Текст книги "Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера"

Сейчас базилика Сан-Дзаниполо в лесах и щитах, добавляющих ей странности. Из-за ремонта она выглядит как паровоз, набирающий ход, за которым как бы тянутся раскрытые парашюты пузатых апсид, толпой окружающих главный алтарь.

Внутри тихо и высоко: огромный Сан-Дзаниполо как раз из тех сооружений, что, подобно вокзалам, расширяет омут и без того нескончаемого внутреннего пространства. Стены как бы производят его, варят, как бесконечную кашу из волшебного горшочка, превращая кладбище в странный музей, по которому ходишь задрав голову.

Дело еще и в том, что Сан-Дзаниполо – пафосное место, призванное выказывать мощь и «административный ресурс» покойных дожей.

Они стоят под самыми колосниками этого прохладного анатомического театра в горделивых позах, на конях, среди складок барочной мишуры, распространяя вокруг себя нежить.

Даже страшно представить, что здесь творится ночью.

И вот ты идешь от одного вмурованного в стену надгробия к другому, заходишь в капеллы и апсиды, от одного героя к другому, в строгой, как бы ты ни спешил, последовательности.

И тут с левой стороны есть два прямоугольных зала, как бы простроенных сбоку от центрального помещения, которые превращают храм в окончательный музей.

Один из них (капеллу Четок) отчасти расписывал Веронезе (ему принадлежат три круглых плафона, окруженных барочными завитушками), другую (сакристия) – кто-то из Виварини.

На самом деле три этих плафона перенесены уже в ХХ веке из другой церкви, Санта-Мария дель Умильта, во время восстановления капеллы после пожара 1867 года, в котором погибли десятки картин, в том числе работы Тициана и Тинторетто.

А вот знаменитая «Тайная вечеря» Веронезе, ставшая известной как «Пир в доме Левия» и занимающая теперь в Галерее Академии целую стену самого большого зала, напротив, была вынесена отсюда при Наполеоне, превратившем базилику в госпиталь. После возвращения в Венецию картину передали не сюда, но в главный художественный музей города.

Впрочем, другой поздний Веронезе, с мертвым зеленоватым Христом, чье тело поддерживают Богоматерь, с одной стороны, и ангел – с другой, заплутав, оказался еще дальше отсюда, осев в Эрмитаже.

Ну а некоторые детали того самого надгробного памятника дожа Андреа Вендрамина, изваянного Туллио Ломбардо по проекту Пьетро Ломбардо, что описывал Рёскин, и вовсе добрались до Метрополитен-музея.

Сакристию по всем стенам опоясывает групповой портрет членов общества доминиканцев. Похожие картины делали голландцы, изображая всевозможные коллективные сборища разных цехов и сословий.

Несмотря на то что потолок не слишком высок и не фигурен, разглядеть его сложновато. Местный краевед Глеб Смирнов посоветовал обзавестись для такого случая биноклем. Плафоны прокоптились и почернели. Судить теперь можно лишь о композиции: никакого фирменного «венецианского» колорита Веронезе здесь не осталось.

Впечатлений от базилики столько, что это уже почти не важно: все они наваливаются друг на дружку, точно холсты, набитые в запасники красочной стороной внутрь. К тому же в висках стучит, не давая сосредоточиться, вот это расхождение между жанром культового помещения и его «конечным результатом», следствием многочисленных манипуляций с архитектурой, действий и приращений, превращения с помощью кессонированного свода (и убранных со временем перегородок в центре зала) в вокзал.

Но раз «несгораемый ящик», значит, все куда-то едут. Причем в разные стороны. Картины и артефакты распыляются по собраниям, частным и не очень, могила Винченцо Катены, менее известного истории искусств ученика обоих Беллини, – в никуда.

