Текст книги "Золотой иероглиф"

Глава VIII

Новый день начался с сюрприза: когда я пытался улучить момент, чтобы выйти из-под перманентного контроля со стороны церковного персонала (кроме настоятеля, тут еще были два дьяка, да три послушника) и перекурить, в трапезную вошла довольно молодая и на редкость симпатичная японка, но, конечно, не девочка с календаря. Она, скорее всего, не являлась прихожанкой, поскольку к христианским иконам относилась так же индифферентно, как и я, но низко поклонилась отцу Серафиму и о чем-то заговорила с ним.

Потом выяснилось, что эта женщина – дальняя родственница настоятеля, внучатая племянница или что-то в этом роде. Она немного понимала по-русски, и поэтому настоятель позвонил ей и попросил приехать помочь, благо девушка находилась в очередном (и весьма коротком, по нашим представлениям) отпуске. Звали ее Юмико Амарино.

С помощью родственницы настоятель допросил меня самостоятельно и, когда мой рассказ совпал с теми данными, что назвал Такэути, успокоился; легенда была давно нами продумана. Юмико говорила по-русски так скверно, что я почти ничего не понимал и то и дело переспрашивал.

Молодой женщине или девушке на вид казалось двадцать с изрядным хвостиком, правда, у японок бывает трудно определить возраст. Внешность у нее была вполне стандартной для азиатки – узкие черные глаза, длинные прямые волосы, желтоватая кожа. Впрочем, овал лица показался мне очень даже приятным, также как и фигура, подчеркнутая облегающим платьем цвета хаки в псевдомилитаристском стиле.

Несмотря на то, что разговаривала она со мной вполне корректно, я понял, что ее вежливость очень даже напускная. Девушка смотрела на меня холодно и почти не улыбалась, что по местным понятиям равносильно выражению неприязни. Меня это слегка задело, и когда наша беседа подходила к концу, я рискнул спросить:

– Вы, случайно, не из японско-русской побратимской организации?

– Нет. – Ответ был тверд, а по тону выходило: «Как тебе в голову могла прийти такая глупость?»

– Вы хорошо говорите по-русски, – решил сделать я комплимент.

Юмико улыбнулась, вернее, лишь приподняла уголки губ, и церемонно поклонилась. Явно происходило что-то не то. Собравшись уходить, она приподнялась с жесткой скамьи (а ведь у нее просто чудесные бедра, Маскаев!), и я тогда сделал отчаянный ход:

– Может быть, Юмико не очень приятно разговаривать со мной?

Я слышал, что подобное обращение в третьем лице японцы ценят, когда звучит оно в устах иностранцев. Так произошло и сейчас.

– Я не большой любить русский, – недвусмысленно произнесла девушка все тем же корректным тоном. (А ведь сейчас она уйдет, Маскаев…)

– А вы знаете, что у меня дед – японец? – вдруг что-то толкнуло спросить меня.

Кажется, Юмико заинтересовалась.

– Но ведь вы приехать из Россия?

– Да. Мой дед – летчик. Он попал в плен во время войны.

– Это интересно, – сказала Юмико.

Зато настоятель забеспокоился. Его взгляд перебегал с Юмико на меня и обратно, а потом он резко что-то спросил. Девушка ему ответила, и с полминуты родственники о чем-то беседовали. Потом отец Серафим спохватился, посмотрел на часы и ретировался – начиналась заутреня. Следом за ним вышли сидевшие в трапезной послушники.

Мы остались вдвоем. Юмико, вроде, совсем забыла, что собиралась уходить – ей действительно стало интересно. Да и понимала она неплохо, даром что говорила через пень колоду. Ну что ж – не всем японцам говорить, как Такэути. Удивительно, что здесь вообще кто-то знает русский, тем более, эта женщина, при такой нелюбви к представителям близрасположенной державы.

Я рассказал ей историю Киваты Дзётиина, хотя, что вполне понятно, подробности наших с Такэути приключений оставил «за кадром». И поинтересовался, где Юмико училась русскому языку. И вот что выяснилось.

