Текст книги "Золотой иероглиф"

Глава V

Поездка по извилистым улицам Владивостока до здания генконсульства на «хонде», взятой напрокат моим компаньоном, запомнилась мне, в основном, особенно густым туманом, спустившимся на город, из-за которого Сэйго дважды буквально чудом избежал неприятностей на дороге, хотя и ехал он довольно аккуратно. Оформление визы прошло успешно, и обратно машину вызвался вести я, но и мне едва не «повезло» впаяться в блестящий задок новенького навороченного джипа, принадлежавшего, видать, кому-то из местных крутых. Очень хорошо, что тормоза у «сивика» не подвели, а то пришлось бы мне, наверное, искать в Японии постоянное место жительства, что, надо полагать, делать гораздо проще в любой другой стране, чем в той, куда мы приобрели билеты.

Между тем Такэути не оставлял мысли залезть в номер Кидзуми и пошарить в его вещах. Отговорить японца от этой авантюры я так и не сумел (да и слова мои звучали не очень убедительно), тем более, что с утра пораньше я купил на местном хозяйственном базарчике заготовку, напильник и надфиль, и довольно быстро сделал ключ; оригинал, к счастью, оказался не очень сложным.

Теперь оставалось только ждать. Ждать, когда Кэнро предоставят двух шлюх, и он уберется хоть на пару часов из номера (после довольно напряженного совещания мы решили проникнуть в номер вдвоем, чтоб поскорее сделать дело). Существовал определенный риск, что Кэнро притащит обеих женщин к себе, но, как я успел узнать у моей знакомой горничной, в этой гостинице с недавних пор проституток поставили в такие условия, чтобы они принимали клиентов на своей территории, в номерах, которые отведены для этой цели специально. Такие требования сутенерам предъявили местные правоохранительные органы, хорошо понимающие, что валютную проституцию им не искоренить, но подобная мера создавала, по крайней мере, определенную видимость контроля.

Зато это очень помогло бы осуществлению нашего плана, в котором, если начистоту, имелось немало изъянов: не было никакой гарантии, что Кидзуми настолько все понравится, что он проторчит в объятиях продажных женщин пару часов. Такэути заметил, что японцы не очень-то падки на российских проституток из-за нахальства и хамских манер последних, по сравнению с гейшами. Но не связываться же со шлюхами и не платить им за то, чтоб они подсыпали Кэнро клофелин или еще какую-нибудь подобную гадость! Тут можно так вляпаться, что не отмоешься до смерти, и в этом Такэути, слава богу, со мной был согласен.

Но, едва ли не самое главное: как попасть незамеченными в номер? По коридору то и дело шатаются постояльцы, да и дежурная по этажу бдит… Сэйго решил даже пойти на отчаянный шаг: постричься, надеть очки, такие же, как у Кидзуми, и попробовать выдать себя за него. Я посоветовал ему сделать пластическую операцию и уменьшить рост сантиметров на двадцать: трудно было поверить в то, что дежурная настолько слепа, что не сумеет отличить одного японца от другого. Слишком уж эти два человека были разными.

И не по стене же карабкаться! Сэйго, при всем его знании приемов каратэ, все же не ниндзя, я – тем более. Такэути злился, но ничего реального придумать не мог. Будь у нас тут целая шайка гостиничных воров, можно было бы придумать, как отвлечь этого Аргуса в юбке, но нам обоим «светиться» никак нельзя. Н-да, придется уповать лишь на то, что дежурная тоже человек…

Около восьми часов вечера я увидел двух симпатичных девчонок в сверхкоротких юбках и блестящих сапожках; обе они входили в лифт на первом этаже. Судя по тому, как им спокойно позволили пройти мимо охранника, который черта лысого пропустит тебя к лифтам, не проверив всю твою подноготную, мне стало ясно, что девушки пришли на работу. Другие девушки. Вполне вероятно, что это тот самый спецзаказ японского любителя «клубнички с пряностями». Выходит, мужики на всех континентах одинаковы… Я вдруг подумал, что тоже не всегда был настолько беден, чтобы не иметь возможности устроить себе такой же аттракцион. Другое дело, что я никогда не понимал людей, заказывающих проституток – по-моему, это то же самое, что есть из того же котла, куда лазят своими (и при этом всегда ли чистыми?) ложками самые разные типы, в том числе и далеко не самые здоровые. О качестве пищи в том котле можно говорить отдельно, но не в этом суть. Ведь куда интереснее было, как сейчас помню, соблазнять однокурсницу вместе с ее неразлучной подружкой…

