Текст книги "Золотой иероглиф"

Глава III

Господин Годзи Токида (или, как они там у себя говорят, Токида-сан) разразился довольно продолжительной речью, поздравив всех присутствующих, имеющих отношение к как бы новорожденной фирме, выразил надежду на процветание хоккайдских красок на сибирской земле, пожелал всем русским и японцам мира и взаимопонимания, таких же, какие имеют место в предприятии со смешанным капиталом «Токида-С».

Если честно, то в глубине души я чувствовал не то что досаду или обиду, но нечто отдаленно похожее. Как бы там ни было, в «Токиде-С» решающее слово теперь будет за японцами; маркетингом и технологией командовать начнут опять же они, нам останется, в основном, «грязь»: закупка сырья, производство продукции, упаковка, отгрузка… Экологические и налоговые проблемы, само собой, тоже наши. Зато снимались проблемы «крыши» – человек по имени Акира Мотояма очень уж уверенно говорил о том, что только честный бизнес, без взяток и отчислений в криминальный «общак», станет теперь генеральной линией в деятельности фирмы… Не знаю, не знаю… Если бы этот Мотояма, уезжая к себе в Саппоро, забрал с собой наших пожарных, сэсовцев и прочих чиновников с рэкетирами, то ему, пожалуй, можно было поверить.

– Кто такой Мотояма? – шепнул я Игорю.

– Один из руководителей их службы безопасности, – ответил Сорокин.

– Интересно, как он собирается заменить собой нашу «крышу»?

– Черт его знает…

Дальнейший ход официальной части кое-что разъяснил на этот счет. Во-первых, Годзи являлся младшим Токида – его папаше, директору фирмы, незачем было покидать головной офис для переговоров в Сибири. Во-вторых, не Акира Мотояма должен был улаживать все неофициальные дела, а некто по имени Кэнро Кидзуми, в чьей должности я не разобрался, но к словам которого явно прислушивались все японцы, даже сам Токида. Все, кроме того же Мотоямы, казавшегося наиболее самоуверенным типом среди присутствующих иностранцев.

С ответной речью выступил Игорь. В сущности, он ничего нового не добавил к сказанному Токидой. Ленка по-японски трещала бойко, практически не задумываясь. «Самураи» слушали, кивали головами и выражали положительные эмоции. Все, кроме опять-таки господина Мотоямы. Этот тип мне совершенно не нравился, и я был очень рад, что не ему Токида поручил стать своим «наместником» в Новосибирске, а вполне приятному молодому мужчине лет тридцати плюс-минус несколько, по имени Сэйго Такэути. Он совершенно не нуждался в услугах переводчика, отлично владея разговорным русским, правда, почти не выговаривая букву «л»… Посему в его устах некоторые слова звучали очень даже курьезно. «Полка», например… Или «послать». Сам он просил, чтобы мы его называли Сергеем.

…Неофициальная часть презентации пришлась по душе как японцам, так и нашим. С некоторым удивлением я обнаружил, что «самураи» больше налегают на водочку, соленые огурцы и жаркое, нежели на сакэ и закуски из морепродуктов. Впрочем, когда я попробовал ихнюю «бражку» и закусил оную фаршированной кукумарией, то удивляться прекратил.

Труднее всех в плане выпить-закусить оказалось Ленке. Во всяком случае, переводить вслух с набитым ртом она и не пыталась, а поскольку ей приходилось говорить постоянно, то нетрудно понять, почему в ее тарелке практически не убывало. Уж не потому ли у нее такая изящная фигурка?

Я после третьей не преминул заметить это. Лене, похоже, комплимент понравился, и с этого момента я перестал обращать внимание на японцев и на моих сотрудников. Говорить с ней было трудновато – она все время оказывалась занятой, но разглядывать… Черноволосая, темноглазая, с тонкими холеными руками, она была одета в фиолетовую блузку, заправленную в черные облегающие брюки, и короткую жилетку без пуговиц. Эти брючки с застежкой на боку притягивали взгляды всех мужиков без исключения, и даже у японцев глаза становились круглыми как у котов, стоило Лене привстать или пройтись рядом со столом. Не буду врать – в одежде стиля «хочу прям щас» Ленку я никогда не видел (впрочем, на ней и скафандр выглядел бы неплохо), но сегодня Кирюшина впервые оделась столь вызывающе. И, если она – сознательно или нет – нарывалась на приключение с моим участием, то ее усилия не могли пропасть втуне. Если кто и пропал, так это я.