Внучатая племянница православного настоятеля, в отличие от него, не пылала любовью ни к основной русской религии, ни вообще к чему-либо российскому. Подобная неприязнь, как я понял, находилась где-то на уровне эмоций, поскольку лично против русских Юмико ничего не могла иметь: ее предки не воевали с Советским Союзом, но один из ее дедушек тоже был в те времена летчиком, правда, морским, и гвоздил американцев, которые его однажды подбили и сделали инвалидом, а потом доконали в хиросимском госпитале шестого августа сорок пятого. Так что мне повезло, что приехал я не из Соединенных Штатов – по сравнению с тем чувством, что Юмико питала к американцам, к моим соотечественникам она относилась прямо-таки с нежностью. Но русским языком ей пришлось заняться исключительно по служебной необходимости: работая в какой-то организации при администрации Хоккайдо, Юмико в составе отдельной группы специалистов изучала изменение береговой линии островов, территориально принадлежащих к губернии, а когда возникли проблемы с демаркацией и даже прибыла делегация из России, начальство выбрало почему-то именно Юмико, дав указание изучить наиболее употребительные русские слова и выражения по экспресс-методу. При этом требовалось, в основном, умение понимать чужой разговор. Юмико не стала развивать мысль дальше, но я смекнул, в чем дело: представитель губернатора явно не верил русским и хотел знать, о чем они говорят, когда думают, что если рядом с ними нет официального переводчика, то никто их и не понимает.

Но про это я уже слушал краем уха: молодая женщина мне нравилась все больше, и в голове зашевелились определенные мысли. Еще бы – столько времени без женщины, а я, надо признать, за несколько лет нашей совместной жизни с Татьяной порядком отвык от подобных перерывов.

Юмико, по-моему, была не прочь продолжить знакомство. Правда, когда я заикнулся насчет номера ее телефона, японка отказалась мне его назвать. Может, это у них не принято, может, еще какие тому причины, но, в конечном итоге, мы договорились, что как только я выберусь с территории миссии, то пришлю ей сообщение по электронной почте на адрес их организации.

Она не стала спрашивать «зачем», и это настраивало на определенные мысли. Мы тепло попрощались, а потом я, спрятавшись во внутреннем дворике, устроил-таки себе перекур. Грех, конечно, но что поделать…

Сэйго пришел примерно в два часа. Грустный. Но зато оказалось, что наши тревоги в большинстве своем напрасны. Во-первых, в полицейском управлении у него приняли заявление и пообещали, что примут все меры. Тем не менее, зная неповоротливость бюрократической системы, Такэути решил подстраховаться в частном охранно-сыскном бюро и нанял человека, который бы обеспечил ему безопасность, когда он сделает визит домой и в фирму «Токида» (эти расходы он не стал засчитывать в мою долю). Что касается трофейной дискеты, то на ней оказалась примерно та же информация о деятельности «Токиды», что забрали бандиты из папки Кидзуми, в том числе и о ее деятельности на территории России. Предположения Панайотова были верны – господа якудза действительно собрались приступить (или уже приступили) к производству синтетических наркотиков типа «экстази». Сэйго на всякий случай сделал две копии с дискеты; одну оставил у себя, другую – дал мне, а оригинал, по его словам, положил в банк.

Никакими засадами и прочими неожиданными неприятностями нигде не пахло. Настроение у Такэути испортилось, в основном, из-за того, что у жены за время отсутствия Сэйго серьезно ухудшилось состояние здоровья (я так и не понял, что с ней, но лишних вопросов задавать не стал). В «Токиде» Сэйго вежливо уведомили, что в его услугах фирма более не нуждается и, выдав расчет и документы, пожелали успеха в скорейшем трудоустройстве.

– В Исияме есть возможность снять недорогую комнату, – сказал Сэйго. – Здесь, в Саппоро, тебе денег хватит на три дня, а я не уверен в том, что мы так быстро сделаем наше дело.

