик, тогда как весь прочий город продолжает плыть в почти полнейшей непроявленности.

Это, кстати, хорошо видно при расстановке геолокаций и тегов, что явилось для меня одним из самых изумляющих открытий внутри веницейской жизни.

Именно плотность соответствий при попытке запостить снимок в тот или иной блог выдает почти везде весьма приблизительные параметры.

Конечно, основные достопримечательности, от Часовой башни до кафе Florian, всплывают почти мгновенно, но более детальная разработка карты – время какого-то совершенно непонятного будущего. Венеция – один из самых тщательно зафиксированных городов мира – от спутниковых карт на Google Maps до развернутых круговых панорам и проработки мобильных приложений, – но все это, если честно, мало помогает сиюминутной ориентировке на местности.

Есть какая-то странная пропорция между изученностью ландшафта и растерянностью человека внутри туристических дорожек.

Жесткая логика построения города, структура его паутины, открывается не сразу, но спустя неделю-другую, когда все точно устаканивается с помощью ног, превращаясь в привычку, поверх которой и начинает проступать логика. Но даже врагу не пожелаешь оказаться здесь внезапно и без подручных средств.

В книге «Венеция. Прекрасный город» Питер Акройд посвящает венецианским картам едва ли не больше текста, чем венецианской живописи. В ней он пишет о городских картах уже ближе к концу, в главе, собирающей «главные» венецианские «мифы».

«Карта фиксирует границы. Венеция всегда стояла на границе. Ее называли шарниром Европы. Во всех своих действиях она, по сути, обладает всеми признаками границы – порогового пространства. Она есть вечный порог – не то земля, не то море. Она посредине, между древними имперскими городами Римом и Константинополем. Здесь Италия встречалась с Востоком, и Европа в самых общих чертах встречалась с Африкой. Здесь можно было сесть на корабль, отправляющийся в Левант, и оставить позади христианский мир. Вот почему некоторые полагали, что священная миссия Венеции состоит в объединении западных христиан с остальным миром – с греческими христианами на Босфоре, а также с наследниками ислама и индуизма».

Что Венеция успешно делает и сейчас, правда, уже не на торговом, но на туристическом «поле».

В этой главе Акройд приводит слова фра Мауро, бенедиктинского монаха с Мурано и важного венецианского картографа XV века: «Моя карта… всего лишь один из вариантов реальности. Она может быть хоть сколько-нибудь полезной только как орудие воображения. Я полагаю, и самый мир следует рассматривать как совершенное произведение искусства и проявление безграничной воли».

Нужно ли говорить, что само слово (фотографическая) карточка происходит от слова «карта»: все мы, снимая Венецию, пытаемся выстроить собственные варианты реальности, подстроить реальность под себя?

Нужно ли говорить, что все наши снимки, многочисленными незримыми нитями связанные с нутряными мотивациями и ситуациями конкретного момента, не выговаривают всей своей информации стороннему зрителю так, как откровенничают с его автором?

В Ка’д’Оро самый лакомый объект – «Святой Себастьян» Мантеньи – висит на входе в экспозицию: бывший хозяин коллекции так ценил эту картину, что специально построил для нее автономную мраморную капеллу. Поднимаешься на второй этаж, и там, среди готических и ренессансных скульптур, в углу тот самый шедевр, возле которого сидит специальный дядька в шарфе и кричит всем, активно вращая глазами: «Но фото! Но фото!»

Обычно я фотографирую даже под запретом; в каждой венецианской церкви и тем более в музее на входе висит картинка с перечеркнутым фотоаппаратом, что, разумеется, обостряет погоню за эстетическими впечатлениями.

Моя маленькая партизанская война необходима для работы: во-первых, я убежден, что рассеянное внимание современного человека давно уже не способно фиксироваться на особенностях текущего момента, оно его попросту пропускает.

Во-вторых, по себе я знаю, что со временем (и с доступностью гаджетов) зрение меняется: отныне мы смотрим не только глазами (то есть в одиночестве), но и с помощью дигитальных приспособлений, делящих наше внимание с кем-то еще – потенциальная, но возможность поделиться этим впечатлением с кем-то другим (даже если это ты годы спустя) меняет настрой оптики и ее агрегатное состояние.

Да, я понимаю, что фотографирование способствует быстрейшему забыванию и «смерти мгновения», но что делать, если есть только те возможности, что есть?