Я вдруг подумал про Таньку с Ленкой, и настроение сразу стало другим. Сейчас шла серьезная игра, и нельзя было отвлекаться на глупости.

Такэути на месте, то есть, в вестибюле седьмого этажа, не оказалось – он слонялся по безлюдной лестничной площадке, потому как в вестибюле на диванчике сидела сладкая парочка: некий мужчина нежно держал женщину (явно не профессионалку) за ручку и что-то такое ей нашептывал.

Мы с Такэути обменялись жестами (за последние пару дней этот эзотерический язык у нас здорово обогатился; Сэйго даже заметил, что мы со временем можем достичь высокого дана в искусстве «харагэй», когда собеседники умеют общаться лишь знаками и косвенными намеками). Наши жесты означали: «Видел двух шлюх». – «Они уже вошли к нему». – «Что делать?» – «По обстоятельствам». – «Хорошо, сейчас я сплавлю посторонних…»

Прикинувшись выпившим, я плюхнулся на этот же диванчик и начал приставать к мужчине:

– Из-звините, пжалста, вы не скаж-жете, который час?

– Десять минут девятого, – изобразив терпение, сказал мужчина.

– Сппсибо, – пробормотал я. И, как только мужчина вновь стал что-то шептать своей подруге, я снова влез:

– Из-звинте, пжалста, это не ваш жрнал? Можно, я п-почитаю?

– Да, конечно… – Мужик начал заводиться. Еще бы – я отлично понимал, насколько сильно ломаю ему кайф.

Делая вид, что читаю журнал, я принялся изображать осовение, но при этом пялился на женщину. Она начала проявлять беспокойство: заерзала, забрав свою руку из руки мужчины. Я уронил журнал, икнул и сказал:

– Из-звинте, пжалста.

Потом потянулся за журналом, неловко покачнулся и чуть не упал, задев локтем колено женщины. Это было последней каплей. Та немедленно встала.

– Женя, может, в бар спустимся? Я что-то пить очень захотела.

– Да, конечно… – Уходя, Женя бросил на меня испепеляющий взгляд.

Пока я разыгрывал эту клоунаду, появился Кидзуми-сан с давешними телками в блестящих сапожках. Те шли в обнимку, вихляя задами, а за ними семенил Кэнро, как всегда в деловом костюме. Японец был заметно ниже обеих девиц ростом. Цирк!

Сладкая троечка вошла в лифт, и коридор опустел. Такэути наконец оказался в вестибюле.

…Дежурная почувствовала, что она тоже человек, минут через пятнадцать. Едва она скрылась, как мы с Сэйго синхронно поднялись со своих мест и стремительно, но стараясь не шуметь, пронеслись по коридору. Такэути немного опережал меня – глядя на то, как плавно и быстро он бежит, как развеваются его длинные черные волосы, я невольно подумал о некоем демоне. Или злом духе.

Ключ повернулся без особой охоты, с не очень приятным щелчком, но назначение свое он выполнил. Мы оказались за дверью, и я сразу же закрыл номер изнутри. Вторжение прошло успешно.

Переглянувшись, мы принялись за дело согласно разработанной стратегии. Я заглянул в ванную и туалет, а Сэйго проверил шкафы. После этого мы начали делать обыск, стараясь, чтобы не наследить и не посеять в душе Кидзуми необоснованную тревогу – ведь красть у него ценности мы не собирались!

– Хэй! – услышал я приглушенный вопль Сэйго. – Да тут у него целое досье на фирму «Токида»!