Хотя даже и не именно сегодня. Еще во вторник я так, чтобы услышала Лена, сказал, что Татьяна укатила на неделю в командировку. Но вчера и позавчера дел оказалось столько, что ни мне, ни ей, видимо, было не до глупостей. А вот сегодня…

Презентации, тем более когда собираются деловые люди, обходятся без танцев, просмотра кинофильмов в полутемном помещении и других подобных мероприятий, повышающих уровень адреналина и прочих гормонов в крови. Поэтому подержаться за Ленкину талию мне удалось лишь разок – когда я сопровождал ее в курилку – она почти не курила, лишь изредка баловалась дамскими сигаретками. При этом у нее даже вредный процесс курения, зачастую вульгарно выглядевший у большинства женщин, смотрелся эротично. Губы мягко обхватывали фильтр, щеки, помогая делать неглубокую затяжку, слегка западали, образуя маленькие ямочки, затем сигарета за временной ненадобностью удалялась, ротик, выдыхая дымок, приоткрывался и при этом между губ почти намеком показывался кончик розового язычка… Губы покрывала помада коричневатого оттенка, но этот цвет, как ни странно, очень даже шел нашей переводчице.

– Ну что же, поздравляю, – сказала Лена. – Желаю успехов. Кажется, вы добились всего возможного.

– Не знаю, как отблагодарить тебя, – произнес я искренне. – Ведь во всем этом твоя заслуга.

– Это моя работа, – сказала Лена. Сигаретка, губки, дымок, язычок…

– Я так думаю, что устроить для нас встречу с японцами все же несколько выходило за рамки твоей работы.

– Ну, в общем, да. Но, с другой стороны, чем дольше делегация здесь пробудет, тем больше я заработаю. Но если это тебе помогло, то я тоже рада.

Сигаретка, губки, дымок, язычок…

– Все равно я тебе обязан, – настаивал я. – Хотя бы шампанским и шоколадом…

– И несколькими бутербродами, – вдруг сказала Лена. – После этих презентаций и фуршетов я всегда страшно хочу есть… И устаю. А мне же никто не готовит.

Н-да, в ход уже пошли более чем прозрачные намеки.

– Надеюсь, самураи нас скоро отпустят, – произнес я.

– Хорошо бы…

– Вот тогда я тебя и угощу бутербродами.

В общем, так и получилось: самые главные из японцев уехали в гостиницу, разошлись и наши официальные лица, развлекаться же остались те, кто был не дурак выпить, а функции толмача взвалил на себя наш японский компаньон Такэути, который не меньше того же Игоря уважал «огненную воду» сибирского разлива… Если бы не Ленка, то и я, пожалуй, остался бы в центре «Сибирь-Хоккайдо» до тех пор, пока на столе не кончилось бы горючее, но я полагал, что в доме переводчицы меня ждет куда более интересная программа. И я не ошибся.

Вот только какой кретин придумал, чтобы вслед за вечером наступало утро?

Купив полбулки хлеба, я направился домой. Подойдя к двери, вставил ключ в замочную скважину и повернул. Толкнул дверь и увидел, что Таня, вроде бы, немного пришла в себя: стала распаковывать сумку, поставила чайник…

– Как же теперь быть без заначки? – безнадежно спросила Таня, когда мы сели пить чай.

Я не преминул напомнить, что номера купюр догадался переписать, и что если кто попытается потратить или поменять наши банкноты, то неминуемо спалится.

– Ну конечно, ведь это была моя идея, – заявила Танька. – Сам-то ты не догадался бы это сделать.

Я промолчал, помня слова бессмертного Ходжи Насреддина: «Кто спорит с женщиной, тот сокращает свое долголетие».