Поэтому я демонстративно кладу телефон в карман и начинаю осматривать Галерею Франкетти только глазами (кажется, спрятав девайс внутрь куртки или в сумку, разгибаешься и начинаешь держать спину гораздо прямее, чем когда ты фотограф). Выхожу на знаменитый ажурный балкон с видом на Гранд-канал (где, кстати, фотографировать можно), поднимаюсь на третий этаж с картинами второстепенных художников и коллекциями декоративно-прикладного искусства, затем возвращаюсь в «ядро» коллекции Франкетти, чтобы мимо глазастого дядьки – его никак не обойти – идти на выход.

Тут он начинает мне что-то говорить и яростно жестикулировать.

Смысл спича ускользает, но добрая и неагрессивная интонация заставляют замедлить шаг, остановиться.

– Не понимаю, – говорю.

И тогда экспрессивными итальянскими жестами он мне объясняет, что я могу сфотографировать «Святого Себастьяна», он разрешает, только если подойду совсем близко к мраморной капелле.

Туда, где видеокамера не видит. В полость слепого пространства.

Уж не знаю, отчего он решил меня выделить из толпы.

Скорее всего, скучал, а может быть, увидел, как я фотографировал коллекцию Франкетти через стекло балкона, стоя на готической балюстраде, одной ногой как бы на улице, и оценил сдержанность, с какой я решил не нарушать музейного запрета.

Поблагодарив его, я начал спускаться на лестнице, услышав, как смотритель с прежней яростью кричит очередному посетителю: «Но фото! Но фото!»

Случай этот рассказал мне об «итальянском характере» гораздо больше, чем иные исследования.

Тем более что ориентируешься ведь на «отечественную» традицию репрессивной педагогики и страсть к «административному восторгу» у каждой встреченной штафирки.

Ты же любого другого автоматически нагружаешь собственным уровнем «подлости» и скованности, тогда как свободный человек почти обязан быть ленивым и великодушным.

Благородным, да?

Кстати, про видеокамеры.

Их, конечно, боишься больше смотрителей, ибо они анонимны и непредсказуемы. Хотя, честно говоря, я даже не представляю, что могут сделать служители культа сохранения ауры, увидевшие фотографирующего туриста.

Подбежать к нему и «засветить пленку»?

Потребовать удалить фотографии?

Реально ли такое?

Блуждая по Ка’Пезаро, я поднялся на чердачный этаж, куда обычно мало кто забредает, – там базируются коллекции «восточного искусства», прекрасно подобранные и совершенно никому не известные. В Ка’Пезаро и так почти никто не заходит, коллекции там специфические, на любителя, а на полати-то и вовсе добираются единицы.

Так вот именно там, среди китайского оружия и японского фарфора, я набрел на комнату с окошком, в котором виднелись экраны видеонаблюдения за музейными залами.

Знаете ли, что в комнате этой никого не было?

Не очень ловкая (но, как всегда почти, немая, непроговоренная) ситуация вышла в церкви Сан-Поло, где в одной из отдельных капелл висит многочастный цикл картин Тьеполо-младшего, описывающий Крестный Путь Христа.

Заходя на очередной объект, аккуратно осматриваешь возможные ограничения для съемки, фиксируя, где сидят смотрители и как расположены камеры.

Со временем это входит в привычку, и когда я пришел в Сан-Поло, то автоматически отметил: у мужика, сидящего на билетах и читающего что-то с планшета, экран монитора рябит абстрактным телевизионным снежком, трансляция не работает.

Именно поэтому, оказавшись в комнате с картинам, ничего не боясь и никого не смущаясь, я сфотографировал все 14 картин, висящих чуть выше уровня человеческого взгляда.

Смакуя и делая «большие планы» деталей.

Лишь на выходе я понял, что трансляция на мониторе включается вместе со светом: пока в капелле никого нет, в ней темно. Но, если кто-то заходит, свет включается автоматически.

Почему-то боишься не самого факта съемки, но возможности быть обнаруженным: скрываешь сам процесс, точно подворовываешь.

Как бы обнаруживая стремление урвать себе больше положенного (по закону).

Готовясь к поездке, я скачал себе в телефон мобильное приложение от палаццо Дукале, каждая страничка которого сопровождалась перечеркнутым фотообъективом.

Из-за этого я больше двух недель откладывал поход во Дворец дожей, ибо воображение мое раздувалось в какие-то кафкианские фантасмагории с военным режимом и персональными репрессиями.