Такэути добрался до кейса, который Кидзуми, допустив оплошность, держал незапертым. Я подошел ближе. Сэйго листал бумаги, усеянные вертикальными строчками скорописи. Попались и фотографии, и среди них я вдруг обнаружил знакомый мне снимок – тот самый, или такой же, что показывал мне подполковник Владимир Панайотов!

Сэйго что-то бормотал.

– Что тут? – спросил я.

– Погоди, это все не то, – отмахнулся он. – Нам надо найти совсем другое… Странно, выходит, что этот тип действовал против мафии… Но он явно не полицейский…

Мелькнули дискета, потом – листок из плотной бумаги, на котором я заметил вытисненный знак: две концентрических окружности, а внутри них – пять стилизованных соцветий.

– Саа! – пораженно воскликнул Такэути. – Герб Юкинага! «Настоящим Вам поручается…»

Мне это имя ни о чем не говорило, но Сэйго, похоже, знал, что оно означает, или, во всяком случае, догадывался. Он захлопнул папку с документами, касающимися «Токиды», положил на место лист с гербом и, раскрыв какой-то незапечатанный конверт, извлек оттуда сложенный вчетверо лист бумаги, также исчерченный скорописью. В этот же миг в замочной скважине что-то щелкнуло. Сэйго от неожиданности выронил конверт. Мы переглянулись, и через секунду уже сидели в шкафу, дверцы которого, к счастью, оставались незапертыми. Однажды я уже сиживал в шифоньере одной моей знакомой, когда произошел случай словно бы из анекдота, хотя мне и было тогда не до смеха; хорошо, что подруга умудрилась быстро отправить благоверного в дежурную аптеку, умело сымитировав страшную головную боль и отсутствие анальгетиков в домашней аптечке. Впрочем, происходящее сейчас казалось мне еще менее смешным, нежели тогда.

Хотя бы потому, что вместо одного Кидзуми в номер вошли целых трое.

Я их видел с трудом, глядя в щель: на город к этому часу уже опустились сумерки, но вошедшие не так сильно таились, в отличие от нас: кто-то из них включил бра, и я понял, что в номере японцы – те самые, что тоже проживали в гостинице.

Японцы довольно мирно переговаривались, но тут увидели лежащий на столе дипломат с разверстой пастью, откуда высовывалась папка для бумаг. Тон гостей номера, которых, похоже, звали сюда не настойчивее, чем нас нас с Сэйго, стал озадаченным и даже нервным. Двое из них начали уже покрикивать друг на друга, а третий, быстро им что-то сказав, исчез в ванной. И едва он это сделал, как в комнату ворвался четвертый японец – сам хозяин, Кэнро Кидзуми (или Овари Сэттай, как он зарегистрировался в гостинице). При этом не создавалось впечатление, что он только что выскочил из постели, где кувыркался с девицами: Кэнро по-прежнему был в костюме и при галстуке.

Последовал обмен энергичными фразами. Кидзуми что-то сказал несколько язвительным тоном (потом Такэути объяснил, что девиц Кэнро заказал для отвода глаз, ожидая, что к нему в номер обязательно кто-нибудь из этих типов влезет; щедро заплатил проституткам и велел сидеть тихо, а сам стал караулить в вестибюле… Получалось, что мы с Такэути пробрались в номер как нельзя более вовремя… Что-то он еще сказал про дежурную по этажу, которой вроде бы тоже кто-то заплатил, но толком смысла фразы Сэйго не уловил).

Потом началось такое… Один из незваных гостей засунул руку в карман, но Кидзуми тут же сделал стремительный прыжок, и я только потряс головой: казалось, в реальной жизни невозможно, чтобы «белый воротничок» в очках в один миг превратился в бойца каратэ – один из типов мгновенно улегся на пол.

Кидзуми, сбросив пиджак, отскочил и встал в боевую стойку, делая плавные и короткие движения руками. Один из гостей лежал без движения, второй, видимо, имеющий слабое представление о боевых искусствах родных островов, решил встать в позицию, но даже мне, неспециалисту, было ясно, что Кэнро будет легче легкого расправиться и с ним… Впрочем, где-то ведь находился и третий.

