Текст книги "Золотой иероглиф"

… Когда приехала опергруппа (в райотделе теперь уже забеспокоились), возглавляемая на этот раз опять нашим знакомцем Виноградниковым, поднявшиеся на этаж милиционеры увидели, что прямо в прихожей какой-то мужик придавил к полу другого мужика и пытается воткнуть ему в горло нож. А лежащий на спине орет благим матом и из последних сил пытается отвести руку с оружием.

Увидев такое, один из сержантов (молодой, только что закончивший школу милиции), выхватил табельное оружие и сделал бабах прямо в башку моему потенциальному убийце. Потом, правда, он чуть не со слезами в голосе уверял, что «хотел лишь прострелить бандиту руку», но, по всей видимости, на дальнейшей своей карьере в органах этим выстрелом сержант поставил большой жирный крест. Впрочем, я на месте его начальства произвел бы этого милиционера прямиком в министры внутренних дел…

Но насчет сержанта мое мнение никого не волновало. Степан Виноградников был жутко зол, что один грабитель мертв, а другого поминай как звали, а также злился и на себя, поскольку не отнесся к моему звонку с должным вниманием. И на меня майор тоже злился – потому что я решил отобрать хлеб у профессионалов и устроил засаду в квартире сам, вместо того, чтобы проинформировать о готовящемся ограблении компетентных лиц…

Хотел я ему сказать насчет компетенции, но сдержался. Не настолько старший оперуполномоченный Виноградников плохой человек или плохой мент, просто ему не повезло сегодня ночью. Хотя, если бы почесался скорее, могло и повезти. Глядишь, и на повышение бы пошел.

Я сидел в кресле и курил майорские «Ту-134», хотя терпеть не могу болгарский табак. После такой встряски сон как рукой сняло, куда-то ушла и звенящая боль в мышцах. Виноградников не очень верил в то, что я действительно такой уж недоверчивый тип, раз даже рискнул переплыть половину ширины Обского моря, лишь бы оказаться дома. Разумеется, я сказал, что мои товарищи, оставшиеся на острове, вне подозрений как жена Цезаря, и что у меня просто навязчивая идея насчет повторного ограбления нашей квартиры. Как бы то ни было старший оперуполномоченный (почему, интересно, их не называют сейчас инспекторами? Чтоб труднее выговорить было простому люду, что ли?) решил отложить более обстоятельную беседу на потом. Хотя ведь мог запросто меня задержать, и сидел бы я в райотделе до посинения.

Более того, Виноградников оказался настолько любезен, что связался с Бердским УВД и договорился насчет катера, чтобы снять пятерых бедолаг с острова. Причем меня до Бердского залива должны были доставить с помпой на милицейской машине… Однако, при зрелом размышлении, я сделал вывод, что не в любезности дело, просто Виноградников боялся потерять нескольких лиц, могущих дать показания по делу; мало ли, вдруг у кого-нибудь из оставшихся на острове возникнет такая же безумная идея пуститься вплавь до берега?

…Когда мы отвалили от причала в Бердском заливе, стало совсем светло. Над Обским морем колыхался легкий туман. Остров я нашел довольно быстро, думаю, даже не окажись на нем дымящегося костра, сразу определил бы его местонахождение.

Все пятеро были на месте. К утру они довольно сильно продрогли, несмотря на костер, особенно Саша: супруги Сорокины грелись друг другом, о прочих же промолчу… Поднявшаяся на борт милицейского катера Татьяна, гневно сверкая глазами, со всего маха влепила мне затрещину. Серьезную затрещину, я бы так сказал… Ладно, не разборки же семейные сейчас устраивать.

Парни старались не встречаться со мной взглядами: то ли потому что стыдились, то ли еще по какой причине. Лишь Лена, проходя мимо, негромко сказала:

– Ты поступил прямо как самурай.

Только она еще не знала всего.

Глава X

Шесть столбцов иероглифов на листке бумаги теперь будоражили мое воображение как нельзя сильнее. Несмотря на то, что копии оказались относительно удачными, капризный «Кэнон» и на этот раз сыпал тонер как бог ему на душу положит, и я, положив на стол одну из копий, шариковой ручкой обводил иероглифы, стараясь сделать знаки более удобочитаемыми.