Признаться, я тоже на это не надеялся. Я с некоторых пор вообще перестал рассчитывать на то, что из нашей авантюры может выйти хоть что-то путное. Мы поблагодарили отца Серафима за гостеприимство (от денег он опять твердо отказался, но заявил, что если мы пожертвуем определенную сумму, переведя ее на счет миссии в банке, он будет нам за это весьма признателен).

Словом, примерно сутки спустя я наконец обрел нечто вроде свободы передвижения. Мы с Сэйго не стали посещать офис побратимской организации (еще не хватало мозолить язык, рассказывая местным русофилам о моих приключениях!), а направились прямиком в университет, где Сэйго надеялся встретить старых знакомых и получить у них несколько справок относительно дальнейших поисков.

Нельзя сказать, что это было наивным или же просто неудачным шагом: кое-что Такэути нашел почти сразу же. И не что-нибудь, а упоминание о самурае Тамоцу Дзётиине, проживавшем на Хонсю в начале 17 века. Оказывается, какой-то неведомый нам исследователь по имени Тинами Юдзумори несколько лет тому назад добрался до данных, которые позднее таинственным образом исчезли с сервера информационной сети. Этот исследователь написал монографию о социальном положении разных слоев японского общества тех времен, а посему коснулся одного из моих далеких предков лишь походя, используя его как характерный пример представителя своего сословия. Отмечалось, что сроду не ходивший по морю самурай, как только получил приказ от своего господина пуститься в плавание, без колебаний нанял корабль с командой и отправился в некую экспедицию, из которой не вернулся.

– Он знал, что не вернется, – заметил Такэути. – Или, по крайней мере, догадывался. Во всяком случае, он уже был запрограммирован на то, чтобы отдать жизнь за своего даймё в этой экспедиции.

– Почему ты так решил?

– Омамори. Наверняка он оставил его дома.

– Тебе не кажется, что в нашей истории запахло морем, Сергей?

– Кажется.

– Я вспомнил хайку Кидзуми. Почему он упомянул «морскую пучину» и «сердце спрута»?

– Ну, «сердце спрута» – это типичная метафора. Но, вероятно, он что-то знал… Надо найти автора монографии. И как можно скорее. Пока на него не вышли бандиты.

– Или коллеги Кидзуми.

– Сложно сказать, насколько опасны методы работы этого тайного общества, – заметил Сэйго. – Но если в дело вмешаются якудза, то они следов не оставят…

– Кстати, а что ты думаешь о тех двоих?

– Или они не доплыли до родных берегов, что, в общем-то, маловероятно, – море, конечно, не особенно теплое, но и далеко не ледяное, а матросские спасательные жилеты – вещь надежная, или… Скорее всего, кто-то просто отменил приказ.

– Почему?

– Спроси лучше у них, – посоветовал Сэйго и негромко засмеялся. Если бы мы сидели не в университетской читальне, он, наверное, захохотал бы громче.

Комнату в Исияме для меня нам удалось найти без особых хлопот. Это было довольно тесное помещение в типично японском доме со сдвижными дверями-стенками, выполненными в виде деревянных рам, затянутых плотной бумагой. Назывались эти предметы интерьера «сёдзи», и они вызвали у меня некоторое опасение на предмет общей безопасности – мало ли, кто окажется у меня в соседях. Сэйго только хмыкнул:

– Это на Хонсю в таком доме, да еще в крупном городе никакой идиот жить не будет – в тех краях на хулиганов никакой управы нет. А здесь места тихие. К тому же якудзу, – он понизил голос, – и стальные стенки не остановят. Самое главное, что этому дому не страшно даже восьмибалльное землетрясение.

– А что, здесь часто трясет?

– Хоккайдо – как раз не очень. Но землетрясения – вещь непредсказуемая.

Стоимость семи квадратных метров в сутки составляла одну тысячу иен, что в пересчете на доллары – меньше десятки. По сравнению с любой гостиницей в Саппоро, где пришлось бы отваливать примерно по сто баксов ежедневно, баснословно дешево, а комфорт… Ну что ж, японцы только в этом столетии стали пользоваться столами и кроватями, да и то не все, а раньше ведь не жаловались. Чем я хуже своих предков?