Веронезе и Виварини – в сторону рембрандтовской прокопченности и истончения света; мы – по своим туристическим надобностям дальше, в Венецию или еще куда-то; дожи и герои, следящие за нашими передвижениями легкими полупоклонами мраморных голов, – в окончательное забвение: их тщеславие говорит на непонятном языке и не достигает никакого результата.

Возможно, именно это противоречие между всеобщим движением, размазанным по кирпичным стенам и мраморному полу, и действенной обездвиженностью статуй и скульптур скручивается в жгут, похожий на желудочную колику.

Она пропитывает воздушный омут, начинающийся примерно на уровне моих глаз и распространяющийся выше и выше каким-то сладковатым отчаянием особенной степени прозрачности; ты не научаешься любить вечность, но вот же готовишься сгинуть без следа в каких-то ее бесскладчатых далях.

Никто никого не слышит, все заняты собой и своими делами. «Правильно» и душеполезно посмотреть все завалы этого великолепия нельзя. Рассмотреть – тем более. Понять, вникнуть ни во что уже невозможно; наш удел – расставление торопливых галочек умозрительным кивком головы.

«Храм святых Иоанна и Павла, венециянское campo-santo, производит впечатление, которое долго не забывается. Благородная простота этого готического здания, сложенного из алых кирпичей, изящные скульптурные орнаменты из белого мрамора, возвышающие красоту фасада, не обременяя его, – все это запечатлено с необыкновенным вкусом. Даже огромная сквозная розетта, которою увенчан стрельчатый свод портала, не кажется затейливою. Трезвость воображения, воздержание от вычурности – качество редкое в готической архитектуре.

Я прихожу сюда читать Данта и Уго Фоскало. Это музей гробниц. Солнечные лучи, проникая сквозь стекла, покрытые старинной живописью, падают радужными оттенками на все эти барельефы и статуэтки, на саркофаги и урны. Здесь, под тенью вековых сводов, освежаемых ветерком лагуны, покоятся все дожи, все воины, защитники Венеции. По выходе из храма на площади вы увидите мраморного всадника на изящном пьедестале: это Коллеони, знаменитый венециянский генерал. Он первый из венециян начал употреблять в дело пушки, в те времена, когда порох почитался страшным зельем магии».

Из «Италия в 1847 году» Владимира Яковлева

«Памятник Коллеони поражает воображение, особенно когда видишь его впервые. Я наткнулся на него как-то утром, после того как осмотрел могилы более сорока дожей в церкви Святых Джованни и Паоло, которую венецианцы называют церковью Святого Дзаниполо. И вот передо мной он – великий кондотьер, на великолепном жеребце, на краю узкого и грациозного каменного пьедестала. Выглядит он необычайно грозно, словно только что покорил Азию, а не заключил множество сделок и джентльменских соглашений, в результате которых сколотил себе баснословное состояние…

Думаю, что старого солдата настолько замучила зависть при мысли о конной статуе Гаттамелате возле базилики Святого Антония в Падуе, что он утратил связь с реальностью. Венеция конечно же денежки его прикарманила, а статую поставила в неприметном месте за церковью Святого Дзаниполо. Когда-то она была позолочена. Думаю, что неясный блеск, такой же, как на статуе Марка Аврелия в Риме, не может быть ошибкой. Это одно из тех великих произведений искусства, что погубило своего создателя. Скульптор Верроккьо простудился, когда отливал статую, и осложнение привело к смерти…

…Так Гаттамелата в Падуе и Коллеони в Венеции стали первыми двумя бронзовыми всадниками современного мира, а потому напрашивается сравнение. Оба они производят такое мощное впечатление, что почти невозможно отдать кому-либо из них предпочтение».