Татьяна чем-то гремела в кухне, готовя завтрак: на работу мы оба опоздали, да я, если честно, вообще не собирался идти сегодня в офис (по крайней мере, до обеда), но у Таньки шеф признавал уважительными только подтвержденные документально причины… Я вспомнил, что к этому же крокодилу, возможно, придется идти мне с трудовиком, и почувствовал себя мерзко. Да, но как бы там ни было, увольняться надо.

Моя жена продолжала психовать. По ее словам, она за эту ночь успела несколько раз похоронить меня. «Что с того, что каким-то идиотам понадобились твои дурацкие бумажки! Зато самого чуть не убили! А если бы ты утонул, Маскаев?!.. Что я без тебя, придурка, делать буду?»

Мне совершенно не хотелось с ней разговаривать; я ждал, когда она проглотит яичницу и умчится на работу, а я смогу прилечь хотя бы на три-четыре часа – спать хотелось дико. Танька все бормотала и бормотала насчет моего показного геройства, и мне едва ли не впервые в жизни захотелось влепить ей такую же затрещину, какую впервые в жизни я получил от нее сегодня на катере. Но лень было даже тянуться. Господи, скорее бы она ушла!..

Но отдохнуть мне в этот день, видимо, было не суждено. Когда Таня одевалась, у нее под рукой загремел телефон. Сняв трубку, она произнесла несколько слов, а потом протянула ее мне:

– Тебя. По-моему, очередная любовница.

Лень было отвечать насчет любовниц, и я взял трубку. К моему величайшему удивлению, это оказалась моя первая жена, звонившая по межгороду! С ее-то патологической скупостью!

– Слушаю, здравствуй, – немного растерянно ответил я. Неужели опять насчет алиментов? Чего ей еще надо?

Но Валька звонила не насчет алиментов. И голос ее, по обыкновению, сухой и холодный, сейчас был окрашен в истерические тона, и это мне сразу не понравилось.

– Наш сын из-за тебя попал в беду, – сказала она.

Слов «наш сын» Валька никогда не произносила. Обычно я слышал «мой сын» – это когда я требовал, чтобы она разрешала мне время от времени с ним видеться, или «твой сын» – когда уверяла, будто бы я плачу мало алиментов.

– Из-за меня? – переспросил я.

Танька прекратила одеваться.

– Да, из-за тебя! Что ты там натворил? Что ты у кого украл? Сейчас мне позвонили и сказали, что если ты через пятнадцать минут не доставишь в гостиницу, в известный тебе номер, какую-то бумагу и обе – слышишь? – обе копии с нее, то нашего сына нам больше не видать! – Валькин голос стал срываться на визг.

– Понял, одеваюсь! – сказал я. – Что еще тебе сказали?

– Они дали мне твой новосибирский номер и сказали, чтобы я не вздумала никому, кроме тебя, звонить, и никуда не выходила, пока ты мне не позвонишь и не скажешь, что все отдал… И, самое главное… Андрей!!! Ты слышишь?!!

– Да-да, слышу! – подтвердил я, застегивая сандалии.

– Они сказали, что следят за тобой, и что если ты вздумаешь по дороге сделать еще хоть одну копию, либо позвонить кому-нибудь, то Алешеньке будет очень плохо. Они убьют его, ты понимаешь?!

– Я все понял, и уже еду. Я позвоню тебе сразу же, как только все отдам.

– Попробуй только сделать что-то не так! Я тебя в тюрьме сгною…

Не дослушав, я сгреб обе копии и рявкнул на стоявшую в прихожей Таньку:

– Добилась своего? Бегом поехали к тебе на работу! У меня пятнадцать минут, чтобы привезти оригинал в гостиницу.

– Ты чего орешь?

– «Чего орешь»?!! Дура набитая, да у меня сейчас ребенка убьют, если я опоздаю…

Похоже, вид у меня был очень нехорош, поскольку Танька тут же перестала задавать вопросы, и не сказала ни слова, когда, выскочив на улицу, я остановил такси и потребовал гнать на площадь Калинина, к Танькиной конторе, а потом ждать меня, пока я не вернусь, и везти меня же потом в гостиницу «Сибирь»… Это нам должно было обойтись в существенную сумму, учитывая, что я и так уже этой ночью потратил на тачки больше сотни. Но за то, чтобы с Алешкой ничего не случилось, я бы заплатил и больше. И отдал бы не только оригинал с обеими копиями, но и еще многое впридачу… С обеими копиями. С обеими, Танюша… Если я до этого момента еще мог что-то предполагать, то теперь знал точно – кроме тебя, никто из посторонних не знал, что я снял именно две копии с документа.