На автора монографии о социальном положении японцев семнадцатого века Такэути вышел уже назавтра, по его словам, даже не выходя из дома. Несколько звонков в родную альма-матер решили дело. Пришлось, правда, немного помистифицировать собеседников, но телефон господина Тинами Юдзумори он узнал быстро, а его переговоры с пожилым профессором университета в конечном итоге привели к тому, что тот согласился принять визитеров у себя на кафедре в конце рабочего дня, в семнадцать тридцать, и уделить нам полчаса, но ни минутой больше.

– Раз он сказал, что уделит полчаса, то именно столько и будет продолжаться беседа. Если мы не опоздаем. Если опоздаем, то он все равно выставит нас ровно в шесть. Знаю я этих профессоров старой школы – бОльших педантов не сыскать среди любых других представителей нашей нации.

Конечно, Сэйго и сам был педантом до мозга костей. Расходы пополам – это условие соблюдалось строго. Разумеется, за комнату платил только я, гонорар сыщику – только Сэйго, зато на заправке за бензин пришлось частично раскошеливаться мне – я бы и позабыл, да Такэути напомнил. Он вывел из гаража свою «мазду-фэмилию», каких и в Новосибирске полно, только более старых, и теперь вальяжно восседал за рулем с сигаретой в зубах, когда мы ехали к профессору в Саппоро. Конечно, излишне говорить, что если бы Сэйго ехал по каким-нибудь делам, не относящимся к нашей авантюре, то не стал бы требовать оплаты горючего пополам.

Но до того, как посетить Юдзумори, я наведался в ближайший пост-офис и отправил на компьютер в администрации губернии короткое послание по-английски. Сэйго, когда узнал, что я познакомился с женщиной, к которой у меня возник определенный интерес, поморщился и посоветовал молчать не только о нашем деле, но и вообще не упоминать фамилию «Дзётиин». Я пообещал этого не делать, но мой компаньон, похоже, не очень-то мне поверил.

Не знаю, насколько ревностным последователем старых традиций был профессор Юдзумори, но он отнюдь не гнушался технических новшеств. Его маленький кабинет рядом с помещением кафедры был битком набит книгами, а на рабочем столе стоял компьютер с кучей периферийных устройств, с которым хозяин, надо полагать, должен был уметь обращаться. Самому Тинами, облаченному в темно-серый европейский костюм, было лет шестьдесят пять, выглядел профессор весьма неплохо для своего возраста и держался очень серьезно и корректно, не выражая никаких эмоций. Что он думал о нашем визите – одному лишь японскому богу известно.

Войдя в кабинет, Сэйго отвесил профессору поклон, я, разумеется, тоже. Мы удостоились вежливого кивка со стороны Юдзумори и получили приглашение садиться. Господин профессор, очевидно, дорожил своим временем, а потому не стал отвлекаться на церемонии и сразу же заговорил о деле.

– Если я вас правильно понял, – начал он, – вы интересуетесь династией Дзётиинов?

– Да, сэнсэй, – ответил Такэути, который потом подробно передал мне ход беседы. – В частности, человеком по имени Тамоцу.

– Не угодно ли ответить, какой интерес может быть к самураям у этого русского?

– Этот человек интересуется нашей культурой и историей. Более того, он может опровергнуть некоторые данные, касающиеся последнего представителя рода Дзётиинов, летчика Киваты, который на самом деле не погиб в 1939 году, а прожил в России до сорок пятого.

– Новая история – не моя область знаний, – заметил Юдзумори. – Но я готов вас выслушать.

Сэйго рассказал профессору историю Киваты и даже вручил ему ксерокопии документов из хабаровского краевого архива, которые догадался прихватить с собой. Разумеется, про то, какое отношение ко всему этому на самом деле имею я, он не сказал ни слова. Но о том, что последний Дзётиин оставил в Советском Союзе потомка, что не дало угаснуть древнему роду, упомянул.