Из «От Милана до Рима. Прогулки по Северной Италии» Генри В. Мортона

«Дзаниполо, церковь и площадь столь же прекрасны, сколь и знамениты, и всем, кто в Венецию приезжает в первый раз и на один день, я советую Дзаниполо посетить в первую очередь, сразу после Сан-Марко и Фрари. Церковь – венецианский пантеон, где похоронено наибольшее количество дожей, так что одни надгробия составляют великолепный Музей городской скульптуры, как теперь называется некрополь при Александро-Невской лавре в моем родном городе. Русские путеводители называют Дзаниполо собором, что неправильно – церковь имеет лишь статус младшей базилики. Рядом с церковью, готической и строгой, стоит здание Скуола Гранде ди Сан-Марко, Scuola Grande di San Marco, чей разукрашенный фасад – творение лучших архитекторов Венеции XV века, и над ним поработали и Ломбардо, и Кодусси, и даже семейство Бон, создавшие chef-d’oeuvre, „главную работу“, венецианского кватроченто. К тому же на площади стоит памятник Бартоломео Коллеони работы флорентинца Андреа дель Верроккьо, относящийся к самым известным в мире медным всадникам, коих я насчитываю четыре: Марка Аврелия в Риме, Гаттамелату в Падуе, данного и собственно Медного всадника, стоящего у меня на Сенатской площади, в недалеком прошлом прозываемой (detta) Декабристов».

Из «Только Венеция» Аркадия Ипполитова

Проснувшись, побежал вчерашним ночным путем к Санти-Джованни-э-Паоло, чтобы сравнить впечатления ночные и утренние. И вроде бы шел теми же улицами, как и вчера, однако один неловкий промах – и ты оказываешься в совершенно ином месте, на кампо возле терракотовой Сан-Джованни Кризостомо (Иоанна Златоуста), вписанной в ее, площади, угол.

Ничем как бы не выделяется, продолжает линию двумя фасадами, боковым, через который я зашел, попав на службу, и «центральным».

Священник читал проповедь, все скамьи были заняты. Ходить в такой ситуации по своим естественным эстетическим надобностям казалось неловким, и я лишь мазанул взглядом по стенам и сводам, слегка подсвеченным непропорционально вытянутыми светильниками.

Церковь эта немного похожа на Формозу и как бы передает ей эстафету эстетического нагнетания впечатлений. Тем более что и ту и другую делал Кодусси; более того, это последняя его церковь, достраивавшаяся после его смерти сыном – идеальное место хранения для условно последней картины Джованни Беллини «Святой Иероним со святыми Христофором и Августином», являющейся, как мне объяснили в соцсетях, «развернутым неоплатоническим трактатом». Иероним отвечает за созерцание, и поэтому он помещен выше двух других святых, отвечающих за «активную молитву» и «мыслящую теологию».

Те же, что и в Формоза, по бокам тут идут «флорентийские» арочные пространства, разделенные на капеллы. Такие же серые, пустопорожние, пористые стены. Лишь у алтаря они как бы сгущаются в нечто сверхплотное, сплошь завешанные картинами – живописным циклом Себастьяно дель Пьомбо, учившегося все у того же Джованни Беллини, сблизившегося в Риме с Рафаэлем и много взявшего у Джорджоне и раннего Тициана (до позднего Пьомбо попросту не дожил, за подробностями – к Вазари).

Шпалерная развеска центрального нефа, с двух сторон как бы придавленная пустыми боковыми капеллами, в которых нет ничего, кроме скульптур, будто нарочно забирающих все внимание на себя, отвлечет от двух главных жемчужин интерьера, укорененных в боковые капеллы недалеко от входа.

Во-первых, это украшающий чью-то гробницу барельеф из обугленного мрамора «Коронование Девы Марии» работы Пьетро Ломбардо, архитектора не только гробницы Данте в Равенне, но и моей любимой Санта-Мария деи Мираколи. Барельеф разделен на две равные части: многофигурную толпу внизу, весьма похожую на древнеримские ритмически организованные фризы, и Дух Святой вместе с двумя ангелочками по краям от него – наверху.

Во-вторых, ну да – неоплатонический трактат Беллини.

