Текст книги "Большие деньги"

– Ладно, лучше идите домой и думайте о двигателе, – недовольно проворчал он, захлопывая дверь перед носом Чарли.

Этим летом все вокруг считали, что Чарли с Энн помолвлены. Когда на заводе не было запарки, он отлучался часа на полтора-два на аэродром, чтобы дать ей возможность полетать и накопить нужное количество необходимых часов налета. А по воскресеньям они играли в гольф. Обычно по воскресеньям Чарли вставал пораньше и отправлялся брать уроки этой игры у одного профессионала в Саннисайд-клаб, где он никого не знал. В субботу по вечерам они часто обедали в доме Бледсоунов, а потом шли на танцы в Кантри-клаб. С ними всегда были рядом Глэдис Уэтли и Гэрри, и все ребята помоложе считали их неразлучной четверкой. Казалось, старику Бледсоу нравится, что Чарли приглянулись его дети, и он стал относиться к нему как к члену семьи. Чарли на самом деле был счастлив, и ему нравилась работа. После многих лет, проведенных в Нью-Йорке, здесь, в Детройте, он чувствовал себя как дома.

Они с Нэтом сорвали несколько приличных кушей на бирже. Как вице-президент компании Терн и инженер-консультант он получал двадцать пять тысяч долларов в год.

Старик Бледсоу постоянно недовольно ворчал, осуждая Чарли, – он, по его мнению, получает очень много денег, хотя еще довольно молодой инженер, но его успокаивало, что большую часть этого заработка тот тратит на свою небольшую экспериментальную мастерскую, где они с Биллом Чернаком создавали новый двигатель по собственным чертежам. Его помощник перевез свою семью из Лонг-Айленда, и у него постоянно в голове возникали смелые идеи по поводу того, как добиться различных усовершенствований в проекте. Чарли теперь был настолько загружен работой, что у него даже не оставалось времени подумать о женщинах, и он только иногда, довольно редко, пропускал стаканчик-другой на светских раутах. Он считал Энн красивой девушкой, нежной, как персик, и ему нравилось бывать в ее компании, но никогда не воспринимал ее как женщину, с которой можно лечь в постель.

Как-то после рабочего дня Фаррел пригласил молодых Бледсоунов с Глэдис Уэтли на уик-энд в круиз. Когда и Чарли получил такое предложение, то сразу подумал: вот она, светская жизнь, начинается, и предложил взять с собой своего япошку Таки – пусть побудет на борту стюардом и смешивает напитки. Он привез молодежь в яхт-клуб на своем «бьюике».

Энн никак не могла понять, чему он, Чарли, так радуется, говорила, мол, что нас там ожидает такого приятного?

– Придется целых три дня сидеть на душной старой яхте и отдавать свое тело на растерзание москитам, – недовольно ворчала она, точно, как ее отец. – Папа прав, когда говорит, что готов мучиться на сверхурочной работе, но для чего мучиться на отдыхе?

– Но ты только посмотри на нашу компанию, на тех, с кем придется вместе страдать, – сказал Чарли, обняв ее рукой за плечи, когда она усаживалась рядом с ним в машину.

Гэрри, сидевший в одиночестве на заднем сиденье, захихикал.

– А вам, мистер, нечего выпендриваться, – упрекнула его Энн, даже не поворачиваясь к брату. – Вы так милуетесь с Глэдис у всех на виду, что от этого может стошнить даже кошку.

– По-моему, этот твердый и непреклонный парень дает слабинку… – продолжал подначивать их Гэрри.

Чарли вспыхнул.

– Ладно тебе! – оборвал он его.

У яхт-клуба два молодых парня в морской форме вытащили их чемоданы из багажника.

Яхта Фаррела представляла собой быстроходное круизное судно длиной пятьдесят футов со столовой и множеством плетеных кресел на палубе – повсюду сверкало вновь покрытое лаком красное дерево, надраенные бронзовые предметы. Сам Фаррел в фирменной кепочке клуба прохаживался по низко осевшей палубе и с тревогой поглядывал на приподнявшийся на волнах от легкого бриза нос яхты. С реки до них доносились запахи доков и гниющих болот.

– Как хорошо все же быть на воде, не находишь, Чарли? Единственное место, где к тебе никто не пристает.