За исключением, надо полагать, твоей новой наперсницы.

В номер к Мотояме я ввалился с опозданием на целых две минуты – такси, как назло, попало в небольшую пробку на проспекте Димитрова. Я страшно нервничал, особенно если учесть, что еще и в вестибюле потратил время на объяснения, что мне необходимо передать постояльцу срочные деловые бумаги. Все же визитка Мотоямы сыграла какую-то роль, и к номеру меня допустили, правда, в сопровождении вышибалы.

Проклятый якудза находился в номере один. Сейчас он был облачен в обычный европейский костюм. Мотояма небрежным жестом сделал вышибале знак испариться и протянул руку в мою сторону. У меня внутри все кипело, когда я передавал все три листа этому бандиту с большой дороги. Акира глянул на них, и едва заметная улыбка зазмеилась на его губах. Японец отвесил мне церемонный поклон.

Больше всего на свете мне хотелось от души ему врезать, но… Я круто развернулся и покинул номер.

В вестибюле я, не теряя времени, набрал по междугородному таксофону номер Вальки. Ее тон стал обычным – холодно-сухим, но я этому только обрадовался ему: значит, все в порядке.

– Алешка только что позвонил, – доложила она, не вдаваясь в подробности. – Ты отдал то, что требовали?

– Конечно. Неужели я стану рисковать сыном?

– Ну, все тогда… – Послышались короткие гудки. Ни спасибо, ни до свиданья… Впрочем, принимая во внимание, что в тревогах моей бывшей жены косвенно виноват был именно я, какой смысл обижаться?

Какой смысл вообще обижаться на женщин?

Домой я возвращался на автобусе, идущем от вокзала. Настроение было препоганейшим – еще бы! Любовница снюхалась с женой, на пару они подкладывают мне свинью за свиньей, дело уже дошло до того, что под ударом (мнимым или действительным – разве это сейчас важно?) оказался мой сын. Ну как я теперь смогу с Танькой разговаривать? Про Ленку я уж вообще молчу…

И еще эти проклятые японцы! Якудза. Наверняка очень важный документ лежал внутри омамори, раз началась такая свистопляска! И не зря, выходит, мой батя говорил, что мне может стать плохо, если я начну копать – как в воду старик глядел!

Вернувшись домой, я позвонил отцу, но детский голосок внука его новой сожительницы заявил, что «Николай Владимиловиць в лейсе»…

Николай Владимирович… Кем же ты был, дедушка Владимир Маскаев, если, конечно, это твое настоящее имя? Видимо, теперь, вместе документом и всеми копиями я потерял последний шанс узнать правду. Правду о том, чей скелет сидит в нашем семейном шкафу, и почему старыми костями так интересуются японские мафиози…

Телефон и пейджер молчали – никому менеджер Маскаев не был нужен… Пойти, водки купить, что ли? Прийти домой и нажраться до поросячьего визга. Проспаться и опять нажраться… Конечно, это не лучший выход – однажды после такого «лечения» из-под дивана уже лезли голубые черепашки, но об этом я никому не рассказывал. Впрочем, рюмочку-другую можно будет пропустить. Вечером. После того, как я уволюсь из фирмы со смешанным капиталом «Токида-С».

…Когда я появился в офисе, секретарша Юля сказала, что Игорь уехал в цех. Я проворчал, что надо наконец либо контору поближе к цеху делать, либо цех переводить сюда, хотя, конечно, мне все это было теперь до фени… Маришка, когда я попросил подготовить справку о доходах, удивленно подняла на меня глаза:

– Ты что, уходить собрался?

Я кивнул, ощущая комок в горле. Черт возьми, Маскаев, ну почему тебе так не везет?.. Забрав трудовик у Юли, которая тоже задала мне соответствующий вопрос, я накарябал заявление на имя Игоря Сорокина и стал, в ожидании генерального, снимать копии со страниц трудовой книжки. Так, на всякий случай. Цифровой индикатор «Кэнона» послушно отсчитывал листы с отпечатками, и тут я вспомнил.

Выскочив из кабинета, я подошел к Юле и спросил негромко (она ужасно не любит, когда во всеуслышание трубят о ее второй должности в нашей фирме):

– Ты в пятницу мусор выносила?

– Конечно.

– Как всегда?

– Да, в наш контейнер, он стоит справа.