После большой прогулки по густозаселенным туртропам (на них сегодня особенно людно: пятница, +17 °C, солнце) вновь я посетил Сан-Джованни Кризостомо, чтобы, когда месса закончилась, уже более пристально посмотреть на «последнюю работу» Джованни Беллини.

Вернулся, посмотрел. Беллини вертикален и отчаянно бликует. Картина, погруженная в немоту, словно бы постепенно испаряется: низ ее особенно темен и тяжел, зато верхний полукруг отчаянно голубеет рассветным светом.

Святой Иероним, сидя на красивом холме, едва ли не демонстративно отворачивается от своих соседей на авансцене. Он смотрит на тонкое деревце, точнее, в толстенный раскрытый на середине фолиант, расположенный на искривленном стволе.

Впрочем, все три персонажа тут взяты художником «на особицу», Христофор и Августин разворачивают лица в сторону церковного интерьера, смотрят по сторонам, за рамки картины, точно с тем, что происходит внутри картины, они давно разобрались и в ней им все понятно.

«One of the most important in Venice. It is early Renaissance, containing some good sculpture, but chiefly notable as containing a noble Sebastian del Piombo, and a John Bellini, which a few years hence, unless it be «restored», will be esteemed one of the most precious pictures in Italy, and among the most perfect in the world. John Bellini is the only artist who appears to me to have united, in equal and magnificent measures, justness of drawing, nobleness of colouring, and perfect manliness of treatment, with the purest religious feeling. He did, as far as it is possible to do it, instinctively and unaffectedly, what the Caracci only pretended to do. Titian colours better, but has not his piety. Leonardo draws better, but has not his colour. Angelico is more heavenly, but has not his manliness, far less his powers or art».

Из Джона Рёскина

Выпив американо на площади у Санти-Джованни-э-Паоло в тени монумента Коллеони, поскакал через мост на соседнее кампо – к Санта-Мария деи Мираколи, крохотной, похожей на мраморную шкатулку церкви. Построена она, домовая церковь Амади, богатого и знатного семейства, как реликварий одной небольшой святыни – «Мадонны с младенцем» Николо ди Пьетро, обладающей сверхъестественной силой.

После могучих скал Санти-Джованни-э-Паоло эта церквушка, как бы сдвинутая с площади и вписанная в ландшафт боком, показалась совсем маленькой. Маленькой, а также летучей, непонятно каким образом сюда занесенной, точно домик Элли из «Волшебника Изумрудного города» или Святое Жилище Девы Марии, по небу переносимое на тьеполовских эскизах с помощью воздушного воинства куда-то в Лорето (см. варианты росписи в Галерее Академии и в Национальной галерее в Лондоне). Точнее, в Венето. Точнее, в Венецию, на Рио-деи-Мираколи.

Эта летучесть заставляет подозревать, что вообще-то Мираколи меньше, чем даже есть на самом деле, с единым, точно в кинотеатре, цельным и светлым залом.

Целокупный этот неф так и воздействует – как устремленный вперед луч цветного кинематографа, вырывающийся из будки киномеханика, расположенной прямо на хорах над входом, образующих что-то вроде крохотной прихожей с антресолями над «входным ансамблем».

Луч этот, соединяясь с твоим собственным зрением, стремительно, в доли секунды, пересекает зал и вбегает по алтарным ступенькам вверх к тому месту, где, скорее всего, висит, должен висеть экран. А он будто бы и висит, незримый, разделяя миры. Чтобы получалось, что то, что находится на возвышении алтаря, приподнятого над ризницей в качестве второго этажа, существует уже не здесь, но в заэкранном мире. По ту сторону реальности идеальной проекцией и умозрительным продолжением траектории летучего луча.

Чудодейственная икона стоит в алтаре, уже будто не с нами; стены нефа набраны разнородными мраморными панелями, заменяющими росписи и украшения; единственная очевидная красота здесь – в потолке, аккуратно расчерченном на квадраты, в каждом из которых изображен тот или иной святой.