– Надеюсь, больше ничего они не утащили? – произнесла Таня, когда мы закончили чаевничать.

– Вроде бы, нет. Только трубку эту японскую найти не смог – она вроде уже давно куда-то задевалась. Ты бы пошарила в своих безделушках…

– В «безделушках», – фыркнула Татьяна, открывая дверь в ванную, вернее, в совмещенный санузел. – Ну никакой памяти нет у тебя, Маскаев! И вообще – это у тебя безделушки, вроде этих дурацких якорей, а у меня…

Таня зажгла там свет, и в квартире повисла глубокая тишина. И, как я сразу понял, зловещая.

И не ошибся. Через секунду Таня повернулась ко мне с ужасным выражением лица, ее голубые глаза стали свинцово-серыми, как грозовые тучи, что мечут молнии по шалопутным бесам.

– Это что? – свистящим шепотом произнесла она. У меня мгновенно пересохло в горле. Идиот! Какой я все-таки идиот!

Таня брезгливо, двумя пальчиками, держала мой носовой платок, который я каким-то уму непостижимым образом умудрился обронить на пол ванной. Платок был перемазан чем-то коричневато-алым, но это была отнюдь не краска фирмы «Коршун» или даже «Токида-С», это были пятна губной помады, при этом такого цвета, который Таньке, от рождения почти нордической блондинке, даже в кошмарном сне не пришло бы в голову испробовать на себе.

А кроме помады – чужой, платок содержал еще и следы спермы – моей, в чем Танька смогла бы убедиться, если бы вздумала провести экспертизу.

– Значит, у Сашки Попова ночевал. – В голосе Татьяны звучал неописуемый гнев. – Ты, козел, всю ночь с кем-то трахался (глагол она впервые на моей памяти употребила другой), а я сидела связанная, с твоими вонючими штанами на лице и голос срывала, пытаясь хоть что-нибудь крикнуть… Ох и сволочь же ты, Маскаев! Сволочью был, сволочью и остался. Убирайся из моего дома, поддонок.

Я готов был поклясться, что Таньку разозлил не столько факт моего похода «налево» после долгого затишья, сколько то обстоятельство, что она оказалась не в самой, мягко говоря, приятной ситуации в то время, когда я действительно получал несказанное удовольствие. Мне не привыкать сочинять наспех кучи каких угодно правдоподобнейших историй, но Таня не дала мне даже и рта раскрыть.

– Убирайся! Ты слышал?!

И она швырнула мне под ноги предательский платок.

Отливающее перламутром при неярком свете ночника лицо Лены я деликатно вытер своим платком.

– Понравилось? – мягко осведомилась она.

– Понравилось – не то слово, – честно произнес я, подтаскивая сигареты. – По-французски у тебя получается лучше, чем по-японски. Во всяком случае, не хуже.

Несмотря на то, что в постели как таковой мы еще оба не оказались и даже не успели толком раздеться, но уже сумели отбабахать бурную прелюдию к дальнейшей игре. Я про себя решил, пусть будет что будет, но часа и даже двух мне нынче мало – подобного наслаждения я не испытывал по меньшей мере лет пять. Останусь-ка я до утра, тем более, что и Лена желает того же.

Собственно кровати в квартире Лены не обнаружилось. Эта эксцентричная особа, оказывается, настолько вжилась в японские обычаи, что спала на полу, правда, на широченном и довольно мягком матрасе. И вообще, всяких сувениров и атрибутов Юго-восточной Азии здесь хватало. Узкоглазые куклы, маски, какой-то соломенный жгут… Панно, несколько фривольное при этом – свирепый воин с двумя мечами на поясе как будто обнюхивал полуголую девицу.

– Интересно? – спросила Лена. Она, в одной блузке, развалилась в кресле и тоже покуривала. – Эту картину в стиле школы «суйбоку» мне подарил в прошлом году один японский поклонник…

– Как? С какого боку? – на самом деле не врубился я.

Лена засмеялась.

– Так называется традиционная японская графика… Вернее, одна из ее древних разновидностей.

– Так это очень старая картина?