В реальности же посещение главного венецианского дворца вышло обыденным и даже скучным: и сфотографировал все, что хотел (правда, там свет такой, что снимки получились размытыми, плывущими), и на запрет нарвался только в Зале Большого совета, то есть в самом центре венецианского центра, пытаясь схватить всю фреску Тинторетто «Рай», которая, кажется, считается самой большой картиной в мире (?). Уж точно самой большой картиной Тинторетто.

Конечно, я почти никогда без особой надобности не лез на рожон, однако фотографировал почти все, что нужно было мне для работы.

Тем более когда начал хадж по бесконечным венецианским церквям, впечатления от которых уже на второй день сливаются в единую серо-буро-малиновую липкую ленту для ловли мух.

При этом постоянно расспрашивая знакомых и попутчиков, а также «работников культа», почему же все-таки в некоторых культурных и религиозных институциях можно снимать, а в других нет.

Тут, кстати, помимо прочего, важен вопрос ценообразования.

Де, за свои деньги турист имеет право получить весь комплекс услуг, даже и полулегальных.

Конечно, есть музеи и церкви, жирные, как домашние коты, они с легкостью задирают цены и вывешивают всевозможные запреты: их мало кто минует и можно не париться о репутации.

С другой стороны, есть принципиально демократические институции типа Венецианской биеннале, демонстративно вовлекающие зрителей в интерактивный диалог.

А есть опустевшие и опустошенные палаццо (как, скажем, Гримани или же весьма специфический Фонд Кверини-Стампалиа, «заточенный» под студентов и продвинутую молодежь), которые почти стыдятся брать большие деньги за билеты: шедевров там наперечет, так пусть хоть фотографированием побалуются. Так, что ли?

23 ноября 2013 года

Мои твиты. Падуя

Сб, 02:19. В Падуе тоже есть каналы. На главной площади уже стоит рождественская елка, и люди хором поют Jingle Bells. Ну и по-рождественски холодно.

Сб, 02:21. Отель Europa по соседству с музейным парком, в котором главное – капелла с фресками Джотто. Она стоит среди развалин римской стены.

Сб, 02:22. Так в поездке впервые появляются античные древности.

Сб, 02:23. По соседству с капеллой дельи Скровеньи, куда куплен билет на завтра, церковь Эремитани с остатками роскошных фресок Мантеньи, недобитых войной.

Сб, 02:24. Темная церковь, похожая на трюм тюремного корабля; крайняя правая капелла – с остатками Мантеньи, собранными, точно античная ваза, по кусочкам.

Сб, 02:26. Распятие работы Донателло в церкви деи Серви увезли на реставрацию, но я видел скульптуры его в алтаре самой жирной базилики города – Святого Антония Падуанского.

Сб, 02:28. Возле базилики Святого Антония стоит роскошный конный памятник – та самая статуя Гаттамелаты, что давала под зад Никулину в кино. Тоже Донателло.

Сб, 02:31. В Падуе я больше всего ждал встречи с Прато-делла-Валле, круглой площадью с круговым каналом, по берегам которого стоят скульптурные изображения.

Сб, 02:34. На Прато-делла-Валле стоит больше 78 «каменных гостей» – самых важных граждан города, поставленных сюда в 1767–1838 годах. Весьма романтичная инсталляция.

Сб, 02:38. В базилике Санта-Джустина у Прато-делла-Валле столкнулся с русской паломницей, искавшей мощи святого Матфея и саркофаг святого Луки. Помог чем смог.

Сб, 02:41. В отличие от Венеции, Падуя – город подлинных религиозных святынь, место не туризма, но серьезного паломничества. Отсюда совсем иной настрой.

Сб, 02:42. Но главное впечатление – возможность города, обычных, привычных ритмов и расстояний с машинами и трамваями, с шумом, размахом и с разлетом.

Сб, 02:45. Да, и колокола в Падуе другие. Не такие тревожные.

Сб, 02:48. Эти современные путеводители с их детальными рисованными картами, взятыми с высоты птичьего полета, категорически перекурочивают нашу оптику.

Сб, 02:54. Когда стемнело, вновь пошел на Прато-делла-Валле. Деревья, окружающие скульптуры почетных горожан, оплели гирляндами фонарей, как на Елисейских Полях.

Сб, 02:55. В центре Прато-делла-Валле поставили искусственную елку, похожую издали на башню Эйфеля. И стало совсем как в Париже.