Тонкая нездешняя живопись в овалах, декорированная деревянной резьбой, сливающаяся в единый агрессивный, точнее, довлеющий над всем плафон (в памяти он выглядит плоским, в реальности же полукругл), который как бы врывается своим потемневшим (золото и бриллианты) потоком в размеренное розовое и бледно-голубое пространство всего остального 50 живописными «секретиками» с изображением пророков и патриархов.

Кто их написал, точно неизвестно; чаще всего говорят об ученике Беллини Пьере Марии Пенначчи, одна из картин которого находится в Академии, а другая – в ризнице Салюте, но окончательно это не установлено. Да и то, если Мираколи расписывал Пенначчи, то не в одиночестве, а вместе со своим братом Джироламо и помощниками Винченцо далле Дестре, Латтанцио да Римини и Доменико Каприоло.

Мне эти мелкие обстоятельства, к сожалению, кажутся край не важными, так как за всеми этими деталями кроется какая-то сновидческая правда. Точно в одной из предыдущих жизней я имел ко всему этому косвенное отношение. Точно я про все это, связанное с этим местом и его смыслом, знаю, но забыл и теперь не могу вспомнить. Мучаюсь, но не могу.

И если ко всему, что есть в Венеции, у нас находится личное отношение, то в случае с Мираколи это чувство утраивается.

Тут ведь вот еще что. В один из первых своих приездов сюда, много-много лет назад, кажется, я был в церкви с похожим кессонным потолком, но не в этой, крохотной и нежной, а где-то в районе Славянской набережной, Рива-дельи-Скьявони. Геометрически правильный потолок в духе «игры в классы», осторожная, не привязывающаяся к зрачку живопись.

С тех пор я много раз думал о том, что хорошо бы ее найти, закрепить впечатление. Может быть, как-нибудь найду, отправившись в районы, прилегающие к Арсеналу и вивальдиевской Пьете.[11]11
  Один из вариантов, что это живопись на кессонном потолке Санта-Ма рия делла Визитационе, небольшой церквушки возле Джезуати на набережной Дзаттере-аи-Джезуати, расписанной 58 портретами пророков и святых авторства художников школы Пьетро Паоло Агабити из Умбрии, редкий для Венеции пример искусства Центральной Италии. Месторасположение ее вполне позволяло попасться мне на глаза еще в 1997-м.


[Закрыть]

Очень хочется найти, перекинуть мостик к собственному прошлому (я уже дошел и до порта, в который приезжал когда-то и где в сувенирной лавке тратил последние лиры, покрутился и возле Академии, куда бегал перед Коллекцией Пегги Гуггенхайм), которое ускользает.

Город на месте и практически не изменился. Это ты стал другим, хотя не настолько, чтобы забыть некоторые важные детали.

«Дмитрий!

Что еще вспомнил.

В западном Дорсодуро есть церковь Анцоло Рафаэль с чудесными картинами одного из братьев Гварди – историей Товии и ангела. К творчеству семейства Гварди подчас относятся пренебрежительно за его „открыточность“. Там же Вы увидите сказку с юношей, девушкой, демоном, венецианской собакой и рыбьими потрохами.

Поблизости есть Санта-Мария деи Кармини, в которой „Поклонение пастухов“ Чимы да Конельяно и „Святой Николай“ Лоренцо Лотто с микроскопическими Георгием и драконом на заднем плане.

А в Скуоле Кармини один из лучших плафонов Тьеполо-старшего с основателем ордена кармелитов Симоном Стоком и Марией, запечатленными в момент вручения наплечника.

И в Кастелло в Сан-Дзаккария в капелле Тарасия редкая флорентийская живопись середины XV века – алтарные полиптихи Андреа дель Кастаньо. А если еще спуститься в крипту, то сразу чувствуется, что каждый дом в Венеции – корабль, в трюме которого всегда вода.