– Помойка не приезжала сегодня?

– Точно не знаю, но уже могла…

Я со всех ног кинулся на первый этаж здания, в котором свили гнезда несколько десятков разных контор, и выскочил на задний двор. Мне повезло: мусоровоз еще только собирался вытряхивать в свое чрево содержимое стоящих на земле контейнеров.

Мне было наплевать на то, смотрит ли кто на меня, и какие выводы при этом делает. Я запустил руку в железный ящик, куда Юля по вечерам выносила полиэтиленовые мешки со всякой дрянью (хорошо, хоть пищевых отходов в этих баках почти не бывает!) и вытащил первый попавшийся мешок, хотя это мог оказаться и не наш.

Это и оказался не наш; только с третьей попытки я извлек мешок, где обнаружились испорченные бумаги со знакомыми логотипами и печатями. Правда, в мешке оказались еще и банановые кожурки плюс содержимое пепельниц и прочие отбросы.

С мешком в руках я удалился за трансформаторную будку, что прикрывала меня от посторонних глаз – с другой стороны стояла батарея железных гаражей – , и принялся за кропотливое исследование отходов бюрократической деятельности.

Цель моих поисков была простой – я очень хотел найти бракованный отпечаток, что застрял тогда в недрах «Кэнона». Надо полагать, ему самое место в мусоре, но через сорок минут, когда я изучил буквально каждый бумажный клочок в мешке, мне пришлось убедиться в том, что именно эта бумага не попала в мусорный бак… А если и попала, то в другом мешке, который сейчас невесть куда увозит помойная машина (мусоровоз уже закончил свои дела в нашем дворе).

Я выбросил мешок с мусором обратно в контейнер – чего валяться ему, как бомжу, за трансформаторной будкой?.. Потом вернулся на наш этаж, зашел в умывальную и долго скреб руки. А когда вошел в офис, Игорь Сорокин уже сидел за своим столом и, судя по его виду, уже прочел мое заявление.

– Ты меня как серпом по… По шее, – сказал он. – Что за причина, старик?

– Причина? Личная, скажем так.

– Тебе не нравится, что в фирме стали заправлять японцы? Но ведь это же с твоей руки у нас началось.

– Дело не в японцах… Пойми, мне бы не хотелось называть тебе все причины.

– Скоро к нам придет новая линия… Старик, фирма из кризиса уже можно сказать, выбралась.

– Дело не в ней. Дело во мне, – сказал я. Так объясняет свое решение мужчина, решившийся наконец на развод с по-человечески неплохой, но постылой женой.

Игорь пожал плечами.

– Ладно, отговаривать тебя не буду. Сейчас подпишу трудовик, но имей в виду: захочешь вернуться – я по меньшей мере неделю вакансию менеджера открывать не буду.

– Спасибо за это, – сказал я почти искренне. – Но, думаю, неделя – много.

Усевшись на свободное место в вагоне метро, я открыл замок своего органайзера и почти с тоской пролистал ежедневник, в котором было расписано на пару недель вперед, что я должен сделать для фирмы. Теперь все это стало не нужным, также, как и некоторые визитки… В частности, карточка этого паука Мотоямы.

Паука Мотоямы… Я разглядывал карточку с той стороны, где все, кроме цифр, было отпечатано иероглифами и хираганой. Помнится, я раньше думал, что не в состоянии запомнить ни один из этих каббалистических символов, но после того, как своей рукой пришлось повторить непривычное начертание, так мне уже не казалось. Но конечно, я понимал, что по памяти ни за что не удастся восстановить текст документа.

А вот визитка этого бандюги… Я знал, что у японцев почти всегда, особенно в документах, принято сперва писать фамилию, а потом имя. Надо полагать, эта карточка не являлась исключением.

Я снова стал разглядывать иероглифы, и почувствовал, что эти древние знаки становятся понятнее мне и как-то ближе. Особенно иероглиф, обозначающий имя Акиры и напоминающий не то паука, не то… Мне вдруг подумалось, что эти символы можно запросто использовать вместо тестов Роршаха в психоанализе (разумеется, для незнакомых с японской или китайской грамматикой). Вполне возможно, что ассоциация с пауком возникла у меня лишь из-за определенных особенностей той личности, которая носит имя Акира… А возможно, и не только из-за этого.