Сб, 02:57. Шел из отеля по Виа Гарибальди в толпе студентов, закончивших занятия. Все они густой толпой тоже шли на Прато. Там и правда хорошо. Очень.

Сб, 02:58. Бросил монетку в канал, чтобы вернуться.

Сб, 03:00. Завтра важный день: фрески Джотто в капелле дельи Скровеньи и попытки добраться до Виченцы.

Сб, 03:02. Фрески, конечно, воздействуют глобальнее, обступая душу со всех сторон. Это уже праздник не зрения, но душевных интенций, события.

Сб, 03:03. А еще здесь уличный фестиваль шоколада.

У каждого места есть своя, постоянно возрастающая, инерция, основанная на возгонке слепых зон очевидности – того, что по умолчанию принимается за фундамент восприятия местного.

Чаще всего – это то, чего здесь, в конкретном месте, «много» и что очень скоро перестает восприниматься, превращаясь в рисунок обоев из твоей комнаты.

Особенно если этот избыток не блещет неожиданностью (вода в каналах у двери дома), никак на себе не настаивает, но длится параллельно, как соседняя улица, которую восприятие «проглатывает», стремясь оказаться на ближайшей площади или в каком-то гораздо более важном топографическом промежутке.

Особенно если на ознакомление с территориями совсем мало времени (а его почти всегда мало, меньше нужного) и некогда тщательно пережевывать, не говоря уже о смаке, разнопричинные детали.

Важно хотя бы время от времени отстраняться от потока собственных, бесперебойно текущих ощущений и включать чистку внимания, снимая с него инерционную накипь.

Все время хочется попасть в город, который будет соразмерен восприятию и времени, отпущенному на его изучение. Однако реальность всегда состоит из несоответствий, жмущих да поджимающих.

Ощущение города, таким образом, всегда основывается на несоответствии. Во-первых, ожиданий, во-вторых, возможностей.

Ограничения эти тем не менее спасительны. Они не дают инерции окончательно затопить глазницы, оказываясь залогом творческой обработки впечатлений.

Ведь мы все, особенно когда это касается Италии и тем более Венето, вот уже на протяжении многих веков кружим по одним и тем же улицам, заходим в одни и те же палаццо и церкви, музеи и площади, но нет, особенно если судить «по литературе», двух одинаковых впечатлений от одного и того же места.

Жаль, что, увлекаясь описанием памятников, их смысла, роли и значения, мы чаще всего забываем о промежуточных состояниях путешествия, его нутряном синтаксисе, обеспечивающем специфику ощущений.

Чистого восприятия нет и быть не может; даже фотографируя важнейшие туристические пунктумы, мы умудряемся отличаться от предшественников – в этом нам не только погода (время года, солнечный свет) помогают, но и наше физическое состояние, например. Разные мысли, обеспечивающие неповторимую подсветку впечатлений, растут из личного опыта, поэтому ты никогда не повторишь соседа.

Как бы ни старался.

Падуя, как и любой пункт прибытия, начинает разворачиваться на вокзале, и очень хорошо, что отель находится в зоне его прямой видимости (почти), практически напротив городского парка, в котором расположены городские музеи (бывший монастырь Молчальников) с капеллой дельи Скровеньи и храмом Эремитани, практически в самом центре, точнее, в самом его начале, так как центр как бы вытянут в сторону горизонта, оканчиваясь овалом Прато-делла-Валле и первым в Европе, но до сих пор работающим ботаническим садом.

В Падуе нет главного проспекта – да и какие проспекты в средневековом городе? – на который, как на шампур, нанизываются разные важные достопримечательности, однако почти сразу попадаешь на ненатянутую и почти, повторюсь, почти прямую струну, идущую от железнодорожной станции нестрого на юг.

Причем у нее, если посмотреть по карте, есть еще более очевидный и менее лоскутный «дублер» в западной части города (Виа Данте) – впрочем, не важно.

Гораздо существеннее почти сразу оказаться в средостении топографического смысла Падуи, так как это мгновенно облегчает вхождение в топос, почти сразу провоцирующий ощущение комфорта, а значит, знакомости, узнавания.

Притом что именно в Падуе со мной приключился странный пространственно-кретинический «затык» с ускользанием центра, в котором я на самом деле все время находился и который даже не думал от меня ускользать.