– Нет. Этот парень заказал сюжет художнику, а потом прислал картину мне на память. А изобразил он, если хочешь знать, себя и меня… А вот подпись иероглифами: «Хигаси, самурай твоего тела».

– Гм, – только и мог сказать я.

– «Самурай» по-русски значит «доблестно служу». Вроде как «рыцарь». Впрочем, смысл этой подписи на наш язык адекватно перевести невозможно.

Если честно, то иероглифы всегда вызывали у меня чувство, близкое к отчаянию, поскольку я хорошо понимал, что никогда в жизни не смогу запомнить пусть даже пяток. А ведь они и читаются, бывает, совершенно по-разному… Тогда, на первом курсе института, я слышал от Ленки, что такое разночтение, особенно имен и фамилий, приводит к совершенно невозможным для европейских языков каламбурам, и поинтересовался, что получится, если записать иероглифами наши фамилии. Но тогда Лена не могла с ходу сделать такой сложный лингвистический анализ, а я, признаться, забыл напомнить.

– Ты не помнишь, я как-то спрашивал, можно ли найти смысл в наших фамилиях, если написать их по-японски?

– Помню, – неожиданно сказала Ленка. – Со мной очень просто: моя фамилия практически также и читается: «кирю-шина», и имеет очень конкретное содержание: «временно живу здесь и кокетничаю».

Я промолчал, думая, что хорошо, наверное, получилось в свое время, когда мы расстались. Вероятно, жить с такой экзальтированной женщиной оказалось бы еще труднее, нежели даже с Валькой-стервозой…

– А ты читаешься так: «ма-су-кайфу».

– «Кайфу»? Мне это нравится. Люблю, когда по кайфу…

– В переводе – «морской ветер»… А первые два слога означают «злой дух» и «мель». Вот и получается, Андрей, что ты – злой дух, севший на мель где-то на морском ветру.

– Сиживал, случалось… Только на реке, и вообще никакой я не злой.

– Охотно верю. – Лена погасила сигарету и стала расстегивать пуговицы своей блузки. Я не отрываясь следил за ее движениями, и вдруг мой взгляд переместился на эту самую «суйбоку». Неожиданно я ощутил что-то напоминающее примитивную ревность:

– Вот этот значок, похожий на паука, и означает имя Хигаси?

– Ну и ассоциации у тебя… Вообще, да, его имя записывается одним иероглифом.

– И этот самурай действительно служил… Твоему телу?

– Всякое случалось, – неопределенно произнесла Лена. По идее, у меня должна была пропасть охота к дальнейшим вопросам, но сейчас почему-то все произошло наоборот.

– У тебя, наверное, хватает поклонников среди японцев?

Лена перестала расстегивать блузку.

– Если ты об этом, то в моей квартире действительно бывали японцы. Только ты меня за гейшу не держи, я этим за деньги не занимаюсь…

– Ты что, и в мыслях не было. – Говоря это, я, надо сказать, врал, ибо действительно решил, что Ленка еще и валютной проституцией между делом балуется… Отдельная квартирка, пусть даже доставшаяся ей по наследству, меховая шубка… А хотя бы и так – мне-то какое дело до этого? Но все же спросил: – А неприятности по этому поводу не могут возникнуть?

– А от неприятностей у меня – вот, – Лена показала на соломенный жгут. – «Симэ-нава», против несчастий и всяких бед. Вроде подковы у нас, только надежней.

– И ты в это веришь?

– А он помогает, независимо от того, веришь ты или нет.

Нет, Ленка коренным образом изменилась со студенческих времен. Она стала не просто загадочной, а прямо-таки непостижимой… Рядом с соломенным жгутом висела цветная фотография довольно крупного формата – госпожа Кирюшина в роскошном кимоно, очевидно, чисто японского происхождения… Надо признать, оно ей идет даже больше, чем сегодняшний наряд.

– Твое?

– К сожалению, нет… – с явной неохотой сказала Лена. – Это я в Токио зашла в магазин, где торгуют почти исключительно национальной одеждой. Примерила, но брать не стала. Жутко дорого, но главное, что побоялась разочароваться – все они невероятно красивые, и если уж брать, так не меньше десятка…

К этом моменту я почти протрезвел, но очень хотелось пить, и я, слушая Лену, открыл вторую бутылку «шипучки».