И только я вспомнил о нем, как сзади Кидзуми что-то зашумело, но не успел он развернуться лицом к новой опасности, как на него упала… обычная рыболовная сеть. Впрочем, может быть, и не рыболовная, если подумать о ее теперешнем применении, но то, что самая обычная – точно. Кэнро зарычал, пытаясь избавиться от пут, но оба гостя живо его скрутили. Не прошло и минуты, как Кидзуми-Сэттай лежал на полу, извиваясь как червяк на сковородке. Некоторое время он изрыгал энергичные фразы, видимо, проклятия, но гостям это быстро надоело, и они заткнули ему платком рот. Теперь незадачливый собиратель досье мог только злобно мычать.

Мужчина, бросивший сеть, был, похоже, главным. Он что-то сказал напарнику, а сам скрылся в ванной и пустил воду. Напарник тем временем открыл папку.

– Кио ку мицу, – с издевательским выражением произнес он какую-то фразу. («Совершенно секретно», – перевел мне потом Сэйго.)

Парень так увлекся чтением, что не заметил, как Кэнро освободил из сети сперва одну руку, потом – вторую, и тихо-тихо потянулся за валяющимся на полу конвертом. Взяв его, он почти неслышно умудрился чиркнуть колесиком обычной газовой зажигалки и поднести пламя к конверту. «Гость» опомнился только когда конверт сгорел почти полностью, превратившись в корявый листок черного пепла.

Негромко, но злобно вскрикнув, «гость» подскочил к Кидзуми и схватил его за руку. Но было поздно: легкие клочки пепла уже разлетелись по полу. Появился главарь. Он принялся энергично выражаться, а потом они вдвоем, связав Кидзуми более основательно, посадили его, обмотанного сетью, как кокон, в кресло. К этому моменту стал приходить в себя тот парень, которого Кэнро успел вырубить. Охая и кряхтя, он поднялся, затем подошел к связанному и ударил его по лицу.

Зрелище, когда бьют человека, заведомо неспособного оказать сопротивление, всегда отвратительно. Я даже шевельнулся непроизвольно, но Сэйго тут же схватил меня за локоть. К тому же главарь вдруг оглянулся, и мне показалось, что он уставился прямо на шкаф.

Понимая, что мы попались, я прижался к филенке в темноте шкафа, стараясь по мере способностей дышать тише мыши. Такэути тоже как будто забыл о дыхании. Но нам повезло.

Главарь вытащил из-под куртки пистолет (кажется, наш родной «макаров») и, наставив его на Кидзуми, что-то сказал. Тот только хрипло засмеялся.

Суть последовавшего за этим разговора мне передал Такэути, когда мы получили возможность изъясняться вслух.

– Говори, что было в конверте, – сказал главарь, наставив пушку на Кэнро.

Тот засмеялся и ничего не сказал. Главарь убрал пистолет и пообещал:

– Мы тебя утопим, если ты не станешь отвечать на наши вопросы. В ванне. Слышишь, вода набирается?.. И все будут думать, что это обычное самоубийство.

– Топите, – спокойно сказал Кэнро.

Один из «гостей» потряс папкой с досье на «Токиду»:

– Кому предназначался этот донос?

Кэнро молчал. Тогда слово взял главарь:

– Послушай. Я очень ценю твою выдержку, но подумай о том, что если ты будешь молчать, мы убьем не только тебя, но и… Такие имена, как Рэйко и Санъэмон Итиноками, тебе известны?.. Ну, не дергайся, мы знаем о твоей дочери и твоем сыне, который, несомненно, собирается занять твое место в тайной службе… После того, как ты сдохнешь…

– Тикусё, – с нечеловеческой злобой произнес Кидзуми. (Нечто вроде русского «сволочь», только гораздо грубее, – пояснил Сэйго.)