Бедекер все путает. Мой Dorling Kindersley весьма четко определяет набор приоритетов: центральное палаццо делла Раджони, университетское палаццо Бо практически напротив, Дуомо с баптистерием чуть в стороне, культовое кафе Pedrocchi на углу, две важные базилики, заступающие за край карты, – Святого Антония с конным памятником Гаттамелаты работы Донателло на площади перед фасадом и монастырь Эремитани с капеллой, в которой живут и цветут фрески Джотто, а также живописная площадь на месте римского амфитеатра – Прато-делла-Валле, скульптурно оформленная самыми важными жителями города, ну и кое-что по мелочи.

Но путеводитель группирует их четко и непреклонно, распределяя по краям карты «Улица за улицей», стрелочками как бы подталкивая к погружению в каменный лабиринт, но – ориентировка на местности обязательно дает сбой: то, что в книге выглядело внятным каталогом обязательных впечатлений, в жизни оказывается отгорожено друг от друга всяческими неотменимыми данностями и разбросано игральными костяшками по отнюдь не игровому полю.

Именно поэтому, бросив сумки в гостинице и оказавшись на площади возле палаццо делла Раджоне (средневековая мэрия и суд, окруженные торговой площадью), похожего на комод-сундук, начинаешь дергаться в поисках топографических соответствий, знакомых по книге.

А их нет и, кажется, не предвидится.

Время уходит, скоро солнце скроется, муравейник закроется, и во всей своей красе выступит глухомань глубокого позднеосеннего вечера, когда исторические и культурные памятники наденут романтические вуали, что конечно же хорошо для приподнятого настроения, требующего предельной живописности, но ты при этом еще как следует ничего не видел.

Как главную подсказку начинаешь искать Дуомо и находишь его, неказистого, вместе с увальнем-баптистерием на тихой площади, похожей на задний двор центрального рынка, где нет никого, кроме детей, играющих в футбол возле старинной арки, служащей им воротами.

Мяч ударяется о стены XII века, с изнанки сплошь, от пола до потолка покрытых фресками Джусто де Менабуои, сделанными примерно через 73 года после того, как Джотто расписал капеллу дельи Скровеньи практически по соседству.

Но все это не то – ощущение центра, похожее на свинцовую гирю, постоянно куда-то смещается, и ты ищешь его, точнее, ищешь меру соответствий – точку, в которой внешнее совпадет с внутренним.

А в Падуе при этом первые этажи многих старинных домов превращены в крытые галереи, отгороженные от дорог бесчисленными арочными пролетами, из-за чего пространства вытягиваются и как бы удваиваются.

И кажется, будто эти аркады давят на мозжечок, намеренно распыляя ощущение недостаточности и какой-то стершейся от постоянных злоупотреблений тревоги.

Ипполит Тэн пишет похожее про Болонью: «Это город аркад: они идут с обеих сторон, вдоль главных улиц; приятно бродить под ними летом в тени, а зимой – под защитой от дождя. Почти все итальянские города имеют какое-нибудь подобное изобретение или особое сооружение, которое увеличивает жизненные удобства и служит для общего пользования. Только в Италии узнаешь настоящим и всесторонним образом приятность жизни, и, возможно, именно поэтому всем она так нужна и все туда стремятся».

Прелесть крытых галерей я оценю на следующий день, когда зарядит дождь, а пока мне тревожно: аркады эти точно отодвигают от меня красоты Падуи, прячут их за колоннами и изгибами уличных поворотов.

От баптистерия разворачиваюсь куда-то уже совсем в сторону, выхожу «на окраину», в районе городской стены, где совсем уже пусто, а каналы делят пространство на автономные ломти, почти не стараясь сшивать разность мостами, наваливая на архитектурную разреженность безнадзорность темнеющего неба.

Тут важно умозрительно схватит себя за руку, привести в чувство, сбросить морок суеты и расправить плечи: хватит хватать воздух фотоаппаратом, нужно просто идти куда глаза глядят.

И точно: как только принимаешь это важное стратегическое решение, пунктумы и пунктики программы начинают сыпаться как из рождественского носка, выглядывая по углам и намечаясь в неотдаленной перспективе.

На очереди Прато-делла-Валле, заменяющая Падуе центр, ненадуманный метафизический пуп города.

На углу ее стоит большой храм Санта-Джустина с мощами святого апостола Матфея, святого апостола Луки и святого Просдоция, епископа Падуанского, отсюда же – прямая улочка к площади с Сан-Антонио: мгновенно город раскрывается непоколебимой внутренней логикой.

Это совпадает с окончательным потемнением.