Текст книги "Грань"

Эндшпиль

Когда я веду машину по делу, связанному с работой, то не позволяю себе такой роскоши, как музыка в салоне. Она слишком отвлекает, как объяснил я пару дней назад Биллу Картеру.

Но в свободное время у меня всегда включено либо радио, либо компакт-диск, либо музыка, скаченная из Интернета. Мои музыкальные пристрастия можно назвать старомодными, но они охватывают обширный период от 1930-х до 1960-х годов. Мне не нравится ничто более раннее, как редко приходятся по вкусу песни, написанные позже.

Мои любимцы – Фэт Уоллер, Синатра, Билли Холидэй, Луи Армстронг, Розмари Клуни, Элла, Сэмми Дэвис-младший, Дин Мартин… Но только если слова его песни не слишком глупы. Текст очень важен. Почему-то этой мыслью не прониклись при всей своей музыкальности, например, те же «Битлз». Они блестящие мелодисты, но я всегда считал, что их произведения стали бы подлинным искусством только в том случае, если бы они однажды задумались: «Боже, о чем это мы поем?»

И сейчас, стремительно удаляясь от столицы, я слушал песню времен Синатры по спутниковому каналу «Сириус», где умело подбирают музыку той эпохи и лучших ее исполнителей – не только Фрэнка. В динамиках звучал голос Гарри Конника-младшего.

Я ловил кайф от его пения.

Я ловил кайф просто от того, что вел машину.

За спиной остался большой город. В прошлом остались Мари и Джоанн. Райан и Аманда.

И Генри Лавинг.

Со всеми ними, хотя с каждым по-разному, я мысленно распрощался навсегда.

И другие люди тоже ушли сейчас из моей жизни, хотя, разумеется, ненадолго. Фредди, Арон Эллис и Клэр Дюбойс, которая, как я надеялся, сейчас готовила что-то неповторимо вкусное для своего «кошатника».

Еще раньше я на время выбросил из головы Джейсона Уэстерфилда и эту его даму в жемчугах.

Промелькнул дорожный указатель. До Аннаполиса в штате Мэриленд оставалось двадцать пять километров.

Через двадцать минут я подъехал к скромному белому особняку в колониальном стиле, стоявшему почти на самом берегу Чесапикского залива. Ветер к ночи утих, но я все равно мог слышать легкий шум прибоя – почему мне и нравился этот уголок сельской Америки.

Я сбросил скорость, включил указатель поворота, хотя позади меня не было никого, и свернул на узкую дорожку, всю усыпанную листьями, которые здесь начинают опадать раньше, чем в городах. Мне нравилось сгребать их – не сдувать этими современными приспособлениями, а именно сгребать. И я возьмусь за них завтра с утра, начав с этого свои выходные. Остановив машину, я вышел из нее, от души потянулся, забрал с заднего сиденья свой компьютер, спортивную сумку и пакет с драгоценной настольной игрой.

Помахивая своим багажом, я поднялся по вьющимся змейкой бетонным ступенькам – хруст уже успевших засохнуть листьев непрерывно раздавался под ногами – к входной двери дома. Поставив сумку у порога, начал рыться в карманах в поисках ключа, но тут дверь распахнулась.

Я вздрогнул от неожиданности.

Пегги это насмешило, и она отрывисто рассмеялась. Невысокая, но сильная, с лицом, все еще покрытым веснушками, несмотря на четвертый десяток, темноволосая женщина обхватила руками и меня самого, и мою поклажу, да так порывисто, что я чуть не свалился со ступенек. Но она удержала меня – сильная, я же сказал, – и, обняв меня рукой значительно ниже спины, ввела в дом.

– Ты что-то рано вернулся. – Она нахмурилась. – Я не успела сказать любовнику, чтобы прыгнул с балкона и удирал через задний двор.

– Если он умеет хорошо готовить, – подмигнул я, – попроси его остаться.

Пегги слегка ударила меня по ребрам и снова расхохоталась. Бросив на пол все свои вещи, я взял ее за руки и приник к ее губам в долгом поцелуе.