Я выскочил на метро «Октябрьская» – отсюда до Ленкиной квартиры, как и до ее рабочего места, рукой подать. Позвонил из автомата в «Японский дом», но мне сказали, что сегодня Кирюшиной на месте нет и вряд ли она вообще появится. Набрал домашний – длинные гудки и молчание автоответчика. А Ленка говорила – теперь я точно это вспомнил – что иногда выключает даже и его, если устала и отдыхает, либо очень занята срочной работой.

Значит, мадемуазель Кирюшина дома. Сейчас разберемся, что, черт возьми, происходит.

Я надавил кнопку звонка у знакомой двери. Почему-то в голову мне щелкнуло нажать четыре раза, а может, я просто нервничал. Но, как бы там ни было, на четыре звонка Лена открыла дверь сразу, не спрашивая, кто там. Открыла и вскрикнула, словно увидела дракона.

Я немедленно вставил ногу между дверью и порогом. Конечно, сандалия – не кирзовый сапог, но и Лена – не командир взвода десантников, что проводит все свободное время в спортзале.

– Извини, что без предупреждения, – произнес я. – Но мне очень надо было тебя увидеть.

– Ты с ума сошел, – зашипела Лена. – Я… Я не одна.

Тут я заметил, что она стоит передо мной в коротком и довольно легкомысленном халатике, а на лице – ни грамма косметики. Но заметил я еще и то, что на одном из крючков в прихожей висит очень знакомая мне сумочка.

– Я понимаю, – широко улыбнулся я. – Я не собирался вам с Таней мешать, меня интересует совершенно другая вещь…

Ленка так и охнула. Но дверь она перестала удерживать, и я без проблем вошел в прихожую.

– Сейчас я милицию вызову, – тихо сказала она.

– Вызывай…

Не разуваясь (что по японским представлениям о приличии равносильно погрому в помещении), я прошел в знакомую комнату, которая при дневном освещении выглядела совершенно иначе, нежели при интимном свете ночника. На полу комнаты сидела Татьяна, листавшая какой-то дамский журнал. Увидев меня, она вскрикнула точно так же, как только что Ленка. Не обращая на нее внимания, я уставился на картину-суйбоку. Верно! Память тебя, Маскаев, все-таки не подводит…

– Тебе чего надо? – с удивлением, даже без гнева, спросила Ленка. – Тебя что, злой дух посетил?

Я взглянул на нее и слегка опешил: на лице ее было написано тщетно скрываемое торжество…

– Это, значит, «Хигаси»? – спросил я, указывая на паукообразный иероглиф.

– Черт возьми, да.

– А это?! – Я выхватил визитку и сунул ее под нос Кирюшиной. – Что здесь написано? Прочти вслух.

– Мотояма… – механически начала читать Ленка и вдруг ойкнула.

– То-то. Это тоже «Хигаси»?.. Нет, красавица. Тут написано «Акира». Привет тебе от твоего самурая.

– Бож-же мой… – пролепетала Ленка.

– Ты, наверное, думаешь, что тот, кто не учился пять лет в универе, не в состоянии запомнить несколько иероглифов, и ему можно чесать по ушам все, что угодно? Мне не хватало только одного звена во всей этой цепочке странных дел, но я его теперь нашел…

– Убирайся отсюда, параноик! – это сказала Татьяна.

Я сделал вид, что только сейчас увидел ее.

– О! А я думал, сегодня рабочий день… Впрочем, не имеет значения. Я смотрю, ты уже командуешь на чужой территории.

– Ты! – выкрикнула Таня. – Езжай домой, собирай свое барахло и немедленно выметайся из моей квартиры! Ты слышал?!

– Я и сам больше ни дня не буду с тобой жить… Ничего. Создадите женскую семью, это сейчас модно. Лесбиянскую, я хотел сказать.

Танька стала озираться в поисках тяжелого предмета.

– Лена, смотри, чтобы она что-нибудь не разбила… Ну ладно, адье, крошки. Таня, ключ я у Зои оставлю.

С этими словами я ретировался из комнаты, собираясь уходить. Но, прежде чем покинуть квартиру, оглянулся. Ленка смотрела мне вслед, только торжество с ее лица уже стерлось.

Не знаю, параноик я или нет, одержим ли я злым духом или чем еще, но от подобных приключений у кого угодно крыша может поехать. Я приехал в Танькину квартиру и начал собирать вещи. Говорят, что истинный джентльмен, уходя от женщины, забирает только трусы (свои) и зубную щетку, но играть в благородство я сейчас был не намерен.