– Если сейчас в России живет человек, который сумеет доказать, что он – наследник самураев, то у него не возникнет больших проблем с получением японского гражданства, – сказал Юдзумори.

– «Принцип крови»?

– Да. Известный эдикт императора о том, что все рожденные за рубежом люди японских родителей автоматически становятся японскими подданными, де-юре может считаться утратившим силу. Но де-факто он еще работает. Другое дело, сможет ли человек, утративший за несколько поколений духовную связь с родиной предков, стать настоящим японцем? Если вы хотите знать мое мнение, то – однозначно – нет.

Такэути вежливо промолчал. Профессор продолжил:

– Я должен быть вам благодарным за эти документы. Конечно, я не понимаю по-русски, но за переводом их дело не станет… Что вы хотите за них?

– Только информацию, сэнсэй.

– Спрашивайте, Такэути-сан.

– Нам бы хотелось подробнее узнать об упомянутой вами морской экспедиции Тамоцу Дзётиина.

– Извольте. Тамоцу Дзётиин был отправлен в экспедицию на северное побережье Хоккайдо своим даймё Хэйхатиро Юкинага вот с какой целью. В четвертом году эры Кэйтё, то есть, в тысяча шестисотом, пират по имени Танаэмон ограбил и потопил корабль с грузом золота – собранным чиновниками сёгуната налогом в южных провинциях страны. Официальные летописи умалчивают о том, кто именно понес ответственность за гибель корабля и пропажу груза. Но Юкинага, потерявший возможность оставаться сёгуном, впоследствии присягнул на верность великому Токугаве, который был, кстати, его злейший враг, и поручил организацию карательной экспедиции своему буси Дзётиину по причине того, что воин оказался зятем того пирата Танаэмона. Предыстория такова: овдовевший, но имеющий сына самурай Тамоцу Дзётиин спустя тринадцать лет взял дочь пирата себе в жены, не зная, кем в действительности является его тесть. Как он об этом узнал потом, и какие были обстоятельства – история умалчивает. Но, стремясь искупить вину, самурай сам явился к своему даймё и изъявил желание убить пирата и вернуть имущество сёгуна. Что произошло потом – сказать трудно, но самурай домой не вернулся. Погиб ли он в сражении, совершил ли харакири по причине невозможности одолеть пирата или найти груз – неизвестно… Но и золото во дворец сёгуна не вернулось. Вот такая история, довольно правдоподобная и, я думаю, действительно произошедшая именно так, как об этом говорят летописи… Если отбросить шелуху домыслов.

– А были и домыслы?

– А как же без них? Все штатные летописцы у даймё не могли обойтись без преувеличений. Были и опровержения. Так, есть версия, согласно которой Юкинага лишь на словах поклялся Токугаве в верности, а на самом деле рассчитывал заполучить золото, принадлежащее свергнутой династии Тойотоми, набрать наемников и дать Токугаве бой, с тем, чтобы, разумеется, занять его место. Кстати, эта версия претендует на истину. Я точно не помню всего вздора, содержащегося в первоисточнике, но там говорилось о том, что не столько в золоте было дело, сколько в некоей гигантской жемчужине под названием «Тайё-но Сидзуку»…

– «Капля Солнца»?!

– Да. Легенда гласит, что нашли ее близ Окинавы, и что обладала она якобы магическими свойствами. К слову говоря, если подобное чудо действительно существовало, то на него стоило бы посмотреть! Эта жемчужина была неправдоподобно громадной – в летописи говорится, что будто со сливу средних размеров. Ну, а поскольку такая крупная жемчужина не может быть нормальной шарообразной формы, то она и стала похожа на каплю, за что и получила свое название. Да и цвет ее был редкостным – оранжево-красным.

– Потрясающе, – сказал Такэути. – А еще какие-нибудь подробности вам не запомнились?