– Значит, вы закончили свой проект раньше срока? – Я заметил, как она мельком глянула в зеркало и подправила свои черные вьющиеся волосы. Моего приезда она ожидала только завтра. Обычно к моему возвращению после долгого отсутствия Пегги тщательно приводила себя в порядок, всегда внося в свою внешность что-нибудь новое. Мне это нравилось, но на этот раз я не предупредил ее звонком. Во-первых, не хотелось, чтобы она тратила на подготовку слишком много времени и усилий, а во-вторых, я всегда любил устраивать ей сюрпризы вроде этого, как и на все дни рождения или годовщины свадьбы, – кстати, до нашей пятнадцатой оставалось всего две недели.

– Что у тебя с головой?

– Ты же знаешь, какой я неуклюжий. Лазил по стройплощадке, и вот…

– А защитная каска?

– Обычно ношу, но не в тот раз, – ответил я и поспешил сменить тему. – Твои родители раздумали навестить нас в эти выходные?

– Нет. Они приедут. Вместе с Оскаром.

– С кем?

– Со своей собакой.

– Не знал, что они завели собаку.

– Но они же упоминали об этом.

– Какой породы?

– Не знаю. По-моему, обычная дворняга.

Я осмотрелся.

– А где мальчишки?

– Джереми у себя в комнате, разговаривает по телефону с твоим братом. А Сэм уже в постели. Я наскоро приготовлю тебе ужин.

– Обычного сандвича будет довольно. И бокал вина. Вот бокал можешь взять побольше.

– Так пойдем скорее. – Пегги положила мои сумки на пол в холле, где я собирался поменять плитку, вздувшуюся, когда месяц назад у нас рванула труба в ванной. Мы прошли в кухню, и Пегги хотела открыть холодильник. Однако прежде чем достать еду, она выключила верхний свет, зажгла несколько свечей и налила нам по бокалу настоящего французского шардоннэ.

Мы чуть соприкоснулись краями бокалов.

– Ты надолго домой?

– На четыре дня.

– Неужели? Как я рада! – Она бросилась ко мне, тесно прижалась всем телом и еще раз поцеловала, а ее рука скользнула мне за спину как раз в то место, где всего пару часов назад висела кобура.

Минуту спустя, когда она разжала объятия, я спросил:

– Между прочим, я уже упомянул, что проведу дома пять дней?

– Скажи, как мне поступить, чтобы задержать тебя на неделю? – шепнула она мне на ухо.

Я улыбнулся. Когда я с Пегги, мне всегда хочется стать самым улыбчивым человеком в мире, но не очень-то получается.

Когда же после еще нескольких поцелуев она выскользнула из моих рук, я не сдержался:

– Ты должна посмотреть, что мне удалось найти.

Я принес из прихожей пакет и достал полученную в субботу по почте игру. Открыл крышку и поставил коробку на стол.

– Чудо какое… – Пегги не такая любительница настольных игр, как я, но поскольку коробок с ними в нашем доме гораздо больше, чем книг, со временем она стала неплохо разбираться в них. – Это то, что я думаю?

– Да, и это оригинал.

Мы смотрели на самый первый выпуск «Страны сладостей» – простейшей, но, бесспорно, самой популярной из всех детских настольных игр. Еще малышом я играл в нее со своими братьями и приятелями. Достаешь карточку и двигаешь фишку посреди доски с нарисованным пейзажем, где есть и шоколадное болото, и гора жвачки.

– Джер, наверное, уже перерос ее, а вот Сэму понравится, – заметил я.

– С тобой в нее будет играть даже Джереми.

И я понял, что она права.

– А теперь садись и расслабься, – велела мне Пегги. Оглядев меня, она чуть насупилась. – Ты втайне от меня посещаешь спортзал? Как тебе удалось сбросить вес?

– Нет, просто в том месте, куда меня командировали, не очень-то хорошо кормили.

– Гм-м…

Она открыла дверь холодильника, а я спустился в свою «берлогу» и уселся в скрипучее кресло, окруженное полками, на которых стояла 121 коробка с играми. И мне пришла в голову мысль, как ни странно, прямо связанная с одной из моих последних подопечных.