– Да, если что, у меня еще шампанское есть, – сказала Кирюшина. Я невольно посмотрел в сторону тикающих часов, показывающих полночь.

– Ушел поезд? – в голосе Лены я услышал легкую насмешку, которая мне не очень понравилась, но я решил ее проигнорировать.

– А, гулять так гулять, – отозвался я. – Харакири мне делать некому – я же говорил, что Татьяна приедет только в субботу утром.

– Харакири человек может сделать только сам себе, – с неожиданной серьезностью произнесла Лена. – Кстати, если будешь общаться с японцами, не упоминай об их традициях просто так, всуе и не понимая сущности.

– Так харакири – это ведь архаизм… Со времен второй мировой, по-моему, только один случай в Японии был – какой-то писатель решил протест таким образом выразить.

– И все-таки. Если хочешь, чтобы японец к тебе ровно относился, не лезь в материи, которых тебе не понять…

Я немного обиделся.

– А чего тут понимать? Это же идиотизм – таким образом жизнь кончать. Застрелиться куда проще…

– Кстати, сами японцы очень редко употребляют слово «харакири». Этот ритуал называется «сэппуку» и с обычным самоубийством, как его понимают европейцы, не имеет ничего общего. Просто японский дворянин в какой-то момент осознавал, что, согласно особому кодексу чести, к слову говоря, писанному, его душа не имела больше права, возможности… По-японски это звучит вернее… Находиться в теле. Разрезая кинжалом живот, дворянин открывал «вместилище души», а секундант, чье присутствие было весьма желательно, отрубал ему голову, и не для того, чтобы человек меньше мучился, а чтобы душе было легче отлететь…

– А как же приходилось подлому сословию? – Я попытался поерничать, но не получилось. Мой вопрос прозвучал недвусмысленно и серьезно.

– Ну, кастовая иерархия в Японии до сих пор существует. Но ритуальные самоубийства совершали не только мужчины-дворяне. Правда, другими способами.

– Неужели и женщины тоже?

– Всяко бывало. Но японки такое харакири не делали; женщинам предписывались другие способы. Вот в Камбодже – да. И еще там было поверье, что если женщина, будучи примерно на пятом месяце, при этом вытащит из себя ребенка и отдаст его своему мужчине, то в качестве амулета подобный подарок сделает обладателя совершенно неуязвимым. Для европейцев все это жутко, просто немыслимо, для азиатов – пусть не повседневность, но действия вполне допустимые и объяснимые. А в Китае…

– Послушай. – Меня эта лекция стала несколько угнетать. – Может быть, хватит о смертях? Неужели это самая лучшая тема для сегодняшнего вечера?

Лена поднялась с кресла, подошла ко мне и присела рядом на корточки, положив руки мне на колени: – Я, наверное, действительно слишком глубоко погрузилась в свой Восток. Но там все очень отличается от того, к чему мы привыкли здесь. Смерть, секс, рождение там считаются явлениями обыденными и лишенными греховности. Просто одна форма сущего переходит в другую, и ничего более, за исключением, конечно, улучшения или ухудшения кармы. Понять это не все могут и не все хотят.

– А ты?

– Я стараюсь.

– И ты на полном серьезе пытаешься почувствовать себя японкой? Или камбоджийкой?

– Конечно, нет, – вздохнула Лена. – Просто я иногда жалею, что не родилась там.

Нагнав на меня тоску, Ленка и сама загрустила. Не знаю, как это принято у азиатов, но у нас выручать ситуацию в таких случаях должен сермяжный мужик.

– А если не секрет, кто лучше: наши или японцы? – спросил я, протянув руки к последней нерасстегнутой пуговице Лениной блузки.

Это был удачный ход. Глаза молодой женщины задорно заблестели.

– В настоящий момент лучше – ты.

Да, это действительно был удачный ход.