– Послушайте, Такэути-сан. Я ученый, а не сказочник. Единственное, что я вам могу посоветовать – это обратиться к первоисточнику. Если мне не изменяет память, то интересующая вас летопись была опубликована в историческом журнале «Рэкиси токухон» году этак в шестьдесят втором-шестьдесят четвертом. Думаю, вернее будет, если вы обратитесь в библиотеку университета, чем в Интернет.

– Скажите, сэнсэй, а такое название, как «Тодзимэ» вам что-нибудь говорит?

– Нет, – коротко и недвусмысленно ответил Юдзумори.

Глава IX

– «Рэкиси Токухон» – довольно известный журнал, – сказал Такэути, когда мы возвращались в Исияму от профессора. – Если бы в нем было что-то конкретное, господа якудза и господа хатамото не суетились бы в поисках черной кошки в темной комнате.

– Надо было спросить, неужели хатамото как таковые до сих пор существуют?

– Помнишь герб на поручении Кидзуми? Это герб тех самых даймё Юкинага, которым верно служили твои предки, Андрей. И предки Кидзуми – тоже. Даже мне удивительно, что весь этот антураж сохранился до сего времени.

– И плюс ритуалы, – сказал я, опять вспомнив харакири Кэнро в гостинице. – Странно, что у этих потомственных князей до сих пор в ближайших советниках остаются потомки именно тех самураев. И при этом в таких доблестных советниках. Кстати, я слышал, что сёгуны лишь формально подчинялись императору даже в древности, а на деле вертели им как хотели.

Сэйго усмехнулся.

– Хорошо, что эту гипотезу не услышал наш дорогой профессор. Его бы кондрашка хватила.

– Погоди, он же сам говорил: «великий Токугава»…

– Нет, Андрей, те европейские японисты, которые так полагают, относятся к японской истории так же объективистски, как и к своей собственной. Это неверный и несправедливый подход. Хвост не умеет вертеть собакой. Но умная собака может притвориться, что это действительно так, если ей подобное вдруг понадобится. Но и это не совсем точная аналогия. Кое-кто считает так: японский император – Сын Неба, ну и пусть и занимается своими небесными делами, а все земное оставит его верным слугам, которые в этом разбираются лучше… И, тем не менее, всегда готовы умереть за своего микадо, если понадобится.

– Ты хочешь сказать, что японское высшее общество лишь притворяется, что следует всем переменам, которые происходят вокруг?

– В 1871 году император лишь одним своим эдиктом заставил всех даймё бросить поместья и самураев, с тем, чтобы они навсегда поселились в Токио и жили на положении обычных японских граждан. В какой еще стране могло произойти такое? И, при этом, если вспомнить взаимоотношения самураев и их сюзеренов, логично было бы предположить массовую вспышку ритуальных самоубийств по всей Японии. А ведь такого не происходило. Какой вывод?

Я пожал плечами:

– Лучше подумать, с какой целью все это было сделано.

– Япония тогда открыла себя миру, – сказал Такэути, отчаянно пытаясь двигаться со скоростью хотя бы двадцати километров в час в громадной пробке, где мы имели несчастье застрять. – А теперь вспомни, как поступали так называемые великие державы со странами, где процветал феодализм и где не было сильных армий?

Я только присвистнул.

– А результат? – спросил Сэйго. – Уже в начале двадцатого века Япония имела такой мощный флот, что расправиться с вашей тихоокеанской эскадрой адмиралу Того было проще, чем расколоть орех. Или еще пример: речь императора после американской атомной бомбардировки. Казалось бы, все, полный крах духа Ямато, которым была проникнута вся японская экономика. Но что произошло на деле? Спустя не так уж много лет наши автомобильные и электронные корпорации пустили по миру многие американские фирмы, вызвав за океаном неслыханный кризис. Японии вроде бы запрещено иметь свою армию, так? А на деле наши силы самообороны подготовлены к различным неприятностям куда лучше вооруженных формирований в других странах.

Я продолжал молчать, думая над словами профессора Юдзумори о том, сможет ли человек, выросший в России, стать стопроцентным японцем, и приходил к выводу, что историк прав.