Вещей у меня набралось порядочно – три объемистых сумки и один чемодан; за одну ходку не утащить. Я позвонил Сашке Попову в цех, пока он еще не ушел домой, и договорился, что поживу у него дня три-четыре, пока не найду подходящую общагу или одинокую женщину. Молодец мужик, он все понял и сказал: приезжай в любое время.

Два места багажа, чтобы не сильно корячиться и не возвращаться пред очи Таньки, я решил оставить на время у Зои.

Соседка оказалась, как всегда, дома (интересно, на что она живет и пьет?), при этом почти трезвая. Ну что ж, еще не вечер…

– Вы уезжаете?.. Какая жалость, – произнесла Зоя.

– Да… Можно, ключи для Татьяны я оставлю у вас?

– Конечно, можно.

– Сейчас тогда, занесу через пару минут… И вот эти две сумки я, если вы не против, завтра заберу.

– Конечно, конечно…

Тут до Зои дошло, что я уезжаю по причине непростых отношений с Татьяной, и что, может быть, теперь не буду хранить ей верность… Баба начала пыжиться, но при этом рассказала некоторые подробности того, что происходило в ночь с субботы на воскресенье. Я как-то не придал этому значения, решив, что все что было, то было…

А потом, когда я уже собрался уходить, Зоя вдруг якобы только сейчас вспомнила:

– А вам, Андрей, сегодня одну вещь передали. Недавно совсем.

– Какую?

Змея Особо Ядовитая стала изображать кокетку-школьницу. Смотреть на это было неловко.

– Пришел очень обходительный молодой человек и передал чемоданчик…

– Отдайте Татьяне… – Я сделал шаг по направлению к прихожей.

– Но он сказал, чтобы я передала его лично вам.

– Так и сказал?

– Да. Андрею Маскаеву.

– Это меняет дело… Давайте.

Зоя заулыбалась, повела попой.

– Может, задержитесь на полчасика? Чайку попьем…

– Мне еще кое-что забрать надо… И вообще, я сейчас тороплюсь, а завтра все равно ведь приду за вещами. Хорошо? – изобразив двусмысленность, что стоило мне немалых трудов, сказал я.

– До-го-во-ри-лись. – Змея Особо Ядовитая погрозила мне пальцем и принесла небольших размеров атташе-кейс.

Я пулей вылетел из квартиры соседки. Вернувшись в квартиру, услышал надрывающийся телефон. Машинально взял трубку. Там назвали наш адрес и спросили, кто у аппарата.

– Да, это здесь, – сказал я. И представился.

– Вам телеграмма, – послышалось в трубке. – Продиктовать?

– Я слушаю. – Неужели от папаши?

– «Маскаеву Андрею лично. Прошу встретить двадцатого аэропорту Толмачево рейс Хабаровска конфиденциально. Сергей». Все правильно?

– Вероятно, да. – Черт, а это еще что значит?

– Телеграмму положить в ящик?

– Нет, спасибо. Ни в коем случае. Выбросьте ее.

– Хорошо. – В трубке запищали сигналы отбоя.

Задачка… Двадцатое – это завтра. Надо срочно позвонить, вдруг рейс прилетает среди ночи… Но что за комиссия, Создатель? Почему Сэйго, вместо того, чтобы звонить в офис и приглашать генерального встретить его в аэропорту, отбивает телеграмму мне, да еще «лично» и «конфиденциально», что как-то не принято делать в нашей стране? Почему он летит из Хабаровска, наконец?

Понимая, что гадать можно долго, а задерживаться в Танькиной квартире мне не хотелось, я положил дипломат на стол и подумал, а стоит ли его вскрывать? Вдруг там лежит какой-нибудь бабах, и после того, как я открою крышку, Таньке придется не просто делать в квартире капремонт, но и предварительно соскребать со стен и потолка то, что когда-то было ее сожителем?

А, плевать! Мне было до того тошно, что инстинкт самосохранения несколько притупился, и я, щелкнув воронеными замками, без колебаний откинул крышку кейса.

Никакого бабаха не произошло. Да и бабахать было нечему. В дипломате лежали Танькины золотые часы, несколько других побрякушек, а также серебряные ложки и ножи плюс газовик системы «вальтер» и небольшая пачка стодолларовых купюр… Итак, благородные господа якудза решили, что мы теперь в расчете. Круг замкнулся.