Глава IV

Сашка Попов иногда бывает прав: хоть и видит он перед собой при любых обстоятельствах лишь экран монитора, но прогноз его оказался близким к истине. С Танькой мы, конечно, не расстались, но пищу мне пришлось какое-то время готовить самому. Повторять произнесенное в запальчивости «убирайся!» она не стала. Понимая, что глупо требовать от меня безоговорочной верности, коль скоро еще на ранней стадии нашего знакомства мы пообещали друг другу обходиться без взаимных упреков и прочей ревности, решив, что наши отношения будут относительно свободными, Таня просто выволокла из-за шкафа раскладушку и предложила мне на ней располагаться.

Хозяйство и постель врозь – через это мы уже проходили, причем раза три, из них дважды – по причине именно моих фокусов. Но сейчас дело казалось более серьезным, чем обычно.

А с Ленкой тоже обстояло не все просто – я объяснил, что не могу пока продолжать наши встречи по причине, которую не стал скрывать; вероятно, это было не лучшим выходом, но, по крайней мере, честным. Лена тем не менее обиделась. Наверное, она не считала, что ренессанс нашей интимной связи можно ограничить лишь одним разом, но теперь, когда я подробно объяснил ей сущность наших с Татьяной отношений (а я ведь и раньше не врал, что мы с ней живем, как муж и жена), Лене открылась более полная картина… И при последующих встречах у нас в офисе я больше не замечал ни игривой улыбки, ни стреляющих глазок. И вообще, за ней вдруг начал приударять Сашка, хоть и не очень активно. Но протестов с ее стороны не последовало – поддразнивает меня, не иначе.

Совет Ленки насчет того, чтобы не бахвалиться поверхностным знанием японских обычаев, я запомнил. Сэйго, которого, как он и просил, стал называть Сергеем, это оценил, и уже к концу первого дня совместной работы я как-то и забыл даже, что Такэути – гражданин иностранного государства. Конечно, о дружеских отношениях говорить было более чем преждевременно, но скоро мы во время перекуров стали разговаривать о вещах, не имеющих отношения к делам фирмы, и перешли на «ты». Тем более, что Сэйго был старше меня всего на каких-то три-четыре года.

Рассказал я ему и о том, как нас обворовали в ночь после презентации. Такэути почесал затылок, покрытый длинными волосами.

– Надо сказать об этом Мотояме или Кидзуми, пока они здесь.

– А смысл?! Они же не будут проводить своего расследования! Кто им даст возможность что-то предпринимать?

Сэйго странно улыбнулся:

– Ты теперь наш сотрудник, и фирма должна тебе помогать.

Вот так, ни больше ни меньше. Я – сотрудник японской фирмы, а, значит, должен и работать, как японец… Без выходных и отпусков.

Но самый большой сюрприз ждал меня в конце трудовой недели, в пятницу утром. Я собирался на работу, Танька – тоже, когда зазвонил телефон. Трубку взяла она и, что-то там услышав, протянула ее мне.

– Тебя, Маскаев.

Ее голос нисколько не потеплел за время, прошедшее со дня скандала, хоть я и полагал, что скоро все утрясется.

– Алло? – сказал я.

– Вы Маскаев Андрей? – послышался незнакомый мужской голос. И довольно суровый при этом.

– Да, это я.

– С вами говорят из РУОП.

– Откуда? – Черт, этого еще не хватало.

– Из регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Я – подполковник Владимир Панайотов. Вы можете прямо сейчас подъехать к нам?

– У меня рабочий день…

– Постарайтесь отпроситься. У вас все же не пропускной режим, да и должность имеете высокую.

Так. Они уже достаточно много про меня знают. Интересно, чем все это пахнет?

– Я постараюсь подъехать, – сказал я обреченно.

– Очень хорошо. Знаете, куда?

– В курсе…

– На вахте скажете, что вы – ко мне. И вот еще что. Об этом звонке никому не говорите. Не сообщайте, что вы едете к нам. Дело серьезное. Понимаете, да? Даже жене.

– Я понимаю…

– Жду вас. – И подполковник Панайотов положил трубку.

Видимо, я выглядел довольно растерянно, потому что Таня не удержалась и спросила меня:

– Что-то случилось?