Сэйго высадил меня у дома, где я снимал комнату, а сам поехал, как он выразился, восвояси. Меня он еще ни разу не приглашал к себе, ссылаясь на сложную обстановку в доме, но показал небольшое двухэтажное здание поблизости, скромное по местным меркам, и оставил номер телефона, сказав, что если понадобится, я могу звонить ему хоть в три часа ночи.

Дома меня ждал сюрприз – открытка от Юмико. Простыми английскими фразами там было написано, что она ждет меня в сквере Маруяма у статуи Будды завтра в пять часов вечера (видимо, письменно излагать свои мысли по-русски было ей еще труднее, чем вслух). Я не понял по штемпелям с иероглифами, откуда пришла открытка, но подивился оперативной работе местной почты. А также и тому, что наше знакомство столь быстро стало приносить плоды. Пусть даже завтрашняя встреча окажется лишь просто встречей, и то здорово.

Я вышел на крыльцо покурить. Мои соседи – молодая семейная пара, в чью комнату имелся отдельный вход – , довольно громко препирались. Впрочем, вчерашний вечер у них тоже начался с ссоры, зато потом они устроили такое секс-шоу со вздохами и стонами, что я сумел уснуть лишь в третьем часу ночи. То ли им невдомек, что тонюсенькие стенки пропускают малейший шорох, то ли здесь не принято стесняться того, что является естественным…

Стало смеркаться, потянуло прохладой. Мне совсем не хотелось возвращаться в бумажную клетушку, но вариантов больше не было никаких. Разве что пойти прогуляться?

Я даже и сам не понял, как ноги вынесли меня на неширокую улицу с двух– и трехэтажными домами. Улица вела к центру городка, где сверкали разноцветные огни. Конечно, уж никак не известная всем токийская Гиндза, но наверняка то, что я найду там, окажется намного лучше тесной и темной комнаты с бумажными стенами!

Настоящих гейш (на что я так надеялся) мне тут не довелось увидеть. В дискотеке гремела европейская музыка, терпко пахло потом, парфюмерией и табачным дымом. И не только табачным, если я что-то в этом понимаю. Молодые японцы и японки (последние были одеты весьма скупо), озаряемые вспышками цветомузыки, не обращая ни на кого внимания, прерывисто дергались в танце.

И все же я понял, что меня тут заметили. Несмотря на то, что все, казалось, заняты только собой и своими ощущениями от музыки и наркотиков, стоило лишь подойти к стойке бара, как вокруг меня словно само собой образовалось пространство. Спиной я чувствовал, что на меня устремлено множество взглядов. Не враждебных, не неприязненных даже, а каких-то оценивающих. «Гайдзин»[9]9
  Гайдзин – пренебрежительное название иностранцев.


[Закрыть], – донесся до меня чей-то голос.

Я заказал крепкий коктейль, выпил его и поспешил ретироваться, сказав себе: не твое это место, Маскаев. Правда, это относилось, если честно, пока только к этой дискотеке.

Другое заведение оказалось потише и напоминало захолустное кафе (не по российским, конечно, понятиям). Здесь вместо бьющего по глазам света царил мягкий полумрак, а грохочущему ритму предпочитали нечто спокойное, видимо, японское, хотя и стилизованное под Европу. Посетителей было немного и, похоже, в основном семейные люди.

Прикидывая, во сколько мне обойдется здесь выпить-закусить, я обнаружил, что в одном из углов зальчика сидят девушки. (А почему бы нет, черт возьми?)

Но я не стал торопить события. Взял лежащее на столике меню и тут же положил обратно: напечатано оно было по-японски. И вдруг услышал приятный женский, вернее, девичий голос:

– Does mister have a difficulty?

Рядом с моим столиком стояла девушка, одна из тех, что я приметил за угловым столиком. С профессионально сделанным макияжем, в коротком платьице, она тем не менее совсем не походила на проститутку. На вид ей было лет семнадцать, и не заметил в ней той вульгарности, что присуща нашим гулящим девицам и в более юном возрасте.