Вы уже добрались до церкви Сан-Николо да Толентино на задворках Санта-Кроче, рядом с автовокзальным столпотворением пьяццале Рома? Фасад самый что ни на есть петербургский, правда, год назад был в лесах. Внутри хорошая иностранная живопись.

В 20 метрах от церкви архитектурный факультет, откуда можно устроить себе краткий осмотр современной архитектуры Венеции. Портал факультета сделал Карло Скарпа (дизайн интерьеров галерей Кверини-Стампалиа и Академии – дело его интеллекта). Туда лучше идти днем, когда вход открыт; там во дворике есть водоем в виде опрокинутого античного фронтона, тоже проект Скарпы.

Другой университетский портал Скарпы есть в Дорсодуро, рядом с церковью Сан-Себастьяно.

Еще в районе Сан-Марко, на прямом пути от Сан-Сальвадор к Санто-Стефано, построена Cassa di Risparmio – современная реплика Дворца дожей. Проектировал ее Нерви; кажется, именно его проклял Бродский в „Набережной Неисцелимых“.

Рядом с Сан-Моизе голый и кривой фасад отеля Bauer Grunwald, а на Славянской набережной рядом со старинным корпусом Даниэли красуется современный. Вроде бы и все.

И я бы разорился на оперу!

Счастливой Вам поездки!»

3 ноября 2013 года

Мои твиты

Сб, 22:05. Чек на €41,81: батон – €0,60; мясные нарезки; апельсины – €1,98; яблоки – €1,03; виноград; йогурты; сыр бри – €2,58; три литра воды; каберне.

Сб, 22:32. Плоды сегодняшней жадности: восемь «очагов культуры» и в каждом или Тинторетто, или Тьеполо. А то и вместе. Плюс еще один отысканный магазин Billa на набережной с видом на Джудекку.

Сб, 22:33. Начал (пока глаз свежий, €10 за вход) со Скуола Сан-Рокко, расписанной Тинторетто. Для того чтобы рассмотреть особо эффектные фрески на потолке, там выдают зеркало.

Сб, 22:35. Дверь в дверь со Скуолой – церковь Сан-Рокко с массой Тинторетто и самым активным охранником из всех виденных (правда, пока видел их не так много). Реально мешал.

Сб, 22:39. Тут же на площади – Фрари, второй большой готический собор-усыпальница с роскошными надгробиями Тициана и Кановы и плитой в полу Монтеверди.

Сб, 22:40. В главном алтаре Фрари – огромная огненная Богоматерь Тициана. Другая его работа, «Мадонна Пезаро», отсутствует («на реставрации»), зато много Виварини, Беллини, даже Донателло.

Сб, 22:42. Оттуда прямиком в Сан-Панталон, посоветованный Глебом Смирновым, с фантастическим, огромным, на весь потолок барочным миром, который видно за 50 центов.

Сб, 22:45. Во второй капелле Сан-Панталон (не упоминаемой в путеводителе) – изящные ангельские фрески Пьетро Лонги (!), облаками парящие прямо поверх кирпичной кладки.

Сб, 22:48. Потом возникла площадь Санта-Маргерита с деревьями, поплыли колокольные звоны, и в одном из углов кампо нашлась еще одна Скуола – Гранде деи Кармини.

Сб, 22:50. Сия Скуола интересна нам потолками, расписанными Тьеполо, на втором этаже и гризайлями Бамбини на первом. Ну и общей умеренной роскошью.

Сб, 23:02. И уже совсем без ног (раз уж мимо шел!) заглянул на пару минут в Джезуати, стоящую рядом с экс-набережной Неисцелимых, за очередными Тьеполо.

Вс, 00:30. Утром в одной из записей вспомнил Джона Рёскина, а вечером, как стемнело, наткнулся на памятную доску у отеля с видом на Джудекку, где он жил.

Вс, 07:08. В каналах сегодня отлив. Как стемнело, накрапывал дождичек, а мы у Глеба Смирнова на террасе пели и читали матерные частушки под красное.