– Вроде того… Мне сейчас нужно кое-куда съездить. Буду у Игоря отпрашиваться.

– Вечно ты попадаешь в какие-то истории, Маскаев, – вздохнула Танька. – Почему ты у меня такой брандахлыст, а?

Ну откуда же я мог это знать?..

Внешность подполковника Панайотова никак не соответствовала его суровому голосу: руоповец чем-то напоминал артиста Евгения Леонова в роли лже-Доцента из известного фильма. Конечно, внешность – штука обманчивая, и все-таки я никак не мог проникнуться серьезностью того дела, о котором мне толковал Владимир Витальевич.

– Вот смотрите, Андрей… – Этот снимок сделан там, в Саппоро. Вот он, ваш Токида вместе с Мотоямой, а это – гангстеры-якудза, по которым плачет тюрьма.

На цветном снимке в объектив улыбались два знакомых мне японца. Другие трое (один из них в очках), такие же элегантные, подтянутые и как будто лакированные, были мне не знакомы. Якудза, значит. Странно, что Токида не боится афишировать свою связь с мафией, если это все так…

– Я не спрашиваю, откуда вы знаете, что это гангстеры, – сказал я. – Поскольку тут не видно пулеметов и самурайских мечей, мне остается только поверить вам на слово. Но объясните, что все это значит.

– Японская мафия проникает в нашу страну все глубже, и это ни для кого не секрет, – произнес Панайотов. – У себя на родине гангстеры практически в открытую контролируют едва ли не половину легального бизнеса, а теперь пытаются наладить контакты и с нашими авторитетами. А поскольку в нашей стране сейчас тоже не всегда сразу поймешь, где бандит, а где предприниматель, то почва для подобных союзов более чем благоприятная. Это так сказать, краткое предисловие. Теперь конкретнее. Хоккайдская фирма «Токида» – фактически бандитское предприятие. Производят они бытовую химию, ну и отмывка денег тоже идет полным ходом… У нас есть сильные подозрения, что какие-то аферы господа якудза будут проводить и под крышей вашего предприятия… Или оно теперь японское?

– Совместное.

– Еще не лучше. В один прекрасный день вы можете очень сильно погореть, причем в полном соответствии с действующим законодательством. Вероятно, «Токида-С» – своего рода «Рога и копыта», времянка, созданная для того, чтобы прикрыть некую разовую акцию. Японские гангстеры хапнут денежки, щедро поделятся с нашими доморощенными мафиози, а сидеть придется вам. Или, в лучшем случае, долго расплачиваться.

– Так, мне нужно время, чтобы все это переварить, – сказал я, вспоминая слова Мотоямы о «честном бизнесе». – А пока скажите, почему именно мне вы рассказываете об этих делах, а не Игорю Сорокину. Все-таки генеральный директор он, а я, по большому счету, лишь исполнитель…

– Именно потому, что он – лицо, хотя бы формально – главное, а следовательно, могущее знать несколько больше вас – улавливаете мою мысль?.. Вот исходя из этого мы и решили, что лучше начать в первую очередь работу с вами. Это во-первых. А во-вторых, нам известно, что вы уже пострадали. Причем не прошло и суток после подписания соглашения.

– Вы имеете в виду ограбление нашей квартиры?

– Именно.

– Послушайте, я, конечно, не эксперт по вопросам деятельности японской мафии, но зачем ей мараться квартирными кражами? Тем более, что и украдено не так много… По бандитским меркам, конечно.

– С вами Виноградников работает?

– Да, – неохотно сказал я. – Работал. По-моему, назначили следователя.

– Возможно, что-нибудь всплывет из похищенного… Кстати, вы уверены, что из квартиры не исчезло чего-нибудь еще?

– Ценного? Ценное у нас умыкнули все, не считая аппаратуры.

– Нет… Может быть, у вас было что-нибудь такое, чему вы не могли знать настоящей цены? Картина неизвестного художника, например? Или еще какое-нибудь произведение искусства?.. Нэцкэ не собирали? Японские аферисты идут на многое, чтобы вернуть эти старинные статуэтки в свою страну – там на них цены все время растут. Кстати, ваш Мотояма, по косвенным данным, уже промышлял этим. А ограбление для отвода глаз – вполне типичная уловка для преступников любой национальности.