– My English isn't rich. – Думаю, мое произношение оказалось все же ничего.

– Where does mister come from?

– I come from Russia[10]10
  – Господин находится в затруднении? – Я не очень хорошо понимаю по-английски. – Откуда прибыл господин? – Из России. (англ., с ошибками.)


[Закрыть].

Ни удивления, ни восхищения, ни неприязни. Только вежливая улыбка.

Дальнейший наш диалог проходил довольно странно. Девчонка, представившаяся как Хосико, помогла мне выбрать ужин и выпивку, я спросил, не нужно ли ей чего. Она, кажется, удивилась, но сказала, что любит «айс-крим».

Пока девчонка уплетала мороженое, я попробовал вкусно пахнущие кусочки мяса и убедился, что блюдо вполне съедобное. Девушка не преминула мне сообщить, что мой ужин называется «адзараси» и готовится он из морского зверя. Я не стал уточнять, из какого именно, поскольку приготовлено было очень даже неплохо.

Выпивкой оказалось чистейшее бренди, напомнившее мне средней паршивости азербайджанский коньяк, который, как известно, коньяком не является. Девчонка, неуловимыми и ненавязчивыми движениями превосходно манипулировавшая посудой, помогая мне (даже пойло в рюмку она мне налила сама!), начала уверять, что бренди – это якобы национальный напиток русских. Ладно, пусть так считает…

Вот только в какую сумму мне обойдутся ее услуги, если и в постели она такая же ловкая и умелая, как и за столом? Я начал думать, что сорю деньгами как пьяный матрос, и при этом еще даже неизвестно, принесет ли вообще хоть одну иену наша с Такэути затея? Но не гнать же теперь девчонку!

– Я живу в доме сто тринадцать, квартал Тосии, вторая комната, – составил я фразу на английском, когда приятная трапеза завершилась и я оплатил счет. – Хосико пойдет ко мне в гости или у нее есть свои апартаменты?

– Конечно, свои, – сказала девушка. И замолчала, глядя на меня явно по-деловому. Ясно, пора рассчитываться за застольные услуги.

Я полез в карман за бумажником. Сколько же ей дать, черт возьми?.. Деньги у меня были двух видов – очень мелкие и довольно крупные. Ладно. Ведь можно, наверное, дать аванс за постельные услуги – уже обговорили вроде бы… Я состроил улыбку и протянул девчонке две купюры достоинством в десять тысяч иен каждая. «This is for everything», – произнес я. «Это за все». Если уж мне суждено начать отсчет связям с проститутками, пусть первой окажется японка.

У Хосико брови взлетели вверх, когда она увидела банкноты. Она схватила их и тут же куда-то спрятала. Кажется, я несколько переплатил, но не забирать же деньги обратно и не требовать сдачу!.. Наговорив мне кучу благодарностей и даже комплиментов, из которых я не понял и половины, девушка выскочила из-за столика и, игриво махнув мне рукой, исчезла в недрах служебного помещения. Черт разберет, какие тут порядки!

Я поспешил выйти на улицу, полагая, что Хосико уже ждет меня на задворках. Девушка действительно оказалась там. Она усаживалась на небольшой мотороллер, который едва слышно гудел двигателем. Увидев меня, она заулыбалась, а потом неожиданно дала газ и пронеслась мимо – только я ее и видел!

По-моему, минут пять я простоял столбом как истукан. Догонять? Идти разбираться с персоналом кафе? Прийти и потребовать объяснений в другой раз? Или просто на все плюнуть и утешить себя тем, что ты не единственный лох в мире, «кинутый» ушлой проституткой?

Именно последнее решение я и принял. Я чувствовал себя очень странно, возможно, поэтому не догадался купить выпивки на вынос. И зря. Потому что домик сотрясался и ходил ходуном от неистовой любовной схватки моих соседей – куда там землетрясению в восемь баллов! Спать было невозможно, несмотря на то, что хотелось. И при этом, что вполне понятно, не в одиночестве.