Ты пришла к верному выводу, Джоанн. Нет ничего невозможного в том, чтобы прожить две разные жизни. На публике и вдали от посторонних глаз. Темную и светлую. Сумасшедшую и исполненную мирного здравого смысла.

Но вот только для того, чтобы они не соприкасались друг с другом, нужно приложить немалые усилия. Иной раз, кажется, просто сверхчеловеческие.

Нужно уметь блокировать в памяти, забывать все, что связано с твоей светлой, твоей подлинной жизнью, отказаться от всех воспоминаний о родных тебе людях, когда ты работаешь. Помнить о них постоянно – слишком рискованно, а иногда и смертельно опасно.

В своей тайной жизни нужно принять и понять необходимость полного одиночества. Как это делаю я обычно четыре-пять дней подряд, мотаясь по дорогам и явкам и считая своим единственным домом коттедж в Александрии, наем которого оплачивает мне государство, чтобы я все время находился где-то рядом с офисом. И хотя там поблизости мой любимый игровой клуб, хотя там я поместил некоторую часть своей коллекции, а по стенам развесил какие-то снимки и грамоты, полученные за свою службу, для меня это всего лишь времянка, пустое место, пахнущее краской и картоном. Но никак не настоящий дом.

Однако труднее всего в такой двойной жизни – необходимость постоянно врать.

Пегги знает, что я работаю на правительство, но поскольку я дипломированный математик и программист, она считает, что в мои служебные обязанности входит научный анализ безопасности федеральных объектов внутри страны и за рубежом. Я убедил ее, что большая часть моей работы засекречена и мне запрещено распространяться о ней, но по крайней мере Пегги считает ее совершенно безопасной. Даже скучноватой. Столько цифр и непонятных диаграмм!

Она понимает и, надеюсь, мирится с тем, что меня нельзя расспрашивать о моих конкретных заданиях.

И я, в свою очередь, не делюсь подробностями своей личной жизни ни с кем из коллег. Даже с теми, кого считаю друзьями, вроде Фредди. Конечно, где-то в глубинах самых секретных кадровых архивов правительства есть мое полное «личное дело», в котором фигурируют и Пегги, и дети, и моя матушка – она живет в Сан-Диего, – и трое моих старших братьев, один из них возглавляет страховую компанию, а двое преподают в колледжах. Эти бумаги, несомненно, необходимы, если я погибну (кому выплачивать компенсацию?) или выйду на пенсию (выслуга лет, награды, поощрения по службе), да мало ли для чего еще! Но я сделал все, чтобы на них навечно стоял гриф «Совершенно секретно».

Или есть еще такой – КНЗ. Для тех, «Кому необходимо знать»…

А для подавляющего большинства людей, с которыми меня сводит профессия, я – бездетный бобыль, обитающий в старой части Александрии, вероятно, даже вдовец с какой-то трагической тайной в прошлом (история о бывшем парне моей жены, которую я рассказал Мари, не была выдумкой, но кончилась не так драматично). Со стороны я кажусь сухарем, посвятившим жизнь работе, неулыбчивым и лишенным чувства юмора. И предпочитаю, чтобы меня знали только под коротким именем Корт, пусть кое-кто и считает это претенциозным.

К моему облегчению, из этих раздумий меня вывел радостный крик, донесшийся из-за моей спины. Я поднялся из кресла и с улыбкой повернулся.

Мой младший сын, Сэмми, проснулся и стоял на пороге кабинета.

– Папочка! Ты дома!

На нем была пижамка, волосы взлохмачены, но каким же симпатягой он мне показался! Инстинктивно я отставил бокал с вином подальше, зная, что сын бросится ко мне в объятия с разбега. Приветствие, вошедшее у нас в традицию. И конечно, шлепая по полу босыми ногами, он ринулся ко мне, не обращая внимания на предостережения матери, донесшиеся из кухни.

А я лишь подбодрил его:

– Быстрее, Сэмми! Давай! – И в моем голосе, как я надеялся, прозвучало столько же любви, сколько я в себе ощущал. И вот его тельце взметнулось в воздух, а я подобрался и убедился, что достаточно твердо стою на ногах и мой сын безопасно приземлится в надежные руки отца, так долго ждавшего этого момента.