Миссис Фаррел все время извинялась перед всеми, что у них на яхте очень тесно.

Сколько раз я просила Ярдли купить другую посудину, попросторнее, но каждая из вновь купленных мне кажется еще теснее предыдущей.

Чарли прислушивался к легкому позвякиванию в баре. Как только оттуда вышел Таки с подносом, уставленным стаканами с коктейлем «Манхэттен», гости сразу оживились. Когда, стараясь удержать равновесие, новоявленный стюард подошел с напитками к Глэдис, Чарли вдруг осознал, как она хороша в своем белом платьице, с густой копной белокурых кудрей, повязанной белым шелковым шарфом.

Рядом с ним, улыбаясь, стояла Энн. Ее растрепавшиеся на ветру волосы то и дело закрывали ей глаза. Яхта шла на приличной скорости. Ее двигатель так грохотал, а два винта сзади с таким шумом пенили воду, что они могли разговаривать так, что другие их не слышали.

– Энн, – вдруг сказал Чарли. – Знаешь, я все чаще задумываюсь: не пора ли мне жениться?

– Почему бы и нет, Чарли, такой обаятельный парень, как ты…

От ее слов Чарли будто окатила изнутри теплая волна. Вдруг ему захотелось женщину, просто ужасно захотелось. От волнения ему было трудно говорить.

– Ну, мне кажется, мы оба уже взрослые люди и можем обо всем здраво рассуждать, но что бы ты ответила на мое предложение? Весь этот год мне везло, ну, я имею в виду свое финансовое положение…

Энн, потягивая свой коктейль, глядела на него, улыбаясь, а вздымаемые ветром пряди волос то и дело скрывали от него ее лицо.

– Что ты от меня хочешь? Чтобы я спросила, сколько денег у тебя на депозите?

– Я имею в виду не деньги, а тебя.

– Ладно, не будем об этом, – сказала она.

– Эй, вы там! – громко крикнул им Фаррел. – Может, перед ужином распишем пульку по маленькой? По-моему, здесь здорово дует, лучше пойти в салон.

– Есть, капитан! – крикнула в ответ Энн.

Перед ужином они играли в карты, пили «манхэттены», а затем чета Фаррелов затеяла игру в аукцион. Глэдис, понаблюдав немного за игрой, ушла, сославшись на головную боль, а Чарли поднялся на палубу, чтобы подышать свежим воздухом и проветрить рот от запаха вонючих сигар, которые он курил целый день.

Яхта стояла на якоре в небольшой бухте, возле освещенной, выступающей в море пристани. Тонкий ободок луны садился за скалистым отрогом, где могучая сосна с темными, поскрипывающими на ветру ветками возвышалась над целой семейкой дрожащих березок. В дальнем конце пристани стояло здание какого-то клуба, и свет из его окон ярко играл на мелкой водной ряби, звуки ритмичной танцевальной музыки, пульсируя; становились то громче, то замирали, и затем словно тонули в воде. Чарли сидел на корме в плетеном стуле. Матросы Фаррела уже укладывались спать. Он слышал их приглушенные голоса из крохотного кубрика перед рубкой, вдыхал запах легкого дыма их сигарет. Наклонившись, он разглядывал серые волны, плескавшиеся о корму судна.

– Да, классная, уютная обстановка! – произнес он вслух.

Повернувшись, он увидал рядом с собой Глэдис.

– Мне казалось, что вы, моя юная леди, уже давно в постельке, – сказал он.

– А вы считали, что избавились от меня на этот вечер?

Он взял ее за руку. Она была холодной и дрожала.

– Осторожнее, Глэдис, ради Бога, не простудитесь.

Она впилась своими острыми ноготками ему в ладонь.

– Вы в самом деле собираетесь жениться на Энн?

– Может быть… А почему вы спрашиваете? Ведь вы выходите замуж за Гэрри, разве не так?

– Никто и ничто в этом мире не заставит меня пойти на это!

Чарли обнял ее за талию.

– Ах ты, маленькая моя девочка, ты совсем озябла. Тебе пора баиньки.

Вдруг она, уронив ему голову на грудь, заплакала. Он чувствовал, как просачиваются через его рубашку ее теплые слезы. Он растерялся, не зная, что делать, что ей сказать. Он молча стоял, крепко обнимая ее, прижимая к себе, вдыхая приятный, круживший голову аромат ее волос, как когда-то вдыхал чудный запах волос Дорис.

– Как бы нам было хорошо сейчас, если бы мы не были на этой проклятой яхте, – прошептала она.

Она повернула к нему свое белое, круглое личико. Он поцеловал ее в губы, она ему ответила поцелуем. Он сильнее прижал ее к себе. Теперь он чувствовал, как ему в грудь уперлись ее тугие маленькие груди. На мгновение она позволила ему протолкнуть между своими зубами кончик языка, но тут же оттолкнула его.

– Чарли, нам не к лицу так себя вести. Но я вдруг почувствовала себя такой одинокой!

У Чарли что-то застряло в горле, и он не слышал своего голоса.

– Я никогда не позволю тебе чувствовать себя так, никогда, честное слово… никогда…

– Ах, Чарли, дорогой! – Она снова прильнула своими губами к его губам и, быстро поцеловав, убежала по палубе к носу судна.

Он расхаживал взад и вперед по палубе. Что ему теперь делать? Он не знал. Теперь он сходил с ума по Глэдис. Сейчас ему уже не стоит возвращаться к другим, так как он не сможет ни с кем разговаривать. Но и спать не хотелось. Проскользнув в люк, он незаметно прошел через камбуз, где сидел Таки в своем белом халате, свежий, как огурчик, с толстой книгой в руках, и пробрался в свою каюту. Облачившись там в купальный костюм, он снова поднялся на палубу и бросился за борт. Вода была не такой холодной, как он думал.

Он немного поплавал вокруг яхты при лунном свете. Поднимаясь по носовому трапу, чувствовал, что замерз, и что вся кожа его покрылась пупырышками. Фаррел, не выпуская сигары изо рта, нагнувшись, протянул ему руку, помог взобраться на палубу.

– Ха-ха! Человек, сделанный из железа! – закричал он. – Девочки побили нас в двух партиях и отправились спать со своим выигрышем. Послушай! Может, наденешь халат и мы с тобой пропустим по стаканчику и еще с полчасика поиграем в «красного пса» или в какую-нибудь еще такую же глупую карточную игру?

– Ладно, я сейчас, – ответил Чарли, подпрыгивая, чтобы вытряхнуть из ушей капли холодной воды.

Растираясь махровым полотенцем внизу, в своей каюте, он слышал, как за тонкой стенкой, у себя, весело болтают и смеются девушки. Ему было не по себе, когда он сел за игорный стол рядом с Гэрри, который напился, выхлестав полбутылки виски из-за того, что глупейшим образом продул девушкам восемьдесят долларов. К счастью, сейчас в мужской компании Гэрри выиграл.

– Ну, везет в картах, не везет в любви, – все время повторял Чарли засыпая.

Через неделю, после чаепития у него дома, где их обслуживал Таки со своей обычной широкой ухмылкой, все время кивающий черноволосой головой, Глэдис представила Чарли своим родителям. Гортон Б. Уэтли, – большая, по словам Фаррела, сила в гарантированном трастовом фонде ценных бумаг компании – оказался полным мужчиной с красной физиономией, седыми волосами и маленькими серебристыми усиками. Миссис Уэтли была унылая женщина с приятным голосом и с чуть заметным южным акцентом, с выцветшим, припухшим лицом, худая, как палка.

Мистер Уэтли заговорил, не дав Глэдис довести до конца церемонию представления их друг другу:

– Ну, сэр, мы, конечно, ожидали, что рано или поздно что-то в этом роде обязательно произойдет. Само собой, мы пока еще ничего окончательно не решили, но все же, мой мальчик, я вынужден вам признаться, что с большим удовольствием отдал бы свою дочь за человека, самостоятельно проложившего свой путь в нашем непростом мире, чем за такого, как Гэрри, который, в сущности, неплохой парнишка, но ведь он в жизни не ударил и пальцем о палец и ничего не сделал, если не считать учебы за папашин счет. Мой мальчик, мы с женой ужасно гордимся знакомством с вами, тем, что вы и наша дочь… У нас, кроме нее, нет никого на свете, поэтому она нам так дорога…

– А ваши родители… их, насколько мне известно, призвал к себе Господь, мистер Андерсон? – вставила миссис Уэтли.

Чарли кивнул.

– Ах, прошу меня простить… Глэдис сказала, что они из Сент-Пола…

Мистер Уэтли снова взял инициативу в свои руки.

– Мистер Андерсон, чтобы ты, мать, знала, на войне был одним из самых отважных летчиков-асов, он добился признания, получил, так сказать, рыцарское звание, сражаясь за честь американского флага, и вся его карьера, чтобы ты знала, мать, может служить примером… а сейчас я заставлю вас покраснеть, мой мальчик… примером того, как эффективно работает американская демократия, как она подталкивает к успеху наиболее умных, наиболее способных и одаренных и пропалывает, как сорняки, слабаков…

Мистер Андерсон, позвольте мне еще сказать вам кое-что, прямо сейчас. Не могли бы вы в следующее воскресенье пойти вместе с нами в церковь, чтобы выступить перед учениками нашей воскресной школы? Думаю, вам не составит особого труда сказать нашим детям несколько вдохновенных слов, которые могут стать для них путеводителем в жизни.

Чарли, и в самом деле покраснев, кивнул.

– Ах, папочка, – пропела своим нежным голоском Глэдис, обнимая их обоих за шеи, – не заставляй его делать этого! Ведь воскресенье – это единственный день недели, когда этот несчастный парень может заняться гольфом… К тому же я всегда говорила, что никогда не выйду замуж за преподавателя воскресной школы.

Мистер Уэтли засмеялся, а миссис Уэтли, потупив глаза и тяжело вздохнув, сказала:

– Ну, разок-то можно, как вы думаете, мистер Андерсон? Вас это не затруднит?

– Конечно нет, – заверил ее Чарли. – Там на меня непременно найдет вдохновение.

На следующий день мистер Уэтли пригласил Чарли на ланч в университетский клуб.

– Ну, сынок, думаю, жребий брошен, – сразу начал мистер Уэтли уже в холле. – Женщины в моей семье приняли решение, и нам ничего другого не остается, как подчиниться их воле. Я, конечно, желаю большого счастья своим детям, сынок…

За едой Уэтли говорил о банке, об интересах Терна, о слиянии с «Эскью – Мерритт», которая как минимум удвоит капиталы новой «Терн авиэйшн компани».

– Ты, наверное, сильно удивлен, Чарли, моей осведомленностью, но я часто думал: этот парень – гений техники… но очень мало смыслит в финансах… он даже себе не представляет, что на самом деле значат его авуары в этом концерне для него самого и для мира финансов.

– Но я знаю некоторых довольно смышленых парней, которые наставляют меня, рассказывают всю подноготную, – сказал Чарли.

– Все это хорошо, очень хорошо, – продолжал Уэтли, – но теперь мы с тобой – одна семья, и мой совет не помешает, все же я накопил кое-какой опыт за двадцать лет работы в банке еще дома, в Бирмингеме, и тут, в этом новом ошеломляющем городе Детройте…

– Но, мистер Уэтли, я с радостью приму любой ваш совет, – заикаясь, произнес Чарли.

Мистер Уэтли долго еще говорил о земельном участке в Гросс-пойнте, на берегу океана, который он собирался передать детям в качестве свадебного подарка. Здесь они должны немедленно начать строительство хотя бы только ради капиталовложений в этой самой престижной во всех Соединенных Штатах Америки жилой зоне.

– Ах, сынок, если зайдешь ко мне в офис после ланча, я покажу тебе архитектурные планы самого очаровательного маленького, йод старину, английского домика, который можно построить на этом участке. Такого ты в жизни своей не видел! Я попросил разработать проект знаменитую компанию «Ордвей энд Ордвей», хотел сделать сюрприз жене с дочерью. Они называют его «в стиле Тюдоров». Думаю, передать его вашим с Глэдис детям, так как теперь, когда Глэдис выходит замуж и от нас уйдет, он слишком велик для нас двоих с матерью. Я займусь земельным участком, ты – домом, и мы отлично все устроим для Глэдис и ее детишек, сколько там у вас появится…

Выходя из-за стола после ланча, Уэтли пожал Чарли руку.

– Я искренне надеюсь, что у вас будут дети, буду молиться за это.

Сразу после Дня благодарения все страницы светских газет в Детройте были посвящены описанию обеда, устроенным мистером и миссис Гортон Б. Уэтли, на котором было объявлено о предстоящем бракосочетании их дочери Глэдис и мистера Чарлза Андерсона, известного изобретателя и военного летчика-аса, главы отдела исследований на большом авиационном заводе Терна.

Старик Бледсоу после дня, когда было объявлено о помолвке Чарли с Глэдис, ни разу с ним не заговорил, но Энн, после танцев в честь праздника хэллоуин в Кантри-клаб, подошла к Чарли с Глэдис и сказала, что она все отлично понимает и желает им счастливой совместной жизни.

За несколько дней до бракосочетания Таки принес ему заявление об уходе.

– А я-то думал, что ты останешься… Моя жена, смею тебя заверить, ничего не будет иметь против, только обрадуется. Может, подумаем о повышении твоего жалованья…

Таки, широко улыбнувшись, вежливо поклонился.

– Как жаль, – сказал он, – что мой опыт – это опыт работы только с холостяками… но я желаю вам всего наилучшего.

Больше всего Чарли задела реакция Джо Эскью. Когда он написал и попросил его быть шафером у него на свадьбе, тот прислал телеграмму с одним только словом – «нет».

Брачная церемония состоялась в баптистской церкви Святого Эммануила. В церкви на нем была визитка, на ногах новые ботинки, которые ужасно жали. Он все время повторял про себя: только не надо от волнения теребить галстук! Его шафером стал Нэт Бентон. Для этого он специально приехал из Нью-Йорка и оказал ему большую помощь во всех делах. Стоя в ризнице, Нэт вытащил из заднего кармана фляжку и попытался заставить Чарли отхлебнуть виски.

– Для храбрости. Что-то ты выглядишь больно зеленым, Чарли!

Чарли, покачав головой, ткнул большим пальцем в сторону зала, откуда до них уже доносились торжественные звуки органа.

– Ты не потерял обручальные кольца? – осведомился с широкой улыбкой Нэт, прикладываясь к фляжке. Он откашлялся. – Ну, Чарли, теперь ты должен поздравить меня с тем, что я нашел победителя. Если бы я только умел вынюхивать рынок, как вынюхиваю способных молодых людей, то давно уже купался бы в деньгах.

Чарли от волнения начал заикаться.

– Ну… не…че…го бес…покоиться, Нэт. Я… о… те…бе позабочусь.

Они оба рассмеялись, и им стало легче на душе. Сопровождающий уже дико размахивал руками у двери в ризницу, приглашая их войти в зал.

Глэдис в подвенечном белом атласном платье с многочисленными рюшками и оборочками, шлейф которого нес маленький мальчик в атласном костюмчике, с кружевной вуалью, с флердоранжем, была так хороша собой, что просто чудо. Он прежде еще никогда не видел ее такой. Оба они, не глядя друг на друга, громко, торжественно произнесли: «Согласен… согласна…» На свадьбе по настоянию четы Уэтли в пунш не добавили спиртного. Чарли чуть не задохнулся от запаха цветов и женских мехов. Он устал пожимать руки всем этим разодетым в пух и прах дамам, которые говорили только одно – какая замечательная у него свадьба. Он с трудом отвязался от гостей, чтобы пойти наверх и переодеться, когда вдруг увидел в холле Олли Тейлора, пьяного в стельку. Тот, по-видимому поскользнувшись, упал на персидский ковер и растянулся во весь свой рост у ног миссис Уэтли, которая только что вышла из зала, взволнованная, заплаканная, в бледно-лиловом платье, вся увешанная бриллиантами. Чарли держался на ногах твердо.

Несмотря на «сухую» свадьбу, Нэт с Фаррелом явно немало где-то хлебнули – когда они вошли в комнату, где Чарли надевал коричневый дорожный костюм, глаза у обоих здорово блестели, на губах – подозрительная влага.

– Счастливые мерзавцы! – воскликнул он. – Где достали? Черт возьми, неужели трудно было вынести Олли Тейлора?

– Он ушел, – сообщили они хором. – Мы строго следим здесь за порядком.

– Боже, думаю, как хорошо, что я слишком поздно послал приглашения на свадьбу своему брату и всей его банде в Миннеаполисе. Мой дядя Фогель наверняка бегал бы по залу, щипал всех престарелых жеманниц за тощие задницы и орал как сумасшедший по-немецки «да здравствует!».

– Да, Олли подвел нас всех, – сказал Нэт. – У этого парня, однако, самое золотое сердце в мире.

– Бедный старый Олли, – эхом откликнулся Чарли. – Отключился!

В дверь постучали. Вошла Глэдис. Ее головка с копной золотистых волос, ее белое, красивое личико чудесно выглядывало из большого воротника искусственного меха.

– Чарли, нам пора. Какой ты все же гадкий мальчик, ты наверняка еще даже не посмотрел наши подарки.

Она повела его наверх, в гостиную, битком набитую изделиями из стекла, столовым серебром, букетами цветов, принадлежностями для курения, наборами с косметикой, шейкерами – в общем, вся комната смахивала на большой универсальный магазин.

– Ты только посмотри, разве все это не мило? – спросила Глэдис.

– Ничего подобного в жизни не видел, – ответил Чарли.

Заметив в противоположном конце коридора вновь прибывших гостей, они быстренько бежали в заднюю комнату, чтобы их не заметили.

– Ну ладно, мы с Глэдис смываемся.

– Пора и нам удирать отсюда, – подхватил Фаррел.

Нэт просто умирал со смеху.

– Послушай, а можно мне поцеловать невесту?

– Ладно тебе, – возразил Чарли. – Поблагодари там за меня всех сопровождающих.

– Ах вы, мои дорогие… ну, а теперь ступайте. – Глэдис помахала им на прощание рукой.

Чарли попытался было прижать ее к себе, но она резко его оттолкнула.

– Послушай, папа уже вытащил чемоданы, они стоят У дверей кухни… Ах, нужно поспешить… Боже, с ума сойти можно!

Они сбежали вниз по черной лестнице, и, прихватив в коридоре чемоданы, сели в такси. У него чемодан из свиной кожи, у нее – черный, лакированный, блестящий. От них исходил особый запах дорогих вещей. Чарли увидел, как из-за колонн большого портика в колониальном стиле вышли Фаррел с Нэтом. Хотели, видно, бросить в новобрачных пригоршню конфетти, но в эту секунду таксист, нажав на газ, рванул вперед.

На вокзале их ожидала только чета Уэтли. Миссис Уэтли, в мешковато сидящей на ней норковой шубке, плакала, а мистер Уэтли ораторствовал, говорил что-то об американском доме, нисколько не заботясь о том, слушает его кто-нибудь или нет. Когда поезд тронулся, Глэдис тоже ударилась в слезы, а Чарли, сидя напротив, чувствовал себя просто отвратительно, не знал, с чего ему в таком случае начать.

– Нужно было лететь.

– Ну кто летает в такую ужасную погоду, разве ты не знаешь? – возразила Глэдис, заливаясь слезами пуще прежнего.

Чтобы хоть чем-то заняться, Чарли заказал обед из вагона-ресторана, а цветному проводнику велел принести ведерко со льдом для шампанского.

– Ах, мои нервы, ни к черту не годятся! – всхлипывала Глэдис, смахивая слезы ручкой в перчатке.

– В конце концов, малышка, ты ведь не плачешь из-за кого-то другого. Только из-за нас с тобой, – мягко сказал Чарли.

Она, позабыв вдруг о слезах, хихикнула.

– Наверное, я все же глупышка…

Проводник, широко улыбаясь с почтением и явной симпатией к ним, откупорил бутылку. Глэдис лишь прикоснулась губами к своему бокалу. Чарли свой выпил до дна, налил себе снова.

– Вот так, Глэдис, вот что такое настоящая жизнь. – Когда проводник ушел, он спросил ее, почему она не пьет. – Прежде в клубах ты никогда не отказывалась от выпивки, Глэд.

– Я не хочу, чтобы и ты пил.

– Это почему же?

Она вдруг густо покраснела.

– Мама говорит, что у пьющих родителей рождаются дети-идиоты.

– Ах ты, бедная девочка, – пожалел ее Чарли, и у него на глазах навернулись слезы.

Они долго молча сидели друг против друга, газ со свистом выходил из наполненных бокалов, как только паровоз резко дергал состав, шампанское проливалось на столик. Принесли вареных цыплят, но Глэдис к ним даже не притронулась. Чарли съел обе порции и один выпил всю бутылку. Теперь он почувствовал тяжесть в желудке, ему казалось, что сейчас он похож на раздувшуюся пивную бочку.

Поезд лязгал, громыхал на стыках, и в ушах у них стоял звон. Состав мчался в заснеженной ночи. Проводник убрал со стола, унес посуду, и Чарли, сняв пиджак, сел рядом с Глэдис. Попытался заняться с ней любовью, но она позволила ему только поцеловать и робко обнять себя, как тогда, до того, как они поженились. Когда он попытался расстегнуть пуговички у нее на платье, она оттолкнула его.

– Подожди, подожди!

Она вышла в туалет, чтобы надеть ночную рубашку. Он долго ждал ее возвращения. Что она там делает, с ума сойти можно, возмущался он. Он сидел в пижаме, чувствуя на себе ледяную струю зимнего воздуха, задувающую в купе через трещину в окне, у него уже зуб на зуб не попадал. В конце концов не вытерпел, забарабанил кулаком по двери туалета.

– Что там с тобой? Что-то случилось, Глэд?! В чем дело, дорогая?

Наконец, она вышла в своем мягком кружевном пеньюаре. Сколько же на ней косметики, удивился он. На дрожащих губах – толстый слой помады.

– Ах, Чарли, давай не будем заниматься этим в вагоне, все это так ужасно!

Вдруг Чарли охватил приступ гнева. Он никак не мог совладать с собой.

– Но ты ведь моя жена! – заорал он; – Я твой муж, черт побери!

Он выключил свет в купе. Взял ее за руки, такие холодные, просто ледяные. Рывком прижал ее к себе, чувствуя, как налились мышцы на руках за ее тонкой нежной спиной. С каким наслаждением он разрывал ее кружева, шелковую ткань.

После того как все было сделано, она вытолкала его со своей полки, и он лег на другую, завернувшись в одеяло. У Глэдис вытекло очень много крови. Никто из них так и не сомкнул глаз до самого утра. На следующий День она была ужасно бледной, кровотечение не останавливалось, и они стали уже опасаться, как бы не пришлось где-нибудь остановить поезд и не вызвать врача. К вечеру ей стало лучше, но все равно она ничего не могла есть. Весь день она пролежала в полусне на полке, а Чарли с кучей журналов на коленях сидел рядом, держа ее за руку.

Когда они сошли с поезда в Палм-Бич, им показалось, что они вырвались из тюрьмы на свободу. Повсюду – зеленая травка, изящные раскидистые пальмы, живые изгороди из просвиряка. Увидев большие просторные комнаты их углового номера в «Ройал Поинеана», где она непременно хотела поселиться, потому что именно здесь останавливались во время своего свадебного путешествия ее мать с отцом, гостиную, битком набитую букетами цветов, присланных ее друзьями, она кинулась на шею Чарли, не дождавшись, пока выйдет рассыльный.

– Ах, Чарли, прошу тебя, прости меня, я на самом деле была такой злюкой, просто чудовищной.

На следующее утро они уже после завтрака спокойно лежали рядышком в широкой кровати, такие счастливые, и смотрели через окно на океан за чередой густых пальм, вдыхали свежий морской воздух и прислушивались к гулким ударам прибоя.

– Ах, Чарли, – сказала Глэдис, – давай постараемся, чтобы у нас всегда был так, как сейчас!

Их первенец родился в декабре. Мальчик. Они назвали его Уэтли. Из больницы Глэдис не вернулась в их квартиру, а прямиком направилась в новый дом в Гросс-пойнте, где так чудно пахло краской, древесиной и сырой штукатуркой. Учитывая расходы на пребывание в больнице, счета, присланные за новую мебель, за рождественские подарки, Чарли пришлось снять с банковского счета двадцать тысяч долларов. Теперь он проводил гораздо больше времени у телефонного аппарата, в постоянных переговорах с офисом Нэта Бентона в Нью-Йорке. Глэдис накупила себе кучу новых нарядов, а по всему дому в вазах из матового стекла стояли букеты гиацинтов и нарциссов. Даже на ее туалетном столике в ванной комнате была вазочка с цветами. Миссис Уэтли сказала Чарли, что Глэдис унаследовала такую страстную любовь к цветам от своей бабушки Рандольф, так как они с мужем никогда не могли отличить один цветок от другого.

У них появился второй ребенок, девочка. Глэдис еще в больнице, лежа на белых подушках с таким изможденным, осунувшимся желтоватым лицом, рядом с громадным букетом словно мерцающих белых орхидей, за которые Чарли пришлось выложить в цветочном магазине по пяти долларов за штуку, сказала, что хочет назвать их девочку Орхидеей. Но после долгих споров все же решили назвать ее Маргерит в честь бабушки.

После рождения второго ребенка Глэдис очень медленно приходила в себя, и ей даже пришлось перенести несколько операций, так что она пролежала в больнице целых три месяца. Когда она, наконец, встала на ноги, то распорядилась перенести свою спальню в большую комнату рядом с детской и присоединить к ней еще комнатку с бело-золотистым интерьером – для няньки. Чарли недовольно ворчал по этому поводу, так как теперь она спала в противоположном крыле дома, далеко от его спальни. Когда он после ванны, перед тем, как лечь спать, приходил в халате, чтобы забраться к ней в кровать, она его не пускала, награждая только холодной, равнодушной улыбкой, а если он настаивал на своих правах мужа, получал несколько быстрых поцелуев, похожих на поклевывание птички. Затем она начинала ворчливо убеждать его не поднимать шума, чтобы не разбудить детей. Иногда от негодования у него выступали на глазах слезы.

– Боже, Глэдис, неужели ты меня совсем не любишь, ни капельки?

Если он ее на самом деле любит, отвечала она, то пришел бы домой вовремя в тот день, когда она пригласила Смита Перкинса, а не стал бы звонить и предупреждать в последнюю минуту, что задержится на работе допоздна.

– Боже, Глэд, будь же благоразумной, ну если бы я не зарабатывал деньги, кто бы оплачивал наши с тобой счета?

– Если бы ты любил меня, то относился бы ко мне с большим вниманием, вот что, – укоряла она его, и в такую минуту на ее лице пролегали две морщинки от ноздрей к уголкам рта, совсем как и у ее матери, когда та расстраивалась.

И тогда Чарли ничего не оставалось, как нежно поцеловать ее, назвать своей «маленькой девочкой» и вернуться к себе в отвратительном настроении. Но даже тогда, когда она позволяла ему пристроиться рядом, то лежала неподвижно, как бревно, такая холодная и равнодушная, и только жаловалась, что он делает ей больно. Тогда он, плюнув с досады, возвращался к себе, в свою большую спальню, где стояла широкая кровать под балдахином. Он так нервничал, так переживал, что выпивал подряд несколько стаканчиков виски, чтобы успокоиться и заснуть.

Однажды вечером, когда он пригласил Билла Чернака, теперь уже мастера на заводе, в придорожный ресторан Флинта по ту сторону от Винзора, чтобы там потолковать о тех неприятностях, которые доставляют им формовщики и штамповщики, то после пары опрокинутых стаканчиков он вдруг начал говорить совершенно о другом. Его вдруг заинтересовало, что думает его приятель о его семейной жизни.

– Скажи-ка, Билл, у тебя все в порядке в отношениях с женой?

– Конечно нет, босс! – засмеялся Билл. – Постоянные осложнения. Но вообще-то она старуха нормальная, вы же ее видели. Хорошая повариха, и дети у нас хорошие, но она все время силком тащит меня в церковь.

– Послушай, Билл, когда это тебе пришла в голову мысль величать меня боссом? Немедленно прекрати!

– Ты очень богатый человек, – сказал Билл.

– Тоже мне, придумал! На-ка выпей еще! – Чарли опрокинул свой стаканчик. – И запей пивком, как в добрые старые времена. Помнишь тот рождественский вечерок в Лонг-Айленд-Сити и ту блондиночку в пивной… Боже, мне всегда казалось, что я просто дьявол в постели с женщинами… Но, кажется, моя жена обо мне совсем другого мнения.