– Не могу даже предположить… Вроде бы все остальное на месте. Хотя… – Я вспомнил про Танькин несессер.

– Хотя? – переспросил Панайотов.

– Да нет, ничего… Просто у нас есть одна вещица, которую моя жена взяла с собой в командировку, и на момент ограбления ее не оказалось в квартире… Обычный дамский несессер, в нем моя жена держала всякие причиндалы. Вещь довольно старая, но отечественного производства…

– Значит, не заявляли о пропаже?

– Нет… Скажите, а что – все сотрудники этой фирмы, «Токида», работают на якудзу?

– Я полагаю, они могут даже не догадываться об этом. Впрочем, такое бывает и у нас. К сожалению. Сейчас у организованной преступности даже заводы свои появились. Пять цехов работают легально, ту же краску, например, делают, шестой – героин гонит.

Я вспомнил о своих приключениях на ченгирском химзаводе. Черт, а не станут ли эти самураи какую-нибудь отраву производить на нашей производственной площади? Сомнительно, но ведь ничего невозможного нет.

– Кстати, когда предприятие у вас приносило доход, вы ведь отчисляли его часть «крыше»?

Я заерзал на стуле.

– Этим я не занимался.

– Правильно. Этим занимался Сорокин. И я знаю, кому он платил – банде Цыгана, верно?.. И лучшее доказательство того, что ваша фирма стала вотчиной международной оргпреступности – отсутствие этих, так сказать, «отчислений».

Я промолчал. Откровенничать с Панайотовым мне совсем не хотелось – слишком уж он был похож на особиста в нашей в/ч: так же влезал в душу, проявлял беспокойство за твою личность… Словом, разговор у нас закончился довольно быстро. Подполковник взял с меня обещание, что я его проинформирую, если будут явные свидетельства каких-нибудь темных делишек в «Токиде-С».

Разумеется, информировать РУОП я не собирался. Для себя я решил так: если замечу действительно что-то неладное, то сразу же сделаю из «Токиды» ноги – здоровье дороже принципов. В сущности, не мешало бы их сделать прямо сейчас, но… Перспектива заработка, раз в десять превышающего мои теперешние гроши, была весьма заманчивой. Ладно, японский бог с вами со всеми. Посмотрим, что будет дальше.

А по возвращении домой я взял в руки этот самый Танькин несессер и стал его рассматривать.

– Зачем ты его схватил? – без обычной для последних дней сухости сказала Татьяна. Причем она обратилась ко мне сама едва ли не впервые с того момента, когда нашла платок, перемазанный Ленкиной помадой.

– Так, экспертную оценку надо сделать…

– Эксперт, – почти добродушно сказала Таня.

Походило на то, что наша ссора благополучно завершалась. Ну что ж, неделя, принимая во внимание обстоятельства, вполне нормальный срок. Не вспоминать же теперь, из-за чего все началось…

Помня о словах Панайотова, я осмотрел несессер. На нижней стороне обнаружил полустертую вдавленную надпись с остатками текста:»…брика, г. Москва». И плюс всякие непонятные артикулы и ГОСТы, так же мало говорившие тогдашнему потребителю, как и цифры на современных штрих-кодах нынешнему; хотя и тогда, и сейчас находились «знатоки», уверяющие, что знают, какая цифра что обозначает…

Внутри лежали Танькины пудры-кремы-помады, брелок с ее знаком Зодиака и… Черт, эта штука как сюда залетела?

Я вынул из несессера темно-желтый лакированный цилиндрик, сделанный из цельного и довольно крупного бамбукового звена со сквозным отверстием у одного конца, просверленным точно поперек оси симметрии. Длина этой штуковины составляла сантиметров двенадцать, диаметр – где-то чуть меньше двух… И десяток маленьких иероглифов одним столбиком, содержащих в себе обращение некоего Дзётиина к своему японскому богу. Вернее, богине Аматэрасу.

Отцовский сувенир с берегов Амура…