– Ты можешь догадаться, что смерть их не будет простой. И что они, прежде, чем умрут, узнают о том, как сильно подвел их отец. Если расскажешь, твоих детей никто не тронет. Ты знаешь, что люди из кланов держат свое слово. И при этом куда крепче, чем подобные тебе, кто тоскует по навсегда ушедшим временам сёгуната[4]4
  Сёгунат – дворянское правительство Японии (1192–1867).


[Закрыть]… Ну, я жду, знаменосец-хатамото[5]5
  Хатамото – букв. «знаменосцы» – представители привилегированной знати, высшие военачальники-самураи.


[Закрыть]…

– Тикусё, – повторил Кидзуми. – Спрашивай.

– Имя?

– Сэттай Овари.

– Настоящее имя, забери тебя каппа[6]6
  Каппа – злой водяной дух.


[Закрыть]!

– Кидзуми Кэнро.

– Боюсь, что наш разговор не состоится. В ванну его! А я сегодня же позвоню в Токио…

– У меня было семнадцать имен. Какое из них настоящее, я не знаю. Просто в определенный момент мне сообщают, как я должен зваться.

– Тебе сообщает об этом лично твой даймё? Или кто-то из его окружения?.. Впрочем, это неважно. Я догадываюсь, что ты ужасно гордишься своим якобы высоким происхождением сёгунского царедворца. Годзилла! Такие, как ты, должны были вымереть больше ста лет назад!

– Я попрошу не оскорблять! – неожиданным басом сказал Кидзуми.

– Хорошо. Кто еще внедрен в наши предприятия?

– Мне известна только фирма «Токида».

– Говори.

– Кроме меня, никто.

– Слово самурая?

– Да.

– Кто такой Такэути Сэйго? (Мой компаньон вздрогнул.)

– Вы об этом должны знать лучше, поскольку не нам, а вам, вернее, самому Токиде понадобился человек со знанием русского языка.

– Кому на стол должно лечь досье о деятельности фирмы «Токида»?

– Я полагаю, в конечном итоге оно дойдет до министерства внутренних дел.

– Оно туда не дойдет… Что лежало в конверте, который ты сжег?

– Доклад моему начальству.

– Лично Юкинаге?

Кидзуми промолчал.

– О чем там шла речь?

– О том же, что и в досье. Только короче.

– Ты пользуешься тем, что мы теперь не сможем его прочесть… Ладно, придется поверить тебе на слово… Теперь так. Слушай меня очень внимательно и отвечай точно. Какой интерес у вашей тайной службы к русскому по имени Маскаев? (Тут пришла очередь вздрагивать мне, потому что бандит произнес мою фамилию на наш, российский манер – ошибиться было невозможно.)

– Этот человек неинтересен службе.

– Спрошу по-другому. Почему ты интересовался текстом, заключенным внутри оказавшегося у него омамори?

– Меня интересуют любые факты и предметы, имеющие отношение к истории Японии.

– Крепкий ты орешек… А теперь самое главное: где искать «Тайё-но Сидзуку»?

Не хочу врать, но то, что бандитам оказалось известным это название, оказалось сильным ударом для Кидзуми.

– Ты удивлен? Мы уже многое знаем. Мы давно это знаем. Наш клан несколько столетий следил за родом Дзётиинов и ждал, когда настанет время. Видимо, оно настало. Что такое «Тодзимэ»? Это название корабля? Местности? Или это чье-то имя?.. Отвечай! Вы тоже следили за Дзётиинами. И вы почему-то засуетились именно в начале тридцатых годов. Только тогда вы опоздали. И я не хочу, чтобы вы опередили нас сегодня.

– Я не знаю, что такое «Тодзимэ», – ответил Кидзуми. – А «Тайё-но Сидзуку» вам все равно не найти. Она может принадлежать либо сёгуну, либо никому.

– Да что ты говоришь!? И «Тайё-но-Сидзуку», и все, что находится вместе с ней, принадлежало клану «Акатацу» еще во времена эры Кэйтё!

– Бред, – уверенно сказал Кидзуми.

В номере повисло молчание.

– Сейчас мы уйдем, – заявил главарь. – Досье на «Токиду» забираем, уж не обессудь. Придется заключить, что ты не выполнил задание. Я повторяю, что твоих детей не тронут… Если ты поднимешь шум не раньше, чем через час.

– Не понял! Вы разве меня не убьете?

– А зачем? Иди и топись сам. Ванна наполнена. И ты отлично знаешь, что если рискнешь вернуться в Токио, тебя просто не поймут. Среди хатамото, наверное, до сих пор нет более страшного греха, чем «потеря лица». Ведь настоящие самураи всегда ставили честь – собственную и даймё – выше жизни своих детей… Прощай, ронин.

С этими словами бандиты удалились, правда, один из них, чуть задержавшись, поднял с пола зажигалку и вложил ее в ладонь Кидзуми. Уходили они, совершенно не таясь. Профессионалы, черт бы их побрал…

Но как ретироваться нам? Я решил положиться на инициативу Сэйго – во-первых, он понял суть разговора, во-вторых, лучше знает характеры соотечественников. Такэути дважды крепко сжал мое запястье – «сиди тихо и жди, когда я скажу, что можно вылезать».

Кидзуми тем временем ловко запалил зажигалку и принялся пережигать капроновые нити, которыми был связан. Не обжечь при этом рук он не мог, но я не услышал ни характерного шипения, ни ругательств. Японец все делал молча.

Освободился он быстро. Нашел на полу очки, надел их, потом свернул злополучную сеть и швырнул ее в угол. Аккуратно поднял пиджак и повесил его на спинку стула. Затем удалился в ванную, откуда донесся характерный звук извлекаемой заглушки, и быстро вернулся в комнату. Достал из кармана пиджака расческу и тщательно причесался, а после этого подтянул галстук и, усевшись за стол, принялся что-то писать.

Я вообразил, что японец, коль скоро приводил себя в порядок, вот-вот удалится из номера и даст нам возможность слинять. Но Кидзуми не торопился. Он написал, вроде бы, обычное письмо, запечатал его в почтовый конверт для международной корреспонденции, а потом достал другой лист бумаги и, держа наготове ручку, закурил и задумался. Думал он минуты три, а потом погасил сигарету и снова заработал ручкой. Отложил ее и, вытащив из кейса какой-то небольшой темный предмет, поднялся из-за стола.

Японец подошел к окну и с минуту глядел в темноту беззвездного владивостокского неба. Потом вдруг присел на корточки, опираясь на пятки, и быстро расстегнул брюки и рубашку. Звонко щелкнул зажатым в руке предметом. Неяркий электрический свет от бра блеснул на выскочившем из рукоятки лезвии ножа, которое было направлено Кидзуми прямо в живот.

Я вдруг понял, что сейчас должно произойти. Но Сэйго по-прежнему не давал сигнал что-либо предпринимать.

Кэнро недрогнувшей рукой резко погрузил лезвие ножа в нижнюю часть своего живота по самую рукоятку и, сделав движение рукой, произвел горизонтальный разрез. Раздавшийся звук был очень похож на тот, с каким на кухне обрабатывают сочный кусок мяса… Затем Кидзуми вынул из себя лезвие, поменял положение руки и вновь вонзив в себя оружие, распорол живот снизу доверху. Все это он делал неспешно, без судорожных движений и вскриков, словно рисовал иероглиф… Только рычащее дыхание, частое и судорожное, доносившееся до меня, говорило о том, что происходит нечто, мягко говоря, неординарное.

Японец сидел вполоборота к шкафу, и я видел, как из вспоротого живота стали вываливаться серые петли кишок. Кровь так и хлынула, мгновенно залив белую рубашку и синие брюки. Кидзуми пронзила длинная судорога, он издал горловой звук, и изо рта его побежала вниз темно-красная струйка. Тело стала сотрясать крупная дрожь, а через пару секунд до меня донесся ужасный запах экскрементов.

– Не вздумай пока выходить, – еле слышно шепнул Такэути. – Этот человек должен умереть, не зная, что мы здесь…

Да, много чего я видел в своей жизни, но вот как японец совершает традиционное самоубийство, этого мне как-то пока не доводилось… И, если честно, я как-то не очень стремился к тому, чтобы увидеть нечто подобное. Интересно, что сказала бы Ленка, живописавшая мне когда-то ритуал сэппуку, доведись ей увидеть такое?

Японец, сделав последнее в своей жизни усилие, справился с прыгающим в его руках ножом и направил его лезвие себе в горло. Одно короткое движение, и то, что еще несколько секунд назад было человеком по имени Кэнро Кидзуми, повалилось на пол рядом с жуткой красно-серой кучей.

…Я не сразу сообразил, что Такэути толкает меня в бок:

– Пора.

Мы покинули свое укрытие, причем я обходил лужу крови так, словно это была разлита ртуть… Мне подумалось, что Такэути сейчас скажет, что пора удирать из номера, но японец, оставаясь странно спокойным, почему-то не спешил.

– Подойди-ка сюда, – негромко позвал он.

Я подошел к столу.

– Видишь, что написано? – Такэути ткнул пальцем в лист бумаги, на котором виднелись три вертикальные строчки иероглифов.

– Я же не понимаю, – шепнул я. – Переведи.

– Охотно. Это хайку – предсмертное стихотворение. Слушай. – И Такэути произнес:

«Солнце в чужих руках,

Холодное сердце спрута.

Нет возвращения из морской пучины.» (rem – прошу выделить как стихотворные строки).

Эти три строки Сэйго прочитал с совершенно непонятным благоговением в голосе.

– Что это значит? – спросил я. Больше всего на свете мне хотелось сейчас оказаться по меньшей мере за километр от гостиницы «Владивосток» и стравить сегодняшний обед в Амурский залив.

– Пока не знаю, – ответил Сэйго. – Но советую запомнить. Самоубийцам перед смертью часто открывается то, что другие бывают не в силах понять.

– Это ясно… Но послушай, я думаю, что если нас здесь застанут, то будет весьма затруднительно объяснить, что мы не имели отношения к смерти этого джентльмена.

– Действительно. Сейчас, погоди… – Такэути прочитал вслух текст на бумажке, прикрывающей международное письмо. – «Прошу не вскрывая отправить». Ага, мы его, конечно, отправим. Только вскрыть, конечно, придется.

– Уходим, Серега, уходим, – поторопил я его.

– Еще один момент. – Сэйго наклонился над трупом, на лице которого все еще нелепо красовались массивные очки, а из горла страшным продолжением галстука торчала окровавленная рукоятка ножа, и, осторожно расстегнув верхнюю часть рубашки, обнажил грудь.

– Зачем это? – почти со страхом тихо спросил я.

– Тихо ты, – отмахнулся Такэути. – Смотрю, кто он…

Я обратил внимание, что на коже мертвеца татуировок нет. Такэути резко запахнул рубашку на трупе.

– Все понятно и все сходится с тем, что я слышал, – произнес Сэйго. – Он не бандит. Не якудза. Но и не просто современный самурай. Я боюсь ошибиться, но этот человек – потомок знаменосцев даймё Юкинага, который так и не смог сохранить звание сёгуна в тысяча шестьсот третьем году.

– Но почему он сделал себе харакири? – шепотом спросил я, с ужасом глядя то на распростертое тело, то на Сэйго, на лице которого была написана странная смесь страха и абсолютно непонятного восхищения.

– Он «потерял лицо», – коротко ответил мой компаньон.

– Не мог он где-нибудь в другом месте кишки себе выпускать, – пробормотал я.

Такэути дернулся, словно его ткнули шилом.

– Будь осторожнее в словах, когда говоришь о человеке, в котором сохранился дух Ямато, – недовольно произнес он. – Тем более о человеке, имевшем мужество умереть таким образом… Не думаю, что мы когда-нибудь решимся последовать его примеру… Да и вообще очень мало кто из современных японцев способен на такое… Уходим. Как бы там ни было, у нас в руках теперь находятся документы, которые мы увели прямо из-под носа у якудза.

Почему-то это сообщение не прибавило мне